Глухие боги

– Вы не спали, – констатировал он.

– Нет.

– Нашли что-нибудь?

Марен помолчала. Потом указала на один из графиков.

– Смотрите. Температурный профиль на глубине две тысячи метров. Видите пики?

Ибрагим присмотрелся.

– Вижу. И?

– Они повторяются. Каждые четырнадцать минут двадцать три секунды. С точностью до сотой.

Пауза.

– Это может быть артефакт, – сказал Ибрагим. – Периодический сбой датчиков.

– Может. – Марен переключила экран. – Теперь смотрите на магнитометрию. Те же пики. Тот же интервал.

– Совпадение?

– А сейсмика? – Она открыла ещё один файл. – Тот же интервал. Четырнадцать минут двадцать три секунды.

Ибрагим молчал. Его лицо – смуглое, изборождённое морщинами – стало серым.

– Вы хотите сказать…

– Я хочу сказать, что это не случайность. Три независимых системы измерения. Один и тот же паттерн.

– Но это означает…

– Это означает, что они что-то делают. Под водой. Прямо сейчас.

Ибрагим сел на соседний стул. Его руки дрожали.

– Что?

Марен покачала головой.

– Не знаю. Пока не знаю.

Она отвернулась к мониторам. Данные продолжали поступать – бесконечный поток цифр, из которого нужно было извлечь смысл.

Она найдёт. Она должна найти.

Впервые в жизни её работа была по-настоящему важна. Не для карьеры, не для науки – для всего.

Три дня спустя: брифинг для командования.

Зал был полон – генералы, политики, учёные. Все хотели знать, что происходит. Марен стояла перед экраном и пыталась объяснить то, что сама понимала едва-едва.

– Мы зафиксировали изменения в химическом составе воды, – говорила она. – Незначительные, но устойчивые. Повышенная концентрация определённых органических соединений.

– Каких соединений? – перебил кто-то из военных.

– Мы ещё не идентифицировали их полностью. Но они… – она замялась, подбирая слова. – Они напоминают биомаркеры. Признаки жизнедеятельности.

Шум в зале. Голоса, перебивающие друг друга.

– Вы говорите, что эти существа живые? – спросила женщина в форме ООН.

– Я говорю, что они производят химические изменения в среде. Это может указывать на метаболизм.

– Или на технологию.

– Или на то, и на другое. Или на что-то, чему у нас нет названия.

Генерал в первом ряду – седой, с тяжёлым взглядом – поднял руку.

– Доктор Холт. Скажите прямо: они представляют угрозу?

Марен посмотрела на него. Рей Касадо – она узнала его по новостям. Командир группы, которая встречала существ. Человек, который должен был защитить человечество от неизвестности.

– Генерал, – сказала она медленно, – они прошли сквозь нас, как сквозь воздух. Они не атаковали. Но и не контактировали. Для них нас… – она запнулась на мгновение, – для них нас, возможно, просто нет.

– То есть мы для них – что? Муравьи?

Марен покачала головой.

– Муравьёв можно увидеть. Заметить. Раздавить, если захочется. Мы… – она подбирала слова. – Мы для них как тепловой шум. Фоновая радиация. Не угроза, не союзник. Просто – ничто.

Тишина.

– И что они делают? – спросил Касадо. – Там, под водой?

– Они… – Марен замолчала.

Она знала ответ. Чувствовала его каждый раз, когда смотрела на данные. Но как сказать это вслух?

– Они разговаривают, – сказала она наконец. – С планетой. С чем-то, что было здесь до нас.

Шум поднялся снова – громче, тревожнее.

– Это спекуляция, – сказал кто-то.

– Это интерпретация данных. Возможно, неверная. Но единственная, которая у меня есть.

Касадо смотрел на неё – долго, пристально. Потом кивнул.

– Продолжайте исследования, доктор Холт. Докладывайте обо всём.

– Да, генерал.

После брифинга она снова пошла к берегу.

Оцепление пропустило её – теперь у неё был допуск. «Ключевой научный персонал». Красивые слова, которые ничего не значили.

Она села на тот же камень, что и три дня назад. Смотрела на воду.

Океан выглядел обычно. Но она знала: где-то там, в глубине, что-то происходило. Что-то огромное. Что-то, чего человечество не могло понять – пока.

И она хотела понять. Больше всего на свете.

Это было странное желание. Раньше она хотела понять ради знания – абстрактного, чистого. Теперь… теперь было что-то ещё.

Притяжение. Зов.

Она помнила момент на берегу, когда существа уходили в воду. Как ей хотелось пойти за ними. Нырнуть. Исчезнуть в том, что они несли с собой.

Это был не разум. Это было что-то глубже – инстинкт, может быть. Или отголосок чего-то, что Архитекторы оставили после себя.

Марен достала телефон. Набрала номер.

– Алло? – голос Киры, сонный. В Европе сейчас была ночь.

– Это я.

Пауза.

– Мама. Ты в порядке?

Марен закрыла глаза.

– Да. Я… хотела услышать твой голос.

– Мы видели новости. – Голос Киры изменился – тревога, прорывающаяся сквозь сон. – Эти существа… они правда такие, как показывают?

Такие. Какие – такие? Марен не знала, что ответить.

– Они… другие, – сказала она наконец. – Очень другие.

– Папа говорит, ты останешься там надолго.

– Да. Наверное.

Молчание. Марен слышала дыхание дочери – быстрое, неровное.

– Мама.

– Да?

– Ты… ты ведь вернёшься?

Простой вопрос. Марен открыла глаза, посмотрела на океан.

– Конечно, – сказала она.

И не знала, правда ли это.

Ночью ей снился океан.

Не тот океан, который она изучала двадцать лет. Другой – глубже, темнее, старше. Океан, в котором что-то двигалось: не рыбы, не течения. Нити. Сети. Структуры, пронизывающие воду, как нервы пронизывают тело.

И голос – если это можно было назвать голосом. Не слова. Состояния. Образы.

Древность. Терпение. Ожидание.

Она проснулась в холодном поту. Сердце колотилось.

Марен села на койке, посмотрела на свои руки. Обычные руки. Человеческие.

Но что-то изменилось. Она чувствовала это – на грани восприятия. Как будто мир стал громче. Как будто она начала слышать частоты, которых раньше не замечала.

Это пугало её.

И это было единственное, чего она хотела.

Утром она вернулась к работе. Данные, графики, модели. Попытки понять непостижимое.

Но теперь – с новым ощущением. Она не просто анализировала. Она… слушала.

И океан – медленно, едва заметно – начинал отвечать.

Прошла неделя.

Архитекторы не появлялись на поверхности. Они были там, в глубине – датчики фиксировали их присутствие, но не могли определить местоположение. Как будто они были везде и нигде.

Мир снаружи сходил с ума. Марен видела это урывками – новости на экране, разговоры коллег. Религиозные движения, протесты, самоубийства. Экономика в коллапсе. Правительства в хаосе.

Она не обращала внимания. У неё была работа.

И было что-то ещё.

Каждый вечер она приходила на берег. Садилась на свой камень. Смотрела на воду.

И чувствовала – всё отчётливее – присутствие. Не враждебное. Не дружественное. Просто – огромное. Древнее. Ждущее.

Однажды ночью она проснулась и обнаружила, что стоит по колено в воде.

Она не помнила, как дошла до берега. Не помнила, как прошла оцепление. Просто – стояла там, в темноте, и волны накатывали на её ноги.

И ей не хотелось уходить.

Ей хотелось войти глубже.

Она отступила. Заставила себя – усилием воли, которое далось труднее, чем что-либо в её жизни.

Вернулась в палатку. Села на койку. Смотрела на свои мокрые ноги.

Что со мной происходит? – думала она. – Что они делают со мной?

Но где-то внутри – там, где раньше было пусто и холодно – что-то отвечало.

Не делают. Зовут.

И она хотела ответить.

На следующий день Марен попросила перевести её на другую станцию. Подальше от воды.

– Почему? – спросил координатор. – Ваша работа здесь критически важна.

Она не знала, как объяснить. Что сказать – я боюсь утонуть? Я боюсь хотеть утонуть?

– Личные причины, – сказала она.

Её не перевели. Она была слишком ценна.

И каждый вечер она возвращалась на берег. Смотрела на воду. Чувствовала зов.

И каждый вечер – отступала.

Пока.

Глава

4:

Тишина

Они ушли в воду, и мир замолчал.

Не буквально – вокруг Рея гремели голоса, звенели телефоны, надрывались генераторы. Но в центре этого шума была пустота. Дыра в форме ответа, которого никто не получил.

Он стоял на берегу – там, где час назад существа вошли в океан – и смотрел на воду. Обычная вода. Волны, пена, отблески заходящего солнца. Ничего особенного.

Ничего, указывающего на то, что мир только что изменился навсегда.

– Генерал Касадо.

Он обернулся. Адъютант – молодой, бледный, с глазами, в которых ещё стоял ужас.

– Экстренное совещание. Командный шатёр.

Рей кивнул и пошёл за ним, не оглядываясь на океан.

Командный шатёр превратился в котёл.

Голоса – на десятке языков, сливающиеся в неразборчивый рёв. Лица – красные от гнева, серые от страха, белые от шока. Люди, которые привыкли контролировать мир, обнаружили, что мир их не замечает.

Рей занял своё место. Рядом – полковник Ванг, бригадный генерал Мориц, коммандер Сато. Напротив – политики: представитель Белого дома, посол Китая, какой-то чиновник из ООН, чьё имя Рей забыл в тот же момент, как услышал.

– Порядок! – крикнул председатель, американский генерал с тремя звёздами. – Порядок, чёрт возьми!

Шум стих – не сразу, неохотно.

– Итак, – председатель посмотрел на собравшихся. – Что мы имеем?

Молчание. Никто не хотел говорить первым.

Рей поднял руку.

– Генерал Касадо?

– Мы имеем контакт, – сказал он. Голос звучал ровно – годы практики. – Вернее, отсутствие контакта. Семнадцать существ неизвестного происхождения высадились, прошли через нас и скрылись в океане. Они не атаковали. Не общались. Не реагировали ни на какие стимулы.

– Один из наших людей ранен, – перебил кто-то из задних рядов.

– Он сам дотронулся до существа. Травма… – Рей помедлил. – Травма непонятной природы. Физически рука цела. Но он всё ещё не может ею пользоваться.

Шёпот прокатился по залу.

– Что это значит? – спросил представитель Белого дома. Молодой, в дорогом костюме, с лицом человека, который привык получать ответы. – Они враждебны или нет?

– Мы не знаем.

– Как вы можете не знать? Вы были там!

– Именно поэтому, – сказал Рей. – Я был там. Я видел. И я не знаю.

Он помнил: существо, проходящее мимо него. Ощущение – или его отсутствие. Как будто он стоял рядом с водопадом, но не чувствовал ни капли воды. Присутствие чего-то огромного, которое его не касалось.

Которое не знало, что он существует.

– Нам нужен план действий, – сказал посол Китая. Пожилой мужчина, спокойный, с глазами, видевшими многое. – Мир смотрит. Два миллиарда зрителей видели прямую трансляцию. Они хотят знать, что происходит.

– Мы все хотим знать, – буркнул Мориц.

– Предложения? – председатель обвёл взглядом зал.

Тишина. Потом – голоса, перебивающие друг друга.

– Атаковать!

– Чем? Ядерным оружием по океану?

– Установить блокаду!

– Блокаду чего? Воды?

– Продолжать попытки контакта!

– Они нас не видят! Как контактировать с тем, что тебя не видит?

Рей слушал и чувствовал, как что-то тяжёлое оседает в груди. Бессилие. Он знал его вкус – кислый, металлический. Вкус поражений, которые нельзя было предотвратить.

– Атаковать нельзя, – сказал он, когда шум стих. – У нас нет оружия, способного достать цели на глубине. И даже если бы было – мы не знаем, повредит ли оно им. Судя по тому, что мы видели…

Он вспомнил: человек с «обожжённой» рукой. Крик. Пустота в глазах.

– Судя по тому, что мы видели, физический контакт с ними опасен для нас. Не для них.

– То есть мы беспомощны? – голос из задних рядов, полный горечи.

– Мы не знаем достаточно, – поправил Рей. – Это разные вещи.

– Это одно и то же, когда речь идёт о защите!

Рей не стал спорить. Человек был прав.

Совещание продолжалось три часа. Три часа криков, споров, взаимных обвинений. В конце – никакого решения. Только приказ: наблюдать, собирать данные, ждать.

Ждать чего?

Рей вышел из шатра в темноту. Остров Пасхи ночью – странное место. Древние статуи на холмах, смотрящие в океан. Как будто они знали. Как будто ждали.

Он достал телефон. Сигнал был слабым, но сообщения загрузились.

От Алекса: «Папа, ты в порядке? Видел трансляцию. Что это было?»

От сестры: «Рей, позвони, когда сможешь. Мы волнуемся».

От кого-то из штаба в Женеве: «Срочно требуется доклад. Совет Безопасности собирается завтра».

Рей убрал телефон, не отвечая.

Он пошёл к берегу – туда, где несколько часов назад стоял, глядя на существ. Оцепление было усилено, но его пропустили. Генеральские звёзды всё ещё что-то значили.

Вода была чёрной в темноте. Луна – настоящая луна – отражалась на поверхности. Объект в небе не был виден – его закрывали облака.

Рей сел на камень. Тот же камень, где он видел учёную – Холт, кажется. Она стояла по колено в воде, когда её оттащили. Что она там делала?

Он не знал. Не понимал. Как не понимал ничего из того, что произошло сегодня.

Всю жизнь он готовился к войне.

Не любил её – война была работой, необходимостью, иногда злом. Но он её понимал. Знал правила. Знал, как победить, как проиграть, как выжить.

Это – было не войной.

Война предполагает врага. Кого-то, кто хочет тебя уничтожить, или победить, или подчинить. Кого-то, с кем можно сражаться.

Но как сражаться с тем, кто тебя не замечает?

Рей вспомнил: президент Соединённых Штатов, стоящая на пути существа. «Добро пожаловать на Землю». Голос дрожит, но держится. Мужественная женщина. Лидер.

Существо прошло сквозь неё, как сквозь дым.

Не оттолкнуло. Не обошло. Просто – прошло. Как будто её не было.

Рей видел её лицо в тот момент. Не боль – что-то хуже. Осознание. Понимание того, что для этого существа она – ничто. Не враг, не союзник, не препятствие. Просто – ничто.

Он знал это чувство. Испытал его сам, когда существо прошло мимо него.

Как будто он – не реален. Как будто вся его жизнь – войны, победы, потери – ничего не значит. Шум. Помехи. Статика на краю чего-то огромного.

В детстве Рей мечтал о звёздах.

Маленький мальчик в бедном районе Мехико, смотрящий в ночное небо. Он читал книги о космосе – старые, потрёпанные, из библиотеки. Мечтал о контакте. О том дне, когда они прилетят.

Они – всегда «они». Далёкие, мудрые, готовые поделиться знаниями. Или враждебные, жестокие, но всё равно – замечающие. Видящие. Признающие существование человечества.

Никто – ни один фантаст, ни один мечтатель – не представлял этого. Безразличия. Полного, абсолютного, уничтожающего не тело, а саму идею значимости.

Мы всю жизнь ждали контакта, – думал Рей. – Представляли диалог, войну, дружбу. Мы были готовы к тому, что нас уничтожат. К тому, что нас спасут. К тому, что нас поработят или освободят.

Мы не были готовы к тому, что нас не заметят.

Он просидел на берегу до рассвета.

Не спал – не мог. Мысли крутились по кругу, как стервятники над падалью. Снова и снова: существа, проходящие мимо. Вода, смыкающаяся над ними. Тишина.

Когда небо посветлело, он встал. Ноги затекли, спина болела. Пятьдесят восемь лет – не тот возраст, чтобы сидеть на камнях всю ночь.

Он пошёл в лагерь. Нужно было есть, докладывать, принимать решения. Делать то, что делал всегда.

Но что-то изменилось. Он чувствовал это – как изменение давления перед грозой. Мир был тем же, но он – другим.

Временный штаб разместили в здании местной администрации – одноэтажное строение, белые стены, красная крыша. Внутри – хаос: провода, экраны, люди в форме и без.

Рей нашёл свой угол – стол, стул, ноутбук. Минимум, необходимый для работы.

Первым делом – доклад в Женеву. Сухие факты: время прибытия, характеристики существ (насколько удалось зафиксировать), отсутствие контакта, уход в океан. Рекомендации: продолжать наблюдение, усилить мониторинг акватории, не предпринимать агрессивных действий.

Последний пункт вызовет споры. Рей знал это. Но что ещё он мог сказать? Атакуйте воду? Стреляйте в океан?

Он отправил доклад и откинулся на стуле.

За окном – рассвет над островом. Моаи на холме, освещённые первыми лучами. Древние стражи, смотрящие в сторону, откуда пришло то, чего они не могли представить.

Как и мы, – подумал Рей. – Как и мы.

Полдень. Новое совещание.

Те же лица, тот же шатёр, та же беспомощность. Только теперь – с добавлением паники.

– Биржи рухнули, – докладывал кто-то из экономистов. – Все основные индексы потеряли от тридцати до пятидесяти процентов за сутки. Торги приостановлены на неопределённый срок.

– Религиозные волнения, – другой голос. – Массовые собрания в Риме, Мекке, Иерусалиме. Есть жертвы.

– Самоубийства, – третий. – Рост на четыреста процентов по сравнению со средним показателем. В основном – одиночки, но есть и групповые случаи.

Рей слушал и чувствовал, как цифры проходят сквозь него, не задевая. Он должен был испытывать что-то – ужас, сострадание, гнев. Но внутри была только усталость.

И вопрос, который не давал покоя.

Почему?

Не «почему они прилетели» – это было очевидно непознаваемо. Почему они нас не видят? Что в нас такого – или не такого – что делает нас невидимыми?

Или вопрос нужно ставить иначе: что в них такого, что позволяет не видеть?

– Генерал Касадо?

Он поднял голову. Председатель смотрел на него.

– Ваше мнение по поводу дальнейших действий?

Рей помолчал. Потом:

– Нам нужно понять, чего они хотят.

– Они ничего не хотят от нас, – горько сказал кто-то. – Это очевидно.

– Они чего-то хотят, – возразил Рей. – Они прилетели. Они спустились. Они вошли в океан. Это действия. Действия имеют цель.

– Какую?

– Я не знаю. Но нам нужно выяснить.

– Как? – голос представителя Белого дома. – Они не разговаривают с нами. Не реагируют. Как выяснить что-то о том, кто тебя игнорирует?

Рей вспомнил женщину-учёную. Холт. Её отчёт, который он прочитал утром. Паттерны в данных. Температура, магнитное поле, сейсмика. «Они разговаривают с планетой».

– Может, они разговаривают, – сказал он медленно. – Просто не с нами.

Тишина.

– Что вы имеете в виду? – спросил посол Китая.

– Один из наших учёных обнаружил аномалии в океане. Периодические. Структурированные. Она считает, что это… коммуникация.

– С кем?

– С планетой. С чем-то в океане. Я не знаю.

Снова тишина – дольше, тяжелее.

– Это звучит как бред, – сказал кто-то.

– Возможно, – согласился Рей. – Но три дня назад объект размером с Луну появился из ниоткуда. Вчера семнадцать существ, которых мы не можем нормально воспринимать, прошли сквозь нас как сквозь воздух. «Бред» – относительное понятие.

Он встал.

– Я предлагаю усилить научную составляющую миссии. Больше датчиков, больше анализа. Если они общаются – нам нужно понять, о чём.

– И что это даст? – спросил представитель Белого дома.

Рей посмотрел на него.

– Может, ничего. Может, мы поймём, зачем они здесь. А может, – он помедлил, – мы узнаем, почему они нас не видят. И сможем это изменить.

После совещания он вернулся в свой угол. Голова болела – недосып, стресс, слишком много кофе.

На столе лежал рюкзак – тот, что он взял из Женевы. Внутри – смена белья, планшет, зарядные устройства. И тетрадь.

Он не собирался её брать. Положил машинально, в последний момент, когда собирался в дорогу. Привычка, оставшаяся с тех времён, когда он ещё писал.

Рей достал тетрадь. Потрёпанная обложка, выцветшие страницы. Двадцать пять лет истории, которую он предпочитал не помнить.

Он открыл наугад.

Звёзды не знают моего имени. Я кричу в пустоту — эхо возвращается, но это не ответ. Это только мой голос, отражённый от стен, которых нет.

Двадцать один год. Он написал это после первой ночи с Еленой – странный выбор для постельной поэзии, она тогда рассмеялась. «Ты такой мрачный, – сказала она. – Но в этом есть красота».

Красота. Он давно перестал видеть красоту в собственных словах.

Рей перелистнул несколько страниц.

Океан не помнит кораблей, что тонули в нём веками. Мы – пена на волне, которая не знает наших имён.

Но пена – тоже часть воды. И когда волна уходит, остаётся соль на камнях. Остаёмся мы.

Он замер.

Двадцать три года. Побережье Астурии, ночь, шум прибоя. Он сидел на камне – как вчера здесь, на острове – и смотрел на воду. И думал о том, как велик океан. Как мал он сам. Как безразлична вселенная к его существованию.

И написал это.

Не зная, что однажды – через тридцать пять лет – эти слова станут пророчеством.

Мы – пена на волне.

Рей читал и перечитывал строки. Почерк – его собственный, но другой. Размашистый, свободный, незнакомый.

Он написал это в двадцать три. Откуда он знал? Как мог знать – тогда, молодой, влюблённый, полный надежд – что однажды придёт что-то, для чего человечество будет именно этим: пеной на волне, которая не знает их имён?

Или он не знал. Просто чувствовал – то, что все чувствуют, но боятся признать. Что мы малы. Что мы незначительны. Что вселенная – огромна, равнодушна, и наши жизни для неё – меньше, чем мгновение.

Поэты знают это. Философы. Мистики. Знают – и продолжают жить, потому что знание не отменяет жизни.

Но одно дело – знать абстрактно. Другое – увидеть воочию. Почувствовать, как существо проходит мимо тебя, не замечая.

Рей закрыл тетрадь.

Он знал это в двадцать три. Потом – забыл. Или заставил себя забыть, потому что жить с этим знанием было невозможно. Построил карьеру, завёл семью, воевал в войнах, которые казались важными. Притворялся, что его жизнь что-то значит.

А потом они пришли. И напомнили.

Ночь. Рей лежал на койке в углу штаба – спать в нормальном помещении не было времени – и смотрел в потолок.

Телефон рядом. Он так и не позвонил Алексу. Не знал, что сказать.

«Папа, что это было?» – спрашивал сын в сообщении.

Что ответить? Я не знаю, mijo. Никто не знает. Мы думали, что важны. Мы ошибались.

Нет. Так нельзя. Алекс – молод, ему нужна надежда. Отец должен давать надежду.

Но какую надежду он мог дать, если сам её не чувствовал?

Рей взял телефон. Набрал номер.

Гудки. Один. Два.

– Папа? – голос Алекса, сонный. В Мадриде сейчас была глубокая ночь.

– Привет, mijo. Прости, что поздно.

– Ничего. Я… я не спал. Не могу заснуть.

Конечно. Кто мог заснуть после того, что показали по всем каналам?

– Ты видел? – спросил Рей.

– Да. – Пауза. – Папа, это правда? Они прошли сквозь президента?

– Да.

– И сквозь тебя тоже? Я видел на записи – они были совсем близко…

– Нет. – Рей помолчал. – Мимо. Они прошли мимо меня.

– Что ты почувствовал?

Вопрос, на который он не мог ответить честно. Не сыну. Не сейчас.

– Холод, – сказал он. – Что-то вроде холода.

– Они… они опасны?

– Мы не знаем.

– Но они не атаковали?

– Нет.

– Тогда, может, они мирные? Может, они просто… не поняли, что мы пытаемся общаться?

Голос Алекса – с надеждой, которую Рей не мог разделить. Молодость. Вера в то, что всё можно объяснить, исправить, наладить.

– Может, – сказал он. – Мы пытаемся понять.

– Папа.

– Да?

– Ты вернёшься? Домой?

Рей закрыл глаза.

– Не сразу. Меня оставили здесь. Координировать.

– Надолго?

– Не знаю, mijo. Пока не разберёмся.

Тишина. Дыхание сына – неровное, тревожное.

– Я боюсь, – сказал Алекс наконец. – Не за себя. За тебя. За всех. Что, если они… что, если они решат, что мы им мешаем?

– Пока они нас не замечают, мы не можем им мешать.

Это должно было прозвучать утешительно. Не прозвучало.

– Это ещё хуже, – прошептал Алекс. – Правда? Когда тебя не замечают – это хуже, чем когда ненавидят.

Рей открыл глаза. Его сын – девятнадцать лет, студент, мальчишка – понял то, что многие взрослые отказывались признать.

– Да, – сказал он. – Это хуже.

– И что нам делать?

– Жить, – ответил Рей. – Пока – просто жить. Учиться, работать, любить. Делать то, что делали.

– Какой в этом смысл? Если они… если мы для них ничто?