Плен. Пять дней, которые сделали меня

Александр Абросимов

Плен. Пять дней, которые сделали меня

ПРОЛОГ

Плен – это ограничение свободы.

Плен – это угнетение.

Плен – это стресс и постоянная внутренняя борьба с самой собой.

Плен – это зыбучий песок, засасывающий и ломающий.

Плен – это перерождение.

Плен – это время, которое тянется резиной, но позволяет заглянуть внутрь себя и изменить угол зрения на многие привычные вещи, но, главное, на людей, находящихся поблизости. Кого-то отдалив и обесценив, а кого-то втянув в ближний круг.

Я пробыла в неволе пять дней.

Пять самых длинных, почти бесконечных, в моей жизни дней.

Пять самых страшных суток, за которые успела многое передумать и многое испытать, включая телесную боль.

Раньше меня никогда не били и не связывали. Теперь же в моей копилке истязаний имеются и содранные веревками до мяса запястья, за которые похитители подвешивали на крюк, и исполосованная ремнем спина, ощущаемая одной сплошной гематомой, пульсирующей красными вспышками бесконечной боли. Так, будто там, сзади, нет ни одного сантиметра здорового тела. Только рана. Одна сплошная полыхающая огнем рана.

А еще слабость от обезвоживания и голода, и, как вишенка на торте, жуткая простуда, вгоняющая в беспамятство и не отпускающая, сколько не пытаюсь ее побороть.

За пять дней я десятки раз мысленно попросила прощения и простилась с обожаемой бабулей – единственным родным человеком на всем белом свете. Поплакала над неудавшейся судьбой, ведь мне так и не довелось стать для кого-то любимой и единственной; не посчастливилось создать семью и родить детишек. И ни единожды заверила свою подругу по несчастью – Ирину Митину – что нисколько не виню ее в собственном похищении.

Да, я изначально была в курсе, что являюсь не целью бандитов, а всего лишь попутным грузом.

Нелепое стечение обстоятельств – оказалась не в том месте не в то время. И а-ух!

Меня схватили за компанию с Ириной, бывшей коллегой, с которой мы вместе работали в юридической конторе. Именно она являлась заказом арабского шейха, сошедшего с ума от славянской красавицы и умницы.

А я – той, чьи мучения должны были сломить сопротивление Митиной, вынудить ее согласиться покинуть родину и без вести пропасть на бескрайних пустынных просторах одной из восточных стран.

Я никогда не была белой и пушистой. Адвокатам такое не под силу. Знание законов нам нужно не только чтобы понимать, как их не нарушать, и вкладывать эти знания в головы других, но особенно, как уметь лавировать, их огибая, и попутно вытаскивать за уши клиентов, на чьи шеи нацелен разящий меч Фемиды.

Я никогда не страдала всепрощением. Подставлять правую щеку, если тебя ударили по левой… этот бред точно мной не культивировался. Единственное, на что я могла согласиться, это подставить правую щеку для отвода глаз, и пока обидчик бы замахивался, смачно зарядить ему промеж ног, чтобы искры из глаз полетели.

С Митиной ситуация была пограничной. Я могла как обвинить ее во всех смертных грехах, так и простить.

Уверена, она стойко ждала худшего: моей ненависти, моих криков и обвинений, что не предупредила об опасности, что потащила за собой хвостом в ад, что заставила испытывать боль и муки… и, говоря честно, я вполне могла такое выдать…

Как бы мы не любили других, себя любим больше…

Но все познается в моменте.

Те секунды моего истязания, когда мы смотрели с ней друг другу в глаза, практически ничего не замечая из-за слез, растянулись не просто в минуты, часы, они стали вечностью. Нашей с ней вечностью на двоих. Когда вред причиняли мне, нанося один за другим удары по беззащитной спине, а боль разделялась нами с подругой на двоих. И тишину здания рвал крик не только мой, но и Ирины. И неизвестно, чей звучал громче и пронзительней.

Боль может как разъединять, так и спаивать крепче любых уз. Теперь я знаю это точно.

Раньше у меня была лишь бабушка, теперь же в ближнем круге появилась названная сестра. Та, которая в горящую избу войдет, коня на скаку остановит и собственному горячо любимому брату голову от туловища отвинтит, если он вздумает меня обидеть.

А он вздумает. Специально или нет – другой вопрос.

Просто жизнь в очередной раз сыграет в свою собственную игру, где все мы будем обычными пешками.

Но об этом я узнаю уже позже, когда приду в себя в больнице и пойму, что плен остался позади, мы с Ириной спасены, а впереди… впереди ждет целая жизнь.

Яркая, насыщенная эмоциями и офигенная!

ГЛАВА 1

МАРИЯ

– Мария, рада, что вы очнулись. Меня Рита зовут, я – ваша медсестра, – дружелюбно информирует девушка примерно моих лет в розовом брючном костюме.

Старательно моргаю, чтобы избавиться от мутной пелены, застилающей глаза, и кривлюсь, пытаясь сделать глотательное движение.

Выходит с трудом.

Горло сухое. Внутри скребет. Язык распух. Не мог же он вырасти, пока я была в отключке? А слюна настолько вязкая, что хоть шарики катай.

Жаль, затея с шариками остается всего лишь затеей. Упадок сил накладывает вето на любые маломальские движения. Даже языком.

Да что там язык, простые вдохи-выдохи и те с трудом даются. Тем более, лежа на животе, когда грудная клетка сдавлена.

Но на данном этапе находиться в кровати иначе невозможно. Либо так, либо на боку.

Последнее, конечно, предпочтительней, но очнулась я именно в положении черепашки. Черепашки, у которой сверху вместо панциря – одна сплошная рана.

Или не одна. И не сплошная. А несколько, но все противно болючие. И это притом, что явно действует обезболивающее.

Господи, и что у меня там?

Сама я наспинной живописи, оставленной моими истязателями, пока не видела. Толком тоже еще ничего знаю, но чувство неприятное: словно я существую отдельно, и эта часть меня – тоже отдельно.

Подгребаю руки поближе к телу, опираюсь на предплечья, напрягаюсь, чтобы хоть немного сместиться вбок, – хочу вдохнуть нормально – и тут же шиплю сквозь плотно стиснутые зубы – ощущение, будто, растягиваясь, кожа на спине лопается.

Мамочки!

Слезы из глаз брызгают.

Хотя откуда бы им взяться, если в организме с жидкостью напряженка, а во рту настоящая пустыня Гоби?

– Оля-Оля, не торопитесь, – подскакивает ко мне медсестра.

Но слава богам, не возвращает в исходное положение, утыкая мордой в пол, точнее, лицом в подушку, а помогает довершить маневр и, будто фокусник в цирке, откуда-то извлекает огромную, продолговатую, длиной с человеческий рост подушку для беременных и подсовывает мне под живот.

– Уф!

Состояние – полный ахтунг. Самочувствие аналогичное. А я умудряюсь прыснуть, забыв про желание пореветь и пожалеть себя несчастную.

Ну вот откуда такую прелесть выкопали? Да еще так вовремя. Мы ж в обычной клинике находимся, а не в частном роддоме.

Или я чего-то не знаю? Впрочем, это не столь важно. Главное, я не в той камере, которая и в забытьи преследовала, не оставляя в покое.

– Как вы себя чувствуете, Мария? – Рита, как детектор лжи, моментально улавливает изменение в эмоциональном фоне и включает сканирование.

Наклоняется ниже, трогает лоб, щупает пульс, убирает растрепавшиеся и упавшие на лицо волосы, поправляет одеяло.

– Как дождевой червяк я себя чувствую, которого не пожалел человеческий ботинок и превратил в лепешку, – сиплю на пределе возможностей. – А после солнышко поглумилось, засушив.

Девушка хмыканьем оценивает юмор.

– Воды дать? – предлагает.

С трудом сглатываю. Было бы неплохо, но…

– Лучше яду.

И ведь нисколько не вру. Состояние отвратительнейшее. А я больше всего ненавижу беспомощность.

Быть слабой – слишком большая роскошь в нашем суровом мире. И доступна она не всем. Лишь тем, у кого есть рядом крепкое плечо, готовое подставиться в сложный момент. У одиночек же подобный бонус отсутствует.

Я из последних.

– Ой, да что вы такое говорите?! – взмахивает руками Рита. – Какой яд, Оленька? Мы с вами пограничный рубеж миновали, теперь с каждым днем будет легче…

Она еще что-то произносит, не особо слушаю. Зато как завороженная дудочкой змея, смотрю на ее косу. Настоящую такую косищу, толстую, светло-русую, раскачивающуюся у меня перед носом.

Давно таких не видела. Красивая. Почти до пояса. А у меня волосы очень темные, чуть ниже плеч. Ничего интересно.

– Вот, пейте, – прорываясь через белый шум, доносится по-прежнему доброжелательный голос медсестры, а в губы настойчиво тыкается трубочка. – Это морс, правда, очень сильно разбавленный. Вам сейчас такой полезен. И вообще много пить надо. Температура и боль здорово организм измотали. Но ничего, потихоньку мы и силы, и водный баланс восстановим. Тем более, вы очнулись, и худшее позади.

Цепляюсь за некоторые странные фразы, хочу уточнить про них подробнее. Но каждый глоток кажется настолько божественным, что силой воли я отодвигаю встроенную в мозг каждой женщины любознательность на дальнюю полку и просто пью.

Глоток за глотком.

Вопросы подождут. Пока есть более приятное занятие.

– Я сейчас к вам лечащего врача приглашу, – чирикает Рита, когда через трубочку вместо чудодейственного напитка начинает поступать воздух. – А потом дам еще. И капельницу с витаминчиками поставим.

ГЛАВА 2

МАРИЯ

Пока суетливая медсестра исчезает за дверью, осматриваюсь.

Непохоже, что палата принадлежит муниципальной больнице. Даже если платная. Вот ни разу не похоже. В тех я часто бываю.

У бабушки здоровье неважное, да и возраст уже – восьмой десяток давно разменян. Поэтому с ходу подмечаю массу различий. Начиная от наипростейшего – банальной расцветки стен и заканчивая внешним видом персонала.

Последний, к слову, чуть ли не самый говорящий.

В здравницах, находящихся на подсосе у государства, как ни печально признавать, единый бледно-зеленый оттенок у всего – у стен, у формы врачей, даже у лиц медперсонала.

Прискорбное зрелище.

А еще все бюджетные учреждения похожи друг на друга, как братья-близнецы. Их объединяет въевшийся во всё запах медикаментов, хлорки и кислой капусты из столовки; красивый по бокам и протертый по центру линолеум; лампочки Ильича и ни разу не мытые, но гудящие как растревоженный улей плафоны дневного света; голые окна, хорошо если стеклопакеты, а не советские рассохшиеся рамы; самая дешевая, но обязанная служить десятилетиями мебель и вгоняющие в дрожь и панику санузлы. При виде последних всегда рыдать хочется.

Но главное, это беспросветное уныние и уставшие сотрудники, несмотря на то что едва-едва приступили к работе.

В частных клиниках всё иначе. Атмосфера наполнена доброжелательностью, уютом и умиротворением. Вокруг только что бабочки не порхают.

Хотя, про последнее утверждать со стопроцентной уверенностью не берусь, может, где-то порхают и они.

В целом же все направлено на повышение бодрости духа пациентов и поддержание в них позитива и радости: веселенькая расцветочка стен, штор и формы персонала; качественное освещение, на котором не экономят; индивидуальные палаты с личными санузлами и душевыми; картины в рамах и торшеры на прикроватных тумбах; мягкие кожаные диваны и живые цветы. Обоняние радует легкий цветочный аромат или, на худой конец, запах морозной свежести, а глазам предстают до зависти счастливые лица всех без исключения сотрудников: и медсестер, и врачей, и даже охранников.

Рита, пока не сбежала, тоже меня подобным радовала.

Да. Однозначно, я нахожусь в частной клинике.

От размышлений отвлекает короткий стук в дверь, а спустя пару секунд перед глазами появляется мужчина солидного возраста в идеально отглаженном белоснежном халате. Гусиные лапки у внешних уголков век, открытый взгляд, добрая улыбка и располагающие интонации в голосе – я начинаю доверять ему раньше, чем это осознаю.

– Здрасьте-здрасьте, Мария Леонидовна. Ну, давайте еще раз знакомиться, голубушка.

Именно в такой интересной манере я узнаю, что передо мной стоит, а затем и сидит в кресле мой лечащий врач Шац Иван Степанович. Ко всему прочему, главный врач и совладелец частной клиники, где меня выхаживают.

– Сколько дней, вы говорите, я у вас нахожусь? – переспрашиваю своего доктора минут через пятнадцать, когда осмотр остается позади и мне понятными фразами объясняют, что спина пусть и болит, но кожа на ней точно уже не лопнет, чего я страшусь.

Однако, к сожалению, шрамы останутся. На пояснице, куда четыре раза из пяти попала пряжка ремня, глубоко порвав кожную ткань, и на запястьях, особенно с внешней стороны.

– Три дня, Оленька, – уверенно повторяет мужчина и, считав на моем лице волнение, поясняет. – Ничего странного в этом нет. Ваш организм был истощен до критических параметров. Плюс сильная простуда. А сон, как вы знаете, лучшее лекарство. Поэтому вы просто восстанавливали силы, а мы вам помогали, насыщая витаминами и поддерживая щадящими препаратами.

– Но три дня… – повторяю, пытаясь осознать масштабы моей пропажи со всех радаров.

Пять дней плена. Плюс три дня в больнице. Это больше недели.

Бабуля, наверное, с ума от переживаний сошла. Все морги обзвонила и поставила на уши полицию и спасателей.

Кошмар.

– В вашем положении это нормально, не волнуйтесь.

Поскольку все мысли занимает беспокойство об единственной родственнице, слова Шаца проходят мимо ушей. Слушаю, но не слышу.

– Мне срочно нужен телефон, – озвучиваю первостепенную необходимость.

А затем с удивлением узнаю, что Анна Савельевна живет и здравствует без паники и даже на здоровье не жалуется.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Ваш начальник Антон Сидоров связывался с ней еще в первый день вашего похищения. Объяснял, что вместе с Митиной Ириной вы стали участницами громкого процесса о рейдерском захвате промышленных кооперативов, поэтому в целях безопасности правоохранительные органы вас обеих взяли под охрану, перевезли на конспиративную квартиру и ограничили связь с внешним миром.

– И она купилась? – недоверчиво приподнимаю бровь.

– Да, Оленька. Уверяю вас, – усмехается врач в усы. – Любой бы на месте вашей бабушки поверил, когда к нему в дом заявились Самков и Платонов, сверкая корочками и звездами на погонах.

– О-о-о… – выдаю глубокомысленно, вспоминая мужчин, про которых идет речь.

Михаил Самков – жених Митиной Ирины и лучший адвокат северной столицы. Александр Платонов – брат Ирины, заместитель начальника уголовного розыска, подполковник полиции.

Да, этим двоим сам черт лысый поверил бы. Зато теперь понятно, откуда про мое исчезновение узнал Антон Сидоров, не видящий дальше своего носа. Но то, что помог успокоить бабулю, молодец.

– И никаких вопросов Анна Савельевна не задавала? – сиплю, стараясь переварить шокирующую информацию.

Платонов был в доме моей бабушки – вау!

– Ну почему же? Насколько я в курсе, она настойчиво интересовалась: много ли вокруг вас холостых мужчин?

Закрываю глаза, утыкаюсь лицом в уже горячо любимую мною подушку для беременных и стону в голос.

– Ы-ы-ы…

Вот теперь у меня нет никаких сомнений, что с бабушкой разговаривали, и у нее действительно все хорошо.

Анну Савельевну хлебом не корми, дай только повод спровадить меня замуж. Ну или просто поближе к мужчинам. Эта неугомонная старушка спит и видит, как я бросаю карьеру и рожаю ей правнуков. Одного за другим, как пулемет.

– Спасибо, Иван Степанович, – проговариваю, перестав краснеть за любимую родственницу.

– Я рад, что смог вас успокоить хорошей новостью, – кивает врач. – А теперь хочу озвучить еще одну, потому что время не ждет. И от вашего решения будет зависеть, каким курсом мы продолжим восстанавливать ваш организм.

– Кхм, вы о чем? – рассматриваю Шаца внимательнее, не понимая, что снова произошло и, главное, мне вновь стоит паниковать или пока рано?

Слава богу, доктор не мнется и не держит театральных пауз.

– Мария Леонидовна, вы знаете о своем деликатном положении? – уточняет он, становясь серьезным.

А вот я подвисаю. Конкретно.

– К-каком?

– Вы беременны. Приблизительный срок – семь недель.

Господи, как хорошо, что я лежу.

ГЛАВА 3

МАРИЯ

– Вы не знали, – заключает Иван Степанович через минуту.

Бинго!

Проглатываю не самый правильный в данном случает ответ и, стараясь не сильно косить под лупающую глазищами сову, соглашаюсь.

– Не знала.

– Не рады?

Чувствую себя участницей игры «Слабое звено», ставшей тем самым слабым звеном. Без понятия – какой ответ правильный.

– Пока в шоке.

Не вижу смысла юлить.

Хотя, шок – это не совсем верная эмоция. У меня отупение прогрессирует. Даже боль, не оставляющая ни на минуту в покое, отступает под натиском более сильного чувства.

Беременна.

Я беременна.

Как?

Нет, как именно происходит процесс оплодотворения… тьфу! Уж лучше просто отупение, чем углубление в анализ взаимодействия пестиков и тычинок на примере яйцеклеток.

Но как, чтоб ему пусто было, мог подвести презерватив? Окей, несколько презервативов. Не суть. Они же должны были быть надежными!

Девяносто восемь процентов надежности, как утверждают производители и исследователи. Это же почти сто.

Ладно, пусть не сто. Пусть девяносто восемь. Но оставшиеся два процента обеспечивали безопасные дни моего цикла! На них я тоже в какой-то мере полагалась.

И теперь вопрос месяца: с ними-то что не заладилось? Как они переквалифицировались из безопасных в опасные?

Боже!

Это всё Платонов. У него не сперматозоиды, а живчики-камикадзе. Такие же крутые, как хозяин. А как иначе, если они в легкую смогли пройти полосу препятствий и водрузить знамя победы на мою вагину.

Пока в дымящейся черепушке происходит самый настоящий апокалипсис, Шац поудобнее устраивается в кресле и все с той же добродушной улыбкой, произносит:

– Оленька, а давайте, пока вы потихоньку будете приходить в себя, я вам немного проясню общую ситуацию.

– Угу, давайте, – соглашаюсь.

Сейчас любая информация будет в радость, потому что что-то я нервничаю.

Ребенок.

У меня будет ребенок.

Господи, если бабуля узнает, она салют на Дворцовой площади организует. И пофиг, что ее пенсия чуть больше двадцатки. Она копилку с похоронными, припрятанными на черный день, разобьет и гульнет. Ох, гульнет, держите ее семеро.

У-у-у… прикрываю глаза, утыкаюсь лбом в подушку для беременных, на которую теперь даже не знаю, как реагировать… вот уж подогнали в тему, так в тему.

– Иван Степанович, говорите, – прошу, – я вас очень внимательно слушаю.

И тот не подводит. Шпарит прямо по сути:

– Мария, пока вы находились в пограничном состоянии, мы провели ряд анализов. Хотели удостовериться, что телесные повреждения, стресс и воспаление никак не повлияли на протекание беременности, все органы функционируют в нормальном режиме, плод развивается без аномалий и ему ничего не угрожает.

Делаю вдох и забываю выдохнуть.

– И как? Всё в порядке? – сиплю, вдруг пугаясь до ужаса.

А что, если, издеваясь надо мной, изверги причинили вред и моему ребенку. Им же было плевать. Били, не жалея.

Страх, чистый и безграничный, не за себя, за свою крошку, которая зародилась внутри меня и уже могла страдать, моментально прочищает мозг, выдувая из него все глупости.

Забываю о боли, о кошмарах, обо всем на свете, замираю и не дышу, настолько сильно опасаюсь пропустить ответ.

– В порядке, Оленька. Не волнуйтесь, – Иван Степанович накрывает мою руку своей и слегка сжимает, стараясь поддержать. – Но в ближайшее время мы все же проведем УЗИ. Процедура позволит нам на ранних стадиях обнаружить аномалии, оценить состояние плаценты, пуповины и околоплодных вод.

Часто-часто моргаю и киваю, киваю, киваю.

– Когда? Сегодня? – не скрываю надежды в голосе.

Господи, я готова прямо сейчас. Встать и идти. Куда скажут. И необходимость для этого лечь на спину меня тоже совершенно не страшит.

Скажут надо – сделаю.

– Через пару дней, Оля. Пока будем долечиваться.

– А не поздно?

– Нет, – тепло мне улыбается Шац. – Я правильно понимаю, что вы уже приняли решение в отношении беременности? Будем сохранять?

– Будем, – подтверждаю слова наклоном головы.

Я могу сомневаться в чем угодно, но только не в этом.

Никаких абортов.

Я буду рожать.

И через семь с половиной месяцев у меня будет малыш. Мой самый родной и уже любимый человечек на свете.

ГЛАВА 4

МАРИЯ

– Тогда, Оленька, давайте поступим так, – Иван Степанович довольно потирает руки, будто только что заключил очень выгодную сделку. – Сейчас я заполняю карту с планом лечения, который для вас и ребенка будет самым эффективным и безопасным, и оставляю на попечение Маргариты. Она поставит капельницу. Чуть позже еще раз возьмет кровь на анализ и после этого принесет вам обед.

– Угу.

Киваю, согласная на всё.

– А вы, голубушка, тоже не филоните и направляете все силы на выздоровление, – прищуривается. – Знаете, что для этого надо?

– Что? – переспрашиваю, выныривая из видений, в которых мой живот постепенно округляется и с каждым днем всё растет и растет… превращает меня в неповоротливую гусыню с отекшими икрами, но при этом самую счастливую женщину на свете.

Я стану мамой! Боже мой, какая прелесть!

Мамой!

Той, кого очень скоро будут любить искренне, не напоказ. Детской, чистой и безусловной любовью. А Оля-одиночка навсегда растворится в небытии.

Пугают ли меня перемены? Да. Безумно.

Но они же наполняют ранее неизведанной энергией, меняют жизненные ориентиры и дают силы жить. Много сил.

Просовываю руку между подушкой и своим телом, накрываю ладонью еще совершенно плоский живот и уточняю:

– Что мне для этого надо?

– Обязательно расслабиться, ни в коем случае не нервничать и даже мысленно настроиться на выздоровление.

Интересный совет.

– Вы из тех врачей, которые согласны с теорией, что все болезни от нервов? – не скрываю удивления.

Шац хмыкает и смотрит на меня без превосходства, но так, как смотрел бы старший родственник на зеленого подростка с высоты прожитых лет. А после расщедривается на короткую лекцию.

– А это, Оля, не теория, а давно доказанный факт, – произносит неторопливо. – Врачи даже выдели целое направление в медицине и целую группу болезней, вызванных нарушениями в работе нервной системы. Про психосоматику слышали? – дожидается согласного кивка и продолжает. – Вы удивитесь, какой большой перечень патологических состояний относят к психосоматическим заболеваниям. Это и гипертония, и бронхиальная астма, и синдром раздраженного кишечника, и экзема. А из самых, если так можно выразиться, понятных – ожирение или патологическая худоба и гипертермия центрального генеза, упрощенно – повышение температуры.

Ого!

Подвисаю. Никогда не задумывалась, точнее, так глубоко не вникала в «нервную» тему. А тут оно вон как получается. Все взаимосвязано.

– Обещаю не нервничать, – даю слово Шацу.

А заодно себе и тому, кто живет под сердцем.

Ни за что не стану целенаправленно вредить собственному малышу. Нам уже и так с ним досталось. Разгребать и разгребать.

Слава богу, доктор порадовал благоприятным прогнозом по моему выздоровлению. Вот и дальше будем надеяться только на хорошее.

– Кстати, Мария Леонидовна, – Иван Степанович вновь становится серьезным. – В нашей клинике есть штатный психолог. Если желаете, мы можем его пригласить, чтобы вы могли познакомиться, пообщаться и, если в дальнейшем придете к мнению, что вам это нужно, согласовать встречи.

– Спасибо, я подумаю.

Не спешу ни соглашаться, ни отказываться. Хотя второе так и вертится на языке. Пускать в голову чужаков – желания нет, как и обнажать душу.

Пока сама неплохо справляюсь. А дальше… дальше посмотрим.

– А бабуле я все-таки могу позвонить? – возвращаюсь к одной из первых своих просьб.

– Конечно. Маргарита принесет телефон.

Мысленно выдыхаю. Одной проблемой будет меньше.

– А связаться с Ириной Митиной? Я же правильно понимаю, что мое нахождение ни в государственной больнице, а у вас в клинике, имеет к ней непосредственное отношение?

Других вариантов в моей голове нет.

– У вашей подруги большие связи, да и мир тесен, – следует замысловатый ответ. – Я попрошу персонал ее набрать и передать, что вы пришли в себя и готовы к встрече. Думаю, она очень обрадуется и очень скоро появится. Не зря же каждое утро звонит и справляется о вашем самочувствии.

– Правда?

– Да.

Вновь дотягивается до моей руки, касается пальцев.