Двоедушец. Книга 1

– Слышь, ты, особа графской семьи… – задохнулся я от негодования, испытав сильнейшее желание придушить выродка, но добился лишь, что схватил себя рукою за шею.

«Но, как я понимаю, интуит и упоминание ранга относится к волшбе, скорее всего, к боевой. Что в значительной мере исключает первую предпосылку, – продолжил он, проигнорировав мой выпад. – Отсюда напрашивается следующий вывод. С большой вероятностью вы не из этого мира».

Я против воли притих, вслушиваясь в слова незримого собеседника. В логике ему не откажешь. Может, ещё что толковое скажет?

«Таким образом, вы умерли там у себя и перенеслись в мой мир, вероломно и против моей воли захватив моё тело, поскольку я был ослаблен после неудачной магической инициации. Всё до примитивности просто, и даже вы, со своим скудным умишком, должны были это понять. Произошедшее как нельзя более точно укладывается в пятый постулат теории мультиверсума и множественности сущностей в нём…»

– Ну слава богу, просветил меня неразумного, – перебил я с ядом в голосе. – Вот только как все эти теории нам помогут?

«Нам? Никак. Мне – до элементарного просто. Я завтра пожалуюсь маменьке, она вызовет батюшку Никодима, и вас удалят из моего тела посредством простейшего ритуала изгнания. Чпок, и всё».

Он изобразил невидимыми губами звук пробки, вылетающей из бутылки шампанского.

– Пожалуюсь маменьке, – презрительно скривился я. – Так ты, выходит, ябеда и маменькин сынок?

«Ничего не сынок», – мгновенно отреагировал он, вспыхнув от злости.

И я почувствовал, как щёки запылали огнём. И не во сне, а реально. А потом ещё и уши. Похоже, я не просто так вогнал его в краску – нащупал больную мозоль.

– Сынок, сынок, – повторил я, чтобы окончательно вывести его из равновесия. – Вдобавок очень интересно посмотреть, как ты это сделаешь?

«Сделаю что?» – запальчиво воскликнул Мишенька.

– Наябедничаешь.

«До чрезвычайности просто. Завтра утром расскажу всё как есть…»

– Ну-ну. Можешь прямо сейчас начинать, – подначил его я. – Давай, зови маменьку. Или… этого… как его там… Фицджеральда.

Каким бы гениальным Мишенька себя ни считал, о главном он пока не догадывался. Тело контролирую я. И это уже не его, а моё тело. А он всего лишь голос в моей голове. Так что в результате я был уверен и попросту издевался. В отместку за «непроходимо тупого».

Нет, он, конечно же, попытался. Не знаю как, но я слышал, что он пыжится, словно индюк, стараясь задействовать голосовые связки. Пробует выдавить из горла хоть звук… Но получалось у него ровно ноль.

Я же пока решал другую проблему – разбирался в голосах в голове. Хотел понять, где моё, где чужое. В принципе получалось, но с непривычки чувствовал себя шизофреником в стадии весеннего обострения. Такие себе ощущения, надо сказать. Необычные.

Вдобавок откровением стала реакция моего визави. Я думал, что он как минимум испугается, и такого наезда точно не ждал. А Мишенька мало того что теоретически обосновал перенос чужого разума в тело, так ещё и знал средство, как разум этот изгнать. Оставалось надеяться, что таких умников в этом мире немного.

В любом случае информации у меня сейчас мизер и надо как-то налаживать контакт, пока не разберусь, что к чему. Но первый урок я уже получил – от местных священников лучше держаться подальше.

* * *

– Как успехи, сиятельный? – ядовито поинтересовался я минут через пять, когда надоело выслушивать шипящие звуки.

«Вы, как честный человек, должны сами во всём признаться», – заявил он, умолчав о бесплодности своих упражнений.

– Ты уже определись, придурок. Я честный человек или простолюдин без манер? Как ты там выразился? Люмпен?

«Мне жутко неловко, что я вас обидел своим неосторожным высказыванием и со всей искренностью прошу в этом прощения, – скороговоркой протараторил Мишенька, но в его голосе больше слышалась фальшь отвращения, нежели искреннее раскаяние. – И тем не менее настаиваю, чтобы вы признались».

– Лицемер, – проронил я, показав, что не обманулся в его истинных чувствах. – Можешь не извиняться, мне на самом деле насрать. Но не думал ли ты, что процедура инициации, чем бы она там ни была, тебя не просто ослабила. Ты умер. И сейчас говоришь только благодаря мне. Необразованному, без манер и тупому. Как тебе такой расклад?

Мишенька не на шутку задумался. Я прямо-таки слышал, как зашевелились извилины нашего с ним общего мозга. Подождал немного и накидал дополнительных поводов для размышлений:

– И если у твоего батюшки Никодима получится меня изгнать, в чём на самом деле я сомневаюсь, не умрёшь ли ты окончательно?

На самом деле я сомневался в другом. Как раз в том, что у батюшки не получится. Лично мне снова помирать не хотелось. Жизнь – прекрасная штука. Даже в теле юнца. Особенно в теле юнца. А то, что оно, это тело, немощное и слабое, так мы это дело быстро поправим. Пока же надо разобраться, что это за мир такой, чего инициировали инициацией, и чем Мишеньке (читай мне) грозит факт, что он/я её не прошёл.

Мой невидимый собеседник так и не пришёл к определённым выводам, но признавать своё поражение не хотел. И я задницей чувствовал, что мне это вылезет боком. Не сразу, но когда-нибудь обязательно вылезет. Но бог с ним, будем решать проблемы по мере их поступления, пока же есть куча куда более насущных вопросов. И я принялся их задавать.

– Не поделишься, твоя светлость, как ты так обосрался с инициацией?

Я специально говорил грубо, чтобы посильнее его задеть. Понимал, что, если начну лебезить или сопли жевать, в нём заиграет графское. И тогда он совсем охренеет и не станет разговаривать с таким быдлом, как я. Нет, я-то, конечно, таковым себя не считал. Но он вполне мог.

«Ничего не обосрался, – буркнул Мишенька, от расстройства переходя на нормальный язык. – Там последнее испытание жёсткое. Выбросом внутренней магии выжгло хранилище и каналы».

– А что за испытание?

«Вызов покровителя рода».

– И какой у нашего рода покровитель?

«Смоляной аргамак».

Ну да, мог бы и сам догадаться. Смолокуров – смола – смоляной…

«Не мог. Вы нездешний».

Тьфу ты чёрт, постоянно забываю, что он мысли читает.

«Неприлично упоминать о присутствующем в третьем лице».

– Не занудствуй. Лучше скажи вот что, – спросил я, пользуясь тем, что Мишенька наконец-то разговорился, – чем так озабочен отец? И почему твоя смерть лучше, чем тот факт, что ты выжил?

«Отец объявил меня своим преемником накануне инициации, – грустно вздохнул Мишенька и неожиданно взорвался: – Я не хотел! Лучше бы дядюшку назначил новым хранителем, он и желание изъявлял. А я… а я вообще художником хотел стать… матушка поощряла…»

Вроде и объяснил, но ясности не прибавилось. Каким преемником? Чего хранителем? Я только понял, что не ошибся в одном: Мишенька – маменькин сынок в классическом варианте. Судя по всему, отец-генерал прочил отпрыску блестящую карьеру военного, а маменька потакала творческим порывам, всячески оберегая чадушко от невзгод солдатского быта и казарменного общения. Такое даже в моём мире происходит сплошь и рядом. Здесь наверняка всё сложнее. А уж со всеми этими родовыми заморочками вообще тёмный лес.

– А что за совет, перед которым надо отчитываться? – осторожно спросил я.

«Совет высших родов», – ещё больше погрустнел Мишенька.

– И чем он так страшен?

«Судом чистой крови. Судить теперь меня будут. Меня, папеньку и весь наш род».

– Судить? – удивился я, не понимая к тому причины. – Но за что?

«Не хочу обсуждать это с первым встречным, – замкнулся вдруг Мишенька, – и вообще мне надо побыть с собою наедине».

Смешно. Особенно если учесть, что мы в одной голове. И тем не менее ощущение чужого присутствия пропало.

Я пожал плечами: как хочешь. Только я не первый встречный. И расхлёбывать это дерьмо придётся нам вместе. Хотя с подходом моего визави, скорее всего, мне одному.

Полежав так ещё минут десять, я расслабился и присоединился разумом к спящему телу.

* * *

– Мишенька, сынок, доброе утро! – разбудил меня мамин голос.

Шурша юбками, она ворвалась в мою комнату, отдёрнула шторы и распахнула окна, впуская внутрь свежесть утра, соловьиные трели и аромат сосновой хвои.

– Утро добрым не бывает, – буркнул я и накрылся с головой одеялом. Не потому, что вставать не хотел. Просто знать, что матушка умерла и видеть её вот так, в новом обличье, то ещё испытание. Должно пройти время, чтобы смириться с потерей родных. И привыкнуть к обретению новых.

– Вставай, милый, пора завтракать. Тебе нужно поскорее набраться сил!

Это да, здесь она права полностью. Силы мне очень скоро понадобятся. Хотя завтрак я представлял себе немного иначе. В комнату просеменила Аглая в прежнем наряде и поставила поднос на специальных ножках прямо на одеяло. Я даже руки вытащить не успел.

На подносе обнаружилась тарелка с бульоном, блюдце с сухариками, травяной чай в фарфоровой чашке и хрустальная розетка с брусничным вареньем.

– Это что? Вся еда? – возмутился я, готовый сожрать как минимум поросёнка.

– Это диета такая. Пётр Петрович назначил, – извиняющимся тоном объяснила маменька.

– Так пусть переназначит, ваш Пётр Петрович, – капризно потребовал я. – Не хочу суп. Хочу мяса!

Судя по всему, я верно отыгрывал обычное Мишенькино поведение. Ни у кого не возникло даже тени сомнений, что я – это он. Глаза Аглаи беспокойно забегали. Маменька же, для вида нахмурив брови, принялась меня уговаривать нарочито строгим голосом:

– Не озорничайте, молодой человек. Не в вашем положении с лекарем спорить. Аглая, не слушай его. Приступай.

«Ещё не хватало, чтобы меня с ложечки кормили, как маленького», – мысленно возмутился я. Но только открыл рот, чтобы высказаться, по зубам стукнула ложка и на язык плеснул горячий бульон. С сухариками. В принципе, для начала сойдёт. Я выхлебал всю тарелку и доел, запивая чаем, варенье в аккурат до прихода доктора.

– Как самочувствие нашего выздоравливающего? – вкатился в комнату Пётр Петрович, сияя очками, улыбкой и отблесками солнца на лысине.

– Вашими молитвами, – невежливо буркнул я, кивком отгоняя Аглаю, что утирала мне рот шитой салфеточкой.

Хорошего настроения доктора ничто не могло омрачить, и я бы непременно заразился его позитивом, если бы не случилось всё то, что произошло. Собственная смерть, перенос в другой мир, да и чужое тело не сильно располагало к хорошим манерам.

– Нуте-с, юноша, посмотрим, – пропустил он моё замечание мимо ушей и, отодвинув служанку за талию, сменил её у изголовья кровати. – Так-с, вверх посмотрите… За пальчиком, за пальчиком… да-с… язычок высунем, высунем язычок… скажем: «А-а-а-а»… Прелестно, прелестно…

Он сопровождал своё бормотание действием. Оттянул поочерёдно мне веки. Поводил перед глазами толстым, как венская сарделька, пальцем, заставил вывалить язык. Я послушно делал всё, что он говорил. Закончив с лицом, док откинул одеяло и приступил к осмотру непосредственно организма. Мял мышцы, живот, простукивал грудь, заставил сжимать его руку. В конце прошёлся резиновым молоточком по всем суставам и остался доволен рефлексами.

– Вы знаете, любезная Лизавета Владимировна, – обернулся он к матушке, вытирая руки влажной салфеткой, – всё гораздо лучше, чем я мог ожидать. Мишенька семимильными шагами идёт на поправку.

– Дай-то бог, Пётр Петрович, дай-то бог, – покивала она, сложив руки в молитвенном жесте.

Я же его оптимизма не разделял.

Вчера не успел, а сегодня в подробностях рассмотрел своё новое тело, и увиденное мне не понравилось. Тонкие ноги, слабые руки, кожа бледная, словно его (Мишеньку, я имею в виду) месяцами в подвале держали. Живот дряблый, без малейшего намёка на кубики пресса. Силы в пальцах практически нет… Как он себя до такого довёл? Даже странно при таком-то отце. Неудивительно, что батюшка его не жаловал. Хотя… может, это болезнь так сказалась. Я же ничего не знал про инициацию.

Тем временем Пётр Петрович открыл саквояж, погремел там склянками-инструментами, достал пузырёк и пакетик из вощёной бумаги.

– Это принимать по столовой ложке два раза в день. А порошочки – трижды после еды. Лизавета Владимировна, будьте добры, проследите. Порошочки горькие, Мишеньке не понравится, – попросил матушку док, выставив лекарства на край комода.

– Не извольте сомневаться, Пётр Петрович, – заверила его матушка. – Сделаем всё, что прикажете.

– Нуте-с, полноте, Лизавета Владимировна, – делано засмущался он. – Мне ли приказывать…

«Ну, ёкарный бабай, сколько можно-то», – скривился я. Подобная манера общения начала вызывать у меня тошноту.

– Слышь, док, – бесцеремонно прервал я их расшаркивания. – А нельзя ли как-то побыстрее? Ну типа магию применить, чтоб я здесь полудохлым бревном не валялся.

– Фи, Мишенька, где твоё воспитание? Нельзя же так грубо… – охнула маменька и всплеснула руками.

– Ничего страшного, Лизавета Владимировна. Это последствия кризиса, скорее всего, вызванные частичным отёком мозга, – успокоил её Пётр Петрович и перевёл внимательный взгляд на меня. – Безусловно, юноша прав, и магию мы тоже подключим. Но всему своё время.

Я заткнулся, соображая, не ляпнул ли чего лишнего. Он же приступил к манипуляциям, которые проделывал накануне: поменял благовония и активировал кристалл-яйцо. Единственно – в сон меня погружать не стал. После чего попросил всех удалиться из комнаты и, пообещав наведаться вечером, вышел сам.

* * *

Оставшись один, я первым делом решил выяснить, что с моими дарами. Пусть щегол-Мишенька экзамены провалил, но я-то не Мишенька. И опыт подсказывал, что способности мне ох как понадобятся. Не зря же мой визави погрустнел при упоминании совета высших родов. А суд чистой крови – даже название страшное и говорило само за себя. Суд – это всегда неприятности. А неприятности лучше встретить во всеоружии.

Со всеоружием была полная жопа.

Это я понял, едва активировал умение визора.

Глава 3

Из арсенала визора конкретно у меня была единственная субспособность – Панорама.

Способность простенькая, но и она сейчас не далась. Ощущение полёта прервалось виртуальным ударом макушкой о потолок, и я увидел комнату с высоты люстры. Вообще-то рассчитывал рассмотреть дом и окрестности, но все попытки подняться выше закончились крахом. Меня словно за ноги кто-то держал, не давая взлететь.

– Да чтоб тебя, – ругнулся я и активировал Сдвиг из набора кинетика.

Склянка, оставленная доктором на комоде, должна была проехаться по столешнице и разбиться о стену. Ну или как минимум упасть с другой стороны. Та дрогнула… и всех эффектов. Метателя и Взлом – способности из той же оперы – я даже трогать не стал, чтобы лишний раз не расстраиваться. Смысла нет, раз уж с первой не получилось.

– Эй! Как там тебя… Аглая! Зайди! – позвал я, испытывая прилив панических настроений.

Дверь приоткрылась, в щель заглянула перепуганная служанка.

– Чего изволите, барин?

Чего изволю? Сиськи пусть, что ли, покажет… Да ладно, шучу я так, на нервной почве. Мне сейчас её сиськи в хрен не впились. Вместо этого надо способности псионика испытать. Для начала… пусть нос, скажем, почешет…

Я вперился в глаза девушки гипнотическим взглядом и мысленно, ясно и чётко повторил приказ: «Почеши. Нос».

Та поморщилась, словно хотела чихнуть, уставилась на меня с лёгким недоумением и повторила:

– Чего звали-то, барин? Говорите уже, а то я пойду. Барыня заругается, если меня без дела увидит…

«Почеши нос», – не оставлял я попытки, хотя уже понимал, что всё без толку. Мысленный приказ не прошёл.

– Барин?

– Почеши нос! – рявкнул я в последней надежде активировать способность вербально.

– Зачем?

– Поди прочь, дура! – не выдержал я её овечьего взгляда.

Аглая обиженно фыркнула и с треском захлопнула дверь. Из коридора донеслись шаги и недовольное ворчание девушки:

– Зайди, поди, почеши… Сами позвали, а толком ничего не сказали… дура я… Вдругорядь и заходить не стану, хоть обзовитесь. Поди прочь… Сам поди.

– Тьфу ты, нечистая, – в сердцах сплюнул я, больше оттого, что заразился местными словоформами, и в задумчивости почесал нос. – Это что получается…

А по всему, получалось хреновое. Похоже, дары у меня обнулились. Нет, старика-Сарумана я по-прежнему считал проявлением посмертного бреда, но факты отрицать было глупо. Склянку не сдвинул, в небеса не взлетел… Я больше не альт? Не интуит?

Получалось, что нет. Понятно, что здесь, в кругу семьи, в собственной спальне мне/Мишеньке мало что могло угрожать. Но раньше ментальный фон был в постоянном движении – я слышал эмоции, чувствовал взгляды. А сейчас ничего, один белый шум.

– Данунах! – воскликнул я, впадая в первую стадию принятия неизбежного.

Мысли вновь начали вращаться вокруг Сарумана. С какого перепугу он вообще мне привиделся? Или старик действительно был воплощением высшей сущности? Вершителем судеб? Да если и так, почему я о нём раньше не знал? И кто дал ему право распоряжаться моими дарами?

Я нашёл виноватого, хоть в его реальности оставались сомнения, и принялся обвинять. В смысле материть, костерить, обкладывать трёхэтажными фразами и призывать ему на голову мыслимые и немыслимые проклятия:

– Ах ты ж, собака сутулая! Верни всё как было, патлатая тварь! Вот только попадись, старый пень! Я тебе бороду вырву, скотина! И на мочалку пущу!

Я орал, брызгал слюной, сжимал слабенькие кулаки, пока не охрип, и в конце концов пришёл к выводу, что горлом ничего не добьюсь. Наступила стадия торга.

– Слышь, старичелло, ты в голову не бери, – сказал я, стараясь говорить дружелюбно, – погорячился я с твоей бородой, но причина-то уважительная. Без даров мне край. Давай так – ты мне их возвращаешь, а я тебе свечку в ближайшей церкви поставлю. Дня через три. Когда ходить смогу… Ну или по-другому как отплачу. Ты только скажи, чего хочешь. Эй Саруман, или как там тебя… ты вообще меня слышишь?

Саруман, даже если и слышал, отвечать не спешил. И, судя по всему, возвращать способности тоже не торопился, чем окончательно вверг меня в пучину депрессии. Всё по учебнику: апатия, грусть, пессимизм. У кого даров нет, тем не понять, каково было мне. Я реально потерял желание жить.

«Действительно, для чего? И самое главное – как? – думал я про себя, тупо уставившись в потолок. – Тридцать лет жизни насмарку… Нет, тридцать – это мне, на обучение и развитие дара ушло без малого двадцать. Тоже ни хрена себе цифра. Эх, да чего уж теперь рассуждать…»

Жалел себя час или больше. Но то ли магия зелёного камня сказалась, то ли природная неуёмность характера – выход придумался сразу и вдруг. Нет, не головой в петлю. Совершенно напротив.

Ситуация, безусловно, печальная, но, если отринуть фэнтезийную составляющую, не такая уж и критическая. Я по-прежнему альт, и дары у меня остались. Просто по каким-то причинам сбросились на первоначальный уровень. Ведь Панорама сработала, пузырёк шевельнулся, и Аглая, хоть напрямую и не подчинилась приказу, но явно захотела чихнуть. Вряд ли это случайное совпадение.

А значит, что? Значит, надо дары развивать, чтобы вернуть всё как было. Да, долго, да, муторно и да, сильно обидно, но деваться-то мне всё одно некуда. И заняться, кстати, тоже особенно нечем.

И я приступил к делу, не теряя времени даром.

* * *

– Ом-м-м…

Я сидел в позе лотоса прямо в постели и мычал мантру. Руки с пальцами, сложенными в мудру концентрации, расслабленно покоились на коленях. Сейчас мне нужно открыть третий, внутренний глаз. Им я смогу рассмотреть истоки даров и понять, насколько всё плохо. И лучше медитативных техник Востока для этого пока ничего не придумали.

А вот… уже и открылся…

Дар, в моём случае дары, сейчас располагались в области малого таза и воспринимались как клубок разноцветных нитей. У меня их было четыре. Самая толстая – ослепительно-белая – непосредственно дар интуита. Потоньше и синяя – псионик. Точно такая же, но красная – кинетик. И самая тонкая – визор. Зелёная.

По сути же нити лучше сравнить с переплетением древесных корней. Потому что развитие способностей сродни выращиванию ростка. Там и составляющие те же: корни, стебли, почки и ветки. Правда, поливать надо не водой, а внутренней энергией. Последняя есть не только у альтов, но у обычных людей её не так много, и пользоваться они ею не умеют.

Каждый росток надо было довести до определённой ступени (их девять всего) и там вырастить почку. Количество таких почек соответствовало числу умений в рамках конкретной способности. По мере развития ростки даров вытягивались вдоль позвоночника, утолщались, давали боковые отростки и визуально становились похожи на деревце. Его так и называли – древо даров.

У кого-то оно напоминало бамбук, у кого-то – дуб с раскидистой кроной. Моё древо походило на декоративную иву. Дары переплетались в единый ствол, образуя этакую косицу.

К девятому уровню почки должны совместиться с проекцией продолговатого мозга. У меня до недавнего момента практически так и было, но в силу последних событий всё откатилось на старт. С таким трудом выпестованное древо обрушилось, умения обнулились, и теперь предстояло всё начинать заново.

Кстати, я практически сразу разобрался, почему визор сработал лучше прочих даров. Зелёный стебель вытянулся выше всех остальных, с уже набухшей почкой на самой вершине. Его-то я и решил восстанавливать первым. Сейчас мне как никогда нужен успех. Хотя бы для того, чтобы поверить в себя.

– Ом-м-м… – добавил я низов в голос, перекинув пальцы в мудру земли.

Стебель налился изумрудным сиянием, шевельнулся и потянулся вверх.

– Ом-м-м-м…

Дар утолщился, ещё немного подрос, почка заметно набухла.

– Ом-м-м-м-м… – снова затянул я, позабыв сделать вдох.

Тут главное – не переусердствовать, особенно с первой почкой. Так, увлечёшься, передозируешь с энергией – и привет. Почка лопнет, а ты в перспективе лишишься ступени развития. А этого бы не хотелось. Но вроде пошло. Через несколько минут дар визора достиг нужных размеров, и почка с характерным сочным щелчком встала в крестцовый изгиб. Собственно, как и должно было быть.

– Получилось! – обрадованно выдохнул я и откинулся на подушки, весь мокрый от пота.

По-хорошему надо проверить, что именно у меня получилось, но сил не осталось, даже чтобы руку поднять. Об активации дара и думать не стоило. Впрочем, я был уверен, что всё хорошо.

Остаток дня провёл в полудрёме. А после вечернего визита Петра Петровича и вовсе заснул мёртвым сном.

* * *

Дни катились приблизительно по одному и тому же сценарию. Завтрак. Визит лекаря. Медитация и работа с дарами. Обед с приёмом лекарств. Медитация, восстановление сил. Ужин. Визит лекаря. Сон.

Каждое утро меня навещала матушка, и я к ней понемногу привык. Мы даже начали разговаривать, но я осторожничал, чтобы лишнего не сболтнуть. Ещё приходили Аглая и Трифон. Она убиралась и доставляла еду. Он, как бы это сказать… выносил отходы моей жизнедеятельности. Гордиться нечем, но до туалета я мог добраться разве только ползком. И уже там, обессиленный, напрудить под себя лужу. Ну или нагадить.

Подобная немощь бесила до зубовного скрежета, но ничего поделать я с этим не мог. Тело не слушалось, хоть тресни, а Пётр Петрович обещал улучшение только к концу недели. Так что приходилось терпеть.

Вдобавок вопросы накапливались, а я лишился единственного собеседника, с которым мог говорить откровенно. Мишенька куда-то запропастился и не казал носа, как я его ни зазывал. Поначалу я взял за правило и пытался до него достучаться четырежды в сутки, но потом на это дело забил. Ну нет и нет, мне занятий хватало. Сам объявится, когда время придёт.

К концу недели я взрастил все три вспомогательных дара до первой ступени. И теперь мог запустить Панораму на чердак, Сдвигом толкнуть пузырёк до середины комода и заставить Аглаю почесать нос силой Убеждения. Пока, правда, вербально. Собственно, я любому мог приказать почесать что угодно, просто не злоупотреблял, чтобы не давать поводов для подозрений.

Лекарь не обманул и на седьмой день поднял меня на ноги. И первое, что я сделал, получив возможность ходить, – посетил туалет. (Одна из тех двух дверей, о назначении которых я в своё время гадал.) Сам себе не могу объяснить, что именно я ожидал там увидеть, но, перешагнув порог, испытал сильнейший когнитивный диссонанс.

* * *

Обстановка, в которой я провёл последнее время, все эти слуги-горничные, витиеватость высказываний, странность одежд, недвусмысленно намекали на XIX век. Хорошо, я не эксперт, пусть будет фильм в антураже XIX века. Сейчас же я попал в санузел обычной гостиницы. Дорогой, фешенебельной, с сильным закосом в барокко, но тем не менее современной. Из моего мира и времени.

Большая ванна на львиных лапах. Белый умывальник с резной тумбой и причудливо изогнутыми ножками. Общий латунный смеситель с крестообразными барашками и цветовыми метками для холодной и горячей воды. На стене стойка душа. Над умывальником зеркало. Полочки в общем стиле. На полочках мыльно-рыльное в красивых подставках. В углу унитаз. Чуть непривычной формы, но в остальном самый обычный. Раковина, стульчак и бачок. Разве что рычаг смыва сбоку, с фарфоровой ручкой на короткой цепочке.