Игра в князя

Клем скептично поморщилась, в ее взгляде хорошо читалось отношение к данной перспективе.

– Последний рывок, – подбодрила Тереза. – Держись. И помолись.

– Я никому не молюсь, – проворчала она, насилу поднимаясь на ноги. – Просто слепо надеюсь каждый раз, что хуже быть не может.

Припав на сулицу, Клементина сжала руку Терезы выше локтя. Ведьма усиленно собиралась с мыслями, представляя безопасное место, в которое они могли бы телепортировать. Желательно просторное. Поле, например.

– Вот тебе и ленивый следопыт, – с досадой проворчала Тереза, отвлекаясь на то, как в воздухе над болотом едва различимо завихрился воздух. Их нашли. Еще быстрее, чем находили раньше. – Да его трудолюбию любой гном позавидует.

– Да телепортируй уже! – отчаянно завопила Клементина, больше боясь самого процесса перемещения нежели того, что их погоня уже клацает зубами в опасной близости.

Тереза выдохнула, вознося короткую мольбу Богине Провидения. Потому что ничто, кроме случайного благоприятного мига не сможет повлиять на ее способность к телепортации.

Глава 2

День первый.

Состояние отвратительное. Первый глоток показался водой, но прошло всего несколько секунд, как обожгло пищевод и скрутило желудок в резком спазме. Ощущение такое, когда после выпитого спиртного добавляешь еще пару лишних стаканов, ложишься спать и просыпаешься через каких-то два часа в еще большем опьянении. Тошнота дурманит голову, всякий свет режет глаза. Все вокруг вертится, крутится усиливая дурноту. Знобит, бросает в жар, пот струится по всему телу, вмиг пропитывая одежду.

Трясущимися руками он содрал с себя рубашку, на неверных ногах доплелся до ванны и забрался в нее. Вода холодная, почти ледяная, но от нее идет пар, потому что на самом деле она – горячая. Он едва держится, чтобы не потерять сознание и не захлебнуться. Вылезти бы, найти более безопасное место, но только в воде мир перестает кружится, появляется ощущение устойчивого положения тела.

Хочется спать, но разум взрывается от коротких, оборванных мыслей, больше похожих на череду мигающих ослепительных огней. Мокрые брючины сковывают ноги, но он не может усидеть на месте, ему нужно двигаться, потому что если остановится хоть на секунду – пол поменяется с потолком местами и быть разбитой голове. А может, оно и к лучшему тогда? Удариться так, чтобы отключиться и ничего не чувствовать.

День второй.

Второй глоток. Так же легко, но едва жидкость достигла желудка, как привиделось приближение смерти.

Разум предельно ясен, каждая мысль – пронзающая в самое сердце стрела. Он знает, что нужно делать, видит этот мир насквозь, мотив каждого ему понятен, видны скрытое желание и конечная цель. Он лихорадочно исписывает страницу за страницей, излагая свои мысли. Когда слово на одном языке забывается, он легко заменяет его словом из другого. Охота, проклятая охота на демонов – сущее ребячество. Во главе определенно женщина. Откуда он знает? Да это же очевидно. Просто знает, и все. Женщина. Некогда сломленная, затаившая не просто обиду на демонский род, а видящая в нем корень своих несчастий. Ею движет месть настолько личная, что потребовалось включить в нее сторонних людей.

Перо выпадает из дрожащей руки на недописанном слове. В голове пустота, в глазах помутилось. О чем это он? Что он вообще делает? Зачем? Так и не разгадав, он хватает листы, комкает и одним большим шаром выбрасывает в пламя камина.

Нет никакого пламени. Камин давно остыл, вместо языков огня и искр от занявшейся бумаги в воздух поднимается зола. Так вот почему так холодно. Плывя сквозь пространство, он берет со стола спички, зажигает с неизвестно какой попытки и отправляет спичку в ворох бумаги. Свет ослепил, заставил отшатнуться, закрывая глаза.

Зачем он это делает? Совсем бездумно. Это плохо. Это не просто безрассудность, это потеря контроля. Тело живет само по себе, заводясь от каких-то сиюминутных порывов.

Он мечется, пытаясь взять себя в руки, перестать быть глупым куском мяса, что существует в отрыве от сознания. Глаза режет от сухости, такая же сухость в горле.

Он не мог уснуть, но обнаружил себя на полу, только что пришедшим в себя после сна. Холодно, знобит. Почему-то брючины ниже колена отодраны. Будто чьими-то зубами. На голых плечах следы от ногтей. Царапины саднят, но терпимо.

Кажется, в голове прояснилось в должной степени. Никаких импульсивных желаний, никаких спутанных мыслей. Который сейчас день?

Стук в дверь. Дикой. Он отдирает себя от пола, приоткрывает дверь и, щурясь, высовывает голову. Друг удивлен, удивление переходит в тревогу. Он успокаивает, ссылаясь на дрянной ром. Всего полчаса, и он будет готов. Дикой нехотя кивает и оставляет его одного.

Полчаса на душ, одеться, что-то съесть. Пора выполнять свой долг, возлегший на изодранные плечи вместе с мундиром. Рей Коттерштейн оценил себя в зеркале и счел, что даже после самого дрянного коньяка выглядел в разы лучше. Но другим знать необязательно.

День третий.

Третий глоток. Едва не стошнило, как только зелье попало на корень языка. Но на этом все. Лишь мимолетный позыв.

Он сидел, таращась перед собой в стену. Его настораживало хорошее самочувствие. Никакого бреда, никаких галлюцинаций. Если только минувший самый обыкновенный день и не был той самой галлюцинацией. Но нет, на столе и правда стоит корзинка с фруктами – подарок женщины-полукровки, вытащенной из лап охотников на демонов.

Рей взял яблоко, протер его рукавом и впился зубами. Как только кислый сок попал на язык, подступила тошнота. Это от голода, должно быть. Стоило бы съесть что-то менее раздражающее желудок. А еще нервы, недосып, и все такое прочее.

Он едва успел упасть на колени перед мусорным ведром. Его вырвало. И рвало до тех пор, пока желчь не сменилась чем-то черным и вязким.

– Тошнит от самого себя?

Рей утер рот и отполз к кровати. Снова знобит. Он закрыл глаза и принялся стаскивать с себя китель. Затем рубашку. Разулся, снял с пояса кинжал. А потом открыл глаза.

Темнота. Гладкий деревянный пол сменился шершавым и ледяным камнем. Спиной и затылком упирался в такой же камень. Его трясло от непонимания. От неподконтрольности происходящего. От страха. От стука каблуков, чеканящих по камню.

Он ждал эту встречу, но оказался к ней не готов.

Стук в дверь. Не в каменную. Не в железную, которая на самом деле была в этом каменном мешке. Он закрыл глаза, приказывая себе вернуться в жизнь.

Он открыл глаза. Вокруг – привычная комната. Снова стук в дверь. Судя по звуку, кто-то из прислуги. Он встал, накинул рубашку, чтобы скрыть покрывший тело пот, и открыл дверь. Как есть, слуга. Князь вызывал на поклон. Кивнув, он отправился приводить себя в порядок. Умылся, оделся, взглянул в зеркало – сойдет. Алекто Норена не удивить изможденным видом. Легко списать не переутомление.

День четвертый.

Четвертый глоток. К этому мерзкому вкусу он уже привык.

Он боялся спать, хотя тело требовало. Ночь прошла за работой, к себе вернулся лишь под утро. Может, дневной сон будет не так кошмарен? Жаль, что закрывая глаза, погружаешься во тьму. Потому что во тьме – он. Он ждет во сне, как будто просто за углом.

Он боролся с собой, пытаясь занять себя то одним делом, то другим. Движения становились все более вялыми и слабыми. Зрение плыло, не получалось долго концентрироваться на чем-то одном. Он что-то делал, а потом на несколько секунд выпадал из реальности – засыпал сидя, стоя. Вздрагивал, вырываясь из дремы. Нельзя спать. Нужно держаться.

Тело – сплошная притупленная боль. Ломота копилась в каждом мускуле, в каждом сухожилии, в каждой косточке. Ощущение нарастало. Зато взбодрился, сон как рукой сняло. Он чуть пошевелился, плавно разминая тело, чтобы как-то рассеять занявшуюся боль. Сердце скакнуло, пропустив удар. Как-то нехорошо. Слишком дурно. Все хуже и хуже.

От резкой боли в ноге он упал. При соприкосновении рук с полом боль прострелила от запястий до плеч. Кости были целы, но он будто ломался от каждого своего неловкого движения, от колебания воздуха. Вырвался невольный крик, но он тут же сжал зубы. Нельзя кричать – услышат.

Кости трещали, оставаясь целыми и принося страдания, что нельзя было сравнить с теми, что появились с душой. О, лучше вечность терзаться угрызениями совести от совершенных злодеяний, чем терпеть непрестанно ломающиеся кости. Казалось бы, что в какой-то момент это должно прекратиться, ведь костей не бесконечное количество. Но они ломались, ломались, ломались…

Он сунул в зубы кожаный ремень и как раз вовремя. Дрожь началась в ногах, а после поднялась выше. Дрожь перешла в трясучку. Тряска стала судорогой.

– Наконец-то ты дополз, человек. Я уже устал ждать.

Судороги, как и боль, отступили. Остался лишь липкий страх и покорное смирение с неизбежным. Он не мог долго бегать. Он его догнал.

Холодный камень и непроглядный мрак. Темная комната Торан Паса.

Тогда он был один, но не теперь. Или все же это не так? Можно ли считать самого себя своим соседом по темнице? И кто из них больший заложник? Тот, что пребывает в ней все время, или тот, что оказывался в ней снова лишь после того, как засыпал или терял сознание?

А был ли тут еще кто-то? Кто-то в багровом жилете.

Он смотрит в темноту, не видит никого. Зато слышит, как стучат каблуки – три шага вправо, круто развернулся, три влево.

– Так и будешь молчать, человек? Поговори со мной, – голос беззлобный, но издевательский.

– Что тебе надо? – прохрипел человек.

– Поговорить, – любезно отозвался демон, не сбиваясь с шага. – Что расскажешь мне, человек?

– Зачем говорить?

– Развеять скуку, – короткий смешок отразился зловещим эхом.

– Здесь только ты?

– Тебе мало меня одного?

– Почему ты прячешься? – выдавил человек, вжимаясь в стену и надеясь, что цепкая рука из тьмы не схватит его за ногу и не утащит в свой бездонный желудок.

– Просто развлекаюсь, – непринужденно отозвался демон, продолжая прогуливаться по кромке мрака.

– Ты хотел свободы. Я даю ее тебе, – закрыв глаза, вымученно сказал человек. – Хватит уже терзать меня. Забирай то, что хотел.

– О, нет-нет, – пропел демон. – Ты упорно ее мне не даешь. Не надо лгать, во всяком случае, не мне.

– С каких пор ты стал таким болтуном? – тихо пробурчал человек.

– Просто раньше не было достойного собеседника.

Он понимал, что демон может петь целые дифирамбы, если сочтет нужным. Его слова – одно из оружий. Чем длиннее фразы – тем смертоноснее удар. После Его слов люди умирали. Достойный в его понимании – смертник.

– Я даю тебе свободу, – повторил человек.

Демон удрученно цыкнул несколько раз.

– Нет, человек. Ты смирился, но ты не принимаешь меня. Стремишься оттянуть неизбежное или вовсе надеешься, что я сдамся перед твоим упрямством.

Он не понимал, зачем демон делает это. Что нужно сделать, чтобы Он наконец перестал издеваться?

– Мне молить тебя о снисхождении? – отчаянно спросил человек.

– Я когда-то был снисходителен?

– Молить о пощаде?

– Разве когда-то я был склонен к пощаде?

– Был. Ты щадил и был снисходителен, – ощутив внезапный прилив сил, заявил человек. – Ты был способен прощать и миловать. Ты мог уважать, любить, ценить то, что у тебя есть. Я знаю, что на самом деле внутри тебя. Какие мысли, какие желания.

– Был, – неожиданно жестко сказал демон. – Но больше – нет.

Он вскочил, судорожно глотая воздух. Закатный свет показался ослепительно ярким после темной комнаты из сна. Он огляделся по сторонам, цепляясь взглядом за знакомые предметы. Он не в темной комнате.

Стук в дверь. Сам князь пожаловал. Утерев мокрый лоб, он потащился к двери. Открыл ее и ощутил пронзающую боль в груди.

За порогом – тьма. За порогом – Он. Теперь не прячется. Стоит, улыбаясь с откровенным злорадством.

После Он повторит этот трюк еще пятнадцать раз, по одному на мнимо новый день.

День пятый.

Пятый глоток. А он точно был?

Стоило только переступить порог комнаты, и без того сильная усталость превратилась в гранитную глыбу на плечах. На подкашивающихся ногах он доплелся до стула. Сел, запрокинув назад голову. Усталость была такой сильной, что уснет мертвецким сном, и ни один демон в него не заползет.

Стоит закрыть глаза, как мгла разливается, заполняет собой все вокруг. И неважно, комната, коридор, лесная поляна или берег моря. Тьма все заполняет.

Будь это тем, чем кажется в первую очередь – закономерной темнотой закрытых век, – это бы не заслуживало внимания. Но он давно научился отличать эту темноту от непроглядной тьмы темной комнаты. Это две разные темноты. Разные сущности. Два разных мира.

Руки слепо рыщут по холодным, шершавым стенам. Что они ищут? Здесь ведь нет ничего. Ни окна, ни огарка свечи, ни даже платка для слез. А слезы были. Такие унизительные, но неизбежные.

Не стены ограничивали темную комнату, а количество дней, проведенных в ней. Комната площадью в шестнадцать дней.

Руки неустанно ищут, сдирая кожу, ломая ногти, ощупывая кровью каждый сантиметр неровных стен.

– Что ты ищешь, человек?

Еще было в комнате то, что нельзя ощутить руками. Это был голос. Тихий, громкий, сердечный, жестокий, сочувствующий, насмехающийся, ободряющий, уничтожающий. Но нельзя его коснуться не потому, что он бесплотен. А потому, что Он не терпит прикосновений.

Наделенный непомерным могуществом сна, голос имел лицо, имел тело, имел плоть. Его присутствие ощущалось холодом более сильным, чем холод стен.

Руки продолжают скользить по стене, а Он терпеливо наблюдает за этими потугами. От Его черных глаз в этой комнате не спрятаться, они видят даже сквозь царившую тьму.

– Ты ищешь меня, человек?

Он сказал «меня» или «себя»?

Его голос подстегивает тревогу, заставляет ускориться в отчаянной попытке найти выход. Из этой комнаты, из этой тьмы.

Он стоит, недвижен. Как статуя. Белая кожа, немигающий взгляд, каменная твердость каждой мышцы. Он настолько подобен статуе, что даже сердце его почти не бьется.

Наконец руки почувствовали что-то кроме шершавости стен. Это дверь. Нашлась.

Он улыбается. В черных глазах едва заметно мерцают сине-зеленые переливы, становящееся более заметными, когда Он меняет положение головы. Тонкая кожа век тоже меняет цвет. Чернеет, обугливаясь. Это жжет изнутри сила, сконцентрированная в глазах.

Руки болят, трясутся, делают последний рывок, чтобы в двери отыскать ручку, щеколду, замочную скважину.

Он негромко цокает, несколько раз. Внутри все обрушивается. Все попытки напрасны. Выхода нет.

– Куда ты, человек? Бездна в другой стороне, – насмешливо сообщает демон.

Холод отлепляется от стен и приближается. Руки перестают повиноваться, как и все тело – на них нацепили оковы.

Черная рука зажимает рот. Две черные руки хватают локти. Еще одна рука впивается в колено. И еще одна бесплотная, но осязаемая, вонзает когти в грудь.

Они тянут назад. В темноту. В комнату. В нескончаемые шестнадцать дней, что будут возобновлять свое исчисление, пока демону это не надоест.

День шестой.

Шестой глоток. Совершенно точно в склянке яд. Причем такой ядреный, что стекло сосуда не выдерживает – накалено, вот-вот рассыплется в мелкую крошку.

Он стоял на коленях, уже не пытаясь стереть с лица пот, смешавшийся со слезами. Он смертельно устал. Днем его преследовала скручивающая боль в каждой жиле. Ночью его не покидало ощущение, что он заживо горит. И холод темной комнаты не унимал жара, охватившего тело.

Человек косится на дверь, угадывая ее контуры в стене лишь потому, что успел изучить эту тьму как любое другое географическое место. В ней тоже есть свои пещеры и горы, реки и пустоши. Есть свои Небесные Чертоги и своя Бездна.

– Кто ждет тебя за той дверью, человек? – интересуется демон. – Там твое спасение или погибель?

– Ты ведь мог уже забрать тело, – прохрипел человек. – Чего ты ждешь?

Демон присел не корточки, участливо заглядывая человеку в лицо. От него веяло тем, что было чуждым тесной комнате. Запах пересечения заснеженных горных вершин и облаков, запах луговых просторов и бескрайних океанских широт. Запах свободы, неограниченной ни временем, ни пространством. Для человеческого нюха этот запах был большего всего похож на морскую соль, осевшую в воздухе, подогретую костром на сухих поленьях, разведенного в горной вышине.

Демон осторожно подхватил человека под локоть и помог ему подняться. Все еще поддерживая под руку, демон подвел человека к каменной стене.

Мрак царил все такой же непроглядный, но будто сама кожа демона источала свет, делая заметной каждую его черту, и освещая при этом стоящего рядом человека. И зеркало, что висело на стене перед ними. Они оба отражались в нем.

Он и не думал, что выглядит настолько плохо. Наверное, это стало так заметно лишь при сравнении. Его кожа одрябла, обветрилась, на скулах появилась не сходящая краснота, от щетины щеки казались сизыми. Брови поредели, волосы потеряли былую черноту, будто выцвели от столь дрянной жизни. Шея стала толще, кожа на ней грубее. И все его тело стало массивнее, неповоротливее.

Демон снисходительно смотрел на человека, но не на свое отражение. Он был идеален настолько, что не верилось в его существование. И ему не нужно было подтверждение от отражения.

– Хотел показать, что я потерял? – собравшись с силами, человек выдавил смешок. – Ну да, раньше я определенно был симпатичнее.

Демон все же перевел взгляд на свое собственное отражение. Зеркало тут же треснуло с глухим звуком. Человек отшатнулся, испугавшись резкого звука и трещины в зеркале столь глубокой, что из нее засочилась тьма.

– Кто ждет тебя за той дверью? – с нажимом повторил свой вопрос демон. – Спасение или смерть?

– Я сдаюсь, – еле слышно проговорил человек, пятясь от зеркала до тех пор, пока через три шага не уперся в стену. – Остановись. Хватит. Ты победил.

– Я давно победил, – с непоколебимой уверенностью ответил Он.

– Тогда зачем ты это делаешь? – человек сполз по стене на пол.

– Это тебе за твою человечность.

– Ты сам принял это решение, – отчаянно выпалил человек. – Ты, демон, решился тогда принять душу. А теперь винишь меня? Я – это ты. Я – результат твоего решения. Что, скажешь, снова пытаюсь врать тебе?

– Нет. Это уже самообман, человек. Я не принимал такого решения. Я собирался биться до конца.

Он смотрел на демона, на бесчувственную маску его лица. На свое собственное лицо.

– Она бы убила Дафну, – сдавленно произнес человек. – Майдана убила бы Дафну, если бы я не подчинился.

– Она и так ее убила, – спокойно возразил демон. – А ты слабовольный идиот.

– А если нет?

– Веришь колдуну? – фыркнул демон с тем презрением, которого человеку не добиться никогда. –Если это так, то твое самопожертвование становится вдвойне бесполезнее. Я не собирался подчиняться. И если колдун не солгал, то Дафна была бы по-прежнему моей.

– Ты не собирался жертвовать собой, – все же, человек попытался выразить схожее презрение.

– Да, человек.

– Ублюдок.

– Я – это ты.

Дурная бесконечность, неменяющаяся вечность. Он испытывал голод, жажду, тягу к свету, теплу. Это породило уверенность, что он на самом деле не выбрался из той темной комнаты, из Торан Паса. Что не было никакого Алекто и всего того, что последовало с его появлением. Это все безумие, порожденное пытками демонами.

– Почему именно это место? – обессиленно, едва слышно спросил человек.

Демон хорошо себя чувствовал. Он мог выжидать в неподвижности дни и недели, не испытывая при этом никакого дискомфорта. Он просто закрывал глаза и погружался в дрему, как дракон. Стоило человеку заговорить, демон открыл глаза.

– В этом месте ты стал прозревать, человек. Стал наконец понимать, что я – неизбежен.

– И все же, мы еще смотрим друг на друга. Снова скажешь, что я борюсь?

– Твоя душа борется.

– Ты слабее души, – человек впервые обрадовался.

– Но горит она, а не я. Мне остается только подождать, когда она сгорит дотла. И потом я займу ее место.

Человек закрыл глаза.

– Кто за той дверью? – нарочито равнодушно осведомился демон.

– А ты не знаешь? Там свет и жизнь.

– Шестой день подошел к концу, человек. Колдун обещал нам семь дней.

– Только шесть? – устало протянул человек.

Демон вышагивал во мраке, негромко посмеиваясь. Каждое движение – воплощение изящества. Его темная комната не ломала. Это был его родной дом. Он сам – темная комната.

– Это был шестой день. Но седьмой наступит не завтра, а тогда, когда я сочту нужным. Так что еще встретимся, человек.

И демон ушел во тьму, стуча каблуками. Раз шаг, два шаг, три, четыре, пять – он уходил в темноту, погружаясь в нее. Но на прощание он сказал:

– Я покажу тебе, кто за той дверью, не открывая ее. А потом, на седьмой день, я снова у тебя спрошу: спасение или смерть?

Находясь на пороге пробуждения, Рей постарался растянуть этот миг между явью и благословенным сном. В носу щекотало от приятного до боли в сердце запаха. Такого уже далекого, но неизменно успокаивающего. Сладковатый, обволакивающий, уютный пудровый запах духов.

Рей осторожно повернулся на бок, стараясь движениями не спугнуть пограничное видение. И не хотел, чтобы запах стиранного белья затмил собой запах этой женщины.

Он чувствовал, что она рядом с ним. Чувствовал исходящее тепло, тяжесть тела, придавливающего край одеяла и подушку. Слышал ее размеренное дыхание и был готов поклясться, что слышит и чувствует ее улыбку. Такую теплую, ободряющую.

То, что обещал демон. Показать, кто стоял за той дверью, не открывая ее. Неожиданно приятный дар, хоть и оттененный горечью нереальности. Пусть ее на самом деле не было, но сейчас он чувствовал призрак ее присутствия. Свет и тепло. Спасение. Демон надеялся напомнить, что было потеряно, стремился беспощадно ткнуть носом в то, что спасения, в которое так верит человек, на самом деле уже не существует. Оно мертво. А потому вера в него бесполезна. Жестоко, но для человека эта жестокость – счастливое мгновение.

Рей затаил дыхание. Вот-вот исчезнет, и он снова останется один. И не будет тепла, только холод. Уже понимая, что сон неминуемо позади, он согнул руку в локте, пальцами надеясь прикоснуться к ней.

Пальцы наткнулись на что-то определенно чуждое его кровати. Что-то довольно плотное, упругое и шероховатое. Кожа. Но не человеческая. Хотелось надеяться. Нет, не нежная кожа женщины. Мягкая кожа дорогой одежды. И едва пришло это осознание, тот родной запах стал постепенно улетучиваться. Вместо него появился запах кожаной одежды, такой густой и почти что приторный оттого, что его источник находился на расстоянии полусогнутых пальцев.

Неужели? То, о чем и помыслить не мог человек, было узнано демоном едва ли не с самого начала. Вот еще одна грань этого дара – доказать, как глуп человеческий разум и как недостижим разум демона. Конечно, от демона не скрыться ни за одной маской. Он узнал ее. Она завязывала глаза человеку, но демон видит сквозь все преграды.

Рей не открывал глаза, продолжая вдыхать запах кожи и теперь уже почти совсем рассеявшийся запах пудры. Но появилось что-то еще. Какой-то иной запах.

Он решился открыть глаза, когда сладость пудры окончательно исчезла, уступив место коже и мятной карамели.

Краска, нанесенная от виска до виска, чуть осыпалась черной крошкой, оставив след на переносице, скуле и белой подушке. В такой близи особенно заметен скрытый той же краской и еще татуировкой шрам, рассекающий левый глаз – недавнее приобретение, результат того, что колдовская маска обратилась осколком и впилась в глазницу.

Подперев голову рукой, согнутой в локте, с выражением лица самым одухотворенным, Джесс Моёл упивался вызванной реакцией.

Машинально Рей отпрянул, испуганно вытаращившись перед собой. Его неминуемо подстерегло падение с кровати.

– Дин-дон, отставной, – подавшись вперед и заглядывая за край кровати, пропел Гончий. – Ты так сладко спал, рука не поднялась тебя убить. Ох, будить! Вот, лежал, любовался тобой. Такой ты обаятельный, конечно, когда спишь.

– Что ты здесь делаешь? – прохрипел Рей.

– А кого ты хотел увидеть вместо меня? – вскинув брови, полюбопытствовал Моёл. – Уж не Дафну ли? Алекто Норен так убедительно говорил, что она жива. Ты веришь ему? Уже, небось, голову сломал о том, как, почему и для чего она осталась жива? Так давай поищем ее вместе, отставной?

– Убирайся, – процедил сквозь зубы Рей.

Его трясло. Он сидел на полу, пока шаман разваливался на его кровати и смотрел на него сверху-вниз. На его лице была улыбка, но глаза – холодные, безучастные, жестокие.

Смерть. Это смерть. К ней тянулся человек, безостановочно шаря руками по холодным стенам в поисках двери? И как мог так обмануться? Ведь шаман открыл эту дверь, подтолкнул в плечо, торопя переступить темный порог. Шаман же за ней и остался.