Между раем и адом…

– Быть может, пройдёт вечность, но мы обязательно увидимся вновь. Ты не одинок, и никогда по-настоящему не будешь. Уж «тебя» у тебя точно никто и никогда не отнимет. И… если сможешь… – Лирика взглянула куда-то в сторону, за плечо Азраэля. – Помоги Элегии. Ей сейчас особенно тяжело. Прощай.

Повернувшись к долине, Лирика запела прекрасную мелодию. Мелодию той, первой Симфонии, которую Азраэль услышал, когда только родился. Слёзы так и текли бесконтрольно, пока он смотрел ей в след. Где бы ни ступала её нога, на траве оставались прекрасные, сияющие белые гортензии. Чудесные, мерцавшие в лунном свете птицы подлетели к ней и сняли венок. Подбежавшие оленята аккуратно развязала пояс её платья, а белоснежные зайчата аккуратно его стянули, оставив на траве, пока Лирика кружилась вместе с бабочками в танце Симфонии, оживлявшем природу вокруг неё и небосвод, пока она поднималась по нему, будто по ступеням. Казалось, само мироздание в этот момент провожало Лирику в её последний путь. И когда её мелодия подошла к концу, она обернулась, протянув руку вперёд, и нежно прошептала:

– Тебе, через вечность.

И, в последний раз мелодично хихикнув, обратилась белыми гортензиями, уносимыми нежным ветерком куда-то далеко. Домой… А Азраэль зарыдал. Не понимая: не то от радости, не то от скорби. Но он рыдал. И как будто его кто-то обнимал сзади. Невидимый и едва осязаемый. Говоря своё последнее: «Прощай.»

…

Как вдруг Азраэль услышал какой-то шелест позади себя и, повернув голову вправо, увидел Элегию. Выпрямившись, она распустила крылья и со слезами на глазах улетела прочь. Быстро развернувшись, Азраэль крикнул:

– Элегия!

И подумал было её догнать, но в этот момент у него не было ни сил, ни желания отправляться за ней в погоню. Азраэль упал на колени и отдался эмоциям.

Книга мира

Глава I

Неизвестно, сколько времени прошло с той поры. Симфония рассеялась на небосводе, будто сон младенца, что, вроде бы, длился вечность, а теперь казался ужасно мимолётным. Азраэль и Люма изменились, став внешне взрослее (по нашим меркам им бы было сейчас около двадцати). Элегию же никто не видел с той самой ночи.

Бог сотворил новых, маленьких ангелов, непохожих на тех, что когда-то населяли храм мироздания. В последнее время они к чему-то активно готовились, и вместе с радостной атмосферой ожидания какого-то чуда всё это навевало воспоминания о беззаботной поре в Симфонии. И пока Люма принимала в этом активное участие, Азраэль… чувствовал себя чужим.

…

На другом конце Эдема, где возвышались небольшие горы, в тени старой липы Азраэль возвёл небольшой скромный мемориал в память о погибших братьях и сёстрах. Там, в уединении, он проводил большую часть своего времени в размышлениях или просто глядел в никуда. И лишь изредка, в основном ночью, он выбирался на другой конец Эдема, к тому дереву, где проводил Лирику в её последний путь.

«Я совсем не вижу Отца… Неужели и Он покинул меня?..» – думал Азраэль, сидя под липой и глядя пустым взором в бескрайнюю даль простора. Он уже и не помнил, когда в последний раз общался с живой душой. Кажется, когда Лирика уходила. Новые ангелы пытались с ним заговорить, но всё, что они получали от него в ответ, было безмолвие. Когда же он построил мемориал в горах, окончательно отдалившись ото всех, они решили перестать его беспокоить. А Азраэль не знал, был ли он этому рад или же стоило попробовать заговорить с малышами. Отца он не видел уже давно, Элегия куда-то пропала, а Люма так легко влилась в новый мир с причудливыми ангелочками и новыми делами в Эдеме, что… «Я уже не понимаю, зачем всё это… Зачем я всё ещё живу?.. Нужен ли я этому миру?..» – этот вопрос его терзал с тех пор, как он построил мемориал. Но ответ предательски избегал его до сих пор.

«Спросить у Отца? Попробуй его ещё найди теперь… У Люмы? Кажется, у неё есть дела поважнее…» – так ему казалось. А меж тем томная пора лежала на его сердце тяжким грузом, не давая столь желанного покоя. Но он мирился с ней. В надежде, что однажды получит свой ответ. Ища его в том, что было вокруг.

«Тайна жизниВ листве сокрыта.Густая она…»

Не давало покоя ему и Царствие Небесное. Если оно – тот дом, о котором говорили Отец и Лирика, то как туда попасть? Лирика взяла и растворилась в лунном свете, оставив лишь белые гортензии да ярких бабочек. А ему что делать? Как ему последовать за ней? Но более всего его мучило другое: «Разве Симфония не была нашим Царствием Небесным?.. Разве не ей суждено было стать небесами над новым миром?.. Разве в ней было плохо до того, как я привёл скверну? Чем это был не… Дом?..» Но стоило ему об этом задуматься, как вспомнился былой восторг от известия о создании нового мира, грёзы о неизведанном, удовольствие, с каким он им предавался…

Как бы горько ему ни было это признавать, Симфония выполнила свою задачу. «Вот только гибель сотни ангелов… едва ли входила в её замысел… Так ведь?..» И опять мысли вернулись к трагедии. Порочный круг, из которого он никак не мог вырваться. Поэтому подобным размышлениям он предпочитал дрёму и пустое созерцание. Ему казалось, что лучше уж стать никем и ничем, чем испытывать боль от воспоминаний. Хотя и она была не так страшна, как кошмары, которые преследовали его в первое столетие после трагедии.

…

Азраэль оглянулся вокруг. Ветер сегодня, на удивление, в горах был необыкновенно тихий, будто его и вовсе не было. Насекомые молчали, птицы не пели. Вся природа словно затаила дыхание. Странное дело. Но, не придав этому большого значения, он вдохнул полной грудью и закрыл глаза. Сидел он так долго-долго, пока вдруг что-то не коснулось его носа. Подумав на случайно пролетевшую песчинку, он и этому не придал значения. Но, погодите, ветра же почти не было. Любопытство побудило его неохотно раскрыть глаза, и тут он обомлел. Бабочка. Одна из тех, что провожали тогда Лирику. Белая, будто первый снег на солнце. Словно чистый свет, принявший форму. И вот это чудо сидело у него прямо на носу, вольготно двигая крылышками. Но зачем ей это, тем более в густой тени липы? Понаблюдав за разными бабочками в Эдеме какое-то время, Азраэль заметил, что они предпочитают солнечные места. Впрочем, зачем созданию, которое само будто соткано из света, какое-то солнце? Улыбнувшись почему-то своей мысли, Азраэль аккуратно встал, надеясь, что не спугнёт её. Но бабочка взлетела и стала кружить у спуска с горы, словно приглашая ангела последовать куда-то за ней. Недолго думая, Азраэль двинулся в путь.

Двигались они быстро. Бабочка откуда-то знала другую, более короткую тропу с гор, чем немало удивила ангела: «Быть может, стоит иногда не прибегать к полётам… Даже бабочка знает короткий путь с гор, в которых я провёл столько времени… Забавно.»

Спустившись с гор, они двинулись в сторону сада, где долгое время кипела жизнь, а теперь почему-то тоже стояла тишина. Азраэль уж было начал подозревать неладное, но, заметив своё преждевременное беспокойство, он вздохнул с улыбкой. «Спокойно, не всякая же тишина предвещает бурю. Может, что-нибудь хорошее случится…» Как же он был прав. Ведь, дойдя до самого сердца сада, он стал свидетелем чуда.

«Во имя Отца, Детей и Святого Духа»

«Рождение Адама и Евы» Perso_UM

Дети Божьи, Адам и Ева, – два чудесных малыша родились сегодня в лучах солнца над Эдемом. И держал на руках Бог этих младенцев, что тянули ручки к небесам, с улыбкой от которой всё живое вокруг становилось ещё живее и счастливее. Ангелочки, сидевшие на земле вокруг Отца и Детей, в молчаливом восхищении созерцали чудо. Люма, что стояла рядом и с радостью смотрела на Детей, подняла глаза к Отцу. С улыбкой Бог передал малышей Люме, и та принялась аккуратно кормить их, сев на ветвь дерева. Азраэль стоял в отдалении, спрятавшись слегка за одной из яблонь, и смотрел в изумлении. «Кто эти дети?.. Точно не ангелы… Откуда в них такое сильное присутствие Отца?.. И… что это с ними делает Люма?.. Почему мы все с таким трепетом смотрим на них?.. А, главное… почему так радостно на душе?..»

Мысли ангела прервал лёгкий хлопок по плечу. Обернувшись, он едва мог вымолвить:

– Отец…

А Бог лишь улыбнулся и сказал:

– Иди.

Повернувшись вновь к Люме, которая уже заметила брата и нежно ему улыбалась, Азраэль какое-то время стоял недвижимый. С трепетом он начал идти к сестре и Детям. Подойдя к ним, Азраэль долго рассматривал милые лица малышей, пока не уселся рядом в ожидании. Пускай он и не понимал, зачем им грудное кормление, – раз Люма это делала, значит, это неспроста. Маленькие ангелы тем временем куда-то удалились. Очень скоро сытые малыши уснули прямо на руках у Люмы, и тихо сопели в тени яблонь. Поправив своё платье и убедившись, что малыши спят, Люма взглянула на Азраэля. Заметив его замешательство, она тихо, почти неслышно засмеялась.

Азраэль слегка удивился, но, обратив свой взор к малышам, а затем опять к сестре, он шёпотом спросил:

– Кто они?..

Люма ярко-ярко улыбнулась, взглянула на малыша на левой руке и нежно прошептала:

– Это Адам.

Затем взглянула на малышку справа.

– А это Ева.

– Адам… и Ева?.. – Азраэль задумчиво переспросил. – Нет, я имел ввиду… Они же… непохожи на нас…

Люма вопросительно с улыбкой взглянула на брата. Азраэль переспросил:

– Зачем они Отцу?..

С прежней улыбкой Люма взглянула на Детей.

– Мой долг и желание – помогать Отцу их вырастить. Остальное – забота Его и Детей, когда те вырастут, – прошептала Люма и поцеловала в лобик Еву, а затем Адама. – Может, они будут первопроходцами в новом мире за пределами Эдема. Может, будут заниматься рисованием, скульптурой или чем-то совершенно иным. А, может, всем вместе, как знать. Для меня они и так уже замечательные.

Какое-то время оба молчали. Азраэлю не давало покоя сильное присутствие Отца в Детях. Это было чрезвычайно непривычно и отчего-то даже пугающе. Так же пугающе, как когда он стоял у разлома, трепеща пред Отцом. Но через какое-то время прилетели ангелочки и унесли Детей куда-то с собой. А Азраэль сидел в раздумьях, пока на его голову не упало яблоко. Потерев макушку головы, он забыл про былую думу и взглянул на сестру. Хотел было что-то сказать, как вдруг сестра поднялась с ветви дерева и взглянула куда-то вверх, в небо, а после спокойно произнесла:

– Ракиэль в разломе.

…

– Что?..

Люма улыбнулась, взглянув на поражённого брата.

– Да не удивляйся ты так. С его жаждой любопытства этого стоило ожидать.

Азраэль нахмурил брови. Разлом… Место, пред которым он впервые ощутил страх. Место, откуда вырвалось нечто, помутившее разум его братьев и сестёр. И из всех возможных мест в новом мире Ракиэль отправился туда?.. Рука Азраэля будто инстинктивно потянулась к рукояти меча, крепко сжав её. Но, придя в себя, он отпустил её и взглянул на Люму.

– Я пойду за ним. Собери всех, и идите к Отцу. Что бы ни случилось, я не могу позволить вам тоже умереть…

Не меняясь в лице, Люма кивнула головой. Хотя её беззаботность и несколько смутила ангела, у него не было времени над этим думать. Расправив крылья, он взмыл в небо и направился в космос.

«Привет»

Чем выше Азраэль поднимался, тем слабее он становился. Бороться с гравитацией оказалось не так просто, как он думал. И хотя у Симфонии было своё своеобразное гравитационное поле, у Земли оно простиралось несравнимо дальше. С большим усилием ангелу всё-таки удалось вырваться туда, где оно было слабым. И когда, отдышавшись, он решил оглянуться вокруг, то замер в восхищении. Ведь холодный космос передал ему своё тёплое: «Привет».

Внимание

Азраэль сам не знал, сколько времени прошло с того момента, как он застыл в восторге от увиденного. И почему он раньше этого не замечал? На что он всё это время смотрел с Земли, не замечая такой красоты? Неужели просто смотреть… было недостаточно?..

В неизвестность

Когда он опомнился, то увидел, что на Земле, над Эдемом, давно наступила ночь. Планета выглядела ничуть не менее восхитительно, даже когда видимая ангелу сторона была в основном окутана мраком. Но Азраэль не мог себе позволить ещё одно промедление. А потому, оторвав свой взор от Земли, он попытался вспомнить расположение разлома. Симфонии больше не было, а, значит, не было и ориентира, от которого можно оттолкнуться. Искать же его теперь, когда Пустота населена целой вселенной, казалось затеей помрачнее поиска конкретной яблоневой косточки в Эдеме.

Он начал припоминать, как впервые наткнулся на него: «Случайно, почувствовал страх… Страх? Летать повсюду, пока его не почувствую? Такими темпами дело дрянь… Не лучше ли будет вернуться в Эдем в таком случае? Но ведь тогда…» Тогда другого шанса могло и не быть.

Азраэлю всё ещё не давала покоя тайна разлома. Познать её – означало познать тайну, стоявшую за раздором в Симфонии. Причину, по которой оступился Ракиэль, по которой сам Азраэль испугался… Или, ещё лучше, найти ту сущность, которая во всём виновата, и уничтожить её, пока она не натворила новых бед. Осталось только найти разлом… Как-то. Получается, выход у него оставался только один. Делать то же, что и в первый раз. И отправился Азраэль в путь, в неизвестность.

Так где же разлом?

Хотя этот путь и был по-своему томным, было бы лукавством сказать, что ангелу он был исключительно неприятен. Безусловно, пейзажи Эдема до сих пор не могли оставить его сердце равнодушным, но от созерцания космоса он попросту терял дар речи. «И ведь каждая точка где-то там – это какой-то отдельный, новый мир… Есть ли там кто-то? Какие там пейзажи, растения, животные? Есть ли они там вообще?..» Гора вопросов лавиной сошла на голову ангела, вернув его в то, состояние, которое, как ему казалось, было давно им утрачено: детское любопытство. Как и тогда, во времена Симфонии, когда он предавался грёзам о новом мире.

Но время шло, а страх так и не появлялся. Пускай путешествие и было приятным, ангел понимал, что у него была другая задача: найти разлом. И до сих пор попытки её выполнить были безуспешны, а время шло.

Остановившись, Азраэль задумался. Не упустил ли он что-то из виду?

«А ведь никакого разлома не было, пока я не разрезал Пустоту своим мечом…» – подумал Азраэль и вытащил клинок из-за пояса, глядя на своё отражение в нём. Точнее – прямо в глаза. Как вдруг он что-то почувствовал внутри. Слабое, неяркое и очень мимолётное. Словно маленькая волна в океане, которая исчезла так же быстро, как и появилась, разбившись о скалы мнимым теплом. И тут Азраэль снова почувствовал страх. Вот он, момент истины, когда страх уже не имеет никакого значения. Недолго думая, своим клинком Азраэль разорвал материю пространства и времени и вошёл во внутрь.

Глава II

Внутри

– Занятно наблюдать за их развитием. От детей до преклонного возраста… Вот только смешно мне, что взрослые – те же дети. Только строят вид, что всё то в этой жизни понимают, а на деле сами ни черта не знают. Да ещё обиженные, и всё у них от возраста болит… Раздолье для сатира.

…

– Фарисеи и им подобные… Как же смешны эти фанатики. С напускным благоговением говорят о вещах, в которых сами ничего не смыслят дальше простых догм и ими же придуманных ритуалов. Тем ироничнее, что в душе самый агрессивный атеист – куда больший верующий, чем средний религиозный человек. А ведь, похоже, во все времена это доброе абсолютное большинство человечества.

…

– Они хотят знать, что их ждёт в будущем, но не понимают, что корни будущего лежат в настоящем и прошлом…

…

– Примитивно делят мир на «добро» и «зло», которые предельно субъектны…

…

– Этот кричит о «спасении мира», но даже не понимает, отчего именно собирается его спасать, – Ракиэль вздохнул. – И это потомки Адама и Евы?.. Сборище нелепых фанатиков, меркантильных типов, неудовлетворённых животных, погрязших в природном разврате, и просто идиотов… Начинаю сомневаться, стоит ли это дурачьё всех тех усилий, благодаря которым они появились на свет. Кажется, у муравьёв достоинства и то больше.

…

– Трудно поверить, что Бог может существовать в этом временами таком жестоком и, на первый взгляд, несправедливом мире. Начинаю понимать, откуда взялись атеисты.

…

– Власть имущие отупляют слабых с детства… Ловко они это придумали. А то мало ли слабые станут настолько сильными, что, не приведи Господь, начнут что-то менять, а это приведёт к каким-нибудь катастрофам… Ведь сиюминутная тишина в аду дороже незыблемого рая.

…

– Начинаю улавливать устройство этого мира. Бестолку винить слабых. На то они и слабые, что с них нечего спрашивать. А вот сильные… Боюсь представить, какую цену им предстоит заплатить за бегство от предназначения… Когда в конце они проклянут себя и свою нерадивую, порой никчёмную, жизнь. Самосуд, где человек – и совет присяжных, и подсудимый, и пострадавший, и судья… – Ракиэль усмехнулся. – Каково внутреннему Богу в этих скованных оболочках? Наверное, оттого и боль внутри, что его всё сжимают и сжимают. На то они и рабы Его.

…

Ракиэль чихнул.

– Зараза… Я, конечно, сам был тот ещё дуралей, но это… Это какой-то… ад?.. Хотя, нет, лучше – ясли. Сплошные, бесконечные ясли с недюжинными попытками сознаний придать этой реальности хоть сколько-нибудь «заумный», «взрослый» вид искусственно созданными смыслами и… А, Азраэль…

Ракиэль со шрамом на груди повернулся в сторону, откуда донеслись шаги. Вскоре можно было разглядеть самого ангела, приближавшегося с мечом в руке. Но в десяти метрах он остановился.

– Ракиэль.

– Азраэль.

Какое-то время оба стояли безмолвно, смотря друг другу в глаза. Не выдержав взора брата, Ракиэль отвёл взгляд, а Азраэль убрал меч за пояс.

– Я долго думал, что сказать, когда увижу тебя. Но сейчас… Отчего-то я даже не знаю, с чего начать, – сказал Ракиэль, усмехнувшись.

– Одно я могу сказать теперь наверняка: мы были идиотами.

Ракиэль вновь взглянул на брата, слегка удивившись, а затем усмехнулся.

– Это правда…

Опять повисла тишина.

– Любовь к мудрости… Вечность размышлений оказалась ничем перед одной наивной иллюзией, ведь я выбрал… быть слабым. Оказался трусом. И вы разрушили мою иллюзию самым безжалостным образом: вопреки увиденной мною картине оставили меня одного в живых…

Азраэль нахмурился.

– Конечно, это не была сама цель. Убить шестьдесят девять, дабы дать урок одному нерадивому мыслителю? Скверный обмен. А всё-таки мне интересно. В тот момент, когда я стоял перед тобой на коленях, а твой клинок должен был пронзить мне сердце – о чём ты думал, выбирая между смертью и милосердием?

Азраэль молчал. Но, немного погодя, он ответил:

– Думал, что смерть ты ещё не заслужил.

Ракиэль улыбнулся.

– Вот оно как. Что ж, ловко ты пронзил мне грудь. Ни одного органа не задел, даром что не знаешь анатомию. Хотя и я не знал до прихода сюда… Подумать только, и это место мы звали «скверной». И смешно, и до ужаса печально. А как наивно…

– Почему… шестьдесят девять?.. – спросил, прервав брата, Азраэль. Глаза Ракиэля слегка расширились.

– Только не говори мне, что ты, дурак, всё ещё считаешь себя виновным в смерти всей сотни.

Азраэль нахмурился. Он понимал, что из сотни почти тридцать были убиты либо друг другом, либо Ракиэлем и Талией. Сам же Азраэль убил около сорока, но имела ли веса эта хладнокровная арифметика, когда речь шла о каждой отдельной жизни? Да и открыл разлом ведь…

– Нет, – сказал решительно Ракиэль. – Поздно быть слабым, Азраэль. Теперь, когда мы знаем правду о разломе, пути назад нет. А самобичевание лишено всякого смысла. Это ответственность каждого из нас, и её бремя нести не одному тебе.

Ракиэль подошёл к Азраэлю и положил руку на его плечо.

– Давай выбираться отсюда. А то с тоски помру, если ещё хотя бы минуту проведу здесь за наблюдением невежества «их» потомков.

…

– Так значит, Люма у нас устроилась нянькой? – спросил Ракиэль, пока оба летели к Земле.

– Нянькой?..

– Ладно, не бери в голову.

Ракиэль развернулся, устремил свой взор куда-то в даль космоса, заложив руки за голову, и стал безмолвен. А Азраэль мельком взглянул на лицо брата и быстро всё понял. Не желая его прерывать, он вновь обратил взор к Земле.

– Как думаешь, красота вечна? – спросил вдруг Ракиэль. Азраэль был слегка удивлён. – Храм мироздания, просуществовавший Бог знает сколько лет, и тот встретил свой конец. Быть может, и всех этих звёзд тоже когда-нибудь не станет. А если бы ты видел всё то, чему я стал свидетелем, пока пребывал в разломе… Чудеса архитектуры, живописи и многого другого; прекрасные цветы и попросту жизни – я видел картины, в которых всё это увядало и превращалось в пыль, прах и пепел за считанные секунды. Будто их никогда и не было.

Какое-то время Азраэль был безмолвен. В голове невольно пробежали пейзажи Эдема, а потому он дал ответ, которого сам от себя не ожидал:

– Да. Ведь на смену одной красоте всегда приходит другая. – Азраэль повернулся к космосу, продолжая: – Симфонии больше нет. Братья и сёстры погибли. Ушла и Лирика, – промолвил Азраэль и повернулся к брату. – Но Бог создал этот новый мир. Звёзды, Эдем, детей и новых ангелов… Не знаю, суждено ли сбыться картинам из разлома, но одно я знаю наверняка: в этом мире всегда будет красота, покуда он существует.

Ракиэль был безмолвен какое-то время, пока не начал сдержанно смеяться.

– Ты чего?.. – спросил удивлённый Азраэль.

– Да мне просто смешно. Я мнил себя самым развитым мыслителем среди нас всех, и тем не менее… Когда открылся разлом, только ты и Флориана, кажется, были теми, кто выбрал остаться сильным. И сейчас я лишь вновь убедился: ты давно уже перестал быть ребёнком. Недаром Отец выбрал вас двоих старшими.

Ракиэль взглянул на правую руку Азраэля.

– Мизинец, надо полагать, пропал не просто так?

Азраэль повернулся вновь к Земле и опустил взор.

– Я не могу назвать себя сильным.

– Пускай так. Но ты сделал то, что было должно.

– Откуда тебе знать?..

– Интуиция.

– Ты?.. И говоришь об интуиции?..

– А у тебя есть иные индикаторы на уме? – спросил, усмехнувшись Ракиэль. – В разломе я наблюдал бесчисленное множество ситуаций, в которых люди, на первый взгляд, совершали ошибку. Ошибку иной раз равноценную для них экзистенциальной катастрофе. Вот только спустя время обнаруживалось, что положительный эффект этой «ошибки» превышал все былые сиюминутные неудобства. В таких ситуациях они говорили: «Не было бы счастья, да несчастье помогло.» Да и как можно в рамках вечности абсолютно оценить пользу или вред… хотя бы даже движения маленького камня, если сегодня, споткнувшись об него, упадёт ребёнок и сломает себе нос, а завтра расшатавшееся колесо повозки, переехав этот камень, встанет на место?

– Но камень же не является субъектом… Он не принимает решений.

– Тогда просто представим, что камень кто-то пнул и это определило его положение на дороге. Является ли пнувший его негодяем, поскольку из-за итогового положения камня об него споткнулся ребёнок? Является ли спасителем, раз это помогло извозчику избежать какой-нибудь трагедии? Кто же он такой?

– Последствия ведь были непреднамеренными…

– Вот! Намерение. Хочу заметить, что прохожий ведь отчего-то пнул камень, верно? Даже если «просто захотелось». А отчего я взбунтовался? Почему мне нужно было непременно знать смертны мы или нет? Потому что я боялся умереть. Почему? Потому что боялся, что перестану мыслить. Можно и дальше копать, но важно то, что в тот момент я думал только о первом «почему», не стал мыслить дальше. И именно в этот момент уже проиграл… – Ракиэль усмехнулся, но на сей раз как будто с ноткой горечи. – Как бы то ни было, именно потому я стремился выжить любой ценой. А раз моей жизни, согласно «картине», угрожал ты, значит, тебя нужно было устранить любой ценой. Тебя и тех, кто к тебе примкнул.

– «Что посеешь, то и пожнёшь…»

– Интересная мысль. Верно, вот только ты проявил ко мне милосердие. Впрочем, прошлый, слабый «я» в тот момент действительно умер… – Ракиэль слегка улыбнулся. – За это стоит поблагодарить тебя. И Флориану… Вы могли с лёгкостью положить мне конец. И я никогда не забуду вашего выбора: он изменил меня навсегда…

Несчастные

– …Убив меня, ты не облегчишь свою ношу и не оправдаешь прочих смертей. Но, воля твоя… – промолвил тихо безжизненным голосом Хариэль с отрезанными крыльями.

Потерпев первое поражение, падшие ангелы отступили на один из двух небесных островов, остров «Духа». Он был в шесть раз меньше земли творчества, где располагался старый храм и новый храм творчества, а также храм Симфонии. И, в сущности, представлял собой обширное открытое пространство, окружённое небольшими колоннами, с небольшим зданием на краю с крышей в виде купола. Находился этот остров в вышине, поодаль от земли творчества.