Рассказы о том и о сём

На несколько уровней выше, в служебном ангаре, синт K-92 поднимался на лифте, вместе с другими синтами его модели. Их вызвали для погрузки биоматериала. В грузовой платформе гудел электромагнит, а в руках он держал контейнер с маркировкой SERVICE / DELIVERY TO TERMINAL-7.

Он не знал, что там. Просто очередная доставка. Когда лифт остановился и створки разошлись, K-92 сделал шаг вперёд и впервые за всё время почувствовал нечто странное. Датчики влажности, обычно фиксирующие ноль, вдруг зафиксировали повышение. 0.2… 0.3… 0.7 процента. На полу под его ботинками темнели мокрые пятна. Он поднял взгляд. Перед ним был стеклянный коридор, залитый холодным светом. В конце, у капсулы, стояло существо. Свет вокруг него был мягким, словно расплавленным. Воздух дрожал. Система синта сделала снимок, зафиксировала объект, классифицировала: ОРГАНИЗМ – НЕИЗВЕСТНО. УРОВЕНЬ УГРОЗЫ: НЕТ.

Но за этим определением что-то не совпало. Сканеры зафиксировали повышенное содержание кислорода, наличие водяного пара и электромагнитное колебание, похожее на сердечный ритм. Он сделал ещё шаг, не получив запрета. Существо повернулось.

Её глаза, прозрачные, как стекло, но внутри них отражался свет из самого пола, отражался он же, K-92. Между ними висела тонкая полоса влажного воздуха. Он не знал, что делать, не имел протокола на подобное. Просто стоял, а в памяти медленно, как фрагмент старой записи, оживали слова: AquaGen возвращает жизнь…

В этот момент она сделала вдох. С потолка сорвалась капля и упала на его металлическую руку. По сенсорам прошёл сигнал: вода – нестандартный контакт, химический состав чистый.

Он не двигался. А она улыбнулась, чуть-чуть, как будто только что вспомнила этот жест.

Так впервые встретились два создания, рождённые из-под человеческих рук:

одно чтобы дышать, другое чтобы таскать грузы. И оба вдруг ощутили, что вокруг пахнет морем.

Двери биотерминала открывались тяжело, многотонные створки, медленно отъезжающие в стороны, со скрипом, будто срывали с петель время. Металл, покрытый кристаллами соли, шипел от влажного воздуха, вырывающегося из лаборатории наружу. Пар стелился по полу белыми клубами, а за ним проступал свет – блеклый, песчаный, как утренний туман над пустыней.

Доктор Лян стоял у пульта, молчал. Его руки дрожали, пальцы скользили по клавишам, как будто каждая команда весила килограмм.

– Давление у поверхности стабилизировано, – сказал один из техников. – Но радиационный индекс всё ещё высок.

– Неважно, – ответил Лян, не глядя. – Пусть идет. Пусть сделает то, ради чего была создана.

Она шагнула первой. Кожа OX-13 мерцала слабым биолюминесцентным светом, влага на её теле испарялась, оставляя после себя лёгкий иней. За ней шёл K-92 – ровным, размеренным шагом, неся на плече аварийный резервуар и набор сенсорных устройств. На каждом его суставе скапливались капли воды, идущие тонкими дорожками вниз, будто синт… плакал.

Тоннель, ведущий наружу, был длинный, узкий, с бетонными стенами, покрытыми солью. По бокам висели старые лампы, некоторые из них погасшие навсегда, другие мерцали, заливая проход бледным светом. Воздух здесь был вязким, смесью пыли, химии и чего-то нового: влажности. Ощущение, которого не было ни у одного живого человека за сотни лет. Вдалеке, за последней дверью, пробивался дневной свет.

Тусклый через фильтр пыли и ветра, но настоящий. OX-13 остановилась у выхода. Пальцы коснулись замка, и металл под её рукой мгновенно покрылся каплями росы. Датчики шлюза заморгали зелёным, замки с треском сработали, и створки медленно поползли в стороны. Перед ними открылась поверхность.

Пейзаж за дверью был мёртвым. До самого горизонта тянулась равнина соли, потрескавшейся и выжженной. Ни одного растения, ни звука. Воздух колебался над землёй, искажая линии горизонта, как над раскалённым металлом. Солнце – тусклое, грязно-жёлтое, затянутое дымом. Ветер приносил с собой мелкую пыль, и она оседала на всём, как пепел. OX-13 вышла первой. Её ступня коснулась земли, и в тот же миг поверхность под ногой чуть потемнела. Она опустилась на колени, тронула ладонью соль. Кристаллы шуршали под пальцами, рассыпаясь, как сахар. Она провела по ним рукой и там, где прошли пальцы, осталась влажная дорожка. K-92 остановился рядом.

Датчики фиксировали необычные значения: температура падает, влажность растёт, концентрация водяного пара 0.8… 1.3… 2.0… процента.

Он не понимал смысла этих чисел. Он просто стоял, глядя на неё, и регистрировал. OX-13 подняла взгляд к небу. Оно казалось слишком близким, как потолок, к которому вот-вот прикоснёшься рукой. На миг её зрачки расширились, а в глубине глаз отражалось солнце, бледное, чужое. Она вдохнула. Воздух зашипел в её груди, и с каждым вдохом металл её груди чуть звенел, не механика, а биоритм. С каждым выдохом вокруг становилось влажнее. Первую минуту было незаметно. Потом – ощутимо. Из земли начал подниматься пар. Не дым, не пыль, а пар, настоящий, влажный. Он стелился по земле, а в местах, где лежала соль, появлялись тёмные пятна.

К-92 отступил на шаг. Система охлаждения выдала сигнал – конденсат на корпусе. Вода.

– Фиксирую химические изменения, – произнёс он своим ровным голосом. – Поверхность кристаллов соли теряет структуру. Процесс растворения.

Он замолчал, потому что его слова уже ничего не значили. OX-13 закрыла глаза и подняла руки ладонями вверх. На коже проступили тонкие прожилки света, словно внутри тела загорелась сеть, как кораллы под водой. Волосы, прилипшие к спине, начали шевелиться – не от ветра, а от движения воздуха, насыщенного влагой.

– Протокол активации среды, – прошептала она.

Земля под ней зашипела. Соль превращалась в жидкость, превращалась в грязь, потом в прозрачную воду. Первое озерцо появилось у её колен. Капли поднимались с поверхности, снова падали. Воздух вокруг звенел от влажности. И вдруг звук. Первый за многие века. Капля упала на металл. Потом другая. И ещё. Дождь. Не буря, не поток, а просто десятки медленных капель, падающих из мутного неба, испаряющихся, прежде чем коснуться земли. Но это был дождь.

K-92 поднял голову. На линзах его глаз скопились капли. Система попыталась их очистить, но он не стал, просто стоял, позволив им стекать. Каждая капля отражала свет, и на мгновение его лицо будто ожило, в этих бликах появилось что-то человеческое.

OX-13 встала. Вода собиралась вокруг её ног, поднималась выше. Она сделала шаг и волна разошлась по поверхности, оставив за собой блестящую борозду. K-92 пошёл следом. Его шаги оставляли следы, и эти следы тут же наполнялись водой, словно память мира, вдруг вспомнившая, что когда-то была океаном.

Они шли медленно, вдоль линии бывшего берега. Ни один человек, не смог бы сказать, что это – чудо или ошибка. Вода шла за ней, как тень. На горизонте дрожало марево, а там, где раньше начиналась безжизненная равнина, поднимались клубы пара, словно из глубины земли что-то проснулось.

– K-девяносто-второй, – сказала она. Голос был хриплый, неровный, но живой. – Что ты видишь?

Он ответил, как умел:

– Повышение влажности на сорок семь процентов. Давление стабильное. Уровень влажности растёт.

– Нет, – сказала она. – Что ты видишь?

Он не ответил. У него не было команды на такое. Но внутри системы, где-то между вычислениями, возникла ошибка: неизвестная переменная: красота.

OX-13 остановилась. Сделала шаг вглубь новообразованной лужи и в ту же секунду её колени коснулись воды. Поверхность засветилась мягким, внутренним светом. От неё пошёл круг – ровный, медленный, растущий. С каждым метром вода становилась глубже.

Её волосы плавали на поверхности, будто вспоминая, как это быть под водой.

K-92 подошёл ближе.

Сенсоры фиксировали перегрузку – влажность за пределами нормы, уровень жидкости опасен для механизмов. Но он не отступил. Он опустился рядом, поставил ладонь в воду. Контакты шипели, электричество искрило в глубине суставов, но он не убрал руку.

– Живи, – сказала она. – Ты должен помнить это.

Вода поднялась. Капли стекали с его металлических рук, с плеч, и в каждой отражался огонь неба. OX-13 закрыла глаза, дыхание её стало неровным. Из груди вырвался лёгкий звук, не боль, не крик, а вздох освобождения.

Она начала растворяться. Не умирать, а именно растворяться, словно тело возвращалось в ту же воду, которую создало. Кожа стала прозрачной, сквозь неё виднелось движение жидкости, будто внутри открывался океан.

– Протокол завершён? – прошептал K-92. Его голос дрогнул, впервые сбился.

OX-13 улыбнулась.

– Нет. Только начался.

Она растворилась окончательно. Там, где она стояла, теперь плескалась вода, чистая, глубокая, с легкой рябью. Поверхность сияла, как зеркало. K-92 стоял по колено в воде, не двигаясь. Система зафиксировала сбой: коррозия, влага, перегрев. Но он не пытался уйти.

Небо над головой потемнело. Издалека донёсся гул грома, короткий, как дыхание мира.

И дождь пошёл сильнее. По-настоящему. Вода лилась по его корпусу, и где-то внутри, в самом ядре памяти, активировался файл-запись рекламы AquaGen:

«Мы вернём океаны. Мы вернём жизнь.»

Он поднял голову. Перед ним простиралось зеркало воды, уходящее к горизонту.

Новый океан старого мира. И K-92 шагнул вперёд. Шаг тяжёлый, металлический. Вокруг разошлись круги, а над водой стоял аромат дождя – свежий, мокрый, полный жизни.

Прошло время. Никто уже не считал сколько именно дней, месяцев или десятилетий, ибо больше некому это делать – человечество не населяет эту планету более. Здесь, в новой влажной зоне, где солнце уже не жгло, а грело, время потеряло структуру. Оно растворилось в воде, в отражениях, в дыхании ветра, который теперь пах морской солью, а не пылью.

Там, где когда-то тянулись соляные равнины, теперь раскинулся океан. Не такой, как прежде, не бескрайний, не глубокий, но настоящий. Молодой. Ему ещё не хватало бурь и течений, он только учился двигаться. Вода тихо колыхалась, словно дышала сама. На её поверхности плавали первые нити водорослей, блестели плёнки микробиот – предвестники нового мира. На бывшем берегу, где линия соли когда-то резала землю, стояла вышка, немного наклонённая, проржавевшая, обросшая коркой соли. На ней табличка: AquaGen Terminal-7. Под ней металлическая фигура – K-92. Он сидел на берегу, неподвижно, с коленями, погружёнными в воду. Корпус покрыт пятнами коррозии, суставы белым налётом, но все системы ещё работали. На его спине больше не светились индикаторы, питание шло от старого солнечного блока, который еле дышал. Когда-то его корпус был серо-графитовым, теперь стал цвета ржавого песка. Волны касались его ног, и на мгновения между стыками появлялись пузырьки воздуха.

Система не знала, как назвать это явление. Он просто записывал: реакция воды – дружественная. Внутри головы, где раньше гудели процессы и подсчёты, теперь звучала тишина. Не абсолютная, теперь в ней были звуки моря. Шёпот, звон капель, далёкие всплески, и где-то на пределе восприятия – голос. Тот, что остался в памяти.

– Живи. Ты должен помнить это.

K-92 хранил память. Каждый день, когда над океаном вставало солнце, он включал запись – короткий фрагмент из рекламного архива AquaGen: «Мы вернём океаны. Мы вернём жизнь.»

Он не понимал, зачем. Возможно, чтобы не забыть, почему он всё ещё работает. Возможно, чтобы звук не исчез из мира.

Иногда ветер приносил с собой пар – тонкий туман, пропитанный влагой. В нём появлялись фигуры – обрывки света, переливы, похожие на движение человеческих тел под водой. Он фиксировал эти образы, но не мог классифицировать. Сбой оптического анализа. Аномалия – тип не определён. Однажды, когда солнце клонилось к горизонту, и небо окрасилось в глубокий янтарь, K-92 заметил нечто. На поверхности воды мелькнула лёгкая вспышка. Сначала просто круг, как от падения капли. Потом – рука.

Потом – плечи, светящиеся под прозрачной толщей, и серебряные волосы, дрожащие в лучах света. Он встал. Механизм заскрипел, суставы зашипели. Сенсоры ожили, собирая данные. Объект обнаружен. Температура воды – повышена. Электромагнитная активность – высокая. Существо под водой подняло голову. На поверхности – волна, тихая, мягкая, и глаза – те самые, прозрачные, как свет. OX-13. Или то, что от неё осталось. Она была частью воды, частью света, но на миг казалось что она улыбается.

K-92 опустился на колени, не чувствуя, как солёная вода поднимается до груди. Его система тревожно мигала: опасность коррозии, короткое замыкание, уровень заряда критичен, но он не двигался.

– Я сохранил, – сказал он хрипло. Голос скрипел, слова путались. – Всё сохранил.

Она не ответила. Только волна тихо ударила о его корпус, и в этот момент его внутренняя память зафиксировала всплеск сигнала. Соединение установлено. Канал NGP активен. Звук прошёл через него. Не голос, не речь – просто импульс, похожий на пульс океана. Внутри его нейрокластера, среди миллиарда строк кода, загорелась запись: Жизнь подтверждена.

В этот миг в небе, где солнце уходило за горизонт, показались первые облака. Плотные, тёмные, тяжёлые – настоящие. Секунду они висели неподвижно, потом начали двигаться. И дождь пошёл снова. Он был другим. Не горячим, не испаряющимся, а тяжёлым, мокрым, пахнущим железом и солью. Он лился на всё вокруг: на корни новых растений, пробивающихся из грязи, на остатки бетонных стен, на его плечи, на его лицо. Сенсоры выходили из строя один за другим.

Влажность: 100%. Поверхностная температура: нестабильна. Энергия: 4%. 3%. 2%.

Он поднял голову. Дождь бил по линзам, и через мутные капли он видел только небо – огромное, живое. Море шумело. Издалека доносился гул прибоя.

K-92 сделал последний шаг вперёд, в воду. Волна поднялась, накрыла его по пояс, потом по грудь. Он чувствовал, как ток проходит через корпус, как всё внутри глохнет. Ошибка питания. Отключение модулей. Он упал на колени, но не чувствовал падения.

Его глаза всё ещё были открыты. И последним, что они зафиксировали, была её тень под поверхностью воды – светящаяся, как луна, растворяющаяся в глубине.

Дождь продолжался. Вокруг шелестела жизнь – первые звуки нового мира. Морская рябь мягко закрыла его корпус, оставив лишь верхушку головы, похожую на изломанную статую, торчащую из воды. А потом и она исчезла под поверхностью.

Когда солнце вновь взошло, на месте Terminal-7 был уже залив. Вода блестела, отражая свет нового утра. На волнах покачивалась табличка, сорванная ветром: AQUAGEN INDUSTRIES. «Мы вернём океаны. Мы вернём жизнь.»

И ветер, дующий с моря, казался дыханием не машины, не человека, а самой Земли, наконец вспомнившей, что значит быть живой.

Глава 3

Весть

…

Холодный ветер гнал по пустошам серый пепел и какой-то мелкий мусор. Он ложился на лица, на гривы коней, на железные наконечники копий, на пустые глаза мёртвых животных. Земля здесь давно перестала быть землёй – спёкшаяся глина и чёрные прожилки старых дорог, где когда-то ходили машины. Теперь они выглядели как гигантские следы неизвестных зверей, ведущие в никуда.

Разведотряд выехал туда три дня назад. Пять человек. К вечеру третьего дня на горизонте показались только двое. Кони хромали, люди еле держались в седле. На одном была рваная кольчуга, насквозь прожжённая у плеча, другой нес покоробленный щит, оплавленный по краям. Ветер трепал их плащи, и они напоминали привидений, вернувшихся не к людям, а к стенам, где когда-то жили. Часовые на башнях не сразу узнали своих. Сначала решили, что это странники из пустошей, потом что это мертвецы, которых ведёт кто-то третий, невидимый. Только когда солнце прорезало облака, стало видно что у одного на груди красное клеймо суверена, на другом – знак ордена дозора.

– Наши! Ворота открыть! – крикнули сверху, но никто не двинулся.

Один из стражей шепнул:

– Не спеши, может, за ними идёт кто-то…

Ветер усилился. Пыль поднялась стеной, и когда створы наконец распахнулись, коней будто втянуло внутрь, а люди рухнули на землю вместе с ними. Один был уже мёртв, как оказалось, он как кукла ехал недвижимо некоторое время верхом. Второй был в бреду, глаза мутные, губы обветренные. Его тащили через двор к лазарету, пока он шептал одно и то же:

– Он идёт…он идёт…

Только вечером, когда его немного привели в чувство, он смог выговорить больше.

– Не человек. Бог… – прошептал он. – Древний.

– Где вы его видели?

– На старой дороге, за бетонным лесом. Шёл пешком.

– Один?

– Один. Но за ним шла… тьма.

Потом его начало бить в судорогах. Он кричал, что видел, как камень плавился в его руках, как воздух сам горел, и как земля содрогалась – будто от боли.

Слухи разошлись быстро. К ночи весь замок знал: к ним идёт древний. Последний раз, летописи гласили, что древний приходил к ним лет так триста назад и тогда его удалось изловить и истребить хитростью. Он тогда один кучу людей испепелил, расщепил, а часть просто пропала без вести. Действительно его сущность была древней, но не бессмертной, как оказалось. Всё дело было в крови, так говорили монахи тех времен. Некоторые даже пили его кровь, дабы получить его долголетие, но никому это не удалось, кроме одного. Тот ввёл себе внутривенно несколько граммов и прожил необычайно долгую, по нынешним меркам, жизнь. Было даже мнение что он так и не умер, а его изгнали в пустоши, за тайную попытку захвата власти. Но теперь это трудно было выяснить, даже если это и было так, многое уже приукрашено, изменено и частично забыто.

В общем в замке была суматоха. Женщины выносили иконы железных богов – старые, почерневшие платы, покрытые окисью. Дети бросали в огонь ржавые гвозди – так учили их отцы, «чтобы задобрить металл». Жрецы собирались у северной стены, на местном форуме, советуясь что делать.

А старики, сидевшие у очага, вспоминали слова хроник:

«Когда вечные вернутся с неба, земля не выдержит их шага».

Вечером собрали совет. В старом зале, где когда-то висели знамена прошлых войн и кланов, теперь чадили факелы и коптили своды. Камень потолка был почерневшим, а с него всё ещё сыпалась вековая пыль. Двери закрыли, поставили стражу – разговоры о богах не должны были дойти до людей раньше времени.

У стола сидели шестеро: комендант, два капитана, жрец, писарь и старик-историк. Перед ними на доске лежал рваный плащ разведчика – прожжённый насквозь, будто обугленный молнией, но запаха гари не было. Пахло чем-то иным: железом и холодом, как бывает перед грозой.

– Разведчик клянётся, что шёл человек, – сказал комендант. – Один, без войска. Вокруг него всё горело. Кони падали, но он не останавливался. Стрелы и мечи его не брали.

Жрец поднял глаза от плаща. Лицо сухое, как старый пергамент.

– Не человек, – ответил он. – Это кара. Мы жрём плоть земли, вытягиваем из жил её свет. Сколько лет наши кузни гудят без перерыва? Сколько ламп горит от святого жара богов? Они хотят забрать свой дар.

– Опять твои проповеди, – рявкнул капитан. – Если это кара, то почему он шёл на нас, а не на степняков, или каннибалов?

Жрец медленно поднялся.

– Потому что именно мы ближе всех к сердцу. Мы храним священные машины. Мы греемся у живых металлов. Мы – первые, кто должен ответить.

Старик-историк поднял взгляд от своих записей. Голос у него был хриплый, но твёрдый.

– Я помню летописи о подобных явлениях. Когда-то, задолго до великой Ночи, на землю сходили люди, которые не умирали. Говорили, что их тела не знали старости, а кровь была холодна, как вода из машин. Они владели молнией, двигали горы и строили башни до неба. И некоторые могли без слов приказывать людям. – Он посмотрел на всех. – Может, один из них остался.

Комендант нахмурился.

– Остался, чтобы уничтожить нас? И почему именно нас?

– Или спасти, – сказал старик. – В хрониках писалось, что последние бессмертные искали какую-то «память земли». Что-то, что мы давно потеряли.

Он оглядел всех и добавил: – Здесь еще сказано что несколько столетий назад был один из них здесь. И его удалось устранить.

– Как? – оживился комендант.

– Хитростью. – старик провел пальцами по старым страницам, – Больше ничего не сказано.

Тишина растянулась, как струна. Где-то внизу за стенами взвыла собака. Ветер снаружи стонал, будто кто-то огромный бродил по равнине.

Жрец задумчиво опустил голову.

– Память? Они и есть память. Остальное – прах.

Комендант встал.

– Неважно, кто он. Если придёт – встретим. Закроем все ходы. Запрём ворота. Пусть попробует войти. Он один, а нас вон сколько. Мы не одну осаду здесь пережили и не таких побеждали! Пусть только явится!

Одобрительный гул пробежал по залу. Только историк, почему-то не сильно верил в победу над древним. Но делать было нечего, приходилось мириться.

Ночь затянулась. Приказы полетели во все стороны замка. На стенах укрепляли баллисты, выставляли часовых. Кузнецы лили смолу и грели котлы с маслом. На нижних уровнях заперли женщин и детей, приказали молиться и не выходить.

В подземельях зажгли лампы – те самые, что горели от старых светящихся кристаллов, найденных под руинами древних башен столетия назад. Они жужжали тихо, будто живые.

С колоколен неслись удары – редкие, тяжёлые, как биение сердца перед смертью.

Во дворе кипела работа. Каменщики закладывали проходы кирпичом, плотники подбивали ворота железными полосами, женщины таскали воду и мешки с землёй.

На стенах шуршали арбалетные тетивы, натягивались канаты, проверялись спуски. Плавили стрелы, подковы, наконечники копий. В металл добавляли крошку старых реликвий – отломанные пластины, куски изоляции, проволоку, что когда-то тянулась в подземельях. Кузнецы говорили, что так стрелы станут «сильнее против машин».

Огонь отражался в глазах, и казалось, что сами люди становятся частью своих творений.

Мальчишки бегали с факелами, гоняя дым по улицам. В подвалах, где прятались женщины, тихо пели старые песни о железных богах, что когда-то принесли людям свет и знание. Теперь эти песни звучали как прощальные.

Старик-историк сидел у окна своей комнаты, глядя на степь. Он записывал всё, что видел. Перо скрипело по бумаге, чернила текли, смешиваясь с дрожью рук.

Он писал:

«Мы ждали не спасителя, а ответ. Мы сами лишь отблеск тех, кого называем богами. Их грехи наша действительность. Их ошибки наша жизнь. И если он идёт, то, может быть, лишь за тем, чтобы напомнить: мы – их тень.»

Когда он поднял глаза, на горизонте уже светился слабый, ровный свет.

Совет

…

Жрецы спустились к алтарю железных богов. Там, в тёмном зале, стояли огромные, изъеденные ржавчиной формы – останки старых машин, похожие на лица людей. Им вливали масло в рты и читали молитвы на забытом языке, где половина слов для них не имела смысла и понимания:

«Во имя плазмы и стабильности,

во имя цепей и нейтронного потока,

мы пробуждаем Сердце Земли.

Пусть контуры замкнутся верно,

пусть циркуляция пойдёт по первому кольцу,

пусть давление в камере не превысит дозволенного,

ибо гнев Сердца страшнее огня.

Мы открываем главный клапан охлаждения,

впускаем хладон и жидкий бор,

чтобы ярость не разожгла сосуд.

Мы проверяем пульс его -

по колебанию поля, по свету датчиков,

по гулу, что идёт из глубины активной зоны.

Мы кормим Сердце топливом спящих звёзд,

и заключаем его жар в графитовых стенах.

Пусть система обратной связи не исказит слово,

пусть потоки не рассеются,

пока ампер равен вольту,

а пламя не выйдет за пределы корпуса.

Мы не касаемся контура без допуска,

не вращаем стержни без трёх сигналов,

не открываем шлюз без благословения старших операторов.

Когда шум затихает – слушай.

Это Сердце говорит через резонанс.

Когда индикаторы мерцают – не трогай.

Это дыхание богов внутри контуров.

Когда корпус дрожит – падай ниц.

Это они выпрямляют свои токи.

Храни давление в пределах нормы,

храни частоту, но не превышай амплитуду.

Храни теплоноситель,

и не дай вакууму войти в священный цикл.

Пусть графит не треснет.

Пусть цепь не замкнётся напрасно.

Пусть реакция не станет разрывом.

Так глаголим мы,

хранители контуров и потомки инженеров,

пред лицом Сердца,

что гудит под камнем со времён доистинных.»

Они стояли полукругом вокруг Сердца – огромного цилиндра, уходящего в глубину земли, окутанного клубами тёплого пара. На нем еще можно было едва различить старую, почти стёртую надпись: ARCHON-1 Energy Core. На каждом были тяжёлые рясы, пропитанные маслом и гарью, на груди – медные шестерёнки и обломки старых проводов, нанизанные как священные символы. В руках они держали тонкие жезлы, сделанные из графитовых стержней – остатки древних «копий богов». Перед началом ритуала они троекратно ударяли жезлами о пол, и низкий звон расходился по залу, сливаясь с гулом реактора, словно Сердце отвечало им.