Государыня всегда онлайн

Сначала он обрадовался, расцеловал нас обеих, собрался уже переодеться, но тут явился Юсупов. Подарил ерунду, восточную саблю, что ли. Мундир оказался забыт, а саблю брат не выпускал из рук до начала застолья. Нам с Верой, на тот момент десятилетним девочкам, князь тогда тоже принёс подарки. Совершенно оскорбительные, между прочим. По кукле – словно нарочно, в насмешку. А ведь мы чувствовали себя уже совсем взрослыми!

Потом Юсупов служил на Кавказе, и мы слушали о его успехах – весьма таинственных, но несомненных. А потом вернулся и начал крутиться при дворе. Пока при папе – ещё ничего страшного. Но вскоре его сделали Павлушкиным секретарём. И на этом брата я окончательно потеряла.

Все игры и прежние друзья оказались заброшены – остался только блистательный и великолепный Николай Александрович, который, под настроение, превращался то в «Нику», то в «Николаса», то даже в «Александрыча» (трудные были времена для всех нас).

Этот человек, я считала, испортил Павлушку, окружил его новыми людьми – задиристыми, шумными, про которых немедленно поползли сомнительные истории.

«Просто смешно! – восклицала Маргарет по-русски с жёстким акцентом. – Толпа малолетних идиотов, и он при них как надзиратель!»

Они ездили на соревнования по яхингу, на кинопремьеры, велопробеги и танцевальные шоу. Отслужили год в авиации, на это время Юсупов был приписан к их части как старший офицер.

Павлушка стал груб на язык, резок, у него появилась мерзкая манера кривить верхнюю губу.

Моим девочкам он перестал вежливо улыбаться, зато повадился развязно подмигивать, Веру довёл до слёз! В итоге я запретила брату и его компании вообще соваться в мои комнаты.

Мама вздыхала и молилась. Папа говорил: «Наконец-то, растёт мужиком».

А я князя Юсупова возненавидела. Возможно, это было первое в моей жизни такое сильное и злое чувство. Сейчас, с высоты своего опыта, я вполне могу назвать его ревностью. Мы с Павлушкой были настолько близки, насколько это возможно в нашем положении: брат и сестра с разницей почти в шесть лет, дети правящего монарха. Мы получали разное образование, нас по-разному воспитывали, сообразно полу и предназначению. И всё-таки у нас хватало своих секретов, общих занятий, шуток, понятных только нам двоим, мы с удовольствием проводили время в обществе друг друга. Павлушка никогда не тыкал мне тем, что я «мелкая» или «девчонка».

Это всё в глазах брата полностью обесценилось с появлением Юсупова.

Признаюсь: в тот горький момент, поражённая трагедией, князя я видеть совершенно не желала. Может, ненависть и сгорела в пламени боли утраты, но осталось недоверие и раздражение.

Однако папа не спрашивал, чего я хочу, а отдал совершенно конкретный приказ. Поэтому полтора часа спустя, одетая в шёлковое наглухо закрытое чёрное платье, я уже сидела в своей летней гостиной.

Князь вошёл точно в назначенное время. Он был в штатском – в тёмно-зелёном сюртуке с золотыми пуговицами, в прямых брюках и с чёрной траурной повязкой на предплечье. Остановился, поклонился и замер. Я продержала его в таком положении несколько секунд, прежде чем поприветствовала и предложила сесть.

Мне потребовалось обратиться к личному дневнику, чтобы точно вспомнить, какое впечатление он на меня тогда произвёл. Я записала: «Вот так откормленная галка!».

Высокий, фигура тяжёлая, массивная, никакой грациозности или изящества. Выглядел он старше своих тридцати с небольшим, светлые короткие волосы были тщательно зачёсаны назад. Нижняя челюсть квадратная, нос прямой, длинный, глаза стылые и очень светлые. Высокий воротник-стойка полностью скрывал шею и казалось, что голова лежит прямо на нём.

В гостиной стояли тонконогие стулья чешской работа двадцатых годов со светлой цветочной обивкой. Когда Юсупов садился, я вдруг усомнилась – выдержат ли ножки. Но ничего, даже не скрипнули.

– Примите мои глубокие соболезнования, Ваше Высочество, ваша утрата невосполнима, – проговорил он, и я с трудом удержалась, чтобы не поморщиться.

Тяжеловесный баритон, чуть осипший, как это говорят – с песком – тогда казался мне на диво неприятным. А ещё из всех возможных слов князь выбрал именно эти – такие сухие, что зубы сводит. Вроде всё по Протоколу, а человечности ни грамма.

– Спасибо, – ответила я и, не сдержавшись, добавила: – Остаётся только благодарить Бога, что он уберёг вас, Николай Александрович. Это чудо, что вы в порядке, учитывая, насколько вы с Павлом были неразлучны.

И да, я его задела. Говорили, что Юсупов может убедить Павла в чём угодно. Почему же он не убедил его не садиться за руль той машины?! Как допустил?!

Вероятнее всего, эти мысли отразились у меня на лице, потому что Юсупов ответил:

– Я сам себя виню, Ваше Высочество. Если бы не стечение обстоятельств, мы поехали бы вместе, но мне пришла срочная корреспонденция, а Павел Константинович не хотел ждать.

Глаза не опустил – посмотрел прямо и оценивающе, словно собрался снимать портновские мерки.

– Не вините себя, на всё воля Господа, – сказала я, стараясь не отводить взгляд. – А теперь, пожалуйста, давайте к делу. Папа сказал…

Юсупов вежливо подождал, не стану ли я заканчивать мысль, а потом подхватил её и продолжил формально, прямо, без тени придворной учтивости:

– Его Величеству угодно, чтобы я занял место вашего секретаря. До сих пор, насколько мне известно, мероприятия, в которых вы участвовали, согласовывал граф Зубов. Теперь этим займусь я. Также, если на то будет ваше желание, я займусь вашей корреспонденцией и подготовкой публичных выступлений.

Стоит понимать, что моя официальная роль до сих пор была ничтожной. Вот-вот должна была состояться наша с Уиллом свадьба, с ней всё давно всё решили – с тех пор, как нам исполнилось по два года. Я должна была стать частью дома Виндзоров. Более того, сменив веру и вступив в брак с Уильямом, я потеряла бы все права на российский престол.

Именно поэтому пресс-секретарь царской семьи не видел смысла активно привлекать меня к делам. Я принесла присягу год назад и несколько раз одна или с мамой выступала на открытии благотворительных заведений, но и только.

Сидя неподвижно на наверняка неудобном, не по росту ему стуле, Юсупов прохладным тоном объяснял мне, как трёхлетнему ребёнку, что теперь всё изменится. Возрастёт общественная нагрузка, обо мне станут писать в газетах и в Сети, придётся выступать на телевидении и так далее, и тому подобное.

Я слушала и думала, что, по сути, для Юсупова ничего не изменилось. Как был нянькой при наследнике российского престола, так и остался. Только неразумное дитё теперь другое, и погремушки придётся подбирать новые. От этого мороз прошёл по коже. Меня вручили ему как статусный предмет человеку, который мне даже не нравился, которому я не доверяла ни капли. И который, несомненно, не испытывал никакой приязни ко мне.

Лучше бы на его месте была Волконская! Да, я робела при ней, она нередко отчитывала меня очень строго, зато я знала точно: на Арину Витальевну всегда можно положиться. И где-то в глубине души она любила меня, пусть и как ребёнка, который рос на её глазах, как непоседливую девчонку с шилом пониже спины. Хоть как-то!

Юсупову – я читала это в его взгляде – было всё равно.

– Ближайшие девять дней будут самыми спокойными, – продолжил он, складывая руки на коленях. – Завтра Его Величество желает видеть вас в одиннадцать часов утра в Деревянном кабинете. Насколько мне известно, также приглашены Их Высочества великие князья Фёдор Петрович и Ярослав Петрович. Послезавтра состоятся похороны. А дальше, если пожелаете, вплоть до вашей присяги как наследницы престола можно будет уехать из столицы. Например, в Петергоф.

Несмотря на вежливые обороты, «если пожелаете», звучало это как прямое и конкретное распоряжение оставить Питер на несколько дней. Только в тот момент у меня уже не осталось никаких сил, чтобы спорить.

– Если у вас возникнут любые вопросы или проблемы, я буду рад помочь, Ваше Высочество. Мой номер уже добавили в адресную книгу вашего адаманта, прошу, звоните в любое время.

– И в пять утра? – спросила я раздражённо. – Или всё же слишком рано?

Не вставая с места, князь обозначил поклон и сообщил:

– Для вас я на связи в любое время дня и ночи.

Несмотря на состояние полной опустошённости, я дала себе слово: непременно как-нибудь позвоню ему. Причём не в пять утра, а в четыре. И, желательно, с ерундой. Мелочно, конечно, но эта мысль придала мне немного сил. Их как раз хватило, чтобы завершить аудиенцию.

А на следующий день меня ждала встреча, которая по-настоящему пугала. Что скажут мне старшие? Думалось: ничего хорошего.

Из Сети

Мем, авторство неизвестно:

«Царь Константин: На, держи наследника.

Юсупов: роняет.

Царь Константин: На, держи ещё наследника.

Юсупов: ???».

«Москва и москвичи», блог:

«А может, Федю нашего Константиновича в наследники? Во-первых, он мужик. Во-вторых, он сделает Москву столицей. В-третьих, он проведёт скоростное метро по всей стране. Сплошные плюсы, минусов не вижу». На картинке – фотография градоначальника Москвы великого князя Фёдора Петровича.

Самый популярный ответ: «Айда петицию?».

Глава 2, семейный совет

Санкт-Петербург, Зимний дворец, 17 апреля 2009 года.

Соня всё разузнала, и ей хватило мужества, чтобы рассказать мне правду. По официальной версии, машину цесаревича Павла Константиновича занесло на скользкой дороге. На самом деле, он значительно превысил скорость и не справился с управлением. Вместе с ним погиб его телохранитель. Судя по всему, тот пытался стабилизировать управление, но не преуспел.

По правилам, о мёртвых говорят либо хорошо, либо никак. Но в этом повествовании я дала себе слово быть честной. Мой брат был человеком эмоциональным, резким, склонным к капризам, упрямым, в чём-то очень себялюбивым, зато в других вопросах – щедрым до крайности. Он рос любимым, если не сказать залюбленным ребёнком.

Ему была совершенно чужда зависть, он принимал всеобщее почитание и восхищение как норму бытия. Пожалуй, он вовсе не верил, что в мире существуют люди, хоть в чём-то его превосходящие. Он был центром собственной Вселенной, она крутилась вокруг него. И даже сейчас, вспоминая его улыбку, сильный звонкий голос и растрёпенные густые волосы, я нахожу во всём этом немало обаяния. Павел жил на полную мощность, на всю катушку, страстно, влюблённо, без тормозов и границ.

Он не был святым. Он также не обладал глубоким умом или сильной волей. Но, если он смеялся искренне, нельзя было не засмеяться вместе с ним.

Да, он любил меня меньше, чем я его – вернее, меньше меня знал. Мы не успели познакомиться заново. На момент его смерти я едва-едва вышла из поры отрочества, меньше года назад окончила школу. Но мне хочется верить, что, если бы он не погиб, однажды мы стали бы близки, даже ближе, чем в детстве. Мы бы оба выросли.

Выросла только я. С каждым годом он кажется мне всё младше, всё более юным, наивным мальчишкой. Но сколько бы лет ни прошло, я продолжаю оплакивать его, своего дорогого старшего брата.

Тем вечером я боялась остаться одна в тишине и темноте спальни. Мы сидели в гостиной втроём – Вера в своём инвалидном кресле, мы с Соней – на одном диване. Даже не разговаривали толком, просто были вместе. Вера тихонько молилась, слов я разобрать не могла, но шелест её голоса успокаивал.

– Ты знаешь, о чём с тобой будут завтра говорить? – спросила в какой-то момент Соня.

Я покачала головой. То есть, конечно, можно было догадаться, что речь пойдёт о будущем России и о том, что я теперь – наследница престола. Но в остальном?

– Они расторгнут нашу помолвку с Уиллом, – сказала я.

Девочки не выглядели изумлёнными. В конце концов, было очевидно: Виндзоры не отдадут своего принца, внука королевы, на роль бесправного супруга российской государыни. Да и наши министры не придут от этой идеи в восторг: только британского вмешательства в государственные дела не хватало. Никто не позволит ему стать моим консортом – это не выгодно ни одной из сторон.

– Ты станешь государыней, Оля, – негромко, глубоким мягким голосом проговорила Соня. – Однажды. Теперь этого уже не изменить, да?

Я посмотрела на неё, чувствуя, как внутренности стискивает стальная рука. Но подруга была до страшного права.

Спать я так и не легла, несмотря на уговоры. До глубокой ночи делала записи в дневник, чувствуя, как кошмарный день понемногу уходит вдаль, превращаясь просто в слова на бумаге, а потом задремала за столом.

***

Я нервничала перед встречей с папой и дядьями. Даже не зная точно, что меня ждёт, внутренне содрогалась от дурных предчувствий, хотя в них не верю.

Папин Деревянный кабинет был репликой петровского Дубового из Петергофа – те же тёмные панели, резная мебель, массивный длинный стол, покрытый зелёным сукном. Только стул, похожий на трон, заменили современным ортопедическим креслом, да света здесь было больше.

Папа уже сидел на своём месте. У окна стоял, заложив руки за спину, высокий могучий Фёдор. Из троих братьев он выглядел самым старшим и самым внушительным, и не скажешь, что младше государя на два года. Когда-то они с папой были похожи как близнецы – высокие, плечистые, сильные. Тогда ещё оба носили бороды.

Сбоку у стола устроился в бархатном кресле, закинув ногу на ногу и поигрывая брелоком от автомобиля, великий князь Ярослав. На братьев он совсем не походил, и из всей нашей семьи имел худшую репутацию. Он был младше Фёдора на десять лет, неожиданный, очень поздний ребёнок. Воспитывался отдельно сворой мамок, нянек и наёмных гувернёров. Учился в Гёттингенском университете, два года прожил в Штатах, потом ещё три – в Париже, побывал в Африке и даже в Японии. При дворе появился всего пять лет назад, лёгкий, ловкий, с маленькой бородкой и аккуратными усами, со страстью к модному артхаусному кино. Носил пёстрые жилетки так, что не выглядел при этом глупо.

Траур ему совершенно не шёл.

– Вот и все в сборе, – произнёс папа, когда я вошла.

Ярослав гибко поднялся и подвинул мне кресло. Фёдор обернулся и тоже занял своё место по правую руку от венценосного брата.

Стало тихо.

Папа обвёл нас по очереди тяжёлым взглядом. Мне стало трудно дышать.

– Нет Павла, – наконец, произнёс папа. – В голове не укладывается… Вроде бы говорю, распоряжения какие-то отдаю, приказываю. А всё никак не могу поверить, что это я его хороню, а не он меня.

– Пути Господни неисповедимы, – густым басом проговорил Фёдор.

– Брехня, – встрял Ярослав. – Господь тут тут ни при чём. Соболезную, брат. Своих у меня нет, но если бы были, я бы, наверное, с ума сошёл.

– Сходить с ума мне нельзя, – отрезал папа. – На мне страна держится. Ладно, завтра поплачем, сколько хочется, а пока давайте о делах. Врачи дают мне месяцев десять, а если послушаемся того немца с его экспериментами, то и все полтора года выкроим. Чтобы Павел слегка повзрослел и нагулялся, времени бы хватило с запасом, он парень толковый… – «Был» повисло в воздухе. – А так совсем в обрез выходит. Оле нужно вникнуть в дела, примелькаться в народе и учиться как можно быстрее. Возьмём тебе учителей. Законодательная база, конституционное право – это первое. Основы дипломатии, геополитика. С языками у тебя, слава богу, всё хорошо, Протокол знаешь, но править пока не готова. Ну, скажи, чего хочешь. Я же вижу, ёрзаешь…

– Вы знаете, государь, что я готовилась к поступлению в Кембридж. Возможно, этого хватит, чтобы меня взяли теперь в наш Санкт-Петербургский царский?..

С тяжёлым вздохом Фёдор наклонился вперёд и сказал:

– Не до университетов!

– Но…

– Федя прав, – кивнул папа, – не до них.

Мне стало ещё хуже— тоскливо и пусто. Я понимала, насколько верно всё говорит папа, но мне не делалось от этого легче. Университет был моей мечтой. Четыре года старшей школы были лучшим временем в моей жизни, и я отчаянно хотела вернуться в ту атмосферу учёбы на равных, мечтала изучать историю, дружить с однокурсниками и готовиться к экзаменам, как все. Но мои желания никоим образом не учитывались при составлении планов моей же жизни.

– На следующее воскресенье назначим присягу. Будешь ездить с визитами. Города, заводы, встречи делегаций и прочее. Послушаешь, как люди разговаривают, попробуешь силы. Сразу, как пройдёт большой траур, начнёшь со мной принимать отчёты Кабинета министров. В июне внеочередное заседание Думы, получишь все законопроекты, изучишь, расскажешь, что там поняла и что думаешь. Вот, кажется, и всё.

У меня сердце стучало где-то в горле, руки подрагивали. Папа, не глядя на меня, обратился к Фёдору:

– Что Москва?

– Стоит, – отрезал тот. – И дальше будет стоять, хоть об этом у тебя голова может не болеть.

Фёдор Петрович был губернатором Москвы уже лет десять. И его любили в народе – а это для градоначальника большая редкость.

Отдельно сказали про помолвку с Уильямом – тут мы с девочками всё поняли правильно, и это сообщение прошло практически мимо меня. Немного поговорили про завтрашнюю церемонию, а точнее, про тех, кто должен был её посетить. И, наконец, папа обратился к младшему брату:

– Ты, Ярослав…

– Как мило с твоей стороны вспомнить о моём существовании, – осклабился тот, по-мальчишески поднимая тяжеленное кресло на задние ножки. – Ты не переживай, я тихо сижу и ничего не делаю.

– А пора бы уже чем-нибудь заняться, – оборвал его Фёдор резким тоном.

– Ну мне город не дали… – протянул Ярослав.

– Тебе предлагали Пермь.

– Даже не знаю, почему это я отказался? Наверное, денег на бензин жалко, из этой глуши выбираться в люди. Итак, что – Ярослав?

Папа и князь Фёдор переглянулись. Фёдор покачал головой, а папа продолжил, словно его и не перебивали.

– Ярослав, если тебя не затруднит, возьми на себя англичан и немцев. Встреть как полагается и проследи, чтобы они завтра не совали носы, куда не надо. Очень выручишь.

Вот только я видела, что папа сжал руку в кулак, это вежливое обращение далось ему непросто. Как же горько! Он потерял сына, любимца, наследника, но не мог даже оплакать его как следует, потому что вынужден был думать о будущем страны.

Я должна была брать с него пример. Но я не могла! Сквозь боль утраты поднималась злость. Как Павлушка мог так поступить! Как он мог сделать это с папой? С мамой? Со мной?

Глаза запекло, пришлось прикусить губу, чтобы не заплакать прямо там, в кабинете, пока папа и дядья переговаривались о своих делах и о том, кого мне выбрать из педагогов и наставников, где мне лучше бы уже начать представлять интересы российской монархии, пускать ли к армии и флоту.

Не знаю, как я продержалась до самого конца этого семейно-государственного собрания. Когда папа отпустил братьев, я несколько раз сглотнула, вытерла глаза и попросила, стараясь, чтобы голос не так сильно дрожал:

– Папа, пожалуйста, разреши мне учиться в университете. Подожди, послушай… Я всё успею совместить, это не будет мешать моим обязанностям и…

– Нет.

Я резко встала. У меня не выходило облечь в слова то, о чём я думала в тот момент. Пока мысли крутились в голове, они звучали разумно. Этот университет, факультет истории – единственное своё, что я могла себе позволить. Кусочек меня, моей жизни посреди громадных и совсем чужих государственных дел. Не отвоюю себе эту малость – и от меня вообще ничего не останется!

Но если попытаться выразить это словами, я знала, прозвучит по-детски, эгоистично, глупо.

– Пожалуйста… – пробормотала я, опуская голову.

– Не шмыгай носом и не сопи, ты будущая государыня! – повысил голос папа. – Голову прямо, подбородок вперёд. Вот, так лучше. Свободна.

Прямой спины, поднятого подбородка и отстранённо-равнодушного выражения лица мне хватило аккурат от папиного кабинета до собственной спальни. Там я закрыла дверь, повернула ключ в замке и стекла на пуфик у стенки, сжалась в комок, меня затрясло.

Дрожащими руками достав адамант, я быстро нашла нужный контакт, нажала «Вызов» и прикусила губу. Подумаешь, останется след! Завтра всё равно надевать вуаль. Солоноватый привкус крови, боль – всё лучше, чем голодная пустота в груди. Сэр Хокинг писал, что чёрные дыры засасывают в себя всё, что окажется рядом. Мне казалось, что во мне открылась одна такая, маленькая, но жадная и злая.

Считала гудки. Один, два… на четвертом вместо приветствия в динамике раздалось:

– Наконец-то! Боялся сам тебе звонить, мало ли, чем занята. Эй, ты как?

Уилл начал на английском, а в конце перешёл на русский. Голос его звучал обеспокоенно и сочувственно.

Я шумно всхлипнула, но ничего не смогла ответить. Уилл вздохнул и произнёс:

– Завтра уже увидимся. Я вылетаю рано утром. И Маргарет будет.

Прямо сейчас, пожалуй, только эти слова и могли меня хоть немного взбодрить. Мысль о том, что рядом будут мои настоящие, близкие друзья делала неподъёмную ношу на плечах чуть-чуть легче.

– Скажи что-нибудь.

– Что-нибудь.

– Уморительно-смешно. Это правда? Ты теперь – наследница престола?

– У них не было выбора… Папа назначил бы дядю, конечно. Все были бы рады. Но у него нет никаких оснований, если только я не совершу что-нибудь ужасное. А это бросит слишком уж заметную тень на семью, чего мы не можем себе позволить, поэтому…

– То есть я не могу предложить тебе срочно выйти замуж за трижды разведённого голливудского актёра-иудея, который принял аскезу?

Я шмыгнула носом и, против воли, улыбнулась. Уилл не мог этого видеть, но каким-то образом почувствовал, потому что добавил:

– Так немного лучше. Меньше хлюпаешь носом.

– Что вы все прицепились к моему носу! – возмутилась я.

– Выдающийся, привлекает внимание, что тут поделаешь? Слушай, бабушка тоже не была готова занимать трон, и посмотри – она великая королева.

– Ей было не в… – Я сбилась на длинном слове. – Не в-в-восемнадцать, Уилл! Они сказали, что я не смогу учиться. То есть – учиться как все. Что это не обсуждается. Они даже не спросили моего мнения. И насчёт нас с тобой – тоже.

В трубке повисла недолгая шуршащая тишина.

– Они всё отменят, да? Наши не позволят мне сменить веру и отречься от прав на престол…

– А наши никогда не допустят, чтобы Виндзор стал русским консортом.

Мы говорили о важном, но всё не о том. Никак я не могла заставить себя произнести то, что болезненно цеплялось за язык. Уильям меня опередил:

– Я не могу уложить в голове, что Павлушки нет. Вроде всё понимаю, а…

Хоть моему собеседнику этого и не было видно, я мелко покивала. Я тоже не могла уложить этого в голове, поверить, признать и принять. Иногда говорят, что в минуты трагедии чувствуешь себя как во сне. Ни разу не ощущала этого. Боль была реальной, страх был реальным, и смерть брата – тоже. Мне хотелось не очнутся от кошмара, а открыть глаза в беззаботном счастливом вчера и там навсегда потеряться.

– Мне страшно, – пробормотала я, зная, что Уилла могу не стесняться. Уилл свой, роднее и ближе просто нет, даже Соня и Вера немного дальше. Они друзья, а Уилл… С ним я могла побыть настолько откровенно-жалкой.

– Мы со всем разберёмся, – неожиданно серьёзно, неузнаваемым голосом, ниже на тон, чем обычно, отозвался Уилл. – Хочешь – поселюсь в Питере, буду рядом. Мы с этим справимся.

– Кто ж тебе даст?

– А кто мне запретит? Бабушка хочет, чтобы я съездил в Южную Африку на две недели. Вернусь оттуда и объявлю, что заинтересовался гжельским фарфором. Или архангельскими центрами обработки данных. Такая фантазия у меня: лучше понять ваши информационные технологии, может, привезти к вам студентов на стажировку. А пока мои студенты будут постигать тонкости сумрачного русского программирования, дом Романовых, конечно, окажет мне гостеприимство. Не бросать же принца на Крайнем Севере!

Я нервно, но искренне рассмеялась. С Уилла бы сталось. Не знаю, сколько времени мы ещё провисели звонке, даже не говорили толком, просто находились так близко друг к другу, как это возможно. В тот момент я от всего сердца пожалела, что нашему браку не суждено состояться. Я не любила Уилла как мужчину, но лучше и надёжнее человека не могла себе и вообразить. С ним всё далось бы легче.

Меня отвлёк негромкий, но настойчивый стук в дверь. Я сбросила вызов, вылезла из кровати, на всякий случай приглаживая волосы, отперла замок и выдохнула с некоторым облегчением. Из всех, кто мог бы пойти меня искать, Вера явно была не худшим вариантом – во всяком случае, она вряд ли стала бы выговаривать за то, что я спряталась от всех.

В чёрном, бледная, с огромными синяками под глазами, она посмотрела на меня снизу вверх собачьим печальным взглядом, потянулась и взяла меня за руку. Её электрическое кресло тихо жужжало. Почти такой же, только на несколько лет младше, она появилась у нас: девочка, которая не способна ходить, потерянная, одинокая, молчаливая.