Банда Сухого оврага

Банда Сухого оврага

Константин Уткин

© Константин Уткин, 2025

ISBN 978-5-0068-8774-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Мальчики, это что такое?

Возмущенным воплем с самого раннего утра мы были разбужены и совсем не рады этому – до смены оставалось еще два часа, до прихода работников – вообще три. Никто в нашем кооперативе трудиться не спешил. То есть обычно мы просыпались в половину восьмого, не спеша пили чай или похмелялись, потом писали журнал что смена прошла без происшествий – а были они или не были совершенно неважно и катились на Университет, где у подвала стояли толпы жаждущих чуда и Угланка в своей каморке наносила на лицо боевую ведьминскую раскраску.

Но чтобы в шесть утра нас будила какая-то скандальная старуха – это уже чересчур. Тем более гнев ее был непонятен. Она уборщица, ее задача -мыть грязный пол, а не тыкать в него пальцем.

– Нет, мальчики, объясните, что это такое? Что вы тут по ночам устраиваете?

– Да ничего мы по ночам не устраиваем – проворчал я – только молниями кидаемся и на тиграх летаем.

– Да летайте сколько угодно – у старухи уши были, видно, как у рыси – но убирать за собой надо?

– Теть Паш, с какой стати я буду за собой убирать, если у нас есть такой прекрасный ценный специалист как ты? И ведь никогда не ругалась, что с тобой, моя старушка?

– Нет, знаешь ли, ты тигра сюда привел, ты за ним и убирать должен. Я на в зоопарке, за кошками вытирать. За людьми согласна, за кошками за отдельную плату.

– Теть Паш, так ты дома за кошками убираешь, да еще и кормишь их. А тут…

И тут я замолчал. Потому что пол был грязный, действительно, на нем были отпечатки громадных кошачьих лап и грязного брюха, бакенбард и подбородка, а также бока и уха – как валялся тигра на полу после ночных полетов, так и отпечатался.

– Это что? – ткнула уборщица в пол пальцем.

– Прохор!! – заорал я, не зная, как объяснить такие экзотические отпечатки на линолеуме. Проша выплыл, как мрачная рыжая туча и пробурчал.

– Ну и что вы разорались?

– Вот! – дружно показали мы вниз.

– Ну и что? Спрашиваю – и что?

– Ты что, не видишь отпечаток? Три метра в длину!!

– Господи, вижу, и дальше что?

– Кто это мыть будет?

– Теть Паш, да ты и будешь. Кто еще.

– Вы срете – мне мыть?

– Теть Паш, ну да, вообще-то. Мы срем, ты моешь. Работа такая.

– Да тут тигр валялся!!

– Теть Паш, подумай сама – откуда в Москве, в десяти минутах от Савеловского вокзала, в двадцати – от Марьиной рощи, откуда здесь тигр?

Мы с тетей Пашей только переглянулись. Вопрос был убийственный.

– Теть Паш, дорогая моя, золотая моя, давай-ка ты возьмешь тряпочку и сделаешь из тигриных следов обычную грязь. И никто ничего не узнает. А потом мы тебя коньячком угостим, у нас есть в заначке.

– Сначала коньяк – твердо ответила тетя Паша.

Проша с грацией похмельного медведя метнулся к нам и принес четверть стакана янтарной жидкости. Тетя Паша сноровисто выпила, прижала рукав халата к сморщенным губам вместо закуски, хитро посмотрела на нас.

– Мальчики, а что тут было-то? Ну мне расскажите, как своей. К вам дрессировщик бухать приходил?

– Вот что значит старая гвардия – обнял Проша ее за плечи – ничего от нее не скроешь. Да, приходил, Эдик Распашный. Мы с ним еще со школы дружим. А он без тигра никуда.

– Ох, молодежь – шаловливо пропела развеселившаяся уборщица и в несколько движений уничтожила следы преступления. Проша уставился на меня, я на него, и мы молча прошли в свой закуток, где уже булькал в литровой банке кипятильник.

Проша молча бухнул туда полпачки чая, щедро насыпал сахара, достал кусок размякшего хлеба с традиционной круглой твердой котлеткой, мне не предложил.

– Сам о себе заботиться должен – пробурчал он и налил себе чая.

– Прош, а ничего что ты на меня работаешь? – искренне изумился я такому жлобству.

– Работаю и буду работать, куда ты на хрен от меня денешься, но заботиться ты должен о себе сам. А ты маменькин сыночек какой-то. Все тебе разжуй и в рот положи.

Я не стал спорить, достал из ящика плитку шоколада и налил себе черной заварки – она была куплена мной и отобрать ее напарник не мог. Но долго ли он с таким отношением останется напарником? Проша как будто прочитал мои мысли.

– Как только появится такая возможность, я от вас уйду. Это унизительно. Ты ни черта не знаешь вообще, ты по жизни двоечник, ты по жизни неудачник, ты полное ничтожество, которое гордится тем, что ничего не зарабатывает… – брови у меня проползли по всему черепу от удивления – который всю свою короткую жизнь только и делал, что валялся на диване, жрал водку и портил девок. Ни таланта, ни ума, ни образования, вообще ничего. Полный, полный, абсолютный ноль, тебя надо кормить, учить, носки тебе стирать, потому что воняют, ты все дела, которые начинал, заваливал, на тебя нельзя положиться… ты настоящий маргинал, коллекционный экземпляр.

Он замолчал, уставившись на меня красными глазами, потом продолжил.

– Меня тошнит от одного твоего присутствия, от твое глупости, от твой наглости, от твоего раздутого самомнения, от твоей высокомерной манеры общения, ты мне омерзителен целиком и по кусочкам.

Он замолчал, какое-то время рассматривал котлету и заявил.

– Эта дура еще, жена, дочка под ногами бегает, корми их за одну и ту же котлетку. Хоть бы вкусно готовила. И на вид шайба, и на вкус шайба. О чем я?

– Обо мне.

– А, ну вот. Ты полное ничтожество. И почему тебе знания, а не мне?

Воскликнул он с актерским надрывом.

– Стоп, Проша – какие такие знания?

Почему -то меня его прочувствованная речь совершенно не обидела, если копать глубоко он был совершенно прав, если неглубоко – тоже.

– Какие знания – проворчал тот в ответ – тебе виднее, тебя же наделили.

– Что значит – наделили?

– Тебе виднее. Только когда этот самый нацмен руки на тебя наложил…

– На лоб?

– Да, на лоб, через несколько секунд у него глаза закатились и кирдык.

– Что кирдык?

– Бляха, достал ты меня своими вопросами. Я знаю вообще не больше твоего.

– Да, но тем не менее ты мне рассказываешь, что вчера произошло, а не я тебе.

– Помер он, короче. Ты правда что ли не помнишь ничего?

– Вообще ничего, как отрубило.

– Счастливец.

Телефон разразился оглушительной трелью, такой, что мы подпрыгнули. После всего, что происходило ночью, нервишки у нас было, как это мягко сказать, ни к черту.

Звонил дядя Лева из приемной – прорычал, как вчерашний тигр, что больнице выдали гуманитарную помощь, и, поскольку мы тунеядцы, но все-таки работаем в больнице, можем рассчитывать на паек, если поторопимся.

После чего – мы ужу переоделись и собрались торопиться за пайком – телефон зазвонил как-то робко и негромко. Еще бы, он соединил меня с начальником охраны, который извиняющимся голосом сообщил, что наши сменщики ушли в запой прям сразу парой, и не могли бы мы остаться еще на сутки за двойной тариф?

Проша был на все готов, лишь бы сбежать хоть на день от надоевшей жены и дочки, которая вечно крутится под ногами, а мне нужно было все-таки выяснить, что же со мной произошло сегодня. В конце концов, начальник я или не начальник, могу я оставить Угланку поработать самостоятельно, без моей помощи?

Я кивнул, Проша весь перекосорылился, но ответил, что мы готовы, и нам это, надеюсь, зачтется при будущих возможных проступках? Ответ, судя по всему, был убедительный.

Проша молча встал, убрал со стола остатки былой роскоши – а я сидел, не шевелясь, и наблюдал – поправил ремень с петлей для дубинки – и вышел, так и не проронив ни звука.

Я, так сказать, остался на посту – мало ли кто придет в абортарий до начала рабочего дня? Да и американские пайки меня не сильно интересовали.

Вернулся Проша через полчаса. На одном богатырском плече у него лежал пятидесятикилограммовый мешок. В руке резал пальцы ручками тяжелый пакет, наполненный чем-то твердым, угловатым и изжелта-белесым.

Проша бы, как ни странно, спокоен и умиротворен. Спиртовой дух, наполнивший нашу каморку, был тому причиной, или халява я не знаю.

Он сбросил мешок на пол – от него поднялось видимое облачко пыли, разогнулся, уперев кулак в поясницу и сказал, довольный.

– Вот. Пятьдесят килограмм чечевицы. А это окорочка. Куриные. Видишь, сколько? Вечером отварим – хоть обожрись. Я, правда, не знаю, как эту чечевицу готовить и что она вообще такое, ну заодно и ее опробуем. Какие люди…

Вдруг закончил он прочувствованно и едва ли не со слезами на глазах.

– Какие люди… могли бы на нас ядерную бомбу сбросить, и все, а они – чечевицу присылают. Окорочка. И ведь бесплатно, заметь – бесплатно. А ты говоришь – капитализм. И вот еще… – Он достал красно – белую пачку – настоящий американский табак. Это не то, что наш мусор, это табак!! Настоящий, американский. Какие люди…

Этой свое присказкой – какие люди!! – он меня, честно говоря, слегка достал за эти вторые сутки. Он сидел насупившись, думая, очевидно, о несправедливости мира, потом взгляд его касался – совершенно случайно – стоящего в углу мешка с чечевицей, и лицо его, его рыжий масляный блин тут же разглаживался, приобретало умилительное выражение и по губам можно было прочитать – какие люди!!!

Кстати, медсестра, сидящая вместе с нами и принимающая клиентов, от чечевицы и жирных окорочков отказалась категорически. Я что, нищая, сама себя прокормить не могу? Нет уж, спасибо – говорил весь ее вид, когда она осмотрела вытащенный из невесть каких запасов неряшливый мешок и пакет с куриными ногами, которые явно страдали ожирением – и куры, и их ноги.

Но Проша не заметил выразительности ее отказа. Он был весь в мечтах о вечере, когда можно будет сварить в медицинском боксе сразу несколько окорочков и жрать их, с текущим по подбородку жиром, жрать и не бояться, что они закончатся – вот оно, счастье!!!

В общем, так оно и получилось – на плитке, которую мы одолжили в кабинете УЗИ (зачем ему нужна была плитка, как и осталось загадкой, наверное, не все в порядке дома) булькали химическим бульоном, разгоняя по поверхности жирные желтые пятна, раздутые белесые окорочка. Которые швырнули с барского плеча раздавленной, уничтоженной, опозоренной стране.

Но Проше имперские амбиции были совершенно чужды – он наслаждался, как слуга, забравшийся в покои хозяина и сидящий в его кресле.

Он курил и иногда, с нежность рассматривая смрадный бычок прежде, чем его раздавить, говорил про настоящий табак. Разглядывая бледные куриные кости на тарелке, смаргивал слезы умиления и повторял – какие люди!!! Могли бы ведь и ядерную бомбу на нас кинуть. А они – всхлипывал он – окорочка.

Он съел обе ноги, потом достал из пакета еще две, потом еще, мотивируя это тем, что, мол, все равно они испортятся – и за вечер уговорил полный пакет. Глазки его затянулись сытой поволокой, желтое сало, казалось, впиталось в пятна веснушек, щеки лоснились еще больше – Проша млел от наполненности своей жизни.

Те же окорочка продавались, да и не только они, все можно было купить при некоторой удаче – но ему было важно жрать гуманитарку и ощущать себя…

Я задумался – кем ощущает себя человек, бывший житель великой страны, преданной элитой и проигравшей в геополитической борьбе? И пришел к выводу, что никем. Таким как Проша был важен тепло устроенный зад, а за чей счет он будет его греть, не имело совершенно никакой роли.

В тот момент победили американцы, и мой охранник срочно создавал себе положительный портрет нового хозяина – борьба за самоуважение тепла для зада совершенно не предполагает.

Я хотел расспросить о многом – об отпечатке громадного тела на полу, о грозе, о мужичке в болотных сапогах, совершенно неуместного в Москве, о его шершавых ледяных руках не моем лбу – но все как-то не получалось. Проша весь ушел в смакование поступка своих новых хозяев – причем, если бы была возможность, то и чечевицу бы он съел сразу, все пятьдесят килограмм. Не дочке же, которая крутится под ногами, везти? Дочку и так хорошо кормят.

Он был похож в своем наивном подобострастии на дикаря, который смотрит на белого массу как на бога, не замечая трехдневного перегара, несвежего воротничка и немытого месяц тела.

Ближе к вечеру стало еще хуже – Прошу вдруг понесло в высокие материи. Он сидел, развалясь, выкатив брюхо, зажав основаниями пальцев трубочку настоящего американского табака (такое же дерьмо, как и ненастоящий не американский табак) и рассуждал.

– Великий американский плавильный котел дает нам возможность избавиться от позорного наследия совка – от рабства, от стадности, от серости, от одинаковости. Дай только возможность нашему человеку свободно работать, как мы достигнем сияющих вершин и благословенных высот!!!

– А какой отношение плавильный котел имеет к сияющим высотам? – осторожно спрашивал я своего экзальтированного от чечевицы собеседника. В таком состоянии – опасался я – он может и стулом в голову несогласного запустить.

– Такое отношение, что только лучшие смогут выжить и преуспеть…

– Скажи пожалуйста, а кто лучше – ботаник-отличник или двоечник-хулиган? Или, к примеру, тихий троечник? Кто из них в плавильном котле твоем выжить должен?

Проша набычился и начал вращать глазами – это у него обозначало высшую степень умственной работы.

– А я тебе скажу. Сначала отличник начнет за счет своих знаний двигаться вперед и вверх, это разозлит двоечника, который так не сможет, он просто придет и отберет у отличника все, чего тот достиг. И ему так понравится брать и отбирать, то он будет своего отличника даже защищать от других таких же двоечников. Хотя, между нам говоря, нужно всего-то отправить двоечника туда, где ему на роду быть написано – в тюрьму или канавы какие-нибудь копать. А в твоем любимом котле он становится рядом с самыми лучшими представителями общества. Справедливо? Не мой взгляд не очень. А дальше будет хуже. Ты знаешь кто со мной охранял какую-то стройку? Капитан, простите, атомной подводной лодки. Которого все океаны лично знали, что Тихий, что Атлантический.

– Ну и что – сытый лоск с Проши постепенно сходил – каждому по потребностям, от каждого по способностям.

– Ну да. У большинства потребности в сотни раз превышают способности. Так что, дорогой мой друг, сверху должен стоять один великий уравнитель, который всех стрижет примерно одинаково и никого не обижает. А вот если у тебя действительно что-то выдающееся – живот, к примеру, или талант – то и дает он тебе слегка побольше. Зато никто не обижен, никто не уйдет обиженный.

– Это в тебе тоталитарная отрыжка говорит. Только -только с ним справились, только настоящей свободы глотнули, а ты хочешь обратно в тюрьму народов.

– Прош – вкрадчиво начал я гнуть свою линию – а ты же у нас впередсмотрящий? Погляди, что будет лет через десять. Или через двадцать.

Проша же уперся, как бык, и не хотел ни за что смотреть вперед. Мотивируя это тем, что ему совсем неинтересно жить становиться, все зная. Он вообще старался не говорить сегодня на мистические темы – в самом деле, должен же иногда маг и охранник мага отдохнуть от магии? При вопросах в лоб – что вчера тут было, что за тигр, понимаете ли, валялся в коридоре? – Проша напрягался, глазки его начинали суетиться, и он, как глухарь на току, продолжал бубнить про великую очищающую силу плавильного котла, в который наша страна благодаря примеру и помощи великой Америка наконец-то попала. А я говорил, что Америка разжирела, как вот эти окорочка, отупела и обнаглела, и, в конце концов, объясни, что тут за тигры по ночам ходят? Если бы Проша ответил, как в советском фильме – да, я их по ночам пасу – мне было бы проще. Я что-то смутно помнил, но именно что-то и именно смутно. Внятных же объяснений – да, смешно – получить не мог.

Я поставил на стол коньяк, отчего мой напарник стал переливаться всем оттенками багрового, как хамелеон – но отказывался говорить про вчерашнюю ночь. У него началось повышенное слюноотделение, он постоянно сглатывал, глядя на играющую золотом этикетки бутылку с жидкостью цвета крепкого чая, но молчал. Я стал опасаться, что он захлебнется слюной или получит апоплексический удар – но, поскольку мы теперь питались и пили раздельно, божественный нектар ему не выдавал, такая я сволочь.

Прошу спас звонок – милый девичий голос попросил подняться на четвертый этаж, в палату интенсивной терапии, и забрать парочку трупов.

И хмель с Проши слетел моментально. Он побледнел до синевы, дрожащими руками стал откручивать крышку от фляжки – кроме всего прочего у него была и секретная императорская фляжка, к которой он прикладывался впотай, когда общего пойла не хватало. Я кинулся на него коршуном, выхватил фляжку и приготовился к защите – кость у голодной собаки отобрать бывает легче. Но Проша был настолько деморализован, что отдал заветную емкость не сопротивляясь. Он смотрел на меня с отчаянием, причина которого мне не была ясна.

Люди в соседней больнице, в главном корпусе умирали часто, и сестрички с санитарками иногда просто физически не могли отвезти тела вниз, не хватало сил. Кого еще просить? Только звереющую от скуки охрану. Им разнообразие, сестрам польза. И охранники относились к такому положению вещей с пониманием – тем более на этажах всегда можно было разжиться спиртом.

Обычно, правда, просили смену, сидящую в соседнем корпусе, они ближе, но иногда дозванивались и до нас.

– Иди, я не пойду – проклацал Проша зубами. Потом придумал что-то совершенно идиотское – За окорочками прослежу, вдруг сгорят.

– А плитку выключить – не? Зачем за ними вообще следить?

– Ну, сгорят, убегут, не знаю… не пойду.

– Пойдешь. Вдруг там бабка какая-нибудь сто с лишним килограмм? Я же один ее не довезу.

– Попроси других.

– Ну значит другие заняты где-то, раз нас попросили. Да что с тобой? Там же спирту нацедят.

– Плевал я на твой спирт!! – Взвизгнул Проша и пошел нести околесицу – Не хочу больше я его видеть!! У меня от одной его рожи несварение случается!! Мне вчерашней ночи хватило!! Тебе хорошо, ты вырубился и знания во сне получал, а я?

– А ты? – эхом повторил обескураженный я.

– А я сидел и слушал весь тот бред, который нацмен мне в уши лил!!

– Слушай – Проша сам свернул на нужную мне дорогу, только успевай спрашивать – а что вчера вообще произошло? Подробней можно? А почему ты все это безобразие прекратить не мог?

– Блин, ты тигра в коридоре видел?

– Тигра?

– Тигра. Ну хотя бы грязь от него сегодня!!!

– Грязь. От. Тигра.

– Лежал он там и мурлыкал.

– Тигр? Мурлыкал?

– Да что ты как попугай повторяешь!! Да, мурлыкал, они, оказывается, тоже мурлыкать умеют, коты ведь, хоть и большие.

Потом Проша посмотрел на меня с непередаваемым выражением и заявил.

– Да. Напрочь мозги отшибло. Вот счастливец. А мне с этим жить. Неужели мне не мог помочь? Вот уж дела господни неисповедимы. Ладно, пошли. Он об этом тоже говорил. Главное – тело не трогай.

– Хорошо – сказал я, скрежеща ключом в замке нашего отсека – не буду, сам его перевалишь с каталки на стол.

Проша гневно посмотрел на меня, но никак комментировать не стал.

На этаже нас встретили медсестры – одна маленькая, черненька, с плоским и, кажется, перебитым в детстве носом, отчего ее миловидное личико приобрело некоторую чертовщинку, с блестящими смоляными волосами, собранными в тяжелый узел, и вторая – огромная блондинка с выпадающими из тесного халата прелестями. У нее были воловьи глаза навыкате, мясистые, щедро напомаженные губы, крупные серьги, крупные кольца на крупных руках. Меня он отмела с первого взгляда, а вот Проша удостоился пристального внимания.

– Мальчики – пропела она, прижимаясь к Прохору бедром – как жмуриков отвезете, приходите к нам. Мы как раз и стол накроем.

А на Прошу было страшно смотреть – он стал белее халата, щеки стекли вниз, как подтаявший студень, по телу волнами проходила нервная дрожь. Восприняв его психоз как волнение изголодавшегося мужика, блондинка вдруг засмеялась.

– Да что ты как целочка, все хорошо будет. Везите их уже.

Морг традиционно находился в самом заброшенном углу территории и имел отдельный вход с улицы. Днем разросшиеся деревья наводили мысли о вечности и скоротечности, ночью навевали жуть. Одноэтажное приземистое здание с решетками на окнах и железными дверьми крашеными казенной краской было пропитано могильным холодом – хотя, конечно, служебные помещения отапливались нормально.

Черненькая сестричка прытко бежала впереди, мы толкали тележку за ней, колесики, крутящиеся и подскакивающие на выбоинах асфальта, норовили увезти наш груз в сторону и просто перевернуть, приходилось прикладывать усилия.

Девчонка стала трезвонить в дверь, после пристального разглядывания нас в глазок загремел засов. Ключ подобрать можно, а вот засов не подберешь – пояснил нам заспанный сторож.

Он проводил нас в хранилище, пока еще пустое, сестричка сдернула простыню жестом фокусника – и мы, все трое, раскрыли рты.

Молодой парень был разрисован какими-то черными полосками, больше всего напоминающими реки с притоками с высоты или изображение корней – от обугленного пятная на плече расходились извилистые узоры по всему фиолетовому телу.

При этом от него несильно, но явственно пахло гарью.

– Молния – пояснила сестричка – в него попала. Видимо, под дверь в больницу привезли и бросили, сам он ходить уже не мог. И еще у него несколько переломов, как будто сбросили откуда-то.

– Может ментов вызвать? – робко предложил я – может это убийство?

– Да нет – отмахнулась медсестра – скорее всего на крышу залез вместе с девкой, или без нее, на грозу полюбоваться, там по нему и шандарахнуло. Полюбовались? Пошли, второго везти надо.

– А второй тоже?

– Нет – поняла вопрос девушка – второй нормальный бомж. Сердечко отказало. Хотя тоже странный. Первый раз вижу бомжа в болотных сапогах. Ну, не знаю, может он червяков для Птичьего рынка добывает.

Мы шли к корпусу, каталка прыгала, дребезжала колесами, на ней белой грудой, спящим привидением лежала простынь, девушка почти в припрыжку торопилась впереди.

Возле лифта в облаке настоявшегося густого перегара спал дядя Лева. Пришлось оттащить его тушу в сторону, чтобы освободить проход.

Второе тело погрузили и довезли без приключений – из интересного на нем была лишь расплывчатая грязь старых уродливых татуировок да твердые, как камень, даже на вид мускулы без малейших признаков жира.

И улыбка, явная улыбка на лице – как будто этот человек, смуглый, легкий, иссушенный годами, встретил смерть, как избавительницу или просто любимую.

Руки трупа были связаны на животе, я взял его подмышки – нам не привыкать – и едва не уронил. Мне почудился слабый электрический разряд, какой-то едва ощутимый импульс в доли секунды.

Проша, держа тело за ноги, смотрел на меня, как на чудо, со смесью сожаления, раздражения и какой-то необъяснимой брезгливости. Может, у меня гримаса на лице появилась, не знаю.

Дальше произошло нечто странное – черноглазая крошка с перебитым носиком прямо гарцевала на месте, так ей нетерпелось вернуться на этаж и предаться простым жизненным радостям, я тоже, в общем был не против отогнать воспоминания о разрисованном молнией человеке – а Проша был мрачнее тучи.

Но каталку на этаж вернуть надо, бросить сестричку одну в мокром дворе под огромными облетающими тополями было бы не по-джентельменски, соответственно избежать объятий большой блондинки Проша не мог по определению. Да он и не старался, впрочем, но и внимания на девушку обращал не более, чем на предмет мебели. Вот это стул – на нем сидят, вот это баба – ее пользуют, раз под рукой.

Выпив две мензурки теплого разведенного спирта, он, наконец, понял, что от него требуют – молча встал, сграбастал свою подругу и увел ее на пять минут. Сказал, что на пять, вернулся через две, поправляя штаны, следом растрепанная и растерянная медсестра, которая явно не ожидала такой прыти.

– Пошли – сказал он мне, сбрасывая мою руку с плеча черненькой – пошли, оставь эти глупости.

– Глупости? – возмутилась сестричка.

– Ладно, иди быстро ей вставь пистон и пошли, дело есть.

– Быстренько? – оскорбилась девушка.

– Ах ты еще недовольна – возмутился Проша, выталкивая меня животом из сестринской – тогда вообще голодная ходи…

А я был настолько поражен нестандартностью ситуации, что даже не сопротивлялся особо. А когда мы подходили к лифту, пришедшие в себя девицы кричали на весь коридор вслед нам добрые слова напутствия.

И когда мы пришли в отсек, Проша повел себя очень странно. Я был уверен, что он продолжит пить, раз уж помазал губы спиртом, пить и болтать, но он убрал со стола коньяк со словами – надоело, сколько можно – сел, выкатив брюхо и уперевшись кулаками в ляжки.