Когда память врёт

Глава 9: Я убила, чтобы ты могла жить

Ключ жёг карман. Фотография с подписью «Мы – Алиса и Лия» лежала в самом сердце, как заноза, напоминая о каждом вдохе. Всё было ясно, и ничего не было ясно. Зачем понадобилось такое глобальное переписывание? Почему нельзя было просто стереть травму обычными методами? Ответ, должно быть, лежал за той самой дверью, к которой у неё был ключ.

Но найти дверь без адреса было невозможно. Алиса провела вечера, прочёсывая карты города, старые телефонные справочники, базы данных предприятий. Ничего похожего на «Лабораторию №14». Отчаяние начинало подтачивать её решимость, как вода камень.

И тогда её ноги сами понесли её обратно. Не к дому №10, не к архивам. В парк. «Зелёную гавань». Туда, где всё началось. Где земля, казалось, хранила отпечаток той ночи.

Шёл мелкий, колючий дождь, не такой ливневой, как тогда, но такой же пронизывающий. Парк был пуст. Осенняя ханга висела в воздухе, смешиваясь с запахом гниющих листьев. Алиса медленно шла по мокрым дорожкам, не чувствуя холода. Её вели туда мышечная память и магнитное притяжение кошмара.

Она встала под тот же бетонный козырек. Тот же вид на лужайку и дубы. Тот же звук капель, но теперь нечёткий, сбивчивый. Она закрыла глаза, пытаясь не думать, а ощущать. Вспомнить то, что было не в голове, а в нервах, в мышцах, в спазме лёгких.

Холод металла.

Стук дождя.

Шёпот: «Не ты…»

Она повторяла это как мантру, впуская в себя не образы, а чистые ощущения. И тогда мир начал плыть. Не как перед обмороком, а как будто слой реальности, самый верхний, начал растворяться, обнажая то, что было под ним.

Звуки приглушились. Свет сквозь веки изменился – стал резче, контрастнее. Она почувствовала не просто холод, а леденящий, промозглый ветер, забивающийся под одежду. И запах – не осени, а страха. Пота, крови и земли.

Она открыла глаза.

Парк был другим. Не таким ухоженным. Фонари горели тусклее. И было не осень, а… поздняя весна? Листва на дубах была молодой, ярко-зелёной. Дождь шёл тёплый, почти летний.

И она была не одна.

Рядом, прижавшись к ней, стояла девочка. Маленькая, худая, в промокшей насквозь ночнушке с кроликами. Она дрожала, её пальцы впивались в руку Алисы. Это была Лия. Не на фотографии, не в воображении. Реальная, живая, семилетняя Лия. Её лицо было бледным от ужаса, глаза – огромными, тёмными озёрами.

А перед ними, перекрывая путь к аллее, стоял Он. Высокий, в длинном тёмном плаще, который сливался с ночью. Его лица не было видно, только тень под капюшоном и белые, сжатые в тонкую полоску губы. В его руке блестел длинный, тонкий нож.

– Тише, – прошептал Он. Голос был скрипучим, без эмоций. – Тише, девочки. Сейчас всё закончится. Сначала непослушная. Потом тихая.

Он сделал шаг вперёд. Лия вжалась в Алису.

И тут Алиса-взрослая поняла, что это не просто воспоминание. Она была внутри него. Она была той девочкой, той Алисой, которая замерла от парализующего страха. Она чувствовала леденящий ужас, сковавший её ноги, сжавший горло. Она не могла пошевелиться, не могла закричать. Она могла только смотреть, как смерть приближается к её сестре.

Но Лия… Лия была другой.

Алиса почувствовала, как хватка маленьких пальцев ослабла. Лия оторвалась от неё. Не убежала, а сделала шаг вперёд. Крошечная, тщедушная, в промокшей ночнушке. Она встала между Алисой и чудовищем.

– Не тронь её, – сказала Лия. Её голосок дрожал, но в нём не было и тени сомнения.

Мужчина остановился, удивлённо склонив голову. Потом тихо, почти с восхищением, рассмеялся.

– Храбрая? Хорошо. С храбрыми интереснее.

Он бросился вперёд, с ножом устремился на Лию. И в этот миг всё завертелось с невероятной скоростью.

Алиса-ребёнок закричала. Но крик застрял внутри. А она, Алиса-наблюдатель, внезапно почувствовала странный сдвиг. Как будто камера в её сознании переключилась с одного объектива на другой. Мир накренился, изменил ракурс.

Теперь она смотрела глазами Лии.

Она чувствовала холод мокрой ткани на коже, биение крошечного, бешеного сердца где-то в горле. Она видела не спину сестры, а широкую грудную клетку мужчины перед собой, блеск лезвия, летящего на неё. И в ней самой не было страха. Была ярость. Чистая, животная, ослепляющая ярость. И одно-единственное, выжженное в мозгу знание: НЕ ДОПУСТИТЬ. СПАСТИ АЛИСКУ.

И её рука (рука Лии!) рванулась не в сторону, не для защиты. Она метнулась вперёд, к поясу мужчины, где болтался ещё один нож, поменьше, в кожаных ножнах. Пальцы обхватили рукоятку – холодную, ребристую. Выдернули.

Всё произошло за секунды. Большой нож скользнул по её ребру, разрезая ткань и кожу – горячая вспышка боли. Но её собственный, маленький нож уже летел вперёд. Не в горло, не в глаз. Туда, где, как она где-то слышала, у людей самое уязвимое место. Под рёбра. Вверх.

Лезвие вошло с тупым, влажным звуком, встретив на мгновение сопротивление, а потом провалившись внутрь.

Мужчина ахнул – не крик, а удивлённый, обиженный выдох. Он замер, его рука с большим ножом опустилась. Он посмотрел вниз, на ручку торчащего из него ножа, на маленькую руку, всё ещё сжимающую её.

– Маленькая… сука… – прошипел он.

И тогда, с последним усилием, он рванулся, пытаясь ударить её, упасть на неё, задавить. Но Лия, выдернув нож (тёплый, скользкий), отпрыгнула в сторону. Он пошатнулся, рухнул на колени, потом на бок. Задыхаясь, хрипя.

Алиса-ребёнок стояла, окаменев, не в силах пошевелиться. А Алиса-Лия упала рядом, прижав руку к боку, откуда сочилась тёмная, тёплая струйка, смешиваясь с дождём. Она поползла к сестре.

– Алиска… – её голос был хриплым, прерывистым. – Всё… хорошо. Он… не встанет.

Она доползла, упала рядом, положила голову Алисе на колени. Лицо её было белым как мел, но она улыбалась. Кривой, болезненной улыбкой.

– Не бойся. Я сильная. Я тебя… защитила.

Взрослая Алиса, заточённая в этом двойном видении, чувствовала всё. Боль в боку Лии. Слабость, накатывающую волнами. И всепоглощающую, сводящую с ума боль в сердце – не физическую, а душевную. Боль потери, которая уже витала в воздухе.

Лия подняла руку, коснулась щеки Алисы.

– Ты… должна жить. За нас… обеих. Поняла?

Потом её взгляд стал терять фокус. Она прошептала, и её голос стал таким тихим, что его почти заглушал дождь:

– Не ты… Не ты это сделала… Это я… Я убила… чтобы ты могла жить… Запомни… меня…

Её рука упала. Глаза закрылись. Но на губах осталась эта улыбка. Улыбка победы и прощания.

И тут видение начало рушиться. Края расплывались, звуки искажались. Алиса-ребёнка закричала, наконец, издав протяжный, разрывающий душу вопль, в котором было всё: ужас, боль, непонимание и любовь, от которой разрывается сердце.

А потом – резкий перелом. Белый свет. Яркий, режущий. Запахи – антисептик, лекарства. Больничная палата. Голоса взрослых за дверью. Она лежит на койке, забинтованная, и не может плакать. Внутри – пустота. Абсолютная, всепоглощающая пустота. Лии нет. Лию забрали. Навсегда.

И голос врача, мягкий, но неумолимый:

«Девочка перенесла тяжёлую психологическую травму. Чтобы спасти её разум, нам придётся… помочь ей забыть. Стереть самые болезненные моменты. Построить новую реальность. Без… второго ребёнка. Иначе она не выживет.»

Алиса вырвалась из видения, как утопающий на поверхность. Она стояла под козырьком в осеннем парке, вся, дрожа, по её лицу текли слёзы, смешиваясь с дождём. Она задыхалась, хватая ртом холодный воздух.

Теперь она всё знала.

Это не было убийством незнакомой женщины. Это было самопожертвование сестры. Лия убила их похитителя, чтобы спасти её. И заплатила за это своей жизнью. А её, Алису, «спасли» по-другому – вырезали из памяти самое главное. Вырезали Лию. Превратили её героическую смерть в несчастный случай на качелях. А её саму – в одинокого, травмированного ребёнка, а затем во взрослую с «диссоциативным расстройством».

Круг замкнулся. Шёпот «Не ты…» был не началом фразы, а её концом. «Не ты убила. Это я.»

И плащ вишнёвого цвета… Он был не плащом жертвы. Он был плащом похитителя? Или частью больничной одежды? Неважно. Он был якорем в ложной памяти, которую ей встроили.

Она медленно выпрямилась, вытерла лицо. Боль уступила место новой, стальной решимости. Теперь она знала, за что борется. И знала, с кем.

«Админ-7», санаторий «Сосновая Роща», её терапевт Елена Аркадьевна, следователь Морозов… Все они были частью системы, которая не спасала, а скрывала. Которая ради какого-то своего спокойствия или чудовищного эксперимента стёрла жизнь её сестры и искалечила её собственную.

Лия держала «брешь» – пробоину в этой искусственной реальности. И теперь эта брешь расширялась.

Алиса посмотрела на свои руки. Ту самую правую ладонь, которая все эти недели помнила холод рукоятки. Теперь она знала, чья это была память. Это была память Лии. Её сестра, её защитница, оставила ей это воспоминание. Как последний подарок. Как призыв к оружию.

Она больше не была жертвой. Она была наследницей. Наследницей храбрости Лии. И её миссии – выжить. Но теперь выжить – значило не прятаться, а нападать. Раскопать правду. Разрушить стены.

Она повернулась и твёрдым шагом пошла прочь из парка. Дождь уже почти прекратился. В разрывах туч проглядывала бледная луна.

У неё было имя сестры. И была её правда. И была её ярость.

Следующей остановкой будет дверь. Та самая, к которой у неё был ключ. И теперь она знала, что искать за ней: не ответы о чужом убийстве, а доказательства величайшей лжи, украденного детства и святой жертвы, которую она должна была помнить.

Глава 10: Слияние

Память, как вывернутый наизнанку карман, теперь отдавала всё, что в нём застряло. Но это были не просто воспоминания. Это были обломки, обрывки, запаянные в стекло амнезии. Алиса сидела на полу своей гостиной, в центре хаоса из распечаток, фотографий, рисунков и старых вещей. Она не смотрела на них. Она смотрела внутрь.

Видение в парке перевернуло не просто историю. Оно перевернуло её самою. Теперь она понимала. Не было «ненадёжной памяти». Была операция. Хирургическое вмешательство в сознание. И инструментом были не скальпели, а слова, терапия, препараты и, возможно, нечто более технологичное.

Она начала с самого простого: с фактов, которые теперь обрели ужасающий смысл.

Факт первый: После инцидента в парке (настоящего, с Лией) её не лечили от посттравматического синдрома. Её изолировали в санатории «Сосновая Роща». На полгода. Достаточный срок для формирования новой личности.

Факт второй: Её родители погибли в «случайном» ДТП через два года. Убирая свидетелей, которые могли бы задавать неудобные вопросы или, наоборот, требовать возвращения «старшей» дочери? Или их смерть была частью протокола «очистки»?

Факт третий: Все документы, которые могли бы подтвердить существование Лии – свидетельство о рождении, медицинские карты, детсадовские записи – исчезли или были изменены. Системная работа.

Факт четвёртый: Ей встроили ложные воспоминания («падение с качелей») и ложные реакции («диссоциативное расстройство»). И за этим следили. Елена Аркадьевна. Её «терапия» была не лечением, а мониторингом. Проверкой, насколько прочен конструкт «Алиса Смирнова, архитектор, одинокая, травмированная в детстве».

Факт пятый: Когда истинные воспоминания начали прорываться (та ночь в парке как ретравматизация), система среагировала мгновенно. Стерла записи камер («Админ-7»). Послала следователя для газлайтинга («Вы симулируете»). Активировала терапевта для «успокоения» и усиления медикаментозного контроля.

И самый главный факт: Лия не умерла.

Нет. Вернее, её тело, возможно, умерло. Но её личность, её ядро, её ярость и её любовь – нет. Они не могли быть стёрты до конца, потому что были слишком глубоко вшиты в Алису. Они были её частью. Не сестрой-близнецом в буквальном смысле, как показало видение (хотя это было возможно), а её второй половиной. Более храброй, более решительной, жертвенной.

То, что врачи приняли за «диссоциативное расстройство», было на самом деле неполным слиянием. Они пытались вырезать Лию, но смогли лишь загнать её в самые тёмные, глубинные слои психики, превратив в защитную субличность, которая молчала годами. Пока внешний триггер – тот парк, тот дождь, тот угол лужайки – не активировал спящий код.

Теперь Алиса понимала смысл посланий. Это была не Лия «извне». Это была Лия изнутри. Та её часть, что была замурована, но не уничтожена. Она посылала сигналы через проломы в стене, которую вокруг них возвели: детские рисунки, песни, игрушки – всё, что было связано с их общей, настоящей памятью, не тронутой редакторами.

«Я всё ещё держу ту брешь за тебя». Брешь в искусственной реальности. В ложной личности. Лия держала её открытой, не давая Алисе полностью раствориться в фальшивке.

И теперь «стены рушились». Потому что сама Алиса, её сознание, больше не могло мириться с ложью. Давление правды изнутри и наслоения лжи снаружи создавали критическое напряжение. Конструкт трещал по швам.

Алиса встала и подошла к зеркалу. Она долго смотрела на своё отражение. И попыталась сделать то, о чём раньше даже подумать бы побоялась. Она попыталась увидеть их.

– Лия, – тихо сказала она. – Я здесь. Я слушаю.

Она не ждала голоса в голове. Она ждала ощущения. И оно пришло. Не как видение, а как волна. Чувство… решимости. Той самой стальной, бесстрашной решимости, с которой семилетняя девочка бросилась на взрослого мужчину с ножом. Это чувство наполнило её, согрело изнутри, прогнав дрожь. Оно было чужим и в то же время до боли своим. Как будто она нашла потерянную конечность и заставила её снова двигаться.

Она была Алисой. Той, что проектировала здания, любила тишину, боялась конфликтов. Но теперь она была и Лией. Той, что защищала, действовала, шла напролом. Они не были двумя разными людьми в одном теле. Они были двумя сторонами одной души, которую насильно расщепили. И теперь, под напором правды, эти стороны начинали срастаться. Не поглощая друг друга, а дополняя. Создавая нечто целое, сильное.

Слияние.

Оно было болезненным. Как срастание сломанной кости. Вместе с силой Лии приходила и её боль. Боль от раны в боку. Боль от утраты. Вина за то, что осталась жива. Алиса прислонилась лбом к холодному зеркалу, позволяя этим чувствам накатывать. Она не отгоняла их. Она принимала. Это была цена за целостность.

Теперь она понимала, почему «они» так старались. Случай слияния идентичностей после чудовищной травмы… для психиатров, для определённых кругов, это могло быть не угрозой, а бесценным образцом. Уникальным полем для экспериментов по переписыванию личности, созданию управляемых субъектов. Они не спасали ребёнка. Они использовали его. Её. Их.

«Л-б. №14». Лаборатория. Возможно, именно там, в этом самом «санатории», и проводились работы. А ключ… может, это был ключ не от входа, а от выхода? Или от комнаты хранения данных? От архива, где лежали настоящие, неотредактированные истории пациентов?

Она отошла от зеркала, её глаза были сухими и ясными. Страх уступил место холодной, расчётливой ярости. Они украли у неё сестру. Украли память. Украли детство. Они сделали из неё ходячий эксперимент, за которым двадцать три года наблюдали, как за насекомым под стеклом.

Но они допустили ошибку. Они недооценили силу связи, которую пытались разорвать. Они недооценили Лию. И теперь они недооценивали Алису.

Она собрала свой архив в аккуратную папку. Фото с подписью, рисунок на пластике, обёртку от леденца, сломанную куклу, билеты. Вещественные доказательства правды. Потом взяла ключ. Он был тяжёлым и холодным. Ключ от двери в её прошлое. В её настоящую жизнь.

Она включила компьютер и сделала последнее, что могла, как Алиса-архитектор. Она зашла в городскую базу данных по недвижимости (доступ был у неё по работе) и начала искать. Не по названиям, а по кадастровым номерам, по историям перепланировок, по старым адресам. Искала здания, которые в конце 90-х – начале 2000-х могли принадлежать научно-исследовательским институтам закрытого типа, медицинским центрам с «психоневрологическим» уклоном.

И нашла. На самой окраине города, в промзоне, значилось здание, ранее принадлежавшее «НИИ Психофизиологии и Коррекции Высшей Нервной Деятельности». В народе его называли «Институт сна». В 2005 году он был расформирован, здание перешло в муниципальную собственность, потом долго стояло заброшенным, а пять лет назад было выкуплено частной охранной компанией «Бастион-Гарант». По странному совпадению, один из её клиентов как-то упоминал, что «Бастион» занимается не только охраной, но и «обеспечением информационной безопасности» для госструктур.

И самое главное – в архивной справке о здании был указан его старый, внутренний адрес: Корпус 3, Лабораторный блок, №14.

Сердце заколотилось. Л-б. №14. Совпадение? Не думаю.

Она распечатала карту местности, схему промзоны. Здание было похоже на крепость: высокий забор, камеры, КПП. Подобраться незамеченной было почти невозможно. Но у неё был ключ. И было знание. И была теперь не одна, а две. Вернее, одна, но вдвое сильнее.

Алиса посмотрела на часы. Был вечер. Идти ночью – безумие. Но ждать – значит дать им время. «Стены рушатся». Если они поняли, что контроль теряется, они могут принять меры. Стереть остатки данных. Уничтожить архив. А может, и её саму сделать «несчастным случаем».

Она не могла ждать.

Она оделась во всё тёмное. Взяла фонарик, перчатки, папку с уликами и ключ. На прощание взглянула на свою квартиру – эту красивую, пустую клетку, построенную для одинокой птицы с подрезанными крыльями.

«Лия, – мысленно сказала она. – Мы идём. Забирать наше.»

В ответ внутри что-то отозвалось – тёплым, уверенным импульсом. Как сжатие руки в тёмной комнате. Не бойся. Я с тобой.

Она вышла в ночь, не закрывая дверь на ключ. Возвращаться сюда ей было не нужно. Впереди была только одна дверь, которая имела значение. Дверь, за которой хранилась правда о том, кем она была на самом деле. И, возможно, о том, что они сделали не только с ней, но и с другими.

Она шла быстрым, уверенным шагом. В её походке уже не было прежней осторожности. Была целеустремлённость. В её голове больше не было хаоса. Был чёткий план.

Конструкт «Алиса-жертва» рухнул. На его месте родилось нечто новое. Цельное. Готовое к бою.

Глава 11: Выбор Лии

Промзона ночью была другой планетой. Мертвенной, лишённой привычных городских ритмов. Только ветер гулял между бетонными коробками заброшенных цехов, гоняя по земле ржавые банки и клочья полиэтилена. Воздух пах озоном, пылью и чем-то кислым – следами давно прекратившегося производства.

Алиса двигалась тенью, прижимаясь к стенам, используя каждое укрытие. Сердце стучало не от страха, а от адреналина – чистого, почти вкусного. Внутри царила непривычная тишина, но не пустота. Это была тишина перед штормом, сосредоточенность лучника, натягивающего тетиву.

Здание НИИ, а ныне – штаб-квартиры «Бастион-Гарант», возвышалось в конце тупиковой улицы. Невысокое, но массивное, из серого силикатного кирпича, с узкими, как бойницы, окнами. Высокий забор с колючей проволокой и табличкой «Стой! Частная территория. Ведётся видеонаблюдение». Камеры на углах здания и столбах забора недвусмысленно мигали красными огоньками.

Она наблюдала оттуда, из тени разрушенной котельной. Час. Никого. Ни подъезжающих машин, ни патрулей. Либо охрана была внутри, либо полагалась на технику. Алиса изучила схему на распечатке. Корпус 3, Лабораторный блок, был пристроен сзади, выходил во внутренний двор. Туда можно было попробовать подобраться через соседнюю, полуразрушенную территорию старого завода.

Ползком, короткими перебежками, она преодолела открытое пространство, забор (в одном месте удалось найти дыру, прикрытую жестью) и оказалась в лабиринте из ржавых труб и обвалившихся перекрытий. Запах здесь был другим – затхлым, сырым, с оттенком плесени и старой изоляции. И ещё… слабым, едва уловимым шлейфом медицинского спирта. Он вёл, как невидимая нить.

Через пролом в кирпичной стене она проникла во внутренний двор института. Здесь было чище. Асфальт, покосившийся фонарь, задний фасад здания. И отдельная дверь с выцветшей, но ещё читаемой табличкой: «Лабораторный блок. Доступ по пропускам».

У двери был современный электронный замок с клавиатурой. Но рядом, почти незаметно, в стене была вмурована обычная металлическая дверца, похожая на люк для коммуникаций. И в ней – старая, простая скважина. Под резервный механический ключ.

Алиса вынула свой ключ с жёлтой биркой. Л-б. №14. Сердце замерло. Она вставила его в скважину. Совпал. Повернула. Раздался сухой, громкий щелчок, отдавшийся эхом в пустом дворе.

Люк отъехал внутрь, открыв узкий, тёмный проход. Не коридор, а технический лаз, обшитый кабель-каналами. Воздух оттуда потянуло холодом и тем самым стерильным больничным запахом, теперь уже сильным, неоспоримым.

Она протиснулась внутрь. Лаз вёл вниз, по крутой металлической лестнице. В подвал. Глубина была приличной. Когда она спустилась, фонарь выхватил из тьмы длинный, узкий коридор. Стены были выкрашены в зелёную масляную краску, отслаивающуюся пластами. По обе стороны – массивные стальные двери с глазками и номерами. №10. №11. №12… Это были не комнаты. Это были боксы. Изоляторы.

Коридор заканчивался дверью с номером 14. И эта дверь была иной. Не стальной, а тяжёлой, деревянной, с массивной латунной ручкой. На табличке: «Архив. Доступ №7».

Архив. Хранилище. Не активная лаборатория, а склеп.

Алиса попробовала ручку – дверь не поддавалась. Но её ключ подошёл и к этой скважине. Второй щелчок прозвучал ещё громче в гробовой тишине подвала.

Она вошла.

Пространство было небольшим, заставленным стеллажами с папками и коробками. В центре стоял старый стол с лампой под зелёным стеклом и микрофильм-проектором. Воздух был спёртым, пропитанным запахом старой бумаги и формальдегида.