Юность

Кассиан Норвейн

Юность

Глава 1

Я подошла к школьным воротам, и сердце тут же упало куда-то в ботинки. У входа, как грозные стражи, стояли двое: учитель физкультуры, мистер Стоун, мужчина средних лет с вечно недовольным лицом, и… Адам Клинк – председатель студсовета. Я редко видела его так близко. Он был в своей идеальной, словно только что выглаженной, чёрной форме двенадцатого класса. Короткие черные волосы аккуратно уложены. Но сегодня на его лице появилась новая деталь – очки в тонкой чёрной оправе. Они делали его взгляд… другим. Не просто строгим, скорее пристальным. Он смотрел прямо на меня, слегка прищурившись, будто пытаясь что-то рассмотреть или запомнить. Серо-голубые глаза за стёклами были неотрывно прикованы к моему лицу, и от этого внимания захотелось немедленно развернуться и сбежать.

Словно по команде замерла прямо перед ними, сжимая ремень рюкзака.

– Кейн, – раздался голос мистера Стоуна, густой и раздражённый. – Объясни мне, пожалуйста, это новое веяние моды? Приходить, когда первый урок уже на половине? Или, может, у тебя свои правила?

Нотации полились знакомым потоком – о дисциплине, об уважении к школе, о том, как мое опоздание подрывает устои. Я кивала, глядя куда-то в район его спортивного свитера, чувствуя, как горят щёки. Но хуже всего было молчание Адама. Он не произносил ни слова. Просто стоял и смотрел. Этот прищуренный, изучающий взгляд сквозь очки был невыносимей любой нотации. Казалось, он видит не просто опоздавшую ученицу, а все причины этого опоздания – тревожный сон, котёнка, которого пришлось обойти на дороге, три попытки завязать один хвостик, чтобы они выглядели симметрично…

Слова мистера Стоуна превратились в отдалённый гул. Я слышала только их ритм: «…правила существуют…», «…ответственность перед классом…», «…непозволительно в одиннадцатом…». В ответ я кивала, повторяя в голове заученную мантру: «Сейчас всё закончится, просто потерпи».

Но взгляд Адама Клинка сводил все усилия на нет. Он был тихим, почти физическим давлением. Заметил ли он, как дрогнул мой палец на ремне рюкзака? Видел ли, как я проглотила воздух, когда мистер Стоун повысил голос? Его лицо за очками было непроницаемым. Как будто я была странным, но интересным явлением, которое он фиксировал для своего внутреннего каталога.

Наконец, мистер Стоун выдохся, сделав паузу для финального аккорда.

– На этот раз я ограничусь предупреждением, Кейн. Но пусть это будет последним. Понятно?

– Понятно, простите, – прошептала я, едва слышно.

– Иди на урок.

Я рванулась с места, как ошпаренная, чувствуя, как взгляд Адама провожает меня в спину. Сделав несколько шагов по пути к главному входу, я не выдержала и обернулась.

Мистер Стоун уже уходил, размахивая рукой и что-то бурча. А Адам всё ещё стоял у ворот. Он смотрел не на меня, а куда-то вдаль, на пустую дорогу. Потом, будто почувствовав мой взгляд, медленно повернул голову. Его рука поднялась, и длинные пальцы поправили оправу очков на переносице. Казалось, он что-то окончательно для себя решил.

Я вжала голову в плечи и почти бегом бросилась к двери, в безопасную, шумную толпу коридора. Но ощущение его пристального, изучающего внимания, холодного и точного, как луч лазера, не отпускало. Оно въелось под кожу.

Добежала до дверей, вдохнула прохладный воздух школьного холла и – обернулась. Будто что-то дернуло меня за рукав.

Адам всё ещё стоял у ворот. Он смотрел в сторону леса, что зеленой полосой виднелся за школьным забором, подставив лицо слабому утреннему солнцу. Профиль был чётким и строгим, как на тех фотографиях, о которых иногда шушукались девочки. Видеть его так близко невероятная удача – или наоборот. Обычно он носился по школе как метеор: на собрания, в студсовет, на консультации к учителям. Всегда по делу, всегда один. Неприступный и немного мифический Адам Клинк. Почему сегодня именно он, второе лицо в школьной иерархии, стоял здесь, на проходной, как обычный дежурный?

Может, его наказали? Нет, не похоже. Он выглядел не как провинившийся, а как… наблюдатель. Как будто он сам выбрал это место.

Адам вдруг резко повернул голову, и наши взгляды снова встретились через всё расстояние школьного двора. На этот раз я не отвернулась сразу. Может, от остатка шока. Может, от накопившегося любопытства. Он не выглядел удивленным. Наоборот, его губы, казалось, дрогнули в едва уловимой усмешке, тут же погашенной. Затем он медленно, слишком медленно, кивнул. Совсем чуть-чуть. Не как приветствие. Скорее, как констатацию: «Тебе конец, если не пойдешь на урок».

От этого кивочка по спине пробежали мурашки. Я рванула дверь на себя и растворилась в полутьме коридора, прижавшись спиной к прохладной стене. Сердце стучало где-то в горле. Вопрос крутился в голове, навязчивый и тревожный: почему он? И, что гораздо страшнее – почему он смотрел на меня так, будто что-то хотел сказать?

Коридор был полон шума, скрипа кроссовок и обрывков разговоров, но для меня он вдруг стал беззвучным вакуумом. Я стояла у стены, пытаясь перевести дыхание, а в ушах всё ещё гудел тот унизительный монолог мистера Стоуна.

– Ева? Ты чего к стене приросла?

Аманда материализовалась передо мной, как всегда, внезапно и ярко. Она держала в руках два пакета молока, один из которых сунула мне в ладонь.

– Ты что, призрака увидела? Опять та карта «Башня» сработала? – её зелёные глаза изучали моё лицо с живым беспокойством.

Я взяла пакет, ощущая, как холодок от него проникает сквозь кожу.

– Хуже. Меня Стоун у ворот отчитал.

– Ой, да ладно, с кем не бывает, – махнула рукой Аманда. – Он всем утром мозги выносит.

– С ним… был Адам Клинк.

Аманда замерла с пакетом у рта, её брови поползли вверх.

– Стой. Тот самый? Председатель студсовета?

– Ага, думала прожжет во мне дыру.

Лицо Аманды изменилось. Беспокойство сменилось азартным, почти детективным интересом.

– Слушай, председатель студсовета на утреннем дежурстве у ворот – это нонсенс. Их туда никогда не ставят, у них своих дел полно. Ты уверена, что это был Адам?

– К сожалению да, – я сжала пакет, и он неприятно хлюпнул. – У меня до сих пор мурашки от него…

Звонок на урок прорвался сквозь шум, резкий и неумолимый.

– Ладно, ладно, не заводись, – Аманда схватила меня за локоть и потащила за собой. – У нас завтра после уроков сбор клуба. И председатель придёт, помнишь? Вот и будет возможность выяснить. Может, у них какая-то проверка. Или… – она понизила голос до таинственного шёпота, – или он тебя в студсовет хочет завербовать. Слышала, у них там всегда недобор, потому что все боятся вступать.

Мы влились в поток учеников, двигающихся к кабинетам. Мысль о том, что Адам Клинк мог бы захотеть видеть меня в студсовете, была настолько абсурдной, что я чуть не рассмеялась. Но смеха не получилось. Вместо него внутри поселился холодный, тяжёлый комок.

Весь первый урок, историю, я просидела, уставившись в окно. Учитель что-то говорил о периоде войны, его голос был ровным, как лунная дорожка на воде, но до меня доносились лишь обрывки. В голове вместо дат и реформ стояло одно: тот прищуренный взгляд сквозь черные очки. И этот кивок.

– …политические реформы привели к централизации власти… Кейн!

Я вздрогнула, оторвавшись от созерцания воробышка за стеклом. Весь класс смотрел на меня.

– Повторите, пожалуйста, основную цель земельной реформы 1873 года, – попросил учитель. В его голосе не было упрека, только легкое любопытство.

Я почувствовала, как по лицу разливается жар. Земельная реформа… Земля…

– Э-э… унификация налоговой системы… и создание частной собственности на землю? – выдавила я, молясь всем богам, что это было в учебнике на прошлой неделе.

Учитель едва заметно улыбнулся уголками губ.

– Верно. Но в следующий раз, пожалуйста, пусть ваши мысли странствуют по истории, а не по птицам за окном.

В соседнем ряду хихикнули. Я снова уткнулась в учебник, чувствуя себя полной дурой. «Отлично, Ева, – бубнил внутренний голос. – Теперь не только председатель студсовета, но и учитель запомнил твоё отсутствующее лицо».

Перемена не принесла облегчения. Аманда болтала о предстоящем сборе, строя теории одна нелепее другой.

– …может, они хотят запустить новую рубрику на радио! О школьных традициях! Им нужен «свежий взгляд», – она драматично взмахнула руками.

– Мой взгляд обычно свеж только в семь утра, а к восьми он уже тухлый и сонный, – пробормотала я, ковыряя ластик.

– Не порти мне розовые очки! – фыркнула она. – Ладно, вижу, ты не в духе. Держи.

Она протянула мне кролика из воздушного риса, завернутого в съедобную бумагу. Я взяла, машинально сунула в рот. Сладость на секунду перебила вкус тревоги. Но когда прозвенел звонок на третий урок, а я потянулась за учебником химии, из кармана моей юбки выпал маленький, сложенный вчетверо квадратик бумаги. Не тетрадный листок, а плотная, почти картонная бумага, какая бывает у блокнотов для скетчей.

Я наклонилась, подняла. Развернула.

На бумаге не было ни подписи, ни приветствия. Только чёткие, почти чертёжные линии, сложившиеся в созвездие. Рядом стрелка и надпись печатными буквами: «Малая Медведица. Полярная звезда – путеводная, но её легко потерять в городе огней. Ищи там, где темнее».

Я перевернула листок. Ничего. Только эти странные слова и схема звёзд.

Сердце заколотилось с новой силой. Я огляделась. Никто не смотрел в мою сторону. Одноклассники собирали вещи, выходили в коридор. Когда? Кто? В карман эту бумажку мог подсунуть только… Нет. Это невозможно. Мы не стояли так близко. Или стояли? Когда мистер Стоун читал нотации, я была так сосредоточена на его лице и на взгляде Адама, что могла и не заметить…

– Ев, ты чего? Опять замерла? – позвала Аманда из дверей.

Я судорожно скомкала бумажку в кулаке, чувствуя, как её углы впиваются в ладонь.

– Ничего. Иду.

На химии я уже не слышала ни слова. Всё моё внимание было приковано к сжатому кулаку под партой. Слова жгли кожу сквозь бумагу. «Ищи там, где темнее».

Это уж точно не приглашение в студсовет. Послание? Загадочное, непонятное и от этого бесконечно пугающее. Но зачем? Ведь до сегодняшнего утра, мы никогда не разговаривали и даже близко не стояли. И хуже всего было осознание, что я уже начала искать в памяти то самое «темное место». И, кажется, знала, где оно.

Химия прошла в каком-то тумане. Формулы на доске расплывались в хаотичные узоры, чем-то напоминающие то самое созвездие из записки.

– …и поэтому реакция не пойдёт без катализатора, – голос учительницы, мисс Элдер, прозвучал как будто из-за толстого стекла. – Кейн, вы можете назвать нам пример такого катализатора в промышленности?

Все повернулись ко мне. Я медленно поднялась.

– Катализатор… – мой голос прозвучал хрипло. – Железо. Для синтеза аммиака.

Мисс Элдер, казалось, была слегка разочарована, что я знаю ответ.

– Верно. Садитесь. Пожалуйста, будьте внимательнее.

Я рухнула на стул. Аманда с соседней парты кинула на меня встревоженный взгляд и показала на часы, потом на дверь – мол, скоро обед, продержись. Я кивнула, но понимала, что не продержусь. Каждая минута тянулась, как смола.

Когда наконец прозвенел звонок на обед, я собралась так быстро, что чуть не опрокинула стул.

– Эй, куда мчишься? – окликнула меня Аманда, сгребая учебники в рюкзак. – У нас же планы на столовую! Я хотела показать тебе нового сотрудника, он реально…

– Прости, – выпалила я, уже двигаясь к выходу. – Мне нужно… в библиотеку. Срочно. Я забыла сдать книгу.

– В обед? Серьёзно? Но…

Её голос потерялся в общем гуле. Я протиснулась в толпу, выплыла в коридор и, вместо того чтобы идти на первый этаж к столовой, рванула на третий, к старому крылу.

Там, в самом конце коридора, за кабинетом астрономии, который почти никогда не использовали, была маленькая, заброшенная кладовая. Её когда-то хотели переделать под архив, но бросили. Там не горел свет, а единственное окно было наполовину заставлено старыми глобусами. Днем там как раз царил полумрак. «Там, где темнее». Для меня, которая иногда искала там уединения, чтобы перевести дух после шумных перемен, это место было единственным логичным ответом.

Сердце бешено колотилось, когда я подбежала к знакомой, облупившейся двери. Коридор здесь был пуст и тих – все были в столовой или во дворе. Я на мгновение замерла, прислушиваясь. Тишина. Тогда я взялась за холодную ручку. Дверь со скрипом поддалась. Внутри пахло пылью и старой бумагой. Свет из коридора узкой полосой упал на пол, высветив плавающие в воздухе пылинки. Я шагнула внутрь и закрыла дверь, погрузившись в почти полную темноту. Лишь тусклый серый свет пробивался из-за глобусов.

Простояла так секунду, давая глазам привыкнуть. Потом достала из кармана смятую бумажку. Фраза «Ищи там, где темнее» теперь казалась не указанием, а насмешкой. Искать что? В этой пыльной кладовке, кроме сломанных стульев и пауков, ничего не было. Или нет?

Я сделала несколько неуверенных шагов вперед. И тогда заметила. На подоконнике, отодвинув один из старых глобусов, лежал небольшой, плоский предмет. Подошла ближе. Книга? Тонкая, в тёмно-синем переплёте, без названия на корешке. Рука дрогнула, когда я взяла её. Бумага была плотной, приятной на ощупь. Открыла первую страницу.

Внутри не было типографского текста. Это была ручная работа. Чётким, почти каллиграфическим почерком были выведены названия созвездий, а рядом – их схематичные изображения, нарисованные чёрной тушью. Но это была не просто астрономическая схема. Под каждым созвездием несколько строк… маленьких историй.

«Малая Медведица: её часто не замечают, глядя на яркую Большую. Но именно она указывает путь. Иногда нужно быть маленькой и неяркой, чтобы стать самой важной».

«Лебедь: летит по Млечному пути, вечный странник. Говорят, его крылья создают ветер, который доносит шёпоты между звёздами».

Я перелистывала страницы, заворожённая. На последней странице, под схемой Ориона, был вклеен ещё один маленький листок. На нём тем же чётким почерком было написано: «Радиостудия. После уборки. Приходи одна. А.К.»

Резко захлопнула книгу, прижимая её к груди. Воздух в кладовке вдруг стал густым и тяжёлым. Так вот оно что. Весь этот спектакль у ворот, этот пристальный взгляд, эта загадочная записка – всё это было… приглашением? Страх никуда не делся. Он смешался с чем-то другим – с диким, непонятным любопытством. И с тихим, предательским трепетом.

Глава 2

Все уроки пролетели как один сплошной, нервный шум. Голоса учителей, скрип мела, шелест страниц – всё это смешалось в неразборчивый фон. Но как только прозвенел последний звонок, в классе наступила секундная тишина, а затем – знакомый хаос уборки.

Стулья заскрипели, встав на парты. Кто-то громко вытащил из-под шкафа мусорное ведро, кто-то с грохотом начал двигать столы. В воздухе зависли запахи мела, дерева и старой пыли, которую вот-вот поднимут в воздух. Я осталась стоять у своей парты, всё ещё перебирая в пальцах невидимую бумажку с созвездиями.

– Эй, спящая красавица! Бери тряпку, а то всю пыль на себе домой унесёшь!

Резкий голос одноклассницы, Сары, выдернул меня из раздумий. Я вздрогнула и уронила учебник литературы на пол. Она уже закатала рукава своей белой блузки и смотрела на меня с преувеличенным беспокойством. В руках она сжимала мокрую тряпку, с которой капало на только что подметённый пол.

– Кейн, ты в норме? – протянула она, делая ударение на моей фамилии. – Тебе зону у окон или проходы?

– У… у окон, – выдавила я, наконец сообразив, что происходит.

– Тогда вперёд! – Сара шлёпнула тяжёлой, влажной тряпкой мне в руки. Холодная вода тут же пропитала ткань и стала холодить пальцы. – А то солнце уже садится, а у нас тут пыли на год вперёд.

Я машинально взялась за работу. Отодвинула стул, встала на колени на скрипучем линолеуме и провела тряпкой под партой. Клубы серой пыли сразу поднялись в воздух, заставляя меня сморщиться. Ритмичные движения – провести, собрать соринки, отодвинуться, протереть ножки – действовали почти медитативно. Шум вокруг постепенно уходил на второй план: где-то спорили из-за вёдер, где-то смеялись, разбрызгивая воду, кто-то возился со шваброй у доски.

Но внутри тишины не было. Каждое движение тряпкой по полу отдавалось в висках навязчивой мыслью. «Радиостудия. После уборки. Приходи одна».

Я с силой провела по плинтусу, сгоняя в угол очередной комок пыли и забытую кем-то жевательную резинку. Почему я? Зачем эти намёки? Я наклонилась ниже, пытаясь достать тряпкой до самого угла, и мне в нос ударил резкий запах старого дерева и моющего средства. От этого запаха немного закружилась голова, и картинки снова поплыли перед глазами: его взгляд, бумажка, синяя книжка в полутьме кладовки…

– Осторожно!

Я дёрнулась и стукнулась головой о низ парты. Передо мной мелькнули кроссовки.

– Ты уснула что ли, – это была Аманда. Она присела на корточки, держа в руках распылитель с жидкостью для стёкол. Её лицо было озабоченным, но в зелёных глазах светилась привычная искорка. – Выручай! У меня без разводов никогда не получается. Ты же у нас главный специалист по окнам, помнишь?

Я кивнула, потирая ушибленное место. Приняла у неё распылитель и сухую тряпку из микрофибры. Встала перед большим окном, за которым уже клонилось к горизонту бледное весеннее солнце. Опрыскала стекло. Белые брызги поползли вниз. Я начала вытирать круговыми движениями, и в чистом, проступающем стекле появилось моё отражение: бледное лицо, нелепые хвосты, слишком широкие глаза.

– Ты всё ещё думаешь про утренний инцидент? – тихо спросила Аманда, делая вид, что вытирает парту рядом.

Я не ответила, сосредоточившись на упрямом разводе.

– Забудь про это! А если не можешь, то пошли к президенту вместе, напрямую всё и спросим!

– Нет! – вырвалось у меня громче, чем я планировала. Я увидела, как она вздрогнула в отражении. – То есть… не надо. Там же, наверное, только члены студсовета и… он. Нас могут не пустить.

– О, – протянула Аманда, и в её голосе появились новые, игривые нотки. – «Он». Значит, дело именно в нём. И ты не хочешь, чтобы я была рядом. Интересно, почему это?

Я чувствовала, как жар поднимается от шеи к щекам. Отражение в стекле стало розовым. Я яростно терла уже идеально чистое стекло.

– Не стоит тревожить человека, у которого так много дел…

Аманда вздохнула, но не стала настаивать.

– Ладно. Но если что – кричи. Ну или звони. Я буду в библиотеке, «готовиться к проекту», – она подмигнула. – А с ним… просто будь осторожна, ладно? Гении они такие, непредсказуемые. И немного жутковатые.

Она отошла, взявшись помогать сдвигать тяжёлый учительский стол. Я осталась у окна, глядя, как последние солнечные лучи выхватывают из воздуха миллионы пылинок, которые мы только что подняли. Воздух в классе постепенно становился чище, но в моей голове было так же пыльно и сумбурно, как полчаса назад.

Звонок, извещающий об окончании уборки, прозвенел резко и неожиданно. Я вздрогнула, уронив тряпку в ведро с уже грязной водой.

– Всё, свободны! – прокричал староста, и класс ожил последней суетой: стулья спускали на пол, вёдра выносили, кто-то последний раз проходился сухой тряпкой по доске.

Я медленно поднялась с колен. Руки пахли химической лимонной «свежестью» и пылью. Юбка помялась, а на коленках остались тёмные влажные пятна от тряпки. Потянулась за своим рюкзаком, висящим на стуле, и моя рука наткнулась на карман пиджака. Там, плоская и твёрдая, лежала синяя книжка.

– Встретимся завтра утром? – крикнула мне Аманда, уже стоя в дверях с рюкзаком.

– Ага, – кивнула я, даже не оборачиваясь.

Дверь захлопнулась, и в классе воцарилась тишина, пахло влажным полом и порядком. Я глубоко вдохнула этот странно-чистый воздух, пытаясь унять дрожь в коленях. Накинула рюкзак на плечо, ощутив его непривычную тяжесть – словно я клала туда не учебники, а все свои сомнения и страхи. И вместо того чтобы повернуть к выходу, я сделала шаг в противоположную сторону – вглубь школьного лабиринта, туда, где в подвале тихо мигал свет над дверью с табличкой «Радиостудия».

Каждый мой шаг по-пустому, гулкому коридору отдавался эхом, словно повторяя шёпотом: «Одна… одна… одна…».

Подойдя ближе к двери в подвал, страх стал сжимать горло тугим холодным кольцом. Табличка «Радиостудия» висела криво, буквы были выцветшие. Из-под двери струился узкий луч света, но не жёлтый и тёплый, а холодный, синеватый, как от экрана монитора.

Я замерла в двух шагах, прислушиваясь. Ни звука. Ни смеха, ни голосов, ни привычного гула оборудования. Только гулкая тишина школьного подвала и собственное неровное дыхание. Но что, если за этой дверью никого нет? Что, если это ловушка в прямом смысле? Или, что ещё страшнее, там один лишь Адам? В этой звуконепроницаемой комнате, где никто не услышит.

Сердце забилось так сильно, что стало трудно дышать. Картинки вспыхнули перед глазами: его непроницаемый взгляд через очки, медленный, оценивающий кивок. Этот взгляд сейчас казался не загадочным, а опасным. Что я вообще о нём знаю? Ничего. Только слухи. И его странную одержимость звёздами.

Ноги стали ватными. В груди похолодело. Разум, перегруженный тревогой, наконец выдал чёткий, ясный приказ: БЕГИ.

Я резко развернулась, почти поскользнувшись на гладком полу. И побежала. Не оглядываясь. Прочь от синеватого света под дверью, от гулкой тишины подвала, от этого безумного дня.

Кроссовки отчаянно шлёпали по линолеуму, нарушая царящую в опустевшей школе тишину. Я мчалась по коридору, назад к лестнице, ведущей наверх, к выходу. Рюкзак глухо бил по спине, а в кармане пиджака книжка о звёздах колотилась о рёбра, как второе, предательское сердце.

Я не остановилась, пока не выскочила на улицу, под уже совсем вечернее, сиреневое небо. Холодный воздух обжёг лёгкие, но был таким сладким после спёртой школьной атмосферы. Я прислонилась к холодной кирпичной стене у выхода, пытаясь отдышаться, чувствуя, как дрожь пробегает по всему телу.

Сбежала… трусливо сбежала. Теперь он точно будет презирать меня. А может… даже не заметит. Может, он и не ждал? Может, это была просто странная шутка, и теперь, когда я не пришла, она закончилась. Но тогда почему в кармане всё ещё лежала эта книга? И почему, глядя на первые робкие звёзды на темнеющем небе, я чувствовала не облегчение, а что-то другое? Что-то похожее на стыд. Или сожаление.

Я стояла, прислонившись к холодной стене, и смотрела, как в небе одна за другой загораются тусклые точки. Городских огней тут почти не было, звёзды виделись ясно. Я машинально потянулась к карману, коснулась переплёта книги. «Малая Медведица. Ищи там, где темнее».

В ушах всё ещё стоял гулкий звук собственных шагов по пустому коридору. Трусиха. Ты просто трусиха, Ева Кейн. Он, наверное, сидел там, в студии, смотрел на часы и… что? Смеялся? Разочарованно вздыхал? Стирал моё имя из какого-то своего внутреннего списка?

– А я думала, ты уже на собрании.

Я вздрогнула и чуть не вскрикнула. Из-за угла, засунув руки в карманы лёгкой куртки, вышла Аманда. На её лице не было обычной улыбки, только лёгкая усталость и беспокойство.

– Аманда? Ты же… в библиотеке…

– Была. Потом подумала, что моя лучшая подруга, возможно, идёт на встречу с самым загадочным парнем в школе, и оставила её без прикрытия. Это как-то не по-дружески. – Она пожала плечами. – Ждала у выхода из подвала. Ждала… ну, не знаю, что. Но явно не того, что ты вылетишь оттуда, как чёрт из табакерки, с глазами, полными ужаса. Что случилось?

Я опустила голову, сжимая ремень рюкзака. Стыд накатил новой, горячей волной. Теперь я подвела и её.

– Не смогла зайти… Испугалась. Развернулась и убежала.

Я ждала насмешки, снисходительного вздоха. Но Аманда молчала пару секунд.

– Знаешь что? – наконец сказала она. – Это, наверное, самое разумное, что ты могла сделать.

Я подняла на неё глаза.

– Правда?

– Абсолютно. Кто в здравом уме пойдёт в одиночку на встречу с председателем, который весь день ведёт себя как персонаж из психологического триллера? Загадочные записки, звёзды, «приходи одна»… Это же красные флаги размером с футбольное поле, Ева!

– Но книга… – я слабо потянула за уголок переплёта.

– Книга красивая, не спорю. Но её мог написать и маньяк. Ладно, ладно, не пугайся так, – она вздохнула, видя моё выражение лица. – Я не говорю, что он маньяк. Я говорю, что ты правильно сделала, что прислушалась к инстинкту самосохранения. Он хочет поговорить – пусть ищет способ попроще.

Она была права. Конечно, права. Но её слова не принесли утешения, а только углубили трещину внутри. Потому что я боялась не только его. Я боялась и того, что упускаю что-то важное. Что-то, что светилось в тех рукописных строчках о звёздах.