Банда Сухого оврага

– Так, короче… слушай и не перебивай. Я постараюсь не выпить, а вот тебе выпить надо бы, тогда проще будет принять то, что я тебе скажу. Выпьешь?

– Нет. Ты меня только что лишил бабы чтобы предложить выпивку? Проша, так только конченные алкаши поступают.

– Хотел бы я быть конченным алкашом – хмыкнул Проша – живут себе в своем мире, счастье стаканами меряют, все у них хорошо, даже если совсем плохо. Нет. Я выступаю вестником, я должен тебе рассказать все что знаю.

– Хорошее начало – хмыкнул я – торжественное такое. Ну ладно, раз уж ты меня женской ласки лишил, то развлекай на всю катушку. Только помни – я трезвый, а трезвого рассмешить сложней, чем пьяного.

– Да мне вообще плевать, будешь ты смеяться или нет!! – взвился Проша – моя задача – донести до тебя то, что я должен, все, не больше. Понятно?

– Мне понятно, что ничего не понятно.

– Короче. Этот самый дед – или мужик, неважно – которого мы только что отвезли в морг, был твоим тудином.

– Кем?

– Тудином. Это тот, кто следит за шаманами, чтобы не безобразничали. Да вроде тебе это он сам объяснял? Ладно, я повторюсь. Именно он наделил тебя силой видеть прошлое во всех подробностях и деталях – правду, а не вымысел. Ты, уже владея мощью, наделил силой меня и девочку эту, Угланку. Мы теперь тоже эти. Шаманы.

– А вы хотели?

– И мы не хотели, и ты не хотел. Кто ж нас спрашивать будет.

Ты должен был остаться в тайге, но ты слинял, и ему пришлось ехать в Москву. Тут тоже было весело – менты его принимали раза три, еще бы – в болотных сапогах и советской кепочке, типичный бомж. Ну да это ладно, как брали так и отпускали, шаман он или кто? Так на него местная колдовская элита окрысилась – тут своим места мало, а еще какие-то таежные чукчи понаехали.

В общем, были разборки, которую мы видели, как грозу, одного из местных он убил молнией…

– И его тоже убили? Он же мертвый?

– Нет, все хуже. Он передал тебе все свои знания. Он теперь это ты.

– Ой…

– Ага. Говорю же – хуже.

– А может лучше?

– Может и лучше. Он сказал, что телесные знания ты получишь от контакта с его мертвым телом – у живого эти знания получить тяжело, рассудок их давит, даже у такого мастера, как он. Только у трупа. Вот ты их получил, обучение твое, так сказать, закончено.

– И что это все значит? Весь этот бред?

– Этот бред значит, дорогой мой дружок, что теперь твоя жизнь не будет прежней. И будет тебе весело. С тебя – то есть с него – спросят за эту смерть.

– То есть я теперь он?

– Да нет же – поморщился Проша – ты будешь им только в тех сторонах, которые твоего видения касаются, магии и прочей необъяснимой чертовщины, прости, Господи. И ты его ощущать не будешь, ты будешь только знать то же самое, что и он. Понятно? Личность твоя останется нетронутой, точнее, она уже тронутая, от нее мало что осталось, ты что, сам этого не чувствуешь?

– Не знаю пока. А этот… мудим… гудим…

– Тудин?

– Да, он куда делся?

– Ты это он. Ты сам будешь за местными магами – которые реальные маги, а не лживая шелупонь – следить.

– Этого мне еще не хватало…

– Да. Еще ты будешь следить за энерготерапевтами, ограждать патологические источники…

– И такие есть?

– И такие тоже есть, купировать лишние воспоминания у некоторых людей, который, как и ты, видят больше, чем должны, ну и участвовать в разборках. На тигре летать.

– Тигр стоит в гараже?

– Спит в коридоре. Это так, дань традиции – у ведьм – метлы, у шаманов – тигры. Могли и без них обойтись, вот ты, прекрасно летаешь без вспомогательных предметов и животных. А, да, летать ты теперь будешь осознанно. Главное, тело заховать, чтобы его за пьяного не приняли, или спящего, или больного. Такое случается.

– Что случается? Ты мне мозг взорвал.

– Я тебе – мстительно произнес Проша -а мне каково было? В коридоре тигр храпит, у тебя глаза закатились, мужичок этот тебе руки на голову наложил, озоном пахнет, гроза урчит – и мне все эти сведения потоком прямо в башку текут. Ты говоришь, пил – да я бы вообще под кувалду лег, чтобы забыть все. До сих пор страшно.

– Летать, говоришь, осознанно?

– Говорю – не просто осознанно, а реально осознанно, вот как мы сейчас с тобой разговариваем, так ты и летать будешь. В общем, скучать не придется.

Проша поскреб ногтями свои рыжие лохмы.

– Вроде ничего не забыл.

– Ты забыл объяснить, как я буду все это делать?

– Почему, ничего я не забыл. Ты будешь это делать. Точнее, не ты, а твой тудин, часть которого ты принял от мертвеца. Тело знает, оно сделает.

– Тело знает, ага.

– Слушай, ешь окорочок. Мне все равно, веришь ты мне или нет. Если не веришь, то дурак – сам мне рассказывал, как медведя над Буреей пугал.

– Да это – смутился я – это вообще сон был. Вещий. Сны-то вещими бывают? Про них знают все. А про то, что ты мне сейчас плетешь, не знает никто.

– Не положено. Все хотят, ни никто не может. А ты избранный, вот теперь радуйся. Летай по ночам, за энергетикой следи, колдунов кошмарь, чтобы не зарывались. Веселая у тебя жизнь, я скажу, наступает. И берегись.

– Чего мне беречься?

– Они хорошие люди, эти колдуны да маги. Еще с древних времен повелось – убивают друг дружку. А сегодняшние еще и деньги делят.

– Прошенька… Прошенька, миленький, давай я тебе просто так платить буду? Только скажи мне, что все это ты придумал чтобы меня напугать? Пойдем на этаж, нажремся – я даже нажраться готов – девок наших обиженных порадуем? Скажи, что все вранье.

– Это правда.

Я смотрел на своего напарника – он стал каким-то другим, то ли возвышенно грустным, то ли растерянным. Жизнь наладилась – деньги текли рекой, дочка бегала под ногами, в кастрюле, одолженной из приемного покоя, бурлили в бульоне раздутые окорочка жирных американских химических кур, работы были надежны. Тем более вторая – смотришь в будущее и говоришь то, что от тебя хотят услышать – не правду же им заявлять, в самом деле? Ради светлого будущего большинство готово с последней копейкой расстаться.

– Ну хорошо, правда так правда. Но скажи, когда я это все успею? Ты столько наговорил. И летать, и смотреть, и энергетика, и с магами какими-то сражаться, больное мне надо, вообще-то говоря. Это все надо сделать?

– Господи, ты меня спрашиваешь, как будто я это придумал. Не я. Я сам толком ничего не знаю. Могу сказать одно – каждому оно – он ткнул пальцем в потолок – дает только то, что нужно. Ты смотришь в прошлое – так ты в него всегда смотришь. Человека, более зацикленного на прошлом, я еще не встречал.

– Ты это, хорош, а? – возмутился я. – У нас вся жизнь, вообще-то, прошлое. Секунда щелкнула – и все, она в прошлом. Будущего мы не знаем, настоящее через секунду станет прошлым, что нам с этим делать? Мы только и может, что вспоминать, с благодарностью или ужасом, или с радостью.

– Нет. Ты не хочешь вперед смотреть. Придет время, когда ты будешь таскаться по местам, в которых был счастлив каких-то тридцать лет назад, беседовать с призраками, радоваться, когда вспоминаешь какие-то милые особенности. Тебя можно будет понять – впереди ничего хорошего, скорее всего, в прошлое человек прячется, как в теплый кокон. Который ни хрена не греет.

– Прош, так у меня дар такой – прошлое видеть, сам же знаешь.

– Налей-ка. Тоска накатила. Налей.

Я налил, мне тоже было не по себе. Проша опрокинул коньяк как воду и, не заедая, продолжил.

– Нет, к тому времени ты видеть перестанешь. Ты уже пройдешь все этапы и будешь мыкаться по Земле, ожидая решения своей судьбы. Таскаться по местам, в которых был счастлив…

– А где я был счастлив?

– На Гурьевском скоро будешь. Съедешь туда. Будешь жить полгода в полной гармонии…

– Погоди. Не знаю я никакого Гурьевского. Что я там забыл? Что там вообще?

– Что там? – Проша прищурился, глядя в никуда – там универсам во дворе, овощной на горке, овраги по дороге к метро и лента леса вдоль МКАДа.

– Хорошо описал, молодец – засмеялся я – все точно, только адрес не назвал.

– Гурьевский проезд, как не назвал?

– А номер дома? Куда мне ехать? Что бомбиле называть?

Проша ответил абсолютно серьезно.

– Дом такой, большой, углом к дороге, там несколько таких. Твой самый крайний у поворота к церкви. Самый крайний, этаж то ли восьмой, то ли седьмой.

– Может еще обстановку опишешь?

– Да запросто. Финский гарнитур, прожженная тахта, тумбочка с телевизором. Шкаф. Ничего особенного. Балкончик тесненький. О, девка. О, девка. Еще девка. Смотрю разгулялся ты там.

Я смотрел на своего друга с сомнением – я жил на Подбелке, рядом с Кремлем – ну что такое пятнадцать минут по московским меркам? – рядом с громадным парком, где паслись лоси, дворы в те времена не сильно отличались от леса и окна соседних домов терялись в зарослях. Какой еще Гурьевский? Что он несет?

Но спорить не стал – был видно, что моему товарищу, к которому я привык за время нашего вынужденного соседства, очень, очень плохо и не помогает коньяк. Точнее, не то что не помогает, а не берет.

– Вот зачем, зачем мне это все? – бормотал он, безумным взглядом уставившись в пространство – говорила мне Катька – надо были тихонько сидеть в охране и ни с какой мистикой не связываться. Колдун, мать его, шаман, мать его, тудин, его мать – зачем мне это все? Зачем мне это все? Зачем мне полеты на тиграх? Зачем мне вообще про это знать? Как мне хорошо жилось, как мне хорошо жилось, баба под боком, дитё под ногами крутится, дом есть, баба под боком…

– Дите под ногами, Прош, хорош, ты начинаешь повторяться.

Одернул я напарника, который, кажется, не очень понимал, что говорит.

Тот поднял на меня рыжеватые невидящие глаза и ответил.

– Прош-хорош-борош- пропьешь…

После чего обмяк и с приглушенным стуком сполз со стула на пол.

Последняя ночь в охране была та еще – на полу в углу заливисто храпел мой товарищ Проша, которого я оттащил в этот угол нечеловеческим напряжением всех сухожилий. Горящая на столе лампа – черная, на одной кривой ноге, тридцатых – сороковых годов, свет такой направляли в лицо врагам и саботажникам – вдруг начинала мигать и иногда гасла совсем, при том, что в дальнем холле свет продолжал гореть бесперебойно.

Я старался не обращать внимания на странности и пытался заснуть – но старый дом будто жаловался на года странным стуком, потрескиванием, какими-то шорохами и скрипом. Ныли от непогоды все его балки, все стропила, каждая доска потрескивала под грузом прожитых лет.

Иногда я проваливался в ямы короткого сна и тут же просыпался с бешено колотящимся сердцем и слипшимися от пота волосами, пытаясь понять, что меня так напугало. Один раз в дальнем конце коридора мне померещился мощный силуэт громадной кошки – я закричал, крестя его размашисто, и зарылся головой в бушлат.

Таким меня и увидело серое бессильное утро.

Проша поднялся с пола, слегка покачиваясь, покосился на меня с ненавистью – с ничем не оправданной ненавистью, решил я – и стал стаскивать с жирного тела пятнистый камуфляж.

– Это что значит? – полюбопытствовал я, прихлебывая крепчайший горячий чай – ты будешь охранять в гражданке?

– Я не буду больше тебя охранять… – пробурчал Проша – хватит, доохранялся. Мне своей мистики хватает, твои проблемы еще. Все, нет меня больше в твое жизни, понял?

– Зарплату повысить? – уточнил я, зная Прошину любовь к деньгам и безделию.

– Ты не купишь мою душу – отчеканил в ответ тот.

– Мне не нужна твоя душа, мне нужно твое тело, оно свои функции выполняет как надо.

Проша, рыжая похмельная грозовая туча, если такие бывают, посмотрел на меня как на врага народа, пожевал губами, поскреб когтями волосы и согласился. Но сначала – в магазин.

И мы пошли в магазин, где Проша взял флягу французского, разлитого в соседнем подвале, коньяка, лимон и шоколадку. Мы встали под грибочек на детской площадке, тем более что детей в замечательное бурное время становилось все меньше и меньше, а менты делили кормные участки, конкурируя с бандитами. Я отказался, мрачный Проша сделал несколько глотков и вдруг замер, уставившись в пустоту блеклыми глазами.

– Вот зачем мне это? – в сотый раз за последние сутки спросил он – вот зачем? Приехал бы я домой, пьяненький, довольненький, жена котлетой накормился бы, дочка под ногами побегала – мечта поэта, а не семейная жизнь. А теперь придется оправдываться, работу новую искать.

– Друг, погоди. Сейчас мы с тобой едем с одной работы именно что на другую работу, где ты за день получаешь столько, сколько тут за месяц, собственно говоря, на одной работе мы отдыхаем от другой работы. Что тебя не устраивает? И, кажется, я тебя пока не увольнял, хотя, наверное, стоило. Не надо было тебе про тигра говорить – что, мол, валялся у нас в коридоре. Я все понимаю, Прош, ясновидение, туда-сюда, я тоже кое-что могу, ты же знаешь, но вот летать на тиграх это чересчур. Это уже ни в какие ворота не лезет. Давай так – ты отдохнешь недельку, дочкой позанимаешься, а то она у тебя только лишь под ногами бегает, в кружок ее отдай, что ли, а потом возвращайся.

– Горит – вдруг вытаращил Проша глаза – подвал наш горит…

Когда мы через сорок минут добрались до Университета, все было кончено – из двери несло черной сажей и дымом с химическим привкусом, пожарные сматывали тяжеленные мокрые рукава, кашляли артисты и посетители магического салона.

Угланка, в дыра мантии которой просвечивало голое тело, не обращала на это ни малейшего внимания и раскачивалась, держась за голову. В стороне Лена выглядывала из-за крепких спин двух держащих ее актеров, глядя на Угланку и явно собираясь вцепиться ей в волосы.

Подвал занимал самодеятельный театр, магический салон и складское помещение газеты. Кроме того, в одной комнате ютились какие-то загадочные чертежники со своими кульманами, которые существовали, но ни с кем не общались даже во время редких и масштабных совместных пьянок, вроде тех, которые так умело устраивал Веня.

При здравом размышлении становилось ясно, что основную угрозу представляла, конечно, Угланка со своими магическими свечами.

– Да они не!!! – начала было оправдываться колдунья и осеклась, понимая, как глупо выглядит. Что они? Ненастоящие? Так настоящие. Не могли поджечь? Могли, почему же не могли. Но только свечи были не при чем. Я четко видел, что некто со свернутым носом и полуседым бобриком на голове полил стены и двери чем-то из бутылки, кинул спичку, убедился, что пламя побежало по дорожке и охватило то, что нужно – и рванул наверх с воплями.

– Это поджог, Лена, не бей моего работника.

– А ты откуда знаешь? – зло бросила мне Лена, но попытки кинуться на девушку прекратила – ты что, ясновидящий?

– Ну почти – не стал я спорить – я прошло видящий. И я совершенно точно знаю, что это был поджог, даже знаю кто его совершил – только вот не знаю, как доказать. Да никак не докажешь, что уж тут. Ты мне просто поверь. Угланка не виновата, она сама дымом надышалась и едва не погибла…

– Кстати, да… я чувствовала, что бензином запахло, а потом уже… и что мне от этого, легче? Помещение в негодность пришло, мы и так самодеятельные, не чета вам, аферистам и обманщикам, нам дураки деньги не несут мешками!!

После этого крика души – а Лена действительно была на грани нервного срыва, в полосах размазанной сажи со слезами по лицу она тряслась крупной дрожью и все порывалась сбежать обратно в подвал проверить, не осталось ли там кого-нибудь – Проша подошел к ней, легко подвинув мощных актеров и обнял за плечи.

– Тебе сказали же, что мы не совсем аферисты? Так вот он может смотреть только в прошлое, я – только в будущее. И я тебе говорю – вижу это совершенно отчетливо – что отсюда вы переедете на два дома в сторону, вон туда, за школу, будете жить и работать не одном месте больше тридцати лет, станете районной знаменитостью…

– Мы? – выдавила какой-то писк Лена.

– Ты и твой театр…

– А мировая слава?

– Мировой у тебя не будет, не стану врать, не будет даже городской – но в районе все тебя знать и уважать будут. Так что не переживай. Тут, в этом подвале, тоже никакой славы не видно.

– Ну спасибо – Лена поджала губы и сбросила его руку – зачем мне такие предсказания? Сюда к нам сам Авилов в гости приходил, а Авилов звезда…

– Умрет через три года, пользуйся знакомством – брякнул Проша.

Лена, разукрашенная копотью, как островной людоед, вытаращилась не него возмущенно.

– Он молодой, он здоровый, он только-только звездой стал!!! – зачастила она свои доводы. – Аферисты вы, в общем, один свою девку выгораживает, потому что дураку понятно, что пожар произошел от ее свечей, другой на великого артиста поклеп наводит, клевещет… и так всем тяжело, вы еще тут нагнетаете. Вот уж послал Бог соседей, одни проблемы от вас, сидели бы в своем подвале, и никого не трогали, нет, надо бизнес делать, помещения сдавать…

– Да, там места поменьше. Зал, подсобка, фойе и раздевалка. Сдавать нечего, невыгодно для тебя, точно. Да я и не говорю, что ты поджигала.

– Да ничего я не поджигала – устало вдруг сказала Лена – что-то совсем нервы шалят, дай что-ли закурить…

– Вот, сама бычки везде кидает, полные урны окурков, в зал театра войти невозможно, все прокурено, а на нас клевещет!!! – вдруг завопила Угланка.

– Окурки бы долго воняли и тлели – устало махнула рукой Лена – а все схватилось, правда, как от бензина. Может быть действительно поджог. Пусть, в конце концов, специалисты разбираются. А поскольку это форс-мажор, Угланка, то никаких денег за аренду я вам не верну.

– Кто бы сомневался – дернула щекой Угланка.

Проша подошел, положил не плечо тяжелую лапу и сказал – ну что, кто это все устроил?

И, не дожидаясь ответа, заявил, что все это ни к чему, что наши пути в ближайшее время разойдутся окончательно, что его судьба – писать книги и сидеть сиднем в охране, а моя – заниматься черт-те чем, что мне самому будет непонятно.

Видно, что вид у меня стал такой растерянный и грустный, что Проша неожиданно хохотнул.

– Ну что ты, господи, как маленький, губки задрожали, глазки заблестели – разойдемся мы с тобой, подумаешь, велика беда. Жизнь идет и бесконечно меняется, я бы даже сказал – меняется каждую секунду, на мое место придет тридцать человек, желающих с тобой дружить. Правда, пить целую ночь напролет и получать за это деньги у них вряд ли получиться, да и вообще не получится ни у кого.

– Это почему? – удивился я, тем более что Прошина банальные заклинания на меня странным образом подействовали успокаивающе.

– Хорошее время сейчас – деньги пилят и ничего ни от кого не требуют, все понимают, что это туфта. Потом станет сложнее, начнут бумажки раздавать да и не попьешь ночами. Так что наслаждайся.

– Я и наслаждаюсь – пробурчал я – только шашлыка не хватает или рыбы закоптить, не отходя от кассы.

– Да не нужны нам шашлыки, мы и так неплохо закусим. Пойдем, у меня тут недалеко знакомые работают, приютят бедных погорельцев… да, кстати, рано ты еще со мной расстаешься. Мы еще на Гурьевском попьянствовать успеем.

Глава 2. Шкатулка – дворницкая

Пожар в подвале был только началом грандиозных перемен. Во-первых, начальство охранной фирмы не поделилось деньгами, которые им выделила больница – и договор был расторгнут из-за форс-мажорных обстоятельств (повальное пьянство охраны в рабочее время).

Во-вторых, Прохор был переведен в столовую на метро Университет, в двух шагах от подвала, где мы так весело предсказывали будущее и ворошили прошлое. Не надо забывать, что два шага по московским меркам – это примерно три километра.

В-третьих, из-за некоторых близкородственных пертурбаций, простите мой плохой французский, меня выселили на самый край города, одна поездка куда длилась больше часа – на тот самый Гурьевский проезд.

Там были огромные просторы, частично застроенные такими же громадными домами, окна которых на закате пылали и плавились. Пустые дороги, заячьи следы на газонах, жидкие прутики озеленения, медленно и редко ползающие автобусы, ядовитые грибы ларьков с паленой водкой и всем, что может потребоваться заплутавшему пьянчуге или уставшему трудоголику, опять просидевшему до ночи и оставшемуся голодным.

Были и места культурного отдыха для истинных ценителей природы – сеть глубоких оврагов, до которых еще не дотянулась рука благоустроителей и который заросли по склонам буйным лопухом, бурьяном, бузиной – а внизу пробивались ручейки.

Тогда, в те жутковатые, но веселые времена еще не пришла повальная мода на здоровый образ жизни, и в дикие овраги попадали только любители горячительных напитков. Склоны работали как дозатор, после определенной дозы становясь неприступными.

Поэтому алкаши либо регулировали количество выпитого, либо просто ложились спать на деревянные ящики до трезвения, никому не мешая.

Укромные места были известны только своим, в овраги, которые почему-то пользовались дурной славой, не забредали даже собачники.

Конечно, поскольку меня уволили с одной работы, поскольку накрылась другая, а накоплений должно были хватить лет на пять нескромной жизни по самым нескромным подсчетам, я совершенно не волновался.

Обладая избытком свободного времени, я бродил по окрестностям, удивляясь просторам, оврагам, лесу за тихим и пустым МКАДом, который я переходил свободно в любом месте.

Квартирка, в которую меня поселили, дабы дать ближайшей родственнице наладить наконец-то личную жизнь, была новенькой однушкой на седьмом этаже, с куцым балкончиком, тесной кухней и медлительной электрической плитой. В ней держался стойкий запах стройки, бетона, штукатурки, сварочного дыма, и непонятно чего еще. Не спасали ни новые обои, не свежий линолеум – хотя в букет запаха он тоже внес свою нотку.

В этих местах держалось стойкое ощущение оторванности от мира – вечером я смотрел на полосу ощетинившегося леса возле кольцевой дороги с ползущими по ней редкими огнями машин, на окна, в которых последние закатные отблески сменялись желтым электрическим светом, и тосковал.

Мне не хватало очереди -всех этих экзальтированных дам с безумными глазами неофитов, всех этих заботливых старух с сынками, который волком воют от заботы, трясущихся пропойц с водянистыми красными глазами и мелко морщинистыми подглазьями. Не хватало Угланки, которая пока что не пришла в себя после пожара – а может, решила отдохнуть от магии или чем мы там занимались.

Ну и жирного рыжего Проши с его вечно глумливой ухмылочкой, необузданной похотью и болтливостью, чего скрывать, тоже не хватало.

Здесь не было друзей, не было привычного мне района, каждый двор которого хранил какую-нибудь историю – все новое, чужое, равнодушное, и в этом новом – чужом я сам становился немного другим.

Я уже не играл по правилам, которые мне навязало окружение, я не старался выглядеть таким, каким они меня привыкли видеть – и поэтому сам мог выбирать, кем мне быть.

Для Угланки я был пугающим представителем всего необъяснимого, с чем она долгое время безнаказанно игралась; для Проши – раздражающим неудачником, который по прихоти судьбы получил в дар возможность зарабатывать много и не тратя на это силы. Остальным на тот момент на меня было откровенно наплевать – страна распалась, и выросшие в тепличных условиях позднего Союза люди барахтались, пробуя удержаться не плаву, либо, подняв вымпела и флаги, торжественно шли ко дну.

Но неудачником мне себя видеть банально не хотелось. Пугать глупую девицу мистикой, в которой я и сам совершенно не разбирался – тем более. Поэтому я сидел в чужой квартире окнами на закат и благодарил Бога, что осенью не бывает летних гроз.

Вся Прошина болтовня про мою особую миссию, про колдунов, которые не хотели пускать кого-то там в Москву и потеряли своего представителя, насквозь прошитого молнией, про районы, за которые я отвечаю, и прочий бред я постарался забыть.

Точнее – поскольку совсем забыть никак не получалось, полное одиночество и безделье никак не помогали изжить ненужные знания – я предпочел воспринимать все произошедшее как сон.

Разве не мог во сне тигр дремать в коридоре? Во сне он мог делать что угодно, в том числе и летать по грозовому небу.

Я тысячи раз повторял, как мантры или молитвы, все свои доводы, стараясь забыть про людей, говорящих чужими голосами, про свою способность видеть прошлое в мельчайших деталях – ничего этого не было, а если было, то мне не место среди здоровых людей.

Мне было непонятно – на рынок в те года хлынул чудовищный поток плохой литературы, весомую часть в которой занимала литература эзотерическая. Во всех книжонках, напечатанных на дешевой бумаге, с ужасными аляповатыми обложками, в разных вариантах повторялась одна и та же мысль – для того, чтобы человек достиг нирваны (просветления, третьего глаза, четвертого крыла или хотя бы научился водить банальную ступу с метлой) ему нужен учитель.