Когда память врёт

И теперь кто-то методично, пункт за пунктом, стирал и подменял всё вокруг, оставляя ей на выбор лишь один вариант – усомниться в собственном уме. Или признать, что игра идёт по правилам, которых она не знает, и её противник уже давно находится в её доме. Может, даже в её голове.

Она разжала ладонь, в которой всё ещё сжимала тот странный ключ. Сталь впилась в кожу, оставив красный отпечаток. Это было больно. Это было реально.

Она медленно надела ключ обратно на кольцо. Звон его о другие ключи прозвучал неожиданно громко в тишине квартиры. Как звук камерного замка, щёлкнувшего в темноте.

Глава 4: Отражение в пустоте

Бессонница стала её новым режимом. Она не решалась принимать снотворное – боялась, что в беспамятстве кто-то войдёт и подменит ещё что-нибудь. Квартира, некогда её крепость, превратилась в лабиринт потенциальных улик. Она проверяла замки по пять раз на ночь, расставляла перед дверью невидимые ловушки из приклеенных к полу волосков, как в плохом детективе. Но волоски оставались нетронутыми, а вещи продолжали странствовать.

На следующее утро, в субботу, она решила провести инвентаризацию. Систематически, от входной двери до балкона. Если реальность сбоит, нужно составить её точную карту.

Она начала со спальни. Аккуратно, как на раскопках, вынимала вещи из шкафа-купе. Свитера, блузки, джинсы, деловой костюм – всё знакомое, своё. Пахло её духами, лавандой от саше. Потом очередь дошла до верхней полки, где лежали сезонные и редко носимые вещи: спортивная ветровка, несколько летних панамок, шерстяной шарф.

И тогда её пальцы наткнулись на непривычную ткань. Мягкую, плотную, тяжеловатую. Она потянула, и в свет спальни выплыл плащ.

Вишнёвый. Цвет спелой, почти черной вишни.

Алиса отшатнулась, будто её ударили током. Плащ тяжело шлёпнулся на пол, распластавшись в немой, кричащей луже цвета запёкшейся крови.

Она стояла, не дыша, уставившись на него. Разум лихорадочно пытался найти объяснение. Мать? Нет, мама предпочитала бежевые, серые тона. Подруга оставила? Нелепо. Она его купила сама и забыла? Но она ненавидела красное, никогда не носила таких ярких, драматичных вещей. Её палитра – серый, синий, чёрный, изредка охра. Это был не её цвет. Не её стиль. Не её вещь.

Но он лежал здесь, в её шкафу. И это был точно тот самый плащ. Тот самый оттенок, который выжигался в её памяти в ту секунду, когда уличный фонарь поймал его в темноте под дождём.

Опустившись на колени, она с отвращением, как труп, потянула его к себе. Ткань была качественной, шерсть с кашемиром, дорогая. Она машинально проверила бирку. Размер: 42. Её размер.

Голову закружило. Она сунула руку в правый карман – пусто. В левый… Пальцы нащупали смятый клочок бумаги. Она вытащила его. Кассовый чек. Сетевой аптеки «Фарма-плюс» на улице Горького. Чётко читалась дата: того самого дня. Время покупки: 18:37. За час с небольшим до… до того, как она пошла через парк.

Наименование товара было напечатано мелким, но разборчивым шрифтом: «Клоназепам, таб. 2 мг, №30». И ниже: «Сильнодействующий психотропный препарат. Отпуск строго по рецепту».

Имя покупателя: Алиса Викторовна Смирнова.

Её имя.

Её рецепт.

Её плащ.

Мир завертелся, поплыл. Алиса упёрлась ладонями в ковёр, чтобы не упасть. В ушах зазвенело. Значит… значит, так оно и было? Она была там. Она купила таблетки. Сильнодействующие транквилизаторы, которые выписывают при панических атаках, тяжёлых тревожных расстройствах. При состояниях, когда психика не выдерживает.

И, возможно, приняла их? И тогда парк, дождь, убийство – всё это могло быть… чудовищным побочным эффектом? Галлюцинацией, рождённой химией и стрессом? А плащ… Она могла надеть его, выйти, а потом забыть? Или… под воздействием таблеток не узнавать свою же вещь, воспринимать себя со стороны как другую женщину?

Это объясняло всё. Камеры. Отсутствие тела. Недоверие полиции. Провалы в памяти. Плащ в шкафу был не уликой против мира, а уликой против неё самой. Окончательной и бесповоротной.

Она подняла голову и увидела в зеркале на двери шкафа своё отражение: бледное, испуганное лицо с огромными тёмными кругами под глазами, растрёпанные волосы. И рядом, на полу, это алое пятно. Как рана.

«Не ты…»

Шёпот прозвучал в голове с новой, ужасающей ясностью. Что, если эти слова были обращены не к убийце, а к ней? Что, если это была попытка её же расщеплённого сознания утешить себя? «Не ты убила. Это не ты. Это не твоя вина».

Слеза скатилась по щеке и упала на вишнёвую шерсть. Она сидела на полу, обняв колени, и тихо плакала от растерянности, страха и стыда. Стыда перед самой собой за то, что позволила этому кошмару захватить её жизнь, за то, что мучила полицию и себя выдумками.

Через час она собралась. Аккуратно сложила плащ, спрятала его обратно на верхнюю полку, как прячут улику преступления. Чек скомкала, но выбросить не решилась – положила в ящик стола. Потом позвонила в регистратуру клиники, где была прикреплена, и записалась на срочный приём к своему терапевту, Елене Аркадьевне, на понедельник.

Два дня до приёма прошли в тумане. Она почти не выходила из дома, отменила все дела. Ела мало, спала урывками. Плащ в шкафу давил на сознание невидимой гирей. Она то хотела его выбросить, то боялась, что это будет уничтожением последнего доказательства её собственного безумия.

В понедельник, в кабинете Елены Аркадьевны, пахло, как всегда, травами и спокойствием. Терапевт, женщина лет пятидесяти с мягким, внимательным взглядом, выслушала её. Алиса опустила историю с полицией, сосредоточившись на главном: провалы в памяти, ощущение нереальности происходящего, находка плаща и чека.

– Я боюсь, что я… что я что-то натворила в изменённом состоянии. Или что моя психика не выдерживает. Я купила эти таблетки, но не помню, чтобы их принимала. Я не помню этот плащ.

Елена Аркадьевна кивала, делая аккуратные заметки в электронной карте.

– Алиса, мы с вами уже говорили о вашей… своеобразной реакции на сильный стресс. Вы помните, после смерти родителей, как вам было тяжело?

– Это было давно, – тихо сказала Алиса. – Я справилась.

– Справились. Да. Но психика имеет свою память. Свои защитные механизмы. Иногда, чтобы пережить непереносимое, она может… расщеплять переживание. Вытеснять его. А на место вытесненной, слишком болезненной памяти могут приходить другие, замещающие образы. Иногда очень яркие, детализированные. Это называется конфабуляция. Мозг не терпит пустоты, он заполняет пробелы правдоподобным, но вымышленным материалом.

Она говорила мягко, осторожно подбирая слова.

– А сочетание сильного переутомления, возможно, неконтролируемого приёма лекарств (вы же говорите, не помните, принимали ли вы их) … всё это могло спровоцировать диссоциативный эпизод. Вы как бы «вышли» из себя, наблюдали за ситуацией со стороны, а ваше сознание достроило травматичную сцену, возможно, на основе каких-то глубоко спрятанных воспоминаний или даже внешних, случайных впечатлений.

– То есть… убийства не было? – спросила Алиса, цепляясь за эту соломинку.

– Судя по тому, что вы говорите – отсутствию подтверждений, – вероятнее всего, нет. Ваше сознание могло симулировать травму, чтобы… объяснить себе внутреннюю боль. Чтобы дать форму тому хаосу, который вы чувствуете. Плащ… Возможно, вы его действительно купили. В состоянии стресса, на автопилоте. А потом, из-за диссоциации, не узнали, отгородились от этой части себя. От той «Алисы», которая покупала сильные таблетки и яркий, чужой плащ. Вам легче было представить, что это вещь незнакомой женщины, чем принять, что это – часть вас, с которой что-то не так.

Это звучало ужасно логично. Гораздо логичнее, чем заговор с подменой камер и планов квартир.

– Что же мне делать? – голос Алисы был беззвучным шёпотом.

– Во-первых, прекратить самодиагностику и поиск «улик». Это только усиливает тревогу и подпитывает расстройство. Во-вторых, я выпишу вам более мягкий, современный препарат для снятия острой тревоги и нормализации сна. И, самое главное, – курс психотерапии. Нам нужно аккуратно, не спеша, разобраться, что именно ваша психика пытается забыть, какую боль она прикрывает этой… детективной историей.

Алиса вышла из клиники с рецептом на лёгкий анксиолитик и чувством горького облегчения. Диагноз, поставленный специалистом, был как приговор, но и как освобождение. Не нужно больше бороться с ветряными мельницами. Не нужно бояться теней. Враг был внутри, и у него было имя: диссоциативное расстройство. С этим можно работать. Это можно лечить.

По дороге домой она зашла в аптеку и по новому рецепту купила таблетки. Упаковка была легкой, невесомой в кармане. Она решила, что плащ завтра же отнесёт в благотворительный магазин. Сожжёт этот мост к своим кошмарам.

Вечером, приняв первую таблетку, она почувствовала долгожданное, ватное спокойствие. Тревога отступила, края мира смягчились. Она села перед телевизором, укутавшись в старый, привычный серый плед, и позволила бессмысленным образам с экрана убаюкать своё сознание.

И почти заснула, когда в фильме, который шёл по какому-то кабельному каналу, произошёл эпизод в больнице. Актриса в халате что-то писала в историю болезни. Камера на секунду крупно показала её руку, лежащую на столе. На запястье, чуть под манжетой халата, был маленький, едва заметный шрам. В форме полумесяца.

Лёд тронулся где-то глубоко внутри, под слоями успокоительного.

Алиса медленно подняла свою правую руку. Отодвинула манжету свитера.

На её запястье, на том самом месте, где обычно носят часы, лежал бледный, старый шрам. Точная копия. Форма полумесяца.

Она никогда не помнила, откуда у неё этот шрам. Никакой истории с порезами, ожогов, операций. Он просто был. Всегда. Частица её тела, не имевшая истории.

Но сейчас, глядя на него, её охватило не просто воспоминание. Это было знание, пришедшее не из головы, а из плоти, из нервных окончаний вокруг старой раны. Знание о том, как этот шрам появился. Осколок стекла. Нечаянный рывок. Крик. Не её. Другой. И кровь. Больше, чем должно было быть. И чувство падающего тела рядом. И запах… запах лекарств и страха. Больничный запах.

Таблетка не смогла погасить этот прорыв. Спокойствие разбилось, как стекло. Алиса вскочила, скинула плед. Она подбежала к зеркалу в прихожей, закатала рукав. Шрам тускло белел на бледной коже.

Кто-то в её прошлом получил такой же шрам. В больнице. И она это… помнила? Чувствовала? Или это была ещё одна конфабуляция, на этот раз тактильная?

Но почему тогда терапевт, с её мудрым, всё объясняющим диагнозом, ни разу не спросила про этот шрам? Почему он не фигурировал ни в одной из её медицинских карт?

Она стояла, глядя в свои испуганные глаза в зеркале, и чувствовала, как аккуратное здание, построенное Еленой Аркадьевной – здание болезни и излечения, – даёт трещину. В нём не было места для этого шрама. Для этого физического, неоспоримого свидетельства чего-то ещё. Чего-то реального, что случилось с плотью, а не с сознанием.

И тихо, сквозь накатывающую волну новой, более страшной тревоги, в голове снова, настойчиво, зазвучало:

«Не ты…»

Теперь это звучало не как утешение, а как отчаянная правда, которую она не могла принять. Правда, которая была спрятана не в забытых воспоминаниях, а в её собственной коже.

Глава 5: 23 минуты

Логика болезни была безупречна. Она, как хороший архитектор, ценила логику. Диагноз Елены Аркадьевны предлагал чёткий чертёж: стресс → диссоциация → конфабуляция. Все странности укладывались в эту схему. Шрам? Бессознательная самоповреждение в прошлом, благополучно забытая. Ключ? Приобретен в стрессе и забыт. Звонок? Слуховая галлюцинация на фоне тревоги. План квартиры? Профессиональная дотошность, помноженная на паранойю.

Это было удобно. Это снимало с неё ответственность. Нужно было лишь смириться, принимать таблетки и ходить на терапию. Но внутри, в самом ядре её существа, стояла незыблемая колонна: ощущение холодной металлической рукоятки в ладони. Оно не было памятью в обычном смысле. Оно было мышечным воспоминанием, встроенным в ткань нервов. Его нельзя было объяснить конфабуляцией. Его можно было только пережить. Или забыть с помощью химии.

И Алиса выбрала третье: проверить.

Она не могла доверять себе. Не могла доверять врачам, полиции, своим глазам. Но она могла доверять данным. Необработанным, сырым, лишённым интерпретации. В мире, где всё можно подменить, должны оставаться цифровые следы, метаданные, журналы. И если их нет – это тоже данные. Но не о её безумии, а о чьём-то вмешательстве.

У неё был знакомый. Вернее, знакомый знакомого – угрюмый парень по имени Лекс, которого она однажды наняла для восстановления проекта после сбоя сервера. Он работал где-то на стыке легального и не очень, был гением в области майнинга данных и имел хроническую неприязнь к властям. Она написала ему, избегая деталей: «Нужно получить и проверить сырые данные с городских камер видеонаблюдения за конкретную дату, время и локацию. Проверить на предмет целостности. Бюджет есть».

Лекс ответил односложно: «Интересно. Деньги вперед. Биткойн.»

Через два дня он прислал ссылку на зашифрованное облако и пароль. Встречаться лично он отказался.

Теперь Алиса сидела за своим мощным рабочим компьютером, предназначенным для рендеринга трёхмерных моделей. На экране был не интерфейс системы «Безопасный город», а нечто иное – древо каталогов и файлов в странных форматах. Это были не видеоролики, а потоки данных, логи, метаинформация с серверов хранения. Лекс снабдил её краткой инструкцией и простенькой утилитой для просмотра временных меток.

«Камеры в парке «Зелёная гавань» и прилегающих улицах: №47 (восточный вход, вид на лужайку), №12 (западная аллея), №88 (детская площадка, угол обзора на дубы), №33 (улица Полевая, выход из парка)», – значилось в её заметках.

Она начала с камеры №47, той самой, что показывал ей Игорь Васильевич. Открыла соответствующий файл-лог. На экране потянулись столбцы цифр: временные метки, идентификаторы кадров, контрольные суммы, флаги целостности. Данные шли сплошным потоком с 18:00 до 23:00. Она установила фильтр на промежуток 20:30 – 21:15. И начала скроллить, ища аномалии.

Первые двадцать минут – всё гладко. Каждые 33 миллисекунды новая запись, контрольные суммы в порядке. И вот она приближается к 20:50. Поток данных… не прерывается. Но в 20:52:14 происходит странное. Флаг целостности меняется с «0» на «1». В примечании лаконично: «Внешняя коррекция. Источник: Админ-7».

Внешняя коррекция. Значит, запись была отредактирована постфактум. Кем-то с правами «Админ-7».

Алиса почувствовала, как учащается пульс. Она не смотрела видео, она смотрела на его цифровой скелет. И скелет показывал следы операции.

Она прокрутила дальше. Поток продолжался, но временные метки шли уже не с привычным интервалом. Они прыгали. Между 20:52:14 и 21:15:09 лежала пропасть. В логе стояла запись: «Сегмент отсутствует. Длительность отсутствия: 00:22:55. Причина: административное удаление.»

Двадцать две минуты и пятьдесят пять секунд. Почти 23 минуты.

Сердце заколотилось о рёбра. Она переключилась на камеру №12. Тот же временной промежуток. Аккуратный, непрерывный поток данных. И ровно в 20:52:10 – смена флага целостности. «Внешняя коррекция. Источник: Админ-7». И далее – пропуск. Длительность: 00:23:01. «Причина: административное удаление.»

Камера №88. Пропуск с 20:52:05 по 21:15:00. 22 минуты 55 секунд. «Админ-7».

Камера №33. Пропуск с 20:51:59 по 21:14:58. 22 минуты 59 секунд. «Админ-7».

Она откинулась на спинку кресла, и в ушах зазвенела тишина. Четыре камеры. Четыре разных угла. И на всех – синхронный, почти идеально совпадающий по времени, пропуск. Не сбой. Не техническая неполадка. Административное удаление. Кем-то, у кого был высший уровень доступа. Кто стёр ровно тот отрезок времени, когда она стояла под козырьком и видела… что видела.

Это не была галлюцинация. Это была цензура.

Её руки сами потянулись к клавиатуре. Она запустила утилиту, которая позволяла проверить, не были ли удалённые данные просто перемещены в архив или бэкап. Глубокий поиск по серверным журналам. Результат пришёл через несколько минут: «Сегменты помечены к безвозвратному удалению (overwrite). Резервные копии за указанный период для данных камер отсутствуют.»

Идеальное преступление в цифровом мире. Кто-то не просто удалил запись. Он убедился, что её нельзя восстановить. Он вырезал 23 минуты из реальности и сжёг обрезки.

Алиса встала и подошла к окну. За окном был обычный вечер, зажигались фонари. Но теперь она смотрела на город другими глазами. Он был не просто местом, где она жила. Он был системой. Системой наблюдения, контроля и… правок. И в этой системе работал некто под именем «Админ-7». Кто-то, кто имел власть стереть кусок времени. Стереть свидетельство.

Но зачем? – кричал внутри неё вопрос. Если она была просто сумасшедшей с диссоциативным расстройством, зачем кому-то понадобилось совершать сложную, рискованную цифровую чистку? Чтобы подтвердить её бред? Это было абсурдно.

Нет. Чистка доказывала обратное. Она доказывала, что в парке что-то произошло. Что-то настолько важное или опасное, что это нужно было скрыть. И она, Алиса, это что-то видела. И кто-то знал, что она видела. Или… боялся, что она может вспомнить больше?

Мысли неслись лавиной. Админ-7. Ключ с биркой «Л-б». Пропуск в лабораторию? Программа наблюдения, о которой намекала Елена Аркадьевна? Возможно, её «диссоциативное расстройство» было не болезнью, а… побочным эффектом? Или даже целью? Стиранием памяти?

Она вернулась к компьютеру и снова открыла лог камеры №47. Вгляделась в точное время начала пропуска: 20:52:14. За минуту с небольшим до того, как она посмотрела на телефон и увидела 20:53. Удаление началось до кульминации сцены. Как будто кто-то знал, что должно произойти. Или запустил процесс удаления в реальном времени, как только ситуация вышла из-под контроля.

А что, если «Админ-7» наблюдал не только за парком, но и за ней? Что, если её поход через парк не был случайностью?

Она вспомнила тот вечер. Она засиделась на работе, потому что клиент вносил бесконечные правки. Обычная рутина. Но что, если это была не рутина? Что, если её задержали намеренно, подстроив так, чтобы она шла через парк именно в темноте, именно под дождём?

Паранойя. Бред. Но цифры на экране были упрямы и не брели. Они не были продуктом её воображения. Их добыл Лекс. Они существовали в материальном мире серверов.

Алиса взяла чистый лист бумаги и карандаш. По старой архитектурной привычке она стала рисовать схему. В центре – временная шкала с 20:52 по 21:15. От неё – ветви к четырём камерам с пометками «удалено Админ-7». Рядом она написала: «Цель: скрыть событие в парке. И/или моё присутствие?»

Потом она нарисовала вторую схему: «Я». И от себя стрелки: «Память: сцена, ощущения (рукоятка, шёпот). Вещественные доказательства: плащ (моё?), чек (моё?), ключ (не мой?). Медицинский диагноз: диссоциативное расстройство (контроль? лечение? стирание?).»

Две схемы не пересекались. В одной был холодный, цифровой заговор. В другой – тёплый, пугающий хаос её собственной психики. Где была правда?

Она посмотрела на шрам на запястье. Полумесяц. А потом – на экран, на строчку «Админ-7». И её осенило. Что, если это не «или-или»? Что, если это две стороны одной медали? Что, если её память стёрта (диссоциация) так же искусственно и целенаправленно, как стёрты те 23 минуты с камер? Что, если её лечат не от болезни, а от воспоминаний? А плащ и чек – не доказательства её сумасшествия, а подброшенные улики, чтобы заставить её поверить в это сумасшествие? Чтобы она, как послушная пациентка, сама помогала им стирать правду?

Это была чудовищная, не укладывающаяся в голове гипотеза. Но она объясняла всё. И объясняла лучше, чем удобный диагноз Елены Аркадьевны.

Тишину квартиры прорезал звук СМС. Алиса вздрогнула. Сообщение было с неизвестного номера. Без текста. Только вложение: аудиофайл.

Сердце упало. Она почти физически почувствовала холодок страха. Но любопытство было сильнее. Она скачала файл и запустила его.

Сначала – шум. Уличный гул, далёкие голоса. Потом – звук шагов по мокрому асфальту. Быстрых, нервных. Дыхание. Её собственное дыхание, запыхавшееся, паническое. И голос. Её голос, но искажённый ужасом, сдавленный:

«…нет, нет, нет… Лия, держись, пожалуйста, держись… Смотри на меня! Не закрывай глаза! Скоро помощь, я обещаю…»

На фоне – другой звук. Хриплый, булькающий вдох. Чужой.

И её голос снова, уже сквозь рыдания:

«Это я… это я виновата… Прости…»

Резкий щелчок. Конец записи.

Алиса сидела, окаменев. Это был голос из кошмара. Из тех 23 минут, которых не существовало. Голос, обращённый к «Лие». И признание в вине.

«Это я виновата».

Она медленно подняла взгляд с телефона на тёмный экран компьютера, где всё ещё светились столбцы цифр, фиксирующие пустоту.

23 минуты были вырезаны. Но, похоже, не всё можно стереть. Кто-то сохранил аудио. Кто-то прислал его ей.

Не как угрозу. А как напоминание.

Правда выплывала. Не из её ненадёжной памяти. А из цифровых руин и чужих архивов. Она была разрозненной, как осколки разбитого зеркала. Но каждый осколок – шрам на запястье, пропуск в данных, шёпот в наушниках – был острым и реальным.

И теперь, собрав эти осколки, Алиса понимала: игра только начинается. И у неё на руках уже не диагноз, а улики. Первая и самая главная: 23 минуты молчания, которые кричали громче любого признания.

Глава 6: Квартира №0

План, как чертёж перед сносом, был выверен до миллиметра. Основа – аномалия в площади квартиры №37. Гипотеза – существование скрытого помещения. Цель – найти физическое подтверждение, что та ночь и женщина по имени Лия – не плод её расстроенной психики, а часть реальности, которую методично вычищали.

Она действовала как архитектор-разведчик. Два дня ушло на наблюдение за домом №10 на Октябрьской. Она установила режимы консьержки (уходила на обед с 14:00 до 15:30), график почтальона, привычки соседей. Входная дверь в подъезд была старой, с простым цилиндровым замком, который можно было открыть отмычкой. Навыки из студенческой юности, когда она ради спорта ходила на курсы по locksport, неожиданно пригодились.

Оружия у неё не было, только большой карманный фонарь, перчатки и чувство, что отступать уже некуда. Диагноз Елены Аркадьевны теперь казался сладкой ложью, аудиозапись с её собственным плачущим голосом – ключом, повернутым в скважине. «Лия, держись».

Она выбрала время в среду, в половине третьего, когда консьержка уже ушла, а большинство жильцов были на работе или учёбе. На ней были тёмные джинсы, чёрная водолазка и кроссовки на мягкой подошве. Рюкзак за спиной – инструменты.

Подъезд встретил её запахом варёной капусты и старого паркета. Лифт, судя по табличке, был на ремонте. Она поднялась по лестнице на третий этаж. Сердце бешено колотилось, каждый скрип ступеней отдавался в висках громом. Квартира №37 была в конце коридора, слева. Дверь – обычная, советская, обитая дерматином. Ничего примечательного.

Но её интересовала не она. Её интересовала квартира №38 – соседняя. И дверь в общую подсобку, расположенную между ними. Согласно плану, именно из подсобки квартиры №38 можно было попасть в ту самую кладовую, смежную с аномальной зоной.

Дверь в подсобку была не заперта. Внутри пахло пылью, мышами и старой краской. Узкое помещение было завалено хламом: сломанные стулья, свёрнутые ковры, банки с краской. В глубине, в стене, угадывался контур ещё одной двери – в ту самую кладовую. Алиса протиснулась между грудой старых газет и ржавой ванной.

Дверь в кладовую была прикрыта, но не заперта. Внутри – кромешная тьма и запах сырости. Она включила фонарь. Луч выхватил маленькое, тесное пространство, заставленное банками с консервацией и старыми чемоданами. Стены были деревянными, обшитыми вагонкой. Та самая стена, которая на плане подозрительно утолщалась.

Алиса прикоснулась к вагонке. Доски были старые, покоробленные от времени. Она стала методично простукивать их костяшками пальцев. Большая часть отзывалась глухим, плотным звуком. Но одна секция, примерно в метр шириной, звучала иначе – чуть более пусто, с лёгким эхом.

Она надавила ладонью. Ничего. Попыталась поддеть край доски отвёрткой – держалась намертво. Она отступила на шаг, освещая фонарём стену. И тогда её взгляд упал на плинтус. В том месте, где заканчивалась «звучащая» секция, плинтус был не цельным, а состоял из двух частей, состыкованных почти невидимо. И на стыке виднелась тонкая, темная щель.

Алиса вставила в щель лезвие отвёртки и нажала. Раздался тихий, скрипучий щелчок. Не плинтус, а часть стены отъехала внутрь на сантиметр, обнажив узкую щель. Это была не дверь, а люк. Вертикальный, не более семидесяти сантиметров в ширину.