Глухие боги

Но первая мысль была о данных.

Марен закрыла глаза. Вертолёт качало, кто-то рядом рыдал, где-то внизу погибала станция, на которую она потратила три года жизни. И она думала: что это говорит обо мне?

Ничего нового, – ответил голос внутри, тот самый, который она научилась игнорировать годам к тридцати. Ты всегда знала, что ты – такая. Не хуже, не лучше. Просто – другая. Просто – не приспособленная к тем вещам, которые другие люди считают нормальными.

Кира родилась, и Марен смотрела на красное, сморщенное существо, и ждала, когда накатит волна любви, о которой писали в книгах. Волна не пришла. Пришло что-то другое – ответственность, забота, желание защитить. Но не та всепоглощающая, слепая любовь, которую описывали другие матери.

Она любила Киру. Наверное. Так, как умела. Но Кира всегда была… отдельной. Другим человеком, с которым Марен не знала, как разговаривать.

Океан был проще. Океан не смотрел на неё с обидой. Океан не ждал от неё чего-то, чего она не могла дать.

Вертолёт выровнялся. Марен открыла глаза и посмотрела в иллюминатор.

Объект висел в небе – ближе теперь, или так только казалось. Луна рядом с ним выглядела маленькой, почти хрупкой. Два диска, как два глаза, смотрящих на Землю.

Что ты такое? – подумала Марен. И откуда ты взялось?

Пилот что-то кричал – она не слышала за рёвом двигателей. Потом голос прорезался в наушниках, которые кто-то надел ей на голову:

– …Берген не отвечает! Повторяю, Берген не отвечает! Ставангер тоже! Все береговые станции молчат!

Марен посмотрела вниз. Там, где должен был быть берег – только вода. Вода везде.

– Летим в горы, – сказал пилот. Его голос был странно спокойным – спокойствием человека, который уже принял то, что происходит, и решил не тратить энергию на панику. – Найдём место для посадки.

Они сели на плато в предгорьях – каменистую площадку, едва достаточную для вертолёта. Внизу, в долине, что-то блестело в лунном свете. Вода? Снег? Марен не могла сказать.

Двадцать три человека. Она пересчитала, когда они выбирались из вертолёта. Двадцать три из тридцати одного, кто был на станции. Восемь – не успели. Или успели, но… нет. Не думать об этом.

Ларсен организовывал людей – палатки из аварийного комплекта, распределение еды и воды, график дежурств. Он двигался как автомат, и Марен понимала почему: пока есть что делать, можно не думать.

Она отошла в сторону, к краю плато. Объект всё ещё висел в небе – не двигался, не менялся, просто был. Как будто всегда там был, и только теперь люди наконец посмотрели вверх.

Телефон в кармане. Она достала его – без сигнала, конечно. Спутники, что бы с ними ни случилось, молчали. Но Марен смотрела на экран – на фотографию Киры и Йонаса, которую поставила заставкой три года назад и с тех пор не меняла.

Кира улыбалась на фото. Редкий снимок – обычно дочь хмурилась в камеру или закрывала лицо ладонью. Но здесь – улыбка. Настоящая. Йонас рядом, рука на её плече.

Марен попыталась почувствовать тревогу. Страх за них. Желание быть рядом.

Она чувствовала – что-то. Не то, что должна была чувствовать. Не то, что чувствовала бы нормальная мать и жена.

Она чувствовала любопытство.

Что это за объект? Откуда он? Как он связан с аномалиями в океане? Что происходит прямо сейчас, пока она стоит здесь, – там, внизу, в глубине?

Данные. Ей нужны данные.

Стыд снова поднялся – и она позволила ему. Не боролась. Просто приняла, как принимала всё остальное в себе, что не укладывалось в норму.

Я такая, – подумала она. – Я всегда была такой. И если мир заканчивается, это не изменится.

Она не знала ещё, что мир не заканчивался. Он – менялся. И она, Марен Холт, сорок два года, океанограф, мать и жена, женщина, которая всегда чувствовала себя не на своём месте среди людей, – она станет частью этого изменения.

Но это – потом.

Сейчас – только ночь, и объект в небе, и данные на жёстких дисках, и далёкий блеск воды внизу, и странное, неуместное чувство, которое она не сразу опознала.

Предвкушение.

Ближе к рассвету – если можно было назвать рассветом серое свечение на востоке – Бьёрнссон подошёл к ней. Метеоролог выглядел постаревшим на десять лет: мешки под глазами, трясущиеся руки, пятно засохшей крови на воротнике.

– Радио работает, – сказал он. – Коротковолновое. Поймали передачу из Осло.

– И?

Бьёрнссон сел рядом с ней на камень. Посмотрел на объект в небе – тот начал тускнеть в предрассветных сумерках, но не исчезал.

– Побережье затоплено. Всё побережье. Волны до пятидесяти метров в некоторых местах. Берген… – он запнулся. – От Бергена мало что осталось.

Берген. Где жили Йонас и Кира. Их квартира на пятом этаже, с видом на гавань.

Марен ждала, когда ударит. Горе, страх, отчаяние – что-то из арсенала нормальных человеческих реакций.

– Они могли уехать, – сказала она. Голос звучал ровно. Слишком ровно. – Йонас не дурак. Он бы заметил, что что-то не так.

– Может быть.

– Он бы заметил.

Бьёрнссон не стал спорить. Он вообще был хорошим человеком – Марен помнила, как он однажды потратил три часа, объясняя ей особенности атмосферной циркуляции над Северной Атлантикой. Терпеливо, без снисхождения. Таких людей было мало.

– Что говорят об объекте? – спросила она.

– Ничего толкового. Паника, конспирологии, религиозный бред. Некоторые говорят – астероид. Другие – что это инопланетный корабль. – Он невесело усмехнулся. – Третьи – что это конец света и нужно молиться.

– Масса?

– Оценки разнятся. Но порядок величины… – он сглотнул. – Сопоставимо с Луной. Семьдесят-восемьдесят процентов.

Марен кивнула. Это соответствовало показаниям гравиметра. Объект массой в три четверти Луны, появившийся из ниоткуда.

Физика так не работает. Масса не возникает из пустоты. Значит, объект прибыл – откуда-то. Издалека. С огромной скоростью, которая каким-то образом погасилась при выходе на орбиту.

Марен достала планшет из рюкзака – он всё ещё работал, заряда хватит на несколько часов. Открыла файлы с данными.

– Что ты делаешь? – спросил Бьёрнссон.

– Смотрю на аномалии. До того, как появился объект.

– Ты думаешь, они связаны?

Марен не ответила. Она листала графики: температура, магнитометрия, сейсмика. Искала паттерн.

Он был там. Она видела его, но не могла пока сформулировать.

Изменения начались раньше. За несколько часов до того, как объект стал виден. Как будто океан знал.

Как будто океан готовился.

– Это не астероид, – сказала она медленно. – И не корабль. По крайней мере, не в том смысле, в каком мы понимаем корабли.

– Тогда что?

Марен смотрела на данные и чувствовала то, что чувствовала редко – присутствие чего-то большего, чем она могла понять. Не страх. Не благоговение. Что-то среднее.

– Я не знаю, – сказала она. – Но я собираюсь выяснить.

Бьёрнссон посмотрел на неё долгим взглядом. Потом встал, отряхнул колени.

– Твоя семья, – сказал он. – Может, стоит сначала…

– Я ничего не могу для них сделать отсюда.

Это прозвучало холоднее, чем она хотела. Или именно так, как она хотела – Марен не была уверена.

Бьёрнссон помолчал. Потом кивнул и ушёл.

Марен осталась одна. Объект в небе медленно бледнел – дневной свет съедал его контуры. Но он никуда не делся. Он был там. Он изменил мир за одну ночь, и мир уже никогда не станет прежним.

И Марен – впервые за очень долгое время – почувствовала что-то похожее на покой.

Связь восстановили к полудню. Спутниковая система, уцелевшая непонятно как, выдала три минуты нестабильного сигнала.

Марен набрала номер Йонаса. Гудки. Один, два, три.

– Алло?

Его голос – живой, усталый, но живой. Марен почувствовала что-то – облегчение? благодарность? – и позволила себе выдохнуть.

– Йонас.

– Марен! Господи, мы думали… новости говорят, станция… ты в порядке?

– Да. Мы эвакуировались. Я в горах. Где вы?

– В Осло. У сестры Йонаса. Мы уехали вчера вечером, Кира настояла. Сказала, что у неё плохое предчувствие. – Пауза. – Берген…

– Я знаю.

– Марен, что происходит? Что это за штука в небе?

Она не знала, что сказать. Как объяснить то, чего она сама не понимала?

– Я не знаю. Пока не знаю. Но я выясню.

Молчание на том конце. Потом – голос Йонаса, тихий и какой-то… старый:

– Ты сейчас думаешь о данных. Да?

Марен закрыла глаза.

– Да.

– Я не обвиняю. Просто… – он не закончил.

– Я приеду, как только смогу.

– Я знаю.

Связь оборвалась. Три минуты вышли.

Марен стояла на каменистом плато, телефон в руке, и смотрела на небо. Объект снова стал виден – дневной свет не мог полностью скрыть его, только превратить в бледную тень.

Она должна была чувствовать радость – семья жива. Облегчение, благодарность, желание вернуться к ним как можно скорее.

Она чувствовала – всё это. Но тоньше, слабее, чем должна была.

А ещё она чувствовала другое. Зуд в голове, который не проходил. Вопросы, которые требовали ответов.

Что это за объект?

Как он связан с океаном?

Почему вода начала меняться раньше, чем он стал виден?

Она вернётся к семье. Конечно, вернётся. Но сначала…

Нет. Не сначала. Параллельно. Она будет делать и то, и другое. Будет хорошей матерью и женой (или попытается быть). И будет искать ответы. Потому что мир изменился, и кто-то должен понять, как именно.

Марен положила телефон в карман. Достала планшет. Открыла данные.

И начала работать.

К вечеру второго дня вертолёт доставил их в Осло. Город выглядел странно – нетронутый, но оцепеневший. Люди на улицах двигались медленно, как во сне. Смотрели вверх. Объект висел над горизонтом, слишком большой, чтобы игнорировать.

Квартира сестры Йонаса была маленькой, переполненной людьми и вещами. Кира бросилась к ней, обняла – крепко, отчаянно. Марен обняла в ответ, и что-то внутри неё… сдвинулось. Не сломалось. Не открылось. Просто – сдвинулось на миллиметр.

– Я боялась, – прошептала Кира. – Я так боялась.

– Я знаю, – сказала Марен. – Я тоже.

Это была полуправда. Она боялась – но не так, как боялась Кира. Не за людей. За что-то другое. За ответы, которые могли оказаться страшнее вопросов.

Йонас стоял в дверях, смотрел на них. Его лицо было – чем? Марен не могла прочитать. Усталость, конечно. Облегчение. И что-то ещё.

Разочарование?

Он знал её слишком хорошо. Знал, что она уже думает о данных, о работе, о загадке в небе. Знал, что её присутствие здесь – временное.

Она хотела объяснить. Сказать: я люблю вас, просто иначе. Просто не так, как должна. Но слова не шли. Никогда не шли.

– Я рада, что вы в порядке, – сказала она вместо этого.

Йонас кивнул. Его глаза – тёплые, карие, глаза человека, который двадцать лет любил женщину, не способную любить так же – его глаза сказали: я знаю. Я всегда знал.

И это было больнее любых слов.

Ночью, когда все уснули, Марен вышла на балкон. Объект висел над городом – ближе теперь, или так только казалось. Его поверхность мерцала в свете уличных фонарей, и Марен могла поклясться, что видит на ней… структуры. Линии. Паттерны.

Она достала планшет. Открыла данные, собранные за два дня – отрывочные, неполные, но всё же.

Океан не успокаивался. Аномалии продолжались. Температура глубинных слоёв менялась по странным законам. Магнитное поле пульсировало.

Как будто что-то просыпалось.

Марен смотрела на графики, и мысль – безумная, невозможная – начала оформляться.

Объект – не причина. Объект – триггер. Спусковой крючок.

А то, что просыпается… оно было здесь всегда.

Она не знала ещё, как близка к истине. Не знала, что в глубине океана – в темноте, под давлением в сотни атмосфер – древняя сеть филаментов уже начала расти. Подниматься. Готовиться.

Но она чувствовала – краем сознания, тем самым, которым всегда чувствовала океан.

Что-то идёт. Что-то большое.

И она – наконец-то – на своём месте.

Глава 2: Камни

Камень из Мосула лежал в левом углу стола – серый, невзрачный, с острыми краями. Рей Касадо помнил, как подобрал его: развалины мечети, пыль ещё не осела после взрыва, а он стоял и смотрел на небо сквозь пролом в куполе. Небо было синим. Безразличным.

Ему было тридцать четыре тогда. Второй год в зоне конфликта. Первый – когда он понял, что выживание не заслуга, а случайность.

Сейчас ему пятьдесят восемь. Двадцать четыре камня на столе. Двадцать четыре места, где он не умер.

Телефон зазвонил – резкий, требовательный звук. Рей отвёл взгляд от коллекции и взял трубку.

– Касадо.

– Генерал, вас ждут в ситуационном центре. Срочно.

Голос адъютанта – молодой, с едва заметной дрожью. Парень работал с ним три месяца и ещё не научился скрывать страх. Впрочем, сегодня страх был у всех. Сегодня страх был нормой.

– Две минуты, – сказал Рей и положил трубку.

Он встал, одёрнул китель. В зеркале на стене отразилось лицо, которое он знал лучше и хуже любого другого: седина на висках, морщины у глаз, шрам над бровью – осколок в Алеппо, двенадцать лет назад. Лицо человека, который видел слишком много.

За окном кабинета – Женева. Город выглядел обычно: шпили соборов, озеро вдалеке, аккуратные улицы. Но над горизонтом, там, где должно было быть только небо – диск. Жёлтый. Огромный. Неподвижный.

Три дня назад его не было. Три дня назад мир был другим.

Рей отвернулся от окна и вышел из кабинета.

Ситуационный центр Объединённых Сил занимал подземный этаж штаб-квартиры – бетонные стены, приглушённый свет, ряды мониторов и людей за ними. Когда Рей вошёл, разговоры смолкли. Двадцать пар глаз повернулись к нему.

Он знал этих людей. Работал с ними годами. Полковник Ванг из китайского контингента – спокойный, методичный, лучший тактик из всех, кого Рей встречал. Бригадный генерал Мориц из Бундесвера – нервный, но блестящий логист. Коммандер Сато из японских сил самообороны – молчаливая женщина с холодными глазами и репутацией, которая заставляла уважать её даже тех, кто не хотел.

И ещё десяток офицеров, аналитиков, связистов. Лучшие. Элита. Люди, которые должны были защищать мир от любой угрозы.

Ни один из них не знал, что делать.

– Докладывайте, – сказал Рей, занимая место во главе стола.

Полковник Ванг поднялся. Его лицо было непроницаемым, но Рей заметил, как дрогнула рука, когда он взял планшет.

– Объект стабилизировался на геостационарной орбите. Высота – тридцать шесть тысяч километров. Масса, по последним оценкам – семь целых три десятых на десять в двадцать второй степени килограммов. Девяносто семь процентов массы Луны.

Цифры, которые не укладывались в голове. Рей слышал их не в первый раз, но каждый раз что-то внутри отказывалось принимать.

– Происхождение?

– Неизвестно. – Ванг нажал кнопку на планшете, и на центральном экране появилась анимация. – Радарные данные показывают, что объект появился в зоне обнаружения три дня назад, в 02:47 по Гринвичу. До этого момента – ничего. Никаких предвестников. Никаких траекторий сближения.

– Он возник из ниоткуда? – голос бригадного генерала Морица был скептическим. – Это физически невозможно.

– Я докладываю факты, герр генерал. Интерпретация – не моя задача.

Рей поднял руку, пресекая спор, который не успел начаться.

– Дальше.

Ванг переключил слайд. Космические снимки – объект крупным планом.

– Поверхность неоднородна. Мы наблюдаем структуры, которые… – он запнулся, подбирая слова. – Которые не похожи на естественные образования. Линии. Паттерны. Возможно, искусственного происхождения.

Искусственного. Слово повисло в воздухе.

– Вы говорите о разумном происхождении, – сказала коммандер Сато. Не вопрос – констатация.

– Я говорю о том, что это не астероид и не планетоид. Это… – Ванг снова запнулся. – Мы не знаем, что это.

Рей смотрел на экран. Объект – огромный, чужой, невозможный. Три дня назад он появился, и мир рухнул. Приливные волны уничтожили побережья. Двенадцать миллионов погибших – предварительные данные, реальная цифра будет выше. Триста сорок миллионов эвакуированных. Экономика в хаосе. Правительства в панике.

И никто – никто – не знал, что делать.

– Связь? – спросил он. – Были попытки?

– Все частоты, – ответила женщина-связист из угла комнаты. Рей не помнил её имени – новенькая, перевелась неделю назад. – Радио, лазер, даже гравитационные волны, насколько мы можем их генерировать. Ответа нет.

– Или мы не распознаём ответ, – заметил Мориц.

– Или его нет, – отрезала Сато.

Рей постучал пальцами по столу. Привычка, от которой он так и не избавился – думать вслух через ритм.

– Что мы можем сделать?

Молчание. Долгое, неуютное.

– Генерал, – заговорил Ванг наконец, – есть ещё кое-что. – Он переключил слайд. – Шесть часов назад мы зафиксировали отделение от объекта. Семнадцать меньших тел. Они входят в атмосферу.

Рей выпрямился.

– Куда?

– Расчётная точка приземления – остров Пасхи. Через сорок два часа.

Остров Пасхи. Середина Тихого океана. Изолированное место, но достаточно известное, чтобы весь мир смотрел.

– Они выбрали точку, – сказал Рей медленно. – Не случайное падение. Выбор.

– Похоже на то.

Разумные. Технологически превосходящие. Прибывающие.

Рей почувствовал, как что-то холодное сжимается в груди. Не страх – он давно научился отделять страх от себя, откладывать его на потом. Что-то другое. Понимание, может быть. Понимание того, что всё, чему он учился, все войны, которые вёл – всё это было подготовкой к чему-то, что он не мог себе представить.

– Формируем приветственную группу, – сказал он. Голос звучал ровно. – Я лично возглавлю.

Мориц открыл рот, чтобы возразить. Рей не дал ему.

– Официально – дипломатическая миссия. Контакт, протокол первой встречи, вся эта чепуха, которую ООН придумает за следующие сорок часов. Неофициально – боевое прикрытие. Мы не знаем, чего ждать. Будем готовы ко всему.

– Вы думаете, они враждебны? – спросила Сато.

Рей посмотрел на экран. На объект, висящий в пустоте.

– Я думаю, что они появились из ниоткуда с массой в три четверти Луны и убили двенадцать миллионов человек за три дня. – Он встал. – Враждебны или нет – мне плевать. Я хочу быть готов.

Совещание продолжалось ещё два часа. Логистика, протоколы, цепочки командования. Рей слушал, задавал вопросы, принимал решения. Машина работала – отлаженная, эффективная. Это он умел. Это было знакомо.

А в голове – другое. Образы, которые не давали покоя.

Елена. Её лицо в последние дни – измождённое, серое, но всё ещё красивое. Она умерла шестнадцать лет назад, и он до сих пор видел её каждую ночь. Не во сне – там, где кончался сон и начиналось что-то другое.

Алекс. Сыну девятнадцать. Он сейчас в Мадриде, в университете, изучает биологию. Хочет стать океанологом – ирония судьбы, учитывая, что океаны сейчас убивают людей тысячами.

Рей достал телефон. Экран показывал четырнадцать пропущенных вызовов – от сестры, от штаба, от людей, имена которых он не помнил. Ни одного от Алекса. Мальчик знал, что отец занят. Мальчик всегда знал.

Он набрал номер.

Гудки. Один. Два. Три.

– Папа?

Голос сына – взрослый уже, но с теми интонациями, которые Рей помнил с детства. Когда Алексу было пять, он так же говорил «папа» – с вопросом в конце, как будто не верил, что отец реально там.

– Привет, mijo. Ты в порядке?

– Да. Я… да. – Пауза. – Папа, что происходит?

Рей прислонился к стене коридора. Мимо прошли двое офицеров – он кивнул им, они ответили тем же и ускорили шаг. Все были заняты. Все были напуганы.

– Мы не знаем, – сказал он. Честность – единственное, что он мог дать сыну. – Есть объект. Есть что-то, что спускается с него. Мы… пытаемся понять.

– Это пришельцы, да? Все говорят – пришельцы.

Рей закрыл глаза. Пришельцы. Слово из фантастических фильмов, которые они смотрели вместе, когда Алекс был маленьким. Маленькие зелёные человечки, космические войны, имперские крейсеры. Глупость, казавшаяся безобидной.

– Мы не знаем, что это, – повторил он. – Но я еду выяснить.

– Ты едешь… к ним?

– Остров Пасхи. Через полтора дня.

Молчание на том конце. Рей слышал дыхание сына – быстрое, неровное.

– Папа, это опасно.

– Может быть.

– Папа…

– Алекс. – Рей открыл глаза, посмотрел на потолок. Бетон, трубы, флуоресцентные лампы. Обычность, которая казалась теперь хрупкой. – Я делал опасные вещи всю жизнь. Ты знаешь это.

– Знаю. Но это другое. Это…

– Это то, для чего меня готовили.

Не совсем правда. Его готовили к войнам – человеческим, понятным, жестоким. Не к этому. Но Алексу не нужно было это знать.

– Ты вернёшься? – спросил сын. Голос – тихий, детский почти.

Рей сжал телефон крепче.

– Всегда.

Пауза. Потом – смешок, невесёлый.

– Ты так говорил каждый раз. И каждый раз я боялся.

– Я знаю.

– Мама тоже боялась. Она говорила мне – папа всегда возвращается. Но однажды может не вернуться. И я должен быть готов.

Елена. Конечно, она говорила это. Она была реалисткой – до конца, до последнего вздоха.

– Твоя мама была мудрой женщиной, – сказал Рей.

– Я скучаю по ней.

– Я тоже.

Ещё одна пауза. Дольше.

– Папа, если они… если эти штуки опасны… не будь героем, ладно? Просто вернись.

Рей улыбнулся – сам не зная, что улыбается.

– Я постараюсь, mijo. Обещаю.

– Обещание генерала Касадо, – Алекс фыркнул. – Бабушка говорила, твои обещания стоят столько же, сколько весят.

– Твоя бабушка никогда меня не любила.

– Она любила маму. А мама любила тебя. Так что… транзитивное свойство.

Рей рассмеялся – коротко, неожиданно для себя. Алекс всегда умел это – пробивать броню, которую Рей выстроил за годы.

– Ты слишком умный для своего отца.

– Это не сложно.

– Ладно. – Рей выпрямился. – Мне нужно идти. Позвоню, когда смогу.

– Папа.

– Да?

– Я люблю тебя.

Слова, которые они оба произносили редко. Не потому что не чувствовали – потому что чувствовали слишком сильно.

– Я тоже, mijo. Я тоже.

Кабинет. Ночь. За окном – Женева спит, или притворяется, что спит. Объект в небе светится тускло – отражённый свет Солнца, уже ушедшего за горизонт.

Рей сидел за столом и смотрел на камни.

Двадцать четыре. Каждый – история. Каждый – место, где смерть прошла мимо.

Мосул. Алеппо. Донецк. Тегеран. Лагос. Названия, которые для большинства людей – просто точки на карте. Для него – шрамы.

Он взял камень из Каракаса – гладкий, чёрный, похожий на застывшую каплю ночи. Уличные бои в 2138-м. Снайпер промахнулся на сантиметр – пуля прошла так близко, что он почувствовал жар. Потом нашёл этот камень в канаве, куда упал, уворачиваясь.

Не талисман. Не суеверие. Напоминание.

Он мог умереть двадцать четыре раза. Не умер. Почему? Не потому что был лучше других, храбрее, умнее. Случайность. Хаос. Вселенная, которой плевать на его жизнь и смерть.

Рей положил камень на место.

В ящике стола лежала тетрадь. Старая, потрёпанная, с выцветшей обложкой. Он не открывал её годами – может, десятилетие. Но сегодня что-то заставило его потянуться к ней.

Стихи.

Его стихи. Написанные, когда ему было двадцать, двадцать пять, тридцать. Когда он ещё не был генералом. Когда он был – кем? Другим человеком.

Рей открыл наугад.

Океан не помнит кораблей, что тонули в нём веками. Мы – пена на волне, которая не знает наших имён.

Почерк – его собственный, но какой-то чужой. Более размашистый, свободный. Почерк человека, который ещё не научился контролировать каждое движение.

Он помнил, как писал это. Побережье Астурии, ночь, Елена рядом. Они тогда только начали встречаться – она смеялась над его стихами, но глаза у неё были тёплые.

«Ты слишком мрачный, – сказала она тогда. – Но мне нравится. В тебе есть… глубина».

Глубина. Он потерял её где-то по пути. Или закопал так глубоко, что сам не мог найти.

Рей перелистнул страницу.

Мой сын спит. Его дыхание – единственная музыка, которая имеет смысл. Я стою в дверях и думаю: заслужил ли я это?

Алексу было три, когда он написал это. Маленький, доверчивый, с глазами Елены. Рей тогда только вернулся из первой командировки – Сирия, ещё до того, как всё совсем развалилось. Стоял в дверях детской и смотрел на сына, и чувствовал… что?

Страх. Любовь. Осознание того, что есть что-то дороже собственной жизни.