Неупокоенные

RoMan Разуев

Неупокоенные

Не говори с мёртвыми

Ноги скользят по дороге. В кармане у пояса поёт телефон. Голова гудит, чудная, пустая. Раздавили с другом пол-литра самогона. Он — отрубился. А я решил идти. До своей деревни. Рядом же — двадцать километров.

Почему его так развезло? Меня — нет. Старею, что ли?

Бред лезет в голову непрошеным гостем. По сторонам — белые поля. Мертвые. И из этой черноты полезли дурные мысли. Волки. Маньяки. Луна светит неестественно ярко. Почти как днем. Виден каждый камешек, торчащий из-под корки снега.

Тепло. Но это самогон греет изнутри. На градуснике у друга было минус двадцать. Конец ноября, а снега — кот наплакал.

Иду. Смотрю под ноги, на луну, снова под ноги. И вдруг — краем глаза. Белый силуэт. Кто-то стоит на обочине.

Подхожу ближе. Музыку в телефоне убавляю.

Девушка. Длинное белое платье. Босиком. Переминается с ноги на ногу, дышит на ладони. Длинные, до пояса, черные волосы колышутся в такт слабому ветерку.

— Что вы тут делаете? — вырывается само собой.

Я в ступоре. Она же замерзнет насмерть. Здесь, на дороге. Совсем скоро.

Она поворачивается. Ее глаза — две черные дыры, бездонные, вбирают в себя лунный свет и не отдают ничего.

— Помогите мне добраться до дома, — голос жалобный, почти детский.

— Конечно.

Снимаю с себя куртку, накидываю на ее плечи. А ноги? Босые ноги на снегу?

— Только не бойтесь.

Поднимаю ее на руки. Она невесомая. Словно полая внутри. Сухая береста, а не человек.

— Где ваш дом?

Молча указывает пальцем вперед. В сторону моей деревни.

— Хорошо.

Иду быстрее. Осталось десять километров. Девушка не издает ни звука. А я, оставшись без куртки, начинаю коченеть. Пронизывает до костей. С ее-то легкостью можно и бежать... но дорога скользит, предательски уходит из-под ног. Упасть сейчас — последнее дело.

Давящую тишину нужно разорвать. Что угодно.

— Как долго в нашей деревне живешь? Я всех знаю, а тебя... впервые вижу. И как тут оказалась, на дороге-то?

— Уже год.

Снова тишина. Ни слова о том, зачем она здесь, в белом платье, на ночной дороге.

— Теперь ясно, — выдавливаю я. — Я осенью прошлого года тут был. Потом учеба, дела. К бабушке никак не вырвешься. С головой ушел. Даже летом за книжками сидел. А ты учишься? Работаешь?

Смотрю на нее. Лицо бледное, почти фарфоровое. Лет двадцать. Не больше.

— Работаю, — голос тихий, почти шепот. — Фельдшером у вас в деревне. Нравится помогать старикам.

Она улыбается. И в тот же миг по ее щеке, сверкая в лунном свете, скатывается слеза. Хочу стереть, но руки заняты. А она... она будто не чувствует ее вовсе.

— Хорошая работа. Я и сам в меде, на последнем курсе. Завтра — обратно в город.

Деревня уже близко. Видны первые огни.

Ветер усиливается, впивается в спину ледяными иглами. Ясно одно — болезнь неизбежна. Завтра температура, жар. Но я не пропущу учебу. Ни за что.

— Как тебя зовут? — спрашиваю я.

Надо говорить. Нельзя дать ей уснуть. Иначе — конец.

— Аня.

Слово повисает в воздухе и тает. Игра в одни ворота.

— Я Вадик. Приятно познакомиться. Хоть и не при самых...

— Спасибо, — перебивает она. — Я согрелась. Забирай куртку, а то сам замерзнешь.

— За меня не переживай. Во мне самогон... не даст замерзнуть.

Но самогон уже выветрился. Голова прочистилась до ледяной, мучительной ясности. Холод обжигает оголенную шею. Ладно. Главное — Аня.

— Где твой дом?

Она указывает на первый дом на въезде. Большой, темный.

Подходим. Калитка закрыта.

— Ты одна живешь?

— С родителями.

Стучу. Тишина. В окнах — ни единого проблеска света. Подношу ее к лавочке, сметаю рукавом снег. Сажаю. Сам — через забор. Засов со скрипом поддается.

Поднимаю ее вновь и подхожу к крыльцу. Замок на двери дома.

— Ключ где?

— Не знаю.

Что делать? В голове — пустота.

— Ладно. Переночуешь у нас. Утром разберемся.

Несу ее к бабушкиному дому. Вхожу, опускаю на пол. Заглядываю в спальню. Бабушка спит.

Вешаю куртку. Снимаю обувь. Провожаю Аню в свою комнату.

Она садится на кровать. Я сажусь у ее ног. И замираю.

Ноги. Ее босые ноги... они идеально чистые. Сухие. Розовые, будто она только что из теплой ванны, а не брела по снегу. На них нет ни грамма грязи, ни корочки льда, ни признака обморожения.

Смотрю на нее и не понимаю. Ничего не понимаю.

Аня молча ложится. Я накрываю ее одеялом, движения механические, разум отказывается работать.

— Сейчас согреешься.

Сам падаю в кресло. Глаза слипаются. Вижу, как Аня медленно моргает. Ее глаза в полумраке — совсем как у зверя. Блестящие, неотрывные.

Отворачиваюсь, чтобы не смущать. Закрываю глаза. Проваливаюсь в сон.

Просыпаюсь от первого луча в окне. Все кости ноют. Поднимаюсь, тянусь. Смотрю на кровать.

Пусто.

На кухне гремит посуда. Бабушка у печки. Стол ломится от блинов.

— Баб, а где девушка?

— Какая девушка? — она оборачивается, всматривается в меня.

— Вчера... я девушку принес. Дом ее был заперт. Легко одета...

— Я с семи на ногах. Никого не видела.

Значит, ушла. Надеюсь, родители вернулись.

— Ну-ка, расскажи подробнее, что за девушка-то? — бабушка садится за стол. Я сажусь рядом и рассказываю.

Словно током бьет. Она хватается за голову.

— Горе-то какое!

— Что?

— Мертвого домой принес!

— Я не понимаю...

— Эту девушку четыре месяца назад машина на том самом месте сбила. С тех пор она там и стоит. Домой просится. Подвозили ее... у тех людей потом горе случалось. Родители ее сбежали, не смогли здесь оставаться. А старик один... впустил ее к себе. Через неделю его нашли холодного. — Бабушка всхлипывает. — А я ведь еще пожить хотела...

— Да что за бред! — отмахиваюсь.

И зря.

***

Проходит неделя. Я стою в этом же доме. Передо мной — гроб. Внутри — бабушка. Смотрю на нее и понимаю: это я виноват. Это я принес смерть в дом.

После похорон иду по той же дороге. В руке — бутылка. В груди — такая боль, что не передать словами.

И вижу.

Знакомый белый силуэт. Аня. Стоит в лучах лунного света.

— Как ты посмела?! — подбегаю, кричу ей в лицо. — Ты виновата! Из-за тебя моя бабушка мертва!

— Прости, — ее голос пустой, отстраненный. Будто из глубокого колодца.

— Я тебя никогда не прощу! Исчезни, тварь!

Хватаю ее за плечи. Трясу. Костлявое, холодное тело под тонким платьем.

— Отпусти!

Она толкает меня. Легко, почти небрежно. Я лечу и падаю на спину. Поднимаюсь и поворачиваю голову.

Свет фар. Ослепительный, неумолимый.

Удар.

Тишина.

Я стою рядом с Аней. Смотрю на дорогу. Там, в луже крови, лежу я. К телу подбегает испуганный мужчина. Достает телефон.

— Что ты наделала? — говорю я с ужасом, на грани безумия.

Призрак в деревенском доме

Полночь. Я сижу перед экраном ноутбука, и тут на почту приходит письмо.

«Прошу вас о помощи. В моем доме живет призрак. Пожалуйста, избавьтесь от него. Адрес…»

Ни имени. Ни подробностей. Одно лишь холодное сообщение, брошенное в цифровую пустоту. И как я, экстрасенс в третьем поколении, должен что-то понять?

Пальцы сами выстукивают ответ:

«Расскажите подробнее. И еще — я не работаю бесплатно. Бесплатна только консультация».

Ответ приходит мгновенно. Словно кто-то ждал, уставившись в экран.

«Приезжайте. Все расскажу на месте. Призрак уже рядом…»

На этом — обрыв.

Шутники. Должно быть. Какая глупость — ехать в богом забытую дыру из-за чьего-то больного розыгрыша.

Телефон вибрирует в тишине. Загорается уведомление из банка. Зачисление. Сумма заставляет сердце пропустить удар. Она больше моей стандартной ставки. Внизу, мелким шрифтом:

«Скорее приезжайте!»

И вот я уже тянусь за курткой. Деньги — вот что цепляет по-настоящему.

Тридцать минут по навигатору. Дорога кажется вечностью. Глаза слезятся от встречных фар и дико хочется спать.

Приезжаю.

Дом. Одинокий, темный. Но в одном окне — щель света, тусклая, как предсмертный вздох.

Открываю калитку. Скрип железа режет тишину. Подхожу к двери. Стучу.

— Открыто, — доносится изнутри женский голос. Сдавленный, до боли знакомый страх в его тоне.

Я вхожу.

Девушка. Лет двадцати пяти. Сидит за кухонным столом и вся дрожит, будто в лихорадке. В ее белых пальцах — нож. Лезвие ловит отсвет лампы.

— Вы целы? — мой голос звучит тихо. Делаю осторожный шаг.

Осматриваюсь. Никого. Только наша двойная тень, пляшущая на стенах. Подхожу ближе. Заглядываю в комнату — зияющую провалом кромешной тьмы. Оттуда веет холодом. И становится жутко.

Настоящий призрак? Если да — пора уносить ноги. Я с таким не работаю.

Я — мошенник. Не экстрасенс. Я прихожу, стучу в бубен, разбрасываю соль и ухожу с деньгами. Номера клиентов блокирую. Чтобы не кричали, что я жулик. Я и сам это знаю.

Но есть исключения. Если клиент — красивая девушка… Грех не закрутить роман. Месяц, два. Пока не надоест. Пока не найдется кто-то повеселее.

В общем, я не только мошенник, но и бабник. Да, грешу. Но другой жизни не знал.

Отец этим занимался. Водил меня с собой. Так я и научился — обманывать чужие страхи.

А в шестнадцать он исчез. Оставил меня с матерью, прикованной к инвалидному креслу. Нужно было на что-то жить. Я и пошел по его стопам. Брал копейки — подростку больше не дадут. Работал на окраинах, чтобы не встретить старых клиентов.

Я не верю в призраков. Людям просто мерещится. А нам, фальшивым экзорцистам, это только на руку. Хороший заработок.

Мама, когда узнала, кричала. Потом смирилась. Мы ведь не выжили бы без этих денег. Но она заставила меня поклясться. Заработаю на учебу — и завяжу. Выучусь. Стану законопослушным.

Я не сдержал слово. До сих пор вру, стоя у ее могилы.

Плохой сын. Но за годы этой легкой работы понимаешь — это не работа. Это мечта.

Так я думал. Пока не переступил порог этого проклятого дома.

— Расскажите, что случилось? — сажусь напротив, не сводя глаз с ножа.

— Я купила этот дом неделю назад, — она говорит, не поднимая головы. — Шум по ночам. Думала, мыши. Наставила ловушек. Ни одна не сработала. А сегодня… сегодня я сидела за компьютером и услышала голос. Женский. Он назвал меня по имени. Я вышла — никого. Вернулась… и тут началось.

Она поднимает глаза. Смотрит в черноту комнаты.

— Дверцы шкафов захлопали. Мебель поползла по полу. Словно ураган ворвался в дом.

— Призрак сейчас там? — перебиваю я.

— Не знаю. Я выбежала, схватила нож. Свет заморгал. Потом все стихло. И тогда… тогда я увидела их. Глаза. Во тьме. Смотрели на меня. Секунды две. И пропали.

Ее рассказ обжигает. По моей спине бегут мурашки.

— Я помогу, — говорю я, и голос предательски дрожит.

Достаю из сумки бубен. Начинаю ходить по дому, отбивая нервный ритм. Подхожу к порогу комнаты. Страх сжимает горло. Включаю свет — ничего. Щелкаю выключателем снова и снова. Темнота. Лишь тусклый свет монитора выхватывает из мрака очертания мебели.

Бью в бубен. Сыплю соль. В конце — окропляю все «святой» водой. Из-под крана.

Возвращаюсь к хозяйке.

— Я прогнал его.

— Правда? — она поднимает на меня свои карие глаза. В них — надежда, смешанная с ужасом.

Я улыбаюсь своей самой обаятельной улыбкой. Подхожу. Беру ее за руки. Холодные, дрожащие пальцы.

— Не бойтесь. Вы в безопасности. Если хотите, могу остаться до утра. Оберегать ваш сон.

— Тогда прошу, останьтесь.

Внутри все ликует. Эта ночь сулит быть яркой. Я уже предвкушаю. Еще один роман обеспечен.

Девушка, так и не назвавшаяся, отходит к шкафу.

— Можете оказать мне небольшую услугу?

— С радостью.

— Выкрутите лампочку в комнате. Я принесу новую. Без света там... жутко.

Беру стул. Иду в комнату. Встаю на него. Пальцы нащупывают лампочку. Выкручиваю.

Она возвращается. Вручает мне новую. Вкручиваю. Свет вспыхивает, режет глаза ослепительной болью. Я зажмуриваюсь, поворачиваюсь к ней.

— Ну вот и...

Снизу на меня смотрит обезображенное лицо. Кожа сползла, обнажая почерневшую кость.

— Спасибо, — звучит хриплый, проржавленный голос.

Сердце останавливается. Я отшатываюсь, падаю со стула на диван, прижимаюсь спиной к стене.

— Что ты с ней сделала?! — кричу я.

— С кем?

Внезапно — лицо снова нормальное. Та самая девушка. Смотрит на меня с наивным недоумением.

— Ты... — я тычу в нее дрожащим пальцем.

— Даже не понял, с кем разговаривал. Посмешище! — ее смех — звук бьющегося стекла. И снова — мерзкая маска смерти на ее лице.

— Изыди! — нервно кричу я.

Она делает шаг. Потом еще один. Пахнет тлением и старой пылью.

— Я тебя убью, — ее шепот обжигает ухо. Она запрокидывает голову. Будь она живой, свернула бы себе шею.

Я смотрю, загипнотизированный.

Она поворачивается ко мне спиной. Смотрит на меня глазами, налитыми черной кровью.

Противный, булькающий смех пробирает до костей.

Адреналин. Я отталкиваюсь от стены, делаю рывок к двери. Надо бежать. СЕЙЧАС ЖЕ.

Не успеваю. Ее рука, холодная и сильная, как стальной прут, хватает меня за воротник. Она швыряет меня через всю комнату. Я лечу. Бьюсь о край компьютерного стола. Сбиваю своим телом монитор. Падаю на стул, он ломается подо мной, и я скатываюсь на пол.

— Ты не уйдешь отсюда живым.

Поднимаюсь, цепляясь за стол. И вижу ее. Она сидит на столе. Ее лицо — в сантиметрах от моего.

Я дергаюсь назад. Бьюсь затылком о стену. Она сползает вниз, садится на меня верхом. Ее пальцы сжимают мое горло. Дышу с хрипом.

— Станешь моим мужем? — ее язык, длинный и шершавый, как у кошки, облизывает мою щеку. Холодная слюна.

Вот же извращенка.

— Отпусти, — шепчу я.

— А твой папаша был куда сильнее. Но и он — всего лишь мошенник. Вам, трусам, никогда не справиться со мной...

— Где мой отец?! — я хватаюсь за ее запястья. Ледяная плоть. Не разжать.

— Я тебе покажу.

Она отпускает мою шею. Резко встает. Хватает меня за волосы и тащит по полу. На кухню.

Открывает подполье. Толкает меня к черной дыре.

Я заглядываю внутрь. И вижу скелет.

— Тварь! — я вырываюсь. Клочок волос остается в ее пальцах.

Бросаюсь к столу. Хватаю нож. Разворачиваюсь для удара.

И замираю.

Передо мной — отец. Улыбается. Разводит руки для объятий.

— Сынок. Как там наша мама? — обнимает он меня.

— Она умерла два года назад.

— Прости, что оставил вас, — говорит он, и его лицо искажается ужасной усмешкой. — Скоро я отправлю тебя к ней!

Громкий смех раскалывает череп. Я пытаюсь оттолкнуть его, но его хватка мертва.

Это снова она. Одурачила.

Рука нащупывает край стола. Пальцы впиваются в рассыпанную соль. Горсть. Я швыряю ее в ногу отца.

Он с воем отшатывается. И снова — девушка. Она корчится, держится за ногу. Оттуда валит едкий черный дым.

Рефлексы, которых у меня никогда не было, берут верх. Окунаю лезвие ножа в соль. Подбегаю. Втыкаю.

Сталь входит в ее грудь с глухим чавкающим звуком.

Крик. Не ее. Тысячи голосов. Детей, стариков, мужчин.

— Выродок... — ее голос шипит, как вода на раскаленных углях.

Грудь призрака дымится, пожираемая изнутри невидимым огнем. Пламя вспыхивает — ослепительная, чистая вспышка — и поглощает его за мгновение. Нож с грохотом падает на пол. Тишина.

Спускаюсь в подполье. Аккуратно, почти благоговейно, поднимаю скелет. Несу его к машине, чувствуя тяжесть костей.

Открываю багажник.

— Вы что, уже закончили?

Резко оборачиваюсь. Из сумрака возникает девушка. Лицо в тени.

— Кто вы? — спрашиваю я.

— Хозяйка дома. Это я вам писала. А потом... потом увидела её и побежала к соседке. — Она делает шаг, и свет луны выхватывает испуг в ее глазах. — А зачем вы... запихиваете моего анатомического скелета в багажник? Воруете?

— Это... мой отец, — тихо говорю я.

Провожу пальцами по ребрам скелета. Пластик. Холодный, бездушный пластик.

— Вот же... Обманула, — шепчу я, и горькая усмешка подступает к горлу. — Простите. Призрак оказался сильнее, чем я думал. Он играл с моим разумом до конца.

Поднимаю муляж. Мы молча идем обратно к дому. Входим внутрь. Воздух все еще пахнет озоном и страхом. Кладу скелет на стул. Он сидит там, как пародия на жизнь.

Девушка осторожно осматривается. Видно, как вздрагивает от каждого скрипа половиц.

— Не бойтесь, — говорю я, и на этот раз в моем голосе нет фальши. — Теперь тут безопасно.

— Спасибо вам, — она выдыхает. — Я тут всего неделю, а уже была на грани. Повезло, что нашла ваш сайт. И еще... Можете остаться до утра? Я доплачу.

— Не надо денег.

— Я Маша, — она протягивает руку.

— Леша, — мои пальцы касаются ее ладони. В них теплится живое человеческое тепло.

Месяц спустя.

Стою у двух могил. Рядом с матерью теперь лежит отец. Нашли его неделю назад. Вернее, то, что от него осталось. Старая история — обманул не тех людей.

Камни холодные под пальцами.

— Я сдержал слово, — говорю тихо, глядя на мамину фотографию. — Бросил все это. Устроился на работу. И встретил девушку. Машу. Она... добрая. Скоро придем вместе. Хочу, чтобы ты ее увидела.

Поворачиваюсь и ухожу. Не оглядываюсь. Впервые за долгие годы впереди — не обман, а жизнь.

Лесоруб

— Жуткая деревня, — вырвалось у меня само собой.

Слова повисли в воздухе, липкие и неуместные. За лобовым стеклом, призрачные скелеты изб тонули в буйстве крапивы и лопухов. Казалось, сама земля не приняла их, выталкивая на поверхность.

— Не то слово, — Костин голос прозвучал тихо, будто он боялся потревожить молчание, что окутало это место.

Я сглотнул комок в горле.

— Может, ну его? Поедем домой.

Солнце пекло крышу машины, но внутри меня будто подтаял лёд. Холодок заструился по позвоночнику. Я чувствовал на себе тяжёлый, неподвижный взгляд сотни невидимых глаз. Здесь что-то было. Что-то, что наблюдало.

— Какой домой?! — Костя фыркнул, но в его глазах мелькнуло то же напряжение. — Контент нам нужен. Сам видел, как нас закидали упоминаниями об этом месте. Умоляли снять! Нельзя зрителей подводить.

Он был прав. Комментарии плодились, как грибы после дождя. Легенда о призраке с топором, бродящем по деревне, будоражила умы. Я покопался в архивах. И нашёл.

Дело было в 1989-м. Не просто убийство — бойня. Резня.

Выжившие, а их были единицы, всё и рассказали. Генка-лесоруб. Ушёл в чащу одним, вернулся... другим. Будто изнутри его кто-то выел, оставив одну чёрную сердцевину. Зверем стал. Рычал на всех, кто попадался на пути.

А потом наступила ночь. Первой он зарубил жену. Потом пошёл по избам. Не стучал. Двери не держали — он выламывал засовы одним ударом плеча. Входил. Наступала тишина, взрыв крика, и он выходил, весь в том, что когда-то было жизнью. Обходил всю деревню, каждый дом. Пока горстка ребятишек не смогла добежать до ближайшего городка, до милиции.

Те примчались на рассвете. Застали его посреди села, у почерневшего столба. Он стоял, не двигаясь, и облизывал лезвие топора. Медленно, с наслаждением, будто сладкий мёд. Увидел милиционеров — кинулся. Но против пистолета не попрёшь. Застрелили его. Вот только тела не нашли. Будто сквозь землю провалился. Или его забрало то, что вселилось в него.

История на этом кончилась. А мы с Костей решили приехать. Но сейчас, в этой стальной капсуле, легенда пахла не экшеном для хайпа, а холодным потом и смертью. А что, если Генка не умер? Что если он всё ещё здесь? Холодная игла прошла по моим рёбрам.

Я взял камеру и вышел. Воздух был густым и сладковато-прелым. Костя, покряхтывая, повозился с запасной батареей и последовал за мной.

— Ладно, — он окинул взглядом улицу-призрак. — Сначала крупным планом заснимем самые убитые дома, потом внутри. Может, пятна крови остались. Я направо, ты налево.

Он ушёл, его шаги быстро растворились в гнетущей тишине. Я послушно отснял фасады, облупленные, слепые. Подошёл к первому дому. Калитки не было — лишь груда трухлявой щепы.

Дверь висела на одной петле. И на её выцветшей древесине, как шрамы, зияли удары топора.

Я щёлкнул фонариком и переступил порог. Пыль заклубилась, заставив меня закашляться. Внутри был хаос — мебель перевёрнута, вещи разбросаны. В спальне... я застыл. Повсюду, на стенах, на полу, на кровати — чёрные, бархатистые пятна. Пыль пыталась их скрыть, но они проступали сквозь неё, жирные и вечные. Это была не просто грязь. Это была сама смерть, въевшаяся в дерево.

Я отступил. Давила не пыль — давила сама атмосфера этого места. В следующие избы я не пошёл. Не было нужды. Я знал, что найду там то же самое.

У машины я прождал друга минут десять. Костя вернулся. Лицо его было серым.

— Тоже видел? — спросил он, не глядя на меня. — Эти пятна?

— Видел, — я сглотнул. — Даже представлять не хочу, что тут творилось.

— Почему он это сделал? — Костя уставился в сторону деревни.

— Кто его знает. Может, с головой проблемы были. А может, нечисть какая в него вселилась.

— Нечисть — для сказок, — Костя мотнул головой, но в его глазах читалась неуверенность. — А вот сдвиг по фазе — дело житейское. С виду тихий, а внутри... чёрное что-то зреет. Проснулось оно в нём. Понюхал крови, зверь внутри ожил... и понеслось. Ладно, — он резко выдохнул. — Пошли на погост. Говорят, всех тут и похоронили.

Тракторами вырыли братскую могилу — длинную, бесформенную яму — и закопали. Сколотили кресты, пригвоздили фотографии и на этом всё.

Мы подошли к кладбищу, и меня охватило чувство, будто мы нарушаем тишину могил. Оно было не заброшенным, оно было... проглоченным. Земля затягивала его, как болото. Больше половины крестов вросли в почву по самую перекладину, остальные стояли, покосившись, готовые рассыпаться в труху от порыва ветра. От фотографий не осталось и следа — солнце и ливни десятилетиями стирали лица в небытие.

Я включил камеру. Тяжелая, холодная, она стала моим щитом. Двадцать минут я водил объективом по этому месту забвения, а Костя за моей спиной бубнил для будущего закадрового текста — о спешке, о равнодушии, о том, как быстро хоронят чужие трагедии.

— Пойдем, — сказал я. — Надо по светлоте до города добраться.

— А может, останемся? Переночуем. Снимем ночью. Чтобы зрители потом обделались от восторга.

— Нет уж, — я резко обернулся к нему. — Я тут не останусь. У меня уже от этого места поджилки трясутся. Да и вдруг этот урод жив? Сидит в какой-нибудь конуре и точит свой топор, ждет, когда стемнеет.

— Бредишь. Ему тогда сорок было. Даже если выжил чудом — дряхлый старик. Топор не поднимет, — фыркнул Костя, но усмешка вышла кривой.

Мы вернулись к машине. Я бросил последний взгляд на дом, что стоял чуть в стороне, крепкий, будто время его не тронуло. И застыл.

В окне, на фоне пустоты, стоял он. На его плече лежало длинное, тяжелое лезвие топора.

— Ты... ты его видишь? — прошептал я, тыча пальцем в стекло.

Я боялся моргнуть. Моргнул — и его не стало.

— Кого увидел? — Костя подошел ближе, всматриваясь в пустую раму.

— Я его видел! В том окне! — мой палец все еще дрожал, указывая на точку в темноте.

— Не гони волну! Слишком глубоко влез в историю, вот мозги и пляшут, — он хлопнул меня по плечу.

— Я не шучу, — прошептал я, не отрывая взгляда. — Ты в тот дом не заходил?

— Нет. Он слишком целый. Зрителям нужна разруха. Но если хочешь... Может, это его дом? Генкин. Мы же так и не выяснили. Схожу, проверю.

— Может, не надо? — голос мой дрогнул.

Но Костя уже не слушал. Он взял камеру и твердым шагом направился к избе.

— Я с тобой! — крикнул я и бросился вдогонку, предательски радуясь, что не останусь один.

Мы подошли вплотную. Трава у крыльца была сильно примятой, будто тут регулярно ходили.

— Костя, смотри... Тут кто-то живет.

— Какое-нибудь животное... Лежбище устроило, — его голос потерял прежнюю уверенность.

В этот миг позади нас раздался оглушительный, яростный лай. Я подпрыгнул на месте, впиваясь пальцами в Костино плечо. Трус. Я всегда был трусом.

Костя вздрогнул, увидел бродячую собаку, выскочившую из-за угла, и перешел в наступление.

— А ну пошла вон!

Он нагнулся, сделал вид, что поднимает камень, и пес, поджав хвост, умчался обратно в заросли.

— И откуда она тут? — мое сердце все еще колотилось где-то в горле.

— Из другой деревни, наверное. Или выбросили... Люди ведь сволочи, — он бросил взгляд на примятую траву. — Ладно, теперь понятно. Идем внутрь.

— Я не пойду. С меня хватит, — сказал я.