Ассистент Дьявола

Мне бы очень хотелось, чтобы лифты умели выстреливать в небо, как ракеты. Я бы с неподдельной радостью отправила Михаила Сергеевича прямиком в открытый космос, где он больше никогда меня не побеспокоил бы своим существованием.

– Как вы меня вчера назвали? – неожиданно прозвучал его низкий гортанный голос, разрывая тягостное молчание.

Я прекрасно знала, что он имеет в виду данное мною в переписке прозвище, но обсуждать эту скользкую тему совершенно не хотела, поэтому сделала невинное лицо и притворилась, что не поняла вопроса. – Понятия не имею, о чём вы говорите.

– Екатерина Петровна, – грозно прорычал он, и в этом рычании слышалась явная угроза.

Не глядя на него и не поворачивая головы, я упрямо уставилась в холодный металлический пол кабины, изо всех сил сдерживая почти физическое желание его придушить голыми руками.

– Сатана, – наконец ответила я на вопрос, выдохнув это слово.

Мы с Матвеем, моим лучшим другом и коллегой, давным-давно пришли к твёрдому выводу, что гендиректор «Гром Групп» – это точно не человек. Или же он каким-то чудом появился на свет сразу тридцатилетним высокомерным трудоголиком с готовым костюмом и портфелем в руках.

Наконец я медленно повернулась к мужчине, который молча маячил у меня за спиной. Чуть не ткнулась носом в его твёрдый, как стена, живот.

Из-за существенной разницы в росте я просто не могла не заметить, что на нём надето сегодня. К его могучей, атлетической фигуре плотно прилегала простая чёрная рубашка из дорогой ткани. Верхние три пуговицы были небрежно расстёгнуты, обнажая самое начало мускулистой, загорелой груди.

Мне срочно нужно было выбраться из этого проклятого лифта. Клаустрофобичная, давящая обстановка наедине с моим начальником медленно сводила меня с ума.

– Что вы обычно смотрите для удовольствия? – спросила я первое, что пришло в голову, а затем быстро перефразировала: – Или ещё лучше – чем вы вообще занимаетесь для развлечения? Неужели только работой?

– Развлечения? – его глубокий голос протянул это простое слово так, будто он слышал его впервые в жизни, словно это было что-то из области фантастики.

Если бы это была шутка, я бы, возможно, от души рассмеялась. Но я с горечью знала – нет, это не шутка.

Михаил Громов жил под камнем. Если точнее и честнее, будучи законченным трудоголиком, он жил под огромной грудой важных документов, контрактов и отчётов.

Я снова повернулась к нему спиной, безнадёжно уставившись в закрытые двери медленно движущейся коробки, в которой была заточена вместе с ним.

– Вы вообще хоть что-нибудь смотрите? – спросила я, отчаянно пытаясь разрядить сгустившуюся атмосферу. – Ну, фильмы, сериалы… что вы любите смотреть?

Зеркальная гладкая поверхность лифта позволяла прекрасно видеть его реакцию на мои неосторожные слова. Мне пришлось сильно задрать голову, чтобы как следует разглядеть её, потому что он был чертовски, невыносимо высок, но я всё же успела уловить выражение, на долю секунды мелькнувшее на его обычно каменном лице.

Его обычно бесстрастная, совершенно нечитаемая маска на краткое мгновение заметно дрогнула. Нужно было срочно звонить папарацци – это стало бы настоящей сенсацией года.

Он сильно сжал челюсть, и она задёргалась в каком-то яростном, нервном ритме. Его глаза стали почти чёрными, как бездонная пропасть без дна. Как тёмная, хорошо охраняемая тайна.

По моей груди внезапно разлилось странное тёплое, почти болезненное ощущение, и я с запозданием остро осознала нашу опасную близость в тесном пространстве.

Большая жалость, что на нём сегодня не было галстука. Я бы с огромным удовольствием его как следует удавила этим самым галстуком.

Наконец лифт с тихим звоном остановился на нужном этаже, и двери медленно открылись. Я еле-еле сдержала почти непреодолимый порыв выбежать оттуда с победным криком «Свобода, наконец-то свобода!». Вместо этого я максимально спокойно вышла и покорно последовала за своим начальником в сторону переговорной комнаты.

Конференц-зал на тридцатом этаже был самым большим во всём здании. Это была по-настоящему просторная комната с огромным столом в центре. Прямоугольный стеклянный стол был щедро рассчитан примерно на пятьдесят человек, не меньше.

Все эти пятьдесят мест были плотно заняты. Абсолютно все, кроме двух кресел во главе стола.

Мне отчаянно захотелось разрыдаться прямо на месте.

Я медленно осмотрела зал и изучила лица всех сорока восьми мужчин в деловых костюмах, сидевших за столом. Затем я с облегчением заметила знакомые иссиня-чёрные волосы.

Матвея совсем недавно повысили до начальника финансового отдела, поэтому он ещё не успел до конца прочувствовать, насколько невыносимо скучными и затянутыми бывают эти бесконечные совещания.

– Поменяйся со мной местами, – беззвучно, одними губами сказала я Матвею, едва войдя в просторный зал.

Мой лучший друг резко обернулся, быстро осмотрел стол. Его карие глаза испуганно расширились, когда он с ужасом увидел, что свободных мест осталось только два, и одно из них занимает сам гендиректор собственной персоной.

– Ни за что на свете, – беззвучно, но очень выразительно ответил он, отрицательно мотая головой.

Тогда я с мольбой посмотрела на молодого парня, сидевшего рядом с Матвеем, и сложила руки в умоляющем, почти молитвенном жесте.

Никто в компании не испытывал ко мне искреннего сочувствия. Мне приходилось безропотно мириться с этим требовательным, деспотичным присутствием целыми днями, изо дня в день, из недели в неделю.

– Екатерина Петровна, – прозвучал до боли знакомый хриплый, гортанный голос. – Садитесь рядом со мной. Немедленно.

– Но, Михаил Сергеевич… – я уже лихорадочно собиралась придумать какую-нибудь убедительную отговорку.

– Сейчас же, – жёстко рявкнул Громов, абсолютно не оставляя никакого пространства для споров или возражений.

Моя сила воли была настолько велика, что я каким-то чудом сумела удержаться от почти непреодолимого желания выцарапать эти тёмные зрачки из его высокомерных глазниц острыми ногтями.

Все присутствующие в зале были настолько поглощены оживлёнными разговорами друг с другом, что даже не заметили прибытия большого и страшного гендиректора. Узнай они раньше – разговоры бы мгновенно прекратились, воцарилась бы гробовая тишина.

Я послушно села на удобное кожаное кресло рядом со своим верховным повелителем и аккуратно поставила на стол торт, старательно испечённый мною накануне вечером.

– Вам обязательно всегда говорить таким тираническим, диктаторским тоном? – не удержавшись, фыркнула я.

Из его широкой груди вырвался низкий гул, прежде чем он неожиданно парировал:

– А вам обязательно одеваться как радуга после дождя?

Он, вероятно, имел в виду мой откровенно вызывающий гардероб. Чёрное платье-сарафан в розово-голубую горошину в комплекте с ярко-зелёными колготками и бежевыми туфлями на каблуке было, мягко говоря, крайне эпатажным выбором.

– Только ежедневно, – язвительно парировала я голосом, сладким как крупная соль.

– На вас нет фиолетового, – грубо и неожиданно указал он, окидывая меня оценивающим взглядом.

Нервный страх, булькавший где-то глубоко во мне, был готов вот-вот перелиться через край. Особенно когда его толстая нога под столом постоянно задевала мою, посылая странные импульсы.

– Есть фиолетовый, – невпопад пробормотала я. – Вы просто не видите его.

Мои глаза мгновенно расширились от внезапного осознания, едва я это неосторожно произнесла вслух. Я виновато уставилась на стол, будто это была самая интересная и увлекательная вещь на свете, лишь бы не смотреть на него и не видеть его реакции.

Нижнее бельё – явно не та тема, которую следует обсуждать с гендиректором крупной компании. Хотя, по правде говоря, с Михаилом Громовым вообще не обсуждали абсолютно никакие личные темы.

Ещё один низкий гул вырвался из его широкой груди где-то совсем рядом.

Он был настолько громким и неожиданным, что мгновенно привлёк внимание абсолютно всех присутствующих в зале. Каждый разом повернул голову к торцу стола, где сидели мы с ним вдвоём.

Все как один замолчали и выпрямили спины в нескрываемом страхе перед грозным гендиректором, которого поначалу просто не сразу заметили.

Чтобы хоть как-то разрядить сгустившуюся напряжённую обстановку, я поспешно заговорила, открывая контейнер на столе:

– Не хочет ли кто-нибудь кусочек вкусного домашнего торта? Я сама пекла.

Никто не посмел заговорить в ответ. Никто даже не пошевелился и не вздохнул. Казалось, каждый человек в этой комнате был полностью парализован животным страхом и боялся лишний раз дышать.

– Оставьте торт на своём столе после работы, – приказал Михаил Сергеевич, сидевший рядом со мной.

Он сделал паузу, и я успела заметить, как напряглись его пальцы на ручке кресла.

– Уборщица его утилизирует, – добавил он таким тоном, будто речь шла о каком-то опасном химическом веществе, а не о безобидном торте.

То, что мои торты оставались нетронутыми, давно стало обычным делом. Я часто готовила сладости и с энтузиазмом приносила их на работу, надеясь разбавить офисную атмосферу чем-то домашним и уютным. Но никто никогда не пробовал. Ни разу. Михаил Сергеевич каждый раз настаивал, чтобы я оставляла торт на своём столе, и каждый раз давал одну и ту же команду. К утру выпечка всегда исчезала без следа, словно её и не было вовсе.

Иногда мне казалось, что он лично выбрасывает мои творения в мусорное ведро сразу после моего ухода.

Спустя несколько мгновений тягостную тишину переговорной нарушил очень смелый – или безрассудный – человек:

– Это что, избушка Бабы-яги?

Тот, кто заговорил, был лет двадцати пяти. Он выглядел новеньким – волосы песочного цвета аккуратно уложены, очки квадратной формы придавали ему вид молодого учёного. Я его раньше точно не видела, а в нашей компании новые лица запоминались быстро.

– Да, – ответила я с улыбкой, радуясь хоть какому-то интересу к моей выпечке, и спросила: – Хотите попробовать кусочек?

– С удовольствием! – обрадовался Квадратные-Очки с такой благодарной улыбкой, будто я предложила ему последний кусок хлеба в голодный год.

Я взяла поднос с тортом, обошла длинный стеклянный стол и подошла к нему. Торт был уже нарезан на аккуратные ломтики, так что молодой человек без труда снял с подноса большой кусок.

Когда я вернулась на своё место и села обратно, я почувствовала, как нога рядом с моей начала яростно дрожать. Чем дольше длилась острая, напряжённая тишина, тем сильнее сотрясалось всё тело на соседнем кресле. Михаил Сергеевич явно был не в восторге от происходящего.

Квадратные-Очки издал стон удовольствия, прожёвывая первый кусок:

– Это восхитительно! Боже, как же это вкусно!

Каждая пара глаз в зале моментально была прикована к парню, поедавшему торт. Сотрудники сидели на краешках стульев, будто смотрели триллер и ждали, когда выпрыгнет маньяк с топором. Атмосфера накалилась до предела.

– Вы сами это испекли? – спросил Квадратные-Очки, и в его голосе звучало неподдельное благоговение. – Честное слово, я такого ещё не пробовал!

Моя улыбка стала ещё шире. Мною овладело чувство маленькой победы оттого, что кто-то на работе наконец-то съел мой торт и по-настоящему оценил его.

Михаил Сергеевич наблюдал за мной. Если точнее, он не сводил глаз с моей улыбки, и в его стальных голубых глазах читался какой-то тёмный, почти опасный умысел. Такое выражение лица обычно предшествовало чьему-нибудь увольнению.

Солгала бы, если бы сказала, что мне не было страшно.

Моё сердце забилось чаще от такой близости к нему, от этого нависающего молчания.

Он был так близко, что его дорогой парфюм витал в каждой частице воздуха, которым я дышала. Он был так близко, что я чувствовала каждый импульс ярости, буквально волнами исходивший от него. Он был так близко, что ощущала, как его сильная, твёрдая нога дрожит от едва сдерживаемого бешенства.

– Екатерина Петровна, – хриплый голос прозвучал прямо у моего уха, заставив вздрогнуть.

Улыбка мгновенно исчезла с моего лица, когда я повернулась к нему и ответила:

– Да, Михаил Сергеевич?

Его тон стал почти звериным, когда он опасно прошипел сквозь зубы:

– Хватит ему улыбаться.

На моих губах не осталось и намёка на улыбку. Я почувствовала, как мой рот искривился в недовольную гримасу. Я скрипела зубами от возмущения его наглостью и полного отсутствия такта.

– Почему? – спросила я из чистого любопытства, хотя, возможно, стоило просто промолчать.

В ответ он ничего не произнёс. Ни единого слова. Ни звука. Он лишь хрипло промычал что-то нечленораздельное и демонстративно отвёл внимание от меня, уставившись в свои бумаги.

Квадратные-Очки между тем продолжал есть торт и снова издал стон наслаждения:

– Знаете, что, Катя? Думаю, вы должны выйти за меня замуж. Серьёзно. Кто так готовит, тот достоин кольца!

Я невольно расплылась в улыбке от того, как ему понравился мой торт. Наконец-то хоть кто-то оценил мои старания!

Все головы в зале снова синхронно повернулись в нашу сторону. Если точнее – в сторону моего начальника, ожидая его реакции.

Тишина в зале стала оглушительной. Напряжение в воздухе можно было резать ножом и намазывать на хлеб.

Я видела краем глаза, как вены на руке Михаила Сергеевича вздулись, когда он медленно, с леденящим спокойствием указал на молодого человека в очках квадратной формы.

– Вы уволены, – прозвучал его низкий голос сквозь стиснутые зубы, и в кабинете стало ещё холоднее.

Кусок торта с глухим стуком упал на стеклянный стол, когда Квадратные-Очки начал дрожать:

– Я-я простите… Я не хотел…

На лице Громова не было ни капли эмоций, что страшно контрастировало с его ледяным взглядом, когда он рявкнул на беднягу:

– Вон из моего здания. Немедленно.

– Пожалуйста, Михаил Сергеевич, – взмолился трясущийся парень в очках, и голос его дрожал. – Я здесь новенький, я правда не понимаю, в чём провинился. Что я сделал не так?

Дьявол бизнес-мира не интересовался оправданиями и объяснениями, потому что он бросил ещё один леденящий душу, полный ненависти взгляд на дрожащего юношу. Взгляд, который не предполагал возражений.

Квадратные-Очки вскочил и буквально выбежал из переговорной, чуть не споткнувшись о порог. Скорее всего, он выбежал и из здания тоже, чтобы никогда больше не возвращаться. Бедняга.

– Это ещё что было? – сердито прошипела я в сторону крупного мужчины, развалившегося в кожаном кресле рядом, как на троне.

Он не ответил. Он лишь наблюдал за мной краем глаза, будто проверяя, что я всё ещё сижу рядом и никуда не делась.

Совещание наконец началось. Оно заключалось в том, что несколько сотрудников исследовательского отдела робко представляли идеи угрюмому и молчаливому гендиректору. А также в том, что угрюмый и молчаливый гендиректор методично отвергал эти идеи лаконичным покачиванием головы и ледяным взглядом. Ни одного слова одобрения. Ни единой улыбки.

Я совершенно вымоталась. И не только потому, что меня заставили сопровождать Михаила Сергеевича на это скучнейшее совещание, где люди боялись даже дышать. Я практически не спала прошлой ночью, пытаясь успокоить Машу, когда та прибежала в мою комнату в слезах после очередного кошмара про страшных монстров под кроватью.

Маша спала в моей кровати уже несколько дней подряд. Она слишком боялась оставаться ночью одна в своей комнате, опасаясь, что за ней придут чудовища. Никакие уговоры не помогали.

Я чувствовала себя ужасно, оставляя её утром в детском саду, когда она цеплялась за мою ногу обеими руками и плакала навзрыд, умоляя не уходить. Воспитательница буквально отдирала её от меня.

Что-то твёрдое и тёплое коснулось моей щеки, когда я позволила тяжёлым векам сомкнуться. Всего на секундочку.

Голос человека, представлявшего очередной скучный доклад, становился всё тише и тише, пока я совсем перестала его слышать. Темнота окутала меня мягким одеялом.

Когда я наконец открыла глаза, некоторые стулья за столом уже опустели, и большинство людей вставали, чтобы поскорее уйти из этого кабинета.

Я потёрла лицо руками, и потребовалось несколько длинных минут, чтобы прийти в себя полностью и сообразить, где я нахожусь. За эти минуты до меня медленно, но верно дошло, где именно я умудрилась заснуть.

Твёрдой поверхностью, на которой я так сладко спала, оказалась мощная, мускулистая рука, принадлежавшая не кому-нибудь, а моему начальнику. Михаилу Громову собственной персоной.

Я вскочила со стула быстрее молнии, запаниковала и выпалила:

– О боже мой! Простите, пожалуйста! Я не специально, честное слово!

Выражение лица Михаила Сергеевича никогда не выдавало его истинных мыслей. Он окинул меня долгим взглядом со стиснутыми челюстями, затем медленно отвёл глаза и начал деловой разговор с партнёром, будто ничего не произошло.

Я поднялась со стула и буквально сбежала от охватившего меня жгучего стыда. Мои каблуки громко зацокали по мраморному полу, пока я практически мчалась к выходу, чтобы успеть перехватить Матвея, пока он не ушёл на обед.

– Ну что, хорошо поспала? – спросил мой ухмыляющийся лучший друг, когда я запыхавшаяся подошла к нему.

Моя рука взметнулась вверх и легонько шлёпнула его по плечу. Так я пыталась отвлечь его внимание от моего предательски покрасневшего лица.

– По крайней мере, я на него не вырвала, – оптимистично заявила я с подмигиванием.

Ухмылка Матвея мгновенно исчезла, уступив место неподдельному ужасу, когда он парировал:

– Заткнись! Мы договорились об этом не вспоминать!

Я показала ему язык, как в детстве:

– И подумать только, что ты уже взрослый мужчина с невестой, а ведёшь себя как школьник.

Матвей прищурился и ехидно усмехнулся:

– И подумать только, что ты серьёзная ассистентка, которая устраивает себе тихий час прямо на своём работодателе. В переговорной. При свидетелях.

Мне совершенно нечего было на это ответить. Не было смысла вдаваться в подробности о ночных кошмарах Маши и моём хроническом недосыпе. Это всё равно ничего не изменило бы.

– Ты что, становишься с гендиректором поприветливее, Кать? – поддразнил Матвей с понимающей улыбкой, прекрасно зная, что Михаил Громов не делал ничего «поприветливее» ни с кем и никогда.

– Думаю, моё заявление об уходе, которое лежит у него на столе в эту самую минуту, с тобой категорически не согласится.

Брови на его лице удивлённо поползли вверх, когда он пробормотал:

– Погоди, он ещё не знает, что ты уходишь?

Я отрицательно покачала головой.

– Екатерина Петровна, – позвал меня знакомый голос, и никогда простое имя не звучало так требовательно и властно.

Только один человек в этом здании говорил так грубо и хрипло. Только один человек упорно называл меня по имени-отчеству, игнорируя все мои просьбы.

Закатив глаза к потолку, я изобразила на лице подобие вежливой улыбки, обернулась и отозвалась:

– Иду, Михаил Сергеевич!

Я направилась к разгневанному гендиректору, но не без того, чтобы быстро и беззвучно бросить Матвею:

– Спаси меня, если через час не вернусь.

Громов смотрел на меня, как хищник смотрит на добычу перед прыжком, когда открыл тяжёлую дверь и молча ждал, пока я пройду первой. Он следовал за мной по пятам всю дорогу обратно к лифту, будто был моим личным телохранителем, приставленным следить за каждым шагом.

Мы не проронили ни слова, пока двери тесной кабины лифта не закрылись за нами с тихим щелчком. Михаил Сергеевич нажал кнопку тридцать третьего этажа. Я выждала пару секунд и демонстративно нажала тридцать второй.

– Куда это вы собрались? – спросил Михаил Сергеевич, стоявший у меня прямо за спиной, но это не прозвучало как вежливый вопрос.

Вопрос предполагает вежливость и интерес. Его фраза была скорее жёстким приказом немедленно ответить.

– Принести вам кофе, – коротко ответила я, глядя на двери лифта.

В зеркальном отражении дверей лифта я увидела, как он однократно кивнул, будто удовлетворённый ответом.

Почувствовав необходимость как-то объясниться, я нервно начала оправдываться:

– Я не хотела засыпать на вас. Правда, простите. Это больше не повторится, клянусь. Я просто мало спала прошлой ночью, а потом я…

Его хриплый голос резко прервал меня на полуслове:

– Замолчите, Екатерина Петровна.

Мой рот тут же послушно закрылся, а руки сами собой сжались в кулаки по бокам от бессильного раздражения.

Когда двери лифта с лёгким звоном открылись на тридцать втором этаже, я почти рванула прочь, оставив гендиректора стоять внутри кабины.

Я не успела уйти далеко, потому что он громко прочистил горло. Этот звук заставил меня машинально обернуться и вопросительно посмотреть на него.

– Мне не нужна женская компания, – строго сообщил он мне таким тоном, будто сама эта идея его глубоко оскорбляла. – Не тогда, когда у меня есть вы.

Двери лифта снова плавно закрылись, и он оставил меня стоять одну на тридцать втором этаже, переваривать его слова.

– Конечно, не нужна, – пробормотала я себе под нос, мрачно насмехаясь над самой мыслью, что он ненавидит меня не сильнее всего остального на свете.

Я уже совершенно не чувствовала подошв своих ног после этого марафона, поэтому сняла туфли и взяла их в одну руку. Другой рукой я толкнула дверь в небольшую комнату отдыха и машинально приготовилась варить ему очередной кофе – крепкий, без сахара, как он любит.

Пока заваривались ароматные кофейные зёрна, я пыталась хоть как-то привести в порядок волосы, безнадёжно растрепавшиеся после моего позорного сна.

Внезапно сверху раздался оглушительный удар. Он был такой чудовищной силы, что, казалось, содрогнулось всё здание до самого фундамента.

На секунду мне показалось, что Кинг-Конг забрался на крышу нашего небоскрёба и сейчас начнёт крушить всё подряд.

Сверху донеслась новая серия ударов, ещё более яростных. Звучало как настоящая вакханалия разрушения. Слышался дикий рёв и громкий звон бьющегося стекла. Грохот был настолько громоподобным, что я расслышала чей-то испуганный вскрик даже на тридцать втором этаже.

Я на мгновение решила, что настал армагеддон или конец света, поэтому, совершенно вопреки здравому смыслу и инстинкту самосохранения, направилась наверх – прямо в логово Дьявола – чтобы своими глазами посмотреть, что же довело его до такого убийственного и свирепого состояния.

Глава 4

Серпухов моего детства – это не исторический центр с его купеческими особняками и древними храмами, а самая дальняя окраина города. Наш покосившийся домик ютился прямо в чистом поле, на отшибе, где городская застройка уже смыкалась со стихийной свалкой металлолома и ржавеющих автомобильных остатков. До Москвы – добрых четыре часа тряской езды на электричке. Даже привыкшая с детства к виду хаоса и беспорядка, я никогда не видела ничего подобного тому месту разрушения и погрома, которым стал кабинет Михаила Сергеевича Громова.

Его массивный дубовый стол лежал вверх ногами, словно кто-то в приступе ярости швырнул его через всю комнату. Его дорогущий компьютер последней модели был разбит на мелкие куски у стеклянной двери – осколки экрана блестели на полу, как россыпь битого стекла. На мраморных стенах цвета воронова крыла зияли массивные вмятины, а пол был сплошь усыпан важными документами, контрактами и деловыми бумагами.

Моё заявление об уходе было разорвано на тысячу клочков. Может, даже на миллион – настолько мелкие были кусочки.

Крупный мужчина стоял посреди этого невероятного бардака с лицом, искажённым грозной, убийственной яростью. От злости или напряжения у него на скуле резко дергался мускул. Кулаки были сжаты так, что побелели костяшки пальцев, а широкие плечи ходили вверх-вниз в такт тяжёлому дыханию.

Если бы его многомиллиардный бизнес в один день рухнул, он всегда мог бы податься в профессиональный рестлинг. У него были и подходящее телосложение, и избыток природного гнева, который так любят зрители на ринге.

Я никогда прежде не видела его настолько невменяемым. Я видела его злым – таким он бывал почти каждый день. Видела его в холодном бешенстве – когда срывались важные сделки. Но никогда, ни разу за семь лет работы не видела, чтобы он выглядел так, будто полностью и окончательно потерял всякую связь с реальностью.

– Михаил Сергеевич? – наконец нарушила я гнетущую тишину в разрушенном кабинете, осторожно переступая через обломки. – У вас всё в порядке?

Ответа от него не последовало, но молчание говорило громче любых слов. Тишина нависла тяжёлым свинцовым грузом, давя на плечи и затрудняя дыхание.

Неподвижность растянулась между нами невыносимо долго, и какие-то жалкие два метра физического пространства казались целой вечностью и бесконечностью одновременно.

Он наблюдал за мной пристальным взглядом хищника. Пристально. Слишком пристально для простого начальника. Я остро чувствовала, что, если пошевелюсь хоть на сантиметр, сделаю неверное движение – он мгновенно набросится на меня, как дикий зверь. Как будто он запрёт меня здесь, в своём кабинете, и будет держать в золотой клетке до скончания веков, не выпуская на волю.