Чай с привкусом моря

Виктор Алеветдинов, Виктория Ончукова

Чай с привкусом моря

Море не обещает счастья. Оно просто оставляет шанс на берегу.

Пролог. Ракушка памяти

Иногда мне кажется, что у моря есть собственный архив: оно складывает туда не вещи, а ощущения. Запах тёплой соли на коже, песок в складках полотенца, тяжесть влажных волос, вкус простого чая, который почему-то запоминается сильнее любого праздника. Прошло больше десяти лет, а неделя с 6 по 11 сентября до сих пор лежит у меня внутри отдельной папкой – стоит только услышать ночной прибой или вдохнуть запах мокрого дерева, и память открывается сама.

Я не из тех, кто любит превращать жизнь в легенду. Но именно эта история упрямо держится на границе бытового и странного. В ней почти нет внешних чудес: обычная турбаза на острове Русский, домики у кромки воды, дети, которым море всегда «впервые», и женщина после развода, которая приехала не за романом, а за тишиной. Мне нужно было исчезнуть из людского шума хотя бы на несколько дней. Работы с людьми хватало на целый год вперёд. Хотелось простого: чтобы никто не трогал, чтобы никто ничего не требовал, чтобы море делало своё – шумело и лечило.

Я выбрала домик на краю пляжа и радовалась пустоте вокруг. Пустые соседние домики казались гарантией спокойствия. В первые часы всё складывалось идеально: дети носились по берегу, собирали ракушки, купались до посиневших губ и засыпали быстрее, чем я успевала переживать о будущем. Я смотрела на них и убеждала себя, что мне достаточно этого счастья. В такие моменты одиночество выглядит почти добродетелью: будто ты никому не должна, и никто не обязан тебе.

Вечером случилось то, что должно было случиться. В соседний домик въехала большая машина, и вместе с ней – чужая энергия, чужие голоса, чужие привычки. Из багажника начали появляться предметы, которые в моём внутреннем словаре автоматически означали «конец покоя»: акваланги, гидрокостюмы, лодка, удочки, спиннинги, гитара. Список выглядел убедительнее любого объявления о предстоящем веселье. Я успела представить и ночные посиделки, и музыку, и те варианты отдыха, которые я не выбирала.

И всё же в этой истории меня до сих пор удивляет не то, что они приехали, а то, как быстро мои ожидания начали рассыпаться. Шума не последовало. Вместо демонстративного вторжения в тишину появились странно спокойные движения: разгрузили вещи, легли в шезлонги, потом вышли к морю с маленькими чашками и просто сидели, глядя на закат. В тот вечер закат был такой, что даже раздражение теряет силу. Я поймала себя на смешной детали: я наблюдала за ними так пристально, будто это они нарушили мою территорию, хотя берег и море никому не принадлежат.

С тех пор «чай» стал для меня словом-ключом. Вначале это был знак настороженности: раз люди пьют чай вечером, значит, они либо очень спокойные, либо очень хитрые. Потом это стало признаком их распорядка, почти ритуалом, в котором не было ни показной мужественности, ни желания произвести впечатление. Дальше – уже знаком принадлежности: если чашки стоят рядом, значит, рядом есть кто-то, кто удержит твой страх, пока море делает своё.

Я часто думаю, почему именно эти несколько дней так прочно закрепились в памяти. Там было много смешного, много бытового, почти ничего героического. Рыбалка, которая закончилась, не успев начаться. Дружба троих взрослых мужчин, которые отдыхают так, будто им снова по двенадцать. Дети, которые мгновенно принимают любого, кто умеет играть и смеяться без раздражения. И я – взрослая женщина с опытом потерь, которая приехала охранять свой покой, а в итоге охраняла совсем другое: право снова доверять.

Иногда магия выглядит не вспышкой, а последовательностью маленьких совпадений. Ты выбираешь домик на краю пляжа – и получаешь соседей, которые не разрушают тишину, а меняют её смысл. Ты думаешь, что хочешь быть незаметной – и становишься видимой. Ты боишься чужих людей – и вдруг обнаруживаешь рядом не угрозу, а опору. И самое странное – всё это происходит без громких слов, без обещаний, без эффектных жестов. Просто море шумит, солнце садится, дети смеются, а рядом кто-то спокойно сидит с чашкой, и от этого мира становится больше, чем тревоги.

Эта неделя не сделала из меня другого человека за один день. Она просто вернула мне ощущение, что жизнь не обязана повторять самый тяжёлый сценарий. Что у случайности бывает вкус. Что у памяти бывает форма. У меня дома до сих пор есть ракушка, привезённая с того берега. Я редко беру её в руки, но каждый раз чувствую одно и то же: море хранит не только штормы. Оно хранит то, с чего начинается счастье – тихо, без предупреждения, почти по-домашнему.

Глава 1. Нарушенный покой острова

Руль дёрнуло порывом так, что пальцы сами вцепились в кожу оплётки. На секунду в салоне стало тесно от собственного дыхания и детского визга – сзади кто-то смеялся, кто-то требовал «включи музыку!», а на панели навигатора дрогнула синяя линия, упираясь в надпись «Русский мост».

6 сентября. Эта дата до сих пор держится во мне отдельной кнопкой – нажимаешь, и сразу слышишь, как гудит трос над головой и как у воды рождается шорох, который не спорит и не торопит.

Телефон на пассажирском сиденье снова завибрировал. Экран мигнул именем, которое в отпуске хотелось оставить в городе вместе с бумагами, печатями и чужими обидами. Рука потянулась машинально – и остановилась. Пальцем сдвинула вызов в тишину. Пусть звучит то, ради чего сюда и ехали: море, ветер, чайки. Всё остальное подождёт.

– Мам, мы уже на острове? – старший вытянул шею между подголовниками, старательно разглядывая бетонные пролёты.

– Почти, – ответила, не оборачиваясь. Голос вышел ровным, слишком взрослым для такого солнечного дня.

– А мы купаться сразу? – младший подпрыгивал под ремнём безопасности, будто ремень мешал ему первым добежать до воды.

– Сначала заселимся. Потом море, – сказала и поймала себя на том, что произнесла это так же, как много раз произносила в другой жизни: «сначала уроки, потом мультики», «сначала помоем руки, потом конфета». Порядок как способ удержать мир, когда он разъехался по швам.

Ветер опять ткнул машину сбоку. На мосту он чувствовался телом. Плечи напряглись, спина упёрлась в сиденье. И в то же время внутри разливалась странная лёгкость: впереди шесть дней, где никому ничего не нужно объяснять. Никаких «почему», «давай поговорим», «ты же понимаешь». Только дети, дорога и море, которое умеет молчать красиво.

Слева открывалась вода. Тёмная, плотная, с редкими бликами. Внизу, далеко, шли корабли – маленькие, упрямые, занятые своими делами. Вверху тросы уходили вдаль и в какой-то момент перестали быть инженерией: они стали линиями, которые ведут туда, где можно заново собрать себя по кусочкам.

С тех пор, после развода, тишина стала мечтой и угрозой одновременно. В городе за тишину приходилось платить: закрытыми окнами, выключенным телефоном, короткими разговорами в лифте, вежливой улыбкой на работе. Там люди норовили залезть внутрь, спросить лишнее, оценить по глазам, по пальцам без кольца, по тому, что дети всегда рядом. И каждый раз приходилось выстраивать границу – аккуратно, без скандала, чтобы не сделать больно себе же.

На острове хотелось обратного: чтобы граница существовала сама собой. Чтобы море сделало работу за меня.

Дорога с моста соединилась с островом, и город, который оставался позади, начал терять голос. Дети, правда, не теряли – спорили, кто первым увидит пляж, кто возьмёт ведёрко, кто будет строить «самый большой замок во всём мире». В этом шуме было то, что спасало последние годы: жизнь, которая не спрашивает разрешения радоваться.

Турбаза встретила деревянным шлагбаумом и запахом нагретых сосен. На парковке стояли редкие машины; у домиков тянулись пустые дорожки, и песок у них лежал ровно, без следов. Главный пляжный сезон уже прошел. Солнце распласталось по крыше административного домика, на табличке качалась нитка с ключами.

– Здравствуйте, – сказала женщина за стойкой. Голос у неё был таким, что сразу хотелось говорить тише.

Пальцы на стойке ощутили прохладу дерева. Назвала фамилию, показала документы, получила ключ с номером и короткое: «Ваш домик – самый крайний, у воды. Там спокойно».

Слово «спокойно» прозвучало как обещание.

Дети не дождались, пока донесу сумку до крыльца. Сначала хлопнули дверцы машины, потом песок под маленькими ногами зашуршал, и уже через минуту с берега донеслось:

– Ма-ма! Смотри!

Смотрела. Море оказалось ближе, чем в представлениях. Его дыхание слышалось прямо из-за домика: мягкий, ровный звук, который перекрывал всё лишнее. Чайки кричали резко и по делу, будто отмечали границы: здесь их территория, здесь вода, здесь воздух, здесь тишина.

Домик был простым: крыльцо, две ступеньки, тонкая занавеска на окне. Внутри – деревянные стены, пахнущие смолой, кровати, столик, чайник. Сумка упала на пол тяжело; плечу сразу стало легче. Куртка скользнула на спинку стула. В этот момент тело впервые за долгое время признало: можно опустить руки.

На крыльце задержалась на секунду дольше, чем нужно. Ветер играл с занавеской, поднимая край, и в комнате то появлялась полоска света, то исчезала. В этом движении было что-то внимательное – будто остров проверял, кто приехал, и решал, насколько близко подпускать.

С берега снова донеслось:

– Мам, вода холодная?

– Пальцем проверь, – ответила. И услышала в своём голосе то, что редко позволяла себе в городе: спокойствие без обороны.

Шагнула к кромке. Песок под стопами был тёплым, внизу же держал прохладу. Волна лизнула берег и откатилась. Ещё одна – и ещё. Ритм оказался ровным, почти домашним. Дети прыснули смехом, брызги полетели в стороны, и на мгновение захотелось просто стоять и смотреть, чтобы всё это длилось.

И тут, в самой середине облегчения, внутри поднялась тонкая тень. Она появилась тихо, без драматических слов. Просто рядом с этим морем вдруг обнаружилось место, куда обычно падают чужие реплики: «Посмотри, какая красота», «Давай запомним», «Сфотографируй нас». Память подставила пустую ладонь, и в ладони ничего не оказалось.

Дети строили свой мир – быстрый, звонкий. Им хватало друг друга и воды. А взрослое место рядом оставалось свободным, и от этого тишина стала звучать громче.

В этот первый вечер на острове хотелось поделиться – хотя бы одним коротким «смотри». Хотелось, чтобы кто-то услышал море тем же ухом, тем же сердцем. Хотелось опереться взглядом на другого взрослого и на секунду перестать быть единственной, кто держит всё: дорогу, отдых, настроение, безопасность, радость.

Взгляд прошёл по пустым домикам вдоль пляжа. Закрытые двери. Пустые крылечки. Ни шагов, ни голосов. Рай для уставшего человека.

Пальцы сжали ракушку, поднятую у воды. Гладкая, светлая, тёплая. На её внутренней стороне было тихо.

И вместе с этой тишиной пришёл вопрос, от которого никуда не спрятаться даже на краю моря: выдержит ли душа спокойствие, когда рядом никого, кому можно сказать «смотри» – и услышать ответ?

***

Ключ провернулся с сухим щелчком, и дверь упрямо подалась только со второго раза. Песок с подошв тут же оказался на пороге – тонкой дугой, по которой легко было прочитать наш маршрут: машина, крыльцо, домик, море.

Дети уже успели растащить половину тишины по карманам.

– Мам, смотри! – старший протянул ладонь, полную мокрых ракушек. Вода капала на пол, оставляя тёмные точки.

– Это потом. Сначала полотенце и переодеться, – ответ прозвучал автоматически, с той знакомой взрослой жёсткостью, которая обычно включалась в городе. Поймала себя на этом и сделала вдох медленнее. Здесь командирский тон выглядел лишним.

Младший, не глядя, сунул в рот что-то круглое, явно найденное «самое интересное на берегу».

– Стоп, – ладонь накрыла его пальцы. – Выплюнь. Сейчас же.

Он надул губы, проверяя границы, и выплюнул в раковину песчаную гальку. На секунду в глазах мелькнула обида, рассчитанная и точная. Так дети умеют ловить слабое место.

– Ты всегда запрещаешь, – тихо сказал он, чтобы старший услышал и поддержал.

– Запрещаю то, что потом придётся вытаскивать врачам, – ответила так же тихо. Слова резали слух своей прямотой. На острове хотелось говорить проще.

Сумки встали вдоль стены. Молния на одной заела, ткань натянулась, и вместе с этим натянулось что-то внутри. Пальцы сильнее потянули бегунок – и в тот же момент взгляд зацепился за папку в нижнем отделении. Плотный пластик, угол обтёрт. Папка ехала со мной всегда, даже когда обещала себе обратное. Документы, которые вроде бы давно должны были превратиться в пыль, всё ещё держали вес.

Папка осталась в сумке. Молнию закрыла аккуратно, будто запечатывала.

На столике у окна стоял чайник. Пальцы потянулись к кнопке на удлинителе. В комнате ожил тонкий гул, и вместе с ним ожила привычка: занять руки, чтобы занять мысли. Вода в чайнике шевельнулась, поднялась тихими пузырьками. Запах сосны, нагретого дерева и чего-то морского – солёного, прохладного – смешался в один, и этот запах сразу начал работать лучше любых обещаний.

На крыльце была маленькая веранда. Доски тёплые, с редкими заусенцами, на которые кожа реагирует мгновенно. Вынесла кружку, положила на колени полотенце, чтобы потом не оттирать песок с одежды. Дети уже снова были у воды. Их смех уходил по берегу и возвращался редкими всплесками, обрываясь там, где волна догоняла ноги.

Тишина в этом месте имела форму. Её можно было услышать в паузах: когда чайка замолкала на взлёте, когда волна откатывалась, когда дети задерживали дыхание перед новым визгом. В городе паузы обычно заполняли звонки, сообщения, чужие голоса за стеной. Здесь пауза оставалась паузой.

Телефон на столе снова дрогнул. Экран показал короткую строку без имени – только номер. Внутри поднялся знакомый холодок, который всегда приходил раньше мыслей. Палец завис над экраном, затем переложила телефон вверх дном и задвинула в ящик тумбочки. Шорох дерева по дереву прозвучал почти успокаивающе: предметы на своём месте, значит, и голова со временем встанет.

– Мам! – старший махал с берега. – Тут краб!

Поднялась, взяла кружку, сделала глоток. Чай обжёг язык, выдернул из внутренней возни. Это было полезно.

– Не трогай руками. Покажи, где, – крикнула в ответ и пошла к воде.

У берега в мокром песке действительно шевелилось что-то маленькое. Краб, размером с крышку от бутылки, пытался уйти боком в свою собственную тень. Дети окружили его плотным кольцом.

– Он нас щипнёт? – младший говорил громче обычного, и в этом громком было желание показать смелость.

– Он занят спасением, – сказала и присела, чтобы рассмотреть. – Вы тоже можете помочь. Дайте ему дорогу.

– А если он утонет? – старший уже тянулся палочкой.

– Он живёт у воды. Он умеет, – ответила и мягко отвела палочку. – Давайте так: смотрим, не мешаем. Кто выдержит минуту – тот герой.

Минуту они выдержали с трудом. Младший несколько раз переступил с ноги на ногу, старший сжал губы. В конце минуты краб всё-таки ушёл, и вместе с ним ушло детское напряжение. Они сорвались в бег – проверять, где «вода глубже».

Кожа на плечах ощутила ветер. Он прошёлся по волосам и сразу вытащил одну прядь из резинки. Пальцы поправили резинку, но прядь снова выбилась. Ветер продолжал свою работу настойчиво, без просьб. Так здесь всё делалось: море дышало, солнце грело, ветер приводил мысли в движение.

На поверхности воды легла тень от облака. Контур на секунду собрался в широкую дугу, и взгляд невольно остановился на этом месте. Внутри возникло ощущение, что остров заметил нас, отметил присутствие, поставил галочку, не требуя объяснений. Ветер шевельнул траву у домика, и в этом шорохе послышались слова. Простые, короткие, без наставлений: «Живи».

Сказала себе, что это усталость и дорога. Но тело уже расслаблялось, и спорить с ним не хотелось.

Вернулась на крыльцо. Разложила вещи по полкам. Детские футболки – стопкой, чтобы не искать. Купальники – на крючок у двери. Аптечку – на верхнюю полку, чтобы не доставали без спроса. Пакет с печеньем – подальше, чтобы не исчез за пять минут. Каждое действие было маленьким договором с будущим: здесь мы проживём эти дни спокойно.

Тревога, правда, умела находить лазейки. Она поднималась в момент, когда ладонь касалась пустой второй кружки. Привычка ставить две рядом жила дольше, чем хотелось признавать. Руку остановила, убрала лишнюю кружку обратно в шкафчик и закрыла дверцу чуть резче, чем нужно.

Дети, мокрые и счастливые, влетели в домик вихрем.

– Мы голодные! – старший первым открыл холодильник. – Тут только вода!

– Тут есть вы, – сказала, доставая из сумки контейнеры. – А вода – это уже роскошь.

Младший фыркнул, оценив шутку, и тут же сел на пол, вытряхивая из карманов добычу: ракушки, камни, палочку, кусок водоросли. Всё это разошлось по полу широким веером.

– Это зачем? – спросила спокойно, хотя в голове уже мелькнула картинка ночной уборки.

– Это коллекция, – он сказал так, будто подписывал музейную витрину. – Я буду хранителем.

– Тогда хранитель знает правила, – ответила и пододвинула к нему пакет. – Всё кладётся сюда. Иначе ночью кто-то наступит и станет орать.

Слово «орать» вырвалось неожиданно. Младший поднял глаза, старший замолчал. На секунду между нами повисло что-то взрослое, лишнее для детского отпуска.

– Мам, ты злая? – спросил старший, не в лоб, осторожно, проверяя.

Пальцы на крышке контейнера остановились. Взгляд упёрся в царапину на столе. В городе на такие вопросы отвечала быстро, готовыми фразами. Здесь захотелось иначе.

– Уставшая, – сказала. – И очень хочу, чтобы у нас получилось хорошо.

Старший кивнул, будто принял условия сделки. Младший поджал губы и стал складывать ракушки в пакет, делая это демонстративно аккуратно. Он тоже умел договариваться.

Чайник снова закипел. Пар поднялся в окно, на стекле проступила тонкая дорожка влаги. Поставила кружки на подоконник, чтобы остывали. Села на ступеньку крыльца. Плечи опустились. Внутри наконец стало тихо настолько, что слышно было, как скрипит древесина под весом тела.

Эта тишина держалась несколько минут. Потом где-то в глубине базы раздался глухой звук мотора. Сначала далеко, словно случайно. Затем ближе. По гравию прошла вибрация, и в воздухе появился новый запах – бензин, горячий металл, город, который приехал сюда на колёсах.

Взгляд сам повернулся туда, где дорога выходила к линии домиков. Звук не спешил уходить. Он приближался.

***

Гравий у домиков заскрипел так, что чашка на подоконнике дрогнула и тихо стукнулась о стекло. Мотор держал обороты, будто водитель спорил с тишиной, и этот спор слышал весь берег. Внутри сразу поднялась горячая волна раздражения – та самая, городская, привыкшая отгонять лишнее.

Дети замерли на пороге с печеньем в руках.

– О, машина! – старший уже сорвался с места.

– Стоять, – сказала ровно и низко, чтобы слово сработало быстрее, чем любопытство. Ладонь легла ему на плечо. – С пляжа не уходите. И к дороге не подходите.

Младший надулся, но остался. Он смотрел не на меня, а туда, откуда надвигался звук. В этом взгляде было ожидание праздника, которое всегда не совпадает со взрослыми планами.

Мотор приблизился и на секунду дал такой выдох, что в груди откликнулась знакомая тревога: сейчас начнут хлопать двери, кричать, включать музыку, выяснять, где чей домик и почему «тут всё не так». Пальцы сами потянули занавеску на окне – не широко, только узкую щель. Привычка прятаться от чужого внимания включилась мгновенно, без команды.

Тёмная машина вынырнула между соснами и остановилась у соседнего домика. Большая, тяжёлая, с блестящими боками и затемнёнными стёклами. Колёса чуть провернули песок, будто отмечали место. Дверь водителя распахнулась, и на воздух вывалился громкий мужской голос.

– Ну что, господа отдыхающие, – сказал кто-то, растягивая слова. – Приехали лечиться морем.

– Лечиться будем вечером, – отозвался второй. – Сначала порядок. Иначе опять всё забудем.

Третий фыркнул, и этот короткий звук оказался самым неприятным: в нём слышалась уверенность человека, который привык, что вокруг подстраиваются.

Они вышли один за другим. Трое. Возрастом ближе к моим ровесникам, крепкие, в лёгких куртках, лица обветренные. Двигались свободно, без суеты, и всё равно занимали пространство так, что пляж рядом с их домиком сразу перестал быть пустым.

Занавеска коснулась пальцев, и ткань показалась холодной. В голове мелькнуло сухое: «Конец тишине». Не фраза – объявление.

Сзади послышались шаги по доскам крыльца. Дети всё-таки подошли ближе.

– Мам, они к нам? – старший говорил шёпотом, но шёпот у него получался громкий.

– Они к себе, – ответила, не поворачивая головы. – И вы тоже к себе. На берег. Играйте там.

– А почему туда? – младший попробовал сопротивление. Ему хотелось быть ближе к событию.

– Потому что дорога и чужие вещи, – сказала спокойно. – Тут можно получить по голове сумкой, и никто даже не заметит.

Он скривился, но слово «сумка» подействовало. Дети умеют верить в конкретное.

Мужчины тем временем открыли багажник. Оттуда посыпалось всё то, что обычно означает шумный отдых: большие сумки, длинные тубусы, коробки. Один поднял складной стол, другой – ящик с чем-то тяжёлым. Плечи у него напряглись, рукав натянулся на предплечье. Профессиональная привычка к весу.

– Аккуратнее, – бросил тот, что говорил первым. – Это не кирпичи, это наше счастье.

– Твоё счастье всегда гремит, – ответил второй и специально поставил ящик на землю мягче, чем требовалось. Жест был демонстративный: показать, что он умеет, что он контролирует.

Третий заглянул в сторону моря, прищурился и улыбнулся так, будто оценивает не закат, а площадку под будущие планы.

– Тут хорошо, – сказал он. – Здесь останемся.

Внутри всё сжалось от этого «останемся». В этих двух слогах было слишком много уверенности, слишком мало учёта других людей.

Ладонь на занавеске слегка вспотела. Ткань скользнула, и щель стала шире. В этот момент один из мужчин поднял голову и посмотрел по линии домиков. Взгляд прошёлся по нашим окнам лениво, без интереса, но спина всё равно выпрямилась, а подбородок поднялся. Рефлекс: лицо держать.

Он не задержался. Повернулся обратно к багажнику.

– Слышь, – сказал первый, – ты не забудь про…

Дальше фразу заглушил скрип открываемой двери и грохот чего-то металлического. Сердце стукнуло сильнее. На острове звук живёт дольше: ему некуда прятаться между домами и машинами.

С берега донеслось: дети снова начали спорить. Старший кому-то доказывал, что «это их домик», младший отвечал визгом. Пришлось выйти на крыльцо, чтобы держать фронт.

– Тише, – сказала, не повышая голоса. – Вода рядом. Слышно далеко.

Слова прозвучали почти чужими. В городе учила детей говорить громко, чтобы их слышали. Здесь хотелось обратного: раствориться в шуме волн и не оставить следов.

На соседнем участке мужчины разгружали дальше. Один достал большой складной чехол, расстегнул молнию – и на свет вышел длинный чёрный предмет. Похож на акваланг или на часть лодочного снаряжения, но разглядеть толком мешали руки и спины. Второй вынес катушку с верёвкой. Третий поставил у стены домика что-то с длинной рукояткой.

«Рыбалка», – отметила голова холодно, почти деловито. Рыбалка означает разговоры, костёр, смех, иногда музыку. Иногда – чужие женщины и чужие истории. Иногда – ночные крики, когда люди слишком быстро забывают о соседях.

На крыльце рядом с ногой лежал детский пакет с ракушками. Подняла пакет и зажала его в кулаке сильнее, чем нужно. Мягкий пластик смялся, ракушки внутри стукнулись друг о друга – маленький звук, похожий на предупреждение.

Соседний домик открыл дверь, мужчины начали заносить часть вещей внутрь. Они говорили между собой коротко, без лишней суеты. Это раздражало ещё больше: шум был организованным, уверенным. Его сложнее остановить, чем случайную болтовню.

– Мам, они будут тут жить? – старший уже понял главное и требовал подтверждения.

– Видимо, – ответила и почувствовала, как слово оставляет во рту горечь.

– А мы с ними будем дружить? – младший спросил слишком радостно. Ему нравилась сама идея новых людей.

– Мы будем отдыхать, – сказала. – Дружба – по желанию.

Старший вскинул брови. Он уловил подтекст: взрослые желания часто означают «нет». Младший сделал вид, что не услышал.

В тот момент, когда хотелось закрыться в домике и поставить баррикаду из молчания, из соседнего двора раздался смех. Громкий, уверенный. Он ударил по воздуху и разлетелся по пляжу, будто проверял, кто здесь главный.

Руки сами потянулись к очкам на столике у двери. На секунду они показались спасательным жилетом.