Глухие боги

– …и потом он сказал, что пришельцы похожи на осьминогов, но я сказал, что никто не знает, как они выглядят, правда, мама?

Вера моргнула. Вернулась в настоящее.

– Правда, зайчик. Никто не знает.

– А ты видела их? На работе?

– Нет. Я работаю в другом месте.

Не совсем ложь. Она действительно не была на острове Пасхи. Но она видела записи. Снова и снова, пока образы не выжглись в памяти.

– Пойдём, – она опустила Маркоса на пол. – Папа готовит?

– Ага! Пирог с яблоками!

Отсюда и корица. Дэвид и его воскресные пироги – традиция, которая началась ещё до свадьбы и пережила две страны, три переезда и рождение двоих детей.

Вера прошла в кухню.

Дэвид стоял у плиты – высокий, чуть сутулый, в фартуке с надписью «Поцелуй повара или уйди». Подарок Лии на прошлый День отца. Он обернулся, улыбнулся – и у Веры, как всегда, потеплело внутри.

Четырнадцать лет. Четырнадцать лет они вместе, и каждый раз, когда он улыбался, она чувствовала себя так, будто вернулась домой.

– Полковник Чжан, – сказал он с шутливой серьёзностью. – Рад доложить: пирог в духовке, салат готов, Маркос относительно цел.

– Относительно?

– Упал с велосипеда вчера. Ничего серьёзного.

Вера посмотрела на сына – он уже ускакал в гостиную, к телевизору. Разбитая коленка. Она заметила, но не придала значения.

– Имплант не среагировал?

– Нет. Проверил утром. Всё в норме.

Вера кивнула. Подошла к мужу, поцеловала в щёку.

– Спасибо.

– За что?

– За всё это. – Она обвела рукой кухню – тёплую, светлую, пахнущую корицей и домом. – За то, что это существует.

Дэвид посмотрел на неё – долго, внимательно. Потом:

– Тяжёлая неделя?

– Они все теперь тяжёлые.

Он не стал расспрашивать. Знал, что она не может говорить – не имеет права. Знал, что её работа изменилась три месяца назад и уже никогда не станет прежней.

– Лия наверху, – сказал он вместо этого. – Уроки. Или то, что она называет уроками.

– Телефон?

– Скорее всего.

Вера улыбнулась. Лия и её телефон – отдельная история. Одиннадцать лет, и уже – типичный подросток.

– Позову её к обеду.

– Обед через двадцать минут. Пирог – через сорок.

– Есть, сэр.

Дэвид фыркнул. Вера поднялась по лестнице.

Комната Лии была… розовой. Не потому что Лия любила розовый – она его терпеть не могла. Потому что они покрасили стены, когда ей было шесть, и с тех пор дочь отказывалась что-либо менять. «Это моя комната, – говорила она. – И мне решать, какого она цвета».

Типичная Лия. Упрямая до невозможности.

Вера постучала.

– Да?

Она вошла. Лия сидела на кровати, обложенная учебниками. Телефон – конечно – в руке.

– Уроки?

– Биология. – Лия подняла глаза – тёмные, как у Дэвида. – Нужно выучить строение клетки.

– И телефон помогает?

– Там приложение. С картинками.

Вера села рядом. Посмотрела на экран – действительно, схема клетки. Надо же.

– Обед через двадцать минут.

– Угу.

Пауза. Лия смотрела на телефон, но не видела его. Вера знала этот взгляд.

– Что случилось?

– Ничего.

– Лия.

Дочь вздохнула. Отложила телефон.

– В школе все говорят про этих… пришельцев. Что они нас убьют. Что конец света. Сара сказала, что её мама плачет каждую ночь.

Вера почувствовала, как что-то сжалось внутри.

– Люди напуганы. Это нормально.

– А ты?

– Что – я?

– Ты напугана?

Вера помолчала. Как ответить на это? Честно – невозможно. Лживо – не хотела.

– Я… осторожна, – сказала она наконец. – Осторожность – не то же самое, что страх.

– Но ты знаешь что-то, да? Про них?

– Я знаю то же, что и все. Они пришли. Они ушли в океан. Мы не понимаем, зачем.

– И это не страшно?

– Страшно, – признала Вера. – Но бояться – не значит сдаваться. Я делаю свою работу. Защищаю людей. И вас.

Лия смотрела на неё – тем взглядом, который появился в последний год. Взглядом ребёнка, который начинает понимать, что взрослые не всесильны.

– Мам, – сказала она тихо. – Если что-то случится…

– Ничего не случится.

– Но если случится. Ты скажешь мне правду? Не будешь врать?

Вера взяла её руку. Маленькая ещё, детская – но уже с длинными пальцами, как у Дэвида.

– Я скажу тебе столько правды, сколько смогу. Обещаю.

Лия кивнула. Потом – быстро, неожиданно – обняла её.

– Я рада, что ты дома.

– Я тоже, милая. Я тоже.

Обед был… обедом.

Тем самым воскресным обедом, который Вера любила больше всего на свете. Не потому что еда была особенной – хотя Дэвид готовил отлично. Потому что всё было на своих местах.

Маркос рассказывал про вулкан – снова, в третий раз, с новыми подробностями, которые, возможно, он придумывал на ходу. Лия закатывала глаза, но улыбалась. Дэвид подкладывал всем добавки и шутил про свою «фирменную подачу».

Нормальность. Драгоценная, хрупкая нормальность.

Вера смотрела на свою семью и думала: ради этого. Всё, что я делаю – ради этого. Совещания, которые длятся до ночи. Отчёты, которые никто не хочет читать. Решения, от которых зависят жизни. Всё – ради этих воскресных обедов. Ради этих улыбок. Ради этого запаха корицы.

– Мам, ты меня слушаешь?

Голос Маркоса вернул её в настоящее.

– Прости, зайчик. Задумалась.

– Я говорю: можно мне ещё картошки?

– Конечно.

Она передала ему миску. Маркос зачерпнул – много, слишком много для восьмилетнего ребёнка.

– Маркос, – сказал Дэвид мягко. – Оставь место для пирога.

– Я хочу и картошку, и пирог!

– Твой живот не резиновый.

– Откуда ты знаешь?

Лия фыркнула. Вера улыбнулась.

– Потому что я твой папа. Я знаю всё о твоём животе.

– Это странно.

– Это жизнь, сын. Привыкай.

Маркос надулся – ненадолго, секунд на пять. Потом его внимание переключилось на что-то другое.

– Мам, а правда, что пришельцы умеют проходить сквозь людей?

Вера замерла. Вилка остановилась на полпути ко рту.

– Откуда ты это знаешь?

– Томас показывал видео. На телефоне. Там женщина стоит, а эта штука идёт, и она проходит прямо сквозь неё!

Президент Соединённых Штатов. Вера видела эту запись сотню раз на совещаниях. Анализировала каждый кадр.

– Это… да. Это было.

– И она не умерла?

– Нет.

– А почему?

– Мы не знаем, зайчик.

– Но как они это делают? Они как привидения?

– Маркос, – вмешался Дэвид. – Давай поговорим об этом после обеда, хорошо?

– Но я хочу знать сейчас!

– После обеда.

Маркос открыл рот – возразить. Потом посмотрел на лицо Веры – и закрыл.

Он был умным ребёнком. Чувствовал, когда не стоит настаивать.

Обед продолжился – чуть тише, чуть напряжённее. Но всё ещё – обед. Всё ещё – семья. Всё ещё – нормальность.

После обеда – пирог.

Дэвид поставил его на стол с торжественностью, которая заставила детей захихикать. Золотистая корочка, запах яблок и корицы, узор из переплетённых полосок теста.

– Дамы и господа, – объявил он. – Шедевр недели. Прошу любить и жаловать.

– Пап, ты говоришь это каждое воскресенье, – заметила Лия.

– И каждое воскресенье это правда.

Он разрезал пирог. Разложил по тарелкам. Маркос схватил свой кусок раньше, чем тарелка коснулась стола.

– Осторожно, горячий, – предупредила Вера.

Слишком поздно. Маркос уже сунул кусок в рот – и тут же зашипел, вытаскивая обратно.

– Я же говорила.

– Он очень вкусный, – пробормотал Маркос с набитым ртом.

Вера покачала головой. Посмотрела на Дэвида – он улыбался, той самой улыбкой, которая появлялась, когда дети делали что-то глупое и милое одновременно.

Четырнадцать лет. И она всё ещё влюблялась в него каждый день.

– Мам.

Голос Лии – тихий, серьёзный.

– Да?

– Спасибо, что приехала. Я знаю, что ты очень занята.

Вера почувствовала, как что-то сжимается в горле.

– Воскресенье – священный день, – сказала она. – Я всегда приезжаю по воскресеньям.

– Я знаю. Просто… – Лия пожала плечами. – Просто спасибо.

Вера протянула руку, коснулась её щеки. Дочь не отстранилась – в кои-то веки.

– Я люблю тебя.

– Я тоже, мам.

Момент – короткий, драгоценный. Потом Маркос пролил сок, и всё вернулось в обычное русло.

Вечером дети смотрели мультфильм. Дэвид мыл посуду – отказался от помощи, как обычно. Вера сидела на диване между детьми и делала вид, что смотрит на экран.

На самом деле она смотрела на Маркоса.

Он сидел, поджав ноги, обнимая подушку. Его глаза – карие, как у неё – были прикованы к экрану. Он смеялся в смешных местах. Морщил нос в страшных.

Обычный ребёнок. Обычный восьмилетний мальчик.

С имплантом в шее.

Вера помнила ту ночь – три года назад – когда они приехали в больницу. Маркосу было пять. У него посинели губы. Он не мог дышать.

«Дефект межжелудочковой перегородки, – сказал врач потом. – Мы знали о нём с рождения. Но он прогрессирует быстрее, чем мы ожидали».

Операция длилась семь часов. Вера просидела всё это время в коридоре, держа за руку Дэвида. Не плакала. Не молилась. Просто – ждала.

Когда хирург вышел и сказал, что всё прошло хорошо, она почувствовала, как что-то внутри сломалось и срослось заново. Другим. Крепче.

Имплант поставили через полгода. Страховка покрыла большую часть. Остальное – их сбережения.

«Гиппократ» – так называлась система. Медицинская нейросеть, которая следила за сердцем Маркоса двадцать четыре часа в сутки. Посылала данные врачам. Предупреждала о проблемах раньше, чем они становились критическими.

Двести миллионов человек по всему миру носили такие импланты. Хроники. Пожилые. Дети с врождёнными заболеваниями.

Маркос был одним из них.

– Мам, ты опять смотришь на меня странно.

Голос Маркоса вырвал её из мыслей.

– Прости, зайчик. Задумалась.

– Ты всё время задумываешься. О чём?

– О том, какой ты красивый.

– Мам! – он скривился. – Это стыдно!

– Почему?

– Потому что мальчики не красивые! Мальчики… крутые. Или сильные.

– Хорошо. Ты крутой и сильный и красивый.

– Ма-а-ам!

Лия хихикнула. Маркос бросил в неё подушку. Она бросила обратно. Мультфильм был забыт.

Вера смотрела на них – своих детей, свою жизнь – и думала: пожалуйста. Кто бы там ни слушал. Пусть это продолжается. Пусть это никогда не заканчивается.

В девять – отбой.

Маркос сопротивлялся, как всегда. Лия ушла в свою комнату без напоминаний – уже взрослая, уже отдельная.

Вера уложила сына. Поправила одеяло. Поцеловала в лоб.

– Мам.

– Да?

– Можно спросить?

– Конечно.

Маркос помолчал. В полутьме комнаты его лицо казалось старше – или это были тени?

– Пришельцы нас убьют?

Вопрос, которого она ждала весь день.

– Нет, зайчик. Никто никого не убьёт.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что… – она искала слова. Правильные слова. – Потому что они не атаковали нас. Они пришли и ушли. Если бы хотели нас убить – уже бы это сделали.

– А может, они просто ждут?

– Ждут чего?

– Не знаю. Чего-нибудь.

Вера взяла его руку. Маленькая, тёплая, живая.

– Маркос. Послушай меня. Я – солдат. Моя работа – защищать людей. И я обещаю тебе: что бы ни случилось, я сделаю всё, чтобы вы были в безопасности. Ты, и Лия, и папа.

– А ты?

– И я тоже.

– Обещаешь?

– Обещаю.

Он смотрел на неё – долго, серьёзно. Потом кивнул.

– Хорошо. Я тебе верю.

– Спасибо, зайчик.

– Мам?

– Да?

– Я люблю тебя.

Три слова. Простые. Обычные. Самые важные на свете.

– Я тоже тебя люблю. Спи.

Она выключила свет. Вышла из комнаты.

И только в коридоре – позволила себе выдохнуть.

Дэвид ждал её в гостиной. Телевизор был включён – новости, приглушённый звук.

– Как он?

– Напуган. Но держится.

Вера села рядом. Дэвид обнял её – привычным, успокаивающим жестом.

– Я тоже напуган, – сказал он тихо.

– Ты?

– Конечно. Я просто не показываю.

Она повернулась к нему.

– Почему?

– Потому что вы – моя семья. Мне положено быть сильным.

– Тебе не нужно притворяться. Не со мной.

Он улыбнулся – устало, но тепло.

– Я знаю. Но притворяться проще. Пока дети рядом.

Вера понимала. Она делала то же самое каждый день. На работе – маска компетентности. Дома – маска спокойствия. Настоящая она – та, что боялась, сомневалась, не знала ответов – пряталась глубоко внутри.

– Что говорят новости? – спросила она, кивнув на экран.

– Ничего нового. Они в океане. Мы не знаем, зачем. Мир в панике.

Вера посмотрела на экран. Знакомый диктор, знакомые слова. «Мировые лидеры призывают к спокойствию». «Учёные анализируют данные». «Религиозные организации объявляют о знамении».

Ничего нового. Ничего полезного.

– Вера, – голос Дэвида, тихий. – Ты знаешь что-то? Что-то, чего нет в новостях?

Она помолчала. Что она знала? Много и ничего.

Знала, что существа прошли сквозь президента, как сквозь воздух. Знала, что человек, дотронувшийся до одного из них, до сих пор не может пользоваться рукой. Знала, что океан меняется – по данным, которые она видела на брифингах, что-то происходит на глубине.

Знала, что никто – ни генералы, ни учёные, ни политики – не имел ни малейшего представления, что делать.

– Я знаю, что мы не готовы, – сказала она наконец. – К чему бы то ни было.

– Это пугает.

– Да.

– И что ты будешь делать?

Вера посмотрела на него – на мужа, которого любила четырнадцать лет. На человека, который готовил ей пироги по воскресеньям и никогда не спрашивал, что происходит на её работе.

– Свою работу. Защищать людей. Защищать вас.

– Этого достаточно?

– Я не знаю. – Она взяла его руку. – Но это всё, что я умею делать.

Дэвид помолчал. Потом:

– Ты – лучший человек из всех, кого я знаю.

– Я – солдат. Это не то же самое.

– Для меня – то же самое.

Он поцеловал её – мягко, нежно. Как в первый раз, двадцать лет назад, в баре в Сеуле, где они встретились. Она – молодой офицер, он – инженер по контракту. Два человека из разных миров, которые почему-то нашли друг друга.

– Я люблю тебя, – сказал он.

– Я тоже.

Они сидели молча, обнявшись, глядя на экран, где мир катился в неизвестность.

Ночью Вера не могла уснуть.

Она лежала в темноте, слушая дыхание Дэвида рядом. Ровное, спокойное. Он умел отключаться – засыпать по команде, как солдат. Она – разучилась.

Мысли крутились, как белка в колесе.

Дети. Семья. Работа. Существа в океане. Будущее, которое невозможно было предсказать.

Она думала о Маркосе. О его вопросе. «Пришельцы нас убьют?»

Она сказала – нет. Она надеялась, что не солгала.

Но правда была в том, что она не знала. Никто не знал. Они прилетели – огромные, непонятные, равнодушные. Они прошли сквозь людей, как сквозь туман. Они ушли в океан и замолчали.

Что они делали там, в глубине? Что планировали? Думали ли они вообще в том смысле, в каком думают люди?

Вера не знала. И это незнание – было страшнее всего.

Она встала. Тихо, чтобы не разбудить Дэвида. Вышла в коридор.

Дверь в комнату Маркоса была приоткрыта – он не любил полную темноту. Она заглянула внутрь.

Он спал – разметавшись по кровати, как обычно. Одеяло сбилось. Рука свесилась с края.

Вера подошла. Поправила одеяло. Посмотрела на его лицо – спокойное, безмятежное. Ребёнок, который спит и не знает, что мир изменился.

Её взгляд снова упал на имплант. Едва заметный бугорок под кожей. Сеточка проводов. Технология, которая держала его живым.

«Гиппократ». Двести миллионов человек.

Вера нахмурилась. Почему она думает об этом?

Она не знала. Просто – мысль. Случайная, ничего не значащая.

Она наклонилась, поцеловала Маркоса в лоб. Он не проснулся – только пробормотал что-то неразборчивое.

– Спи, зайчик, – прошептала она. – Мама рядом.

Она вышла из комнаты. Постояла в коридоре.

Потом – проверила комнату Лии. Дочь тоже спала – свернувшись калачиком, обнимая подушку. Одиннадцать лет. Почти подросток. Почти взрослая.

Скоро она перестанет нуждаться в матери. Скоро – свои друзья, свои секреты, своя жизнь. Вера знала это. Принимала.

Но пока – пока Лия была её. Её дочерью. Её ребёнком.

Вера вернулась в спальню. Легла рядом с Дэвидом. Закрыла глаза.

Сон не шёл. Но она лежала неподвижно, слушая дыхание мужа, и это было почти так же хорошо.

Утро.

Понедельник. Конец воскресенья. Конец нормальности.

Вера собиралась в дорогу – форма, сумка, документы. Дэвид готовил завтрак. Дети ещё спали – школа начиналась позже.

– Когда вернёшься? – спросил Дэвид.

– Не знаю. Постараюсь к пятнице.

– Если не получится?

– Позвоню.

Он кивнул. Они не обсуждали её работу – это было правило. Она не могла говорить, он не спрашивал.

– Вера.

– Да?

– Будь осторожна.

Она подошла к нему. Обняла – крепко, отчаянно.

– Всегда.

– Это не правда.

– Я знаю. – Она отстранилась. Посмотрела ему в глаза. – Но я постараюсь.

Он улыбнулся – той улыбкой, которая говорила: я понимаю. Я боюсь за тебя. Но я не буду тебя останавливать.

Потому что это – её работа. Это – то, кто она есть.

Вера поднялась наверх. Заглянула к детям – всё ещё спят. Она не стала их будить. Просто постояла в дверях, запоминая.

Лия, свернувшаяся в клубок. Маркос, раскинувшийся звездой.

Её дети. Её жизнь. Её причина.

Она спустилась вниз. Взяла сумку. Вышла из дома.

На крыльце обернулась – посмотрела на белую дверь, на горшок с геранью, на окна, за которыми спала её семья.

Ради этого, – подумала она. – Что бы ни случилось. Ради этого.

Она села в машину и поехала на работу.

Мир ждал. И она – единственное, что стояло между ним и её детьми.