Рассказы о том и о сём

Под ними поплыли ночные леса – чёрные, густые, с редкими просветами, где горели одиночные огоньки. Потом показались реки – серебряные ленты, на которых местами темнели мосты. Дальше тянулись пограничные фортификации – зубчатые силуэты, рвы, маленькие, беспокойные огоньки факелов, ходящих взад-вперёд. Издалека всё это было похоже на игрушечный мир, вырезанный из старой, закопчённой карты. Где-то за дальними холмами мелькали города – то вспышка огня в окне, то темнота, то ещё один, всё вечно в движении, в тревоге.

Он не понимал, летит ли он на самом деле или это просто вино, музыка и усталость вывернули его восприятие. Но в груди билось одно: мир огромен, жив, странен, прекрасен. И вся эта нечистая сила – часть его, а он часть её, как и всё в этом мире, как и все в этом мире, и как кровь, пролитая ним ранее в военных походах, как жизнь которую он живёт. И неизвестно сколько б это всё еще длилось, сколько б сумасбродных и веселых мыслей еще б не пришли в его голову, сколько б раз не выпил он на брудершафт с дьявольскими котами, сколько б танцевальных па он не отвесил ведьмам, как вдруг – далеко-далеко, будто с другого края земли, прозвучал петушиный крик.

Первый. Крик тянулся, как острый нож по стеклу, рассекая реальность на до и после. Всё вокруг дёрнулось. Музыка свернулась, как нитка, черти с кривыми гримасами пожали плечами и схлопнулись в пространстве, ведьмы захрипели, с бешенной скоростью разлетаясь кто-куда. Русалки завозились, втягивая ноги, становясь плоскими, как волны, булькая хлюпали в первые попавшиеся водоемы. Коты, отвесив поклоны разом спрятались по своим укромным местам, словно и не было их здесь никогда. Вороны дружно поправили пенсне и сапожки, взмахнув крыльями разлетелись на все четыре стороны.

Через минуту – второй. На этом крике Лука почувствовал, как его что-то тянет вниз, резко, будто кто-то перерезал верёвку, и теперь он летел к земле в свободном падении.

На третьем крике он уже сидел на сухой траве, у своего же костра. Огонь почти догорел, оставив лишь кучку тёплых углей. Небо над степью было обычным – чёрным, с редкими звёздами. Ветер снова стал нормальным – сухим, чуть холодным. Сывко стоял там же, где и прежде, только весь взмыленный, с белой пеной у губ, словно пробежал полночи. Глаза у него были широко раскрыты, уши прижаты.

Лука какое-то время молча сидел, стараясь поймать дыхание. Пальцы подрагивали.

Он посмотрел на руки – грязные, с рассечёнными костяшками. На груди под рубахой ощутимо тяжело лежала железная табакерка, сабля на месте, пистоль тоже, руки целы, ноги тоже. Костёр пах просто дымом, а не мёдом и кровью.

– Вот тебе и «ночлег в степи», – хрипло сказал он, поднимаясь.

Сивко тихо всхрапнул. Лука подошёл, обнял коня за шею, прижался лбом к его горячей коже.

– Видал, брат? – прошептал. – И не такое можно в степи встретить… Али приснилось мне всё это. Чертовщина, не иначе.

Он трижды сплюнул через плечо и задумался. Где-то на востоке тонкой, почти незаметной линией посерело небо. Через пару ударов сердца первый острый луч рассвета прорезал его, и ночь начала нехотя отступать.

Степь снова была степью – голой, холодной, равнодушной. Только где-то в глубине, на самом дне памяти, осталось ощущение, что трава всё ещё хранит на себе отпечатки ведьминых шагов, а воздух помнит запах огненного, кроваво-красного вина.

– А всё-таки действительно… не так уж и страшен чёрт, как его малюют. Страшнее, когда совсем никого нет. – Он взял Сывка за поводья и медленно повёл прочь от балки.