С любовью от бабушки…

Нет, не может того быть, чтобы дело народа погибло! О том, что происходит в стране, дома, по тайному уговору, никто не говорил. Все были добрыми и приветливыми, предупредительными – берегли Тоню. А так хотелось узнать правду. Что же делать, что предпринять? И тут, как озарение – комсомол! Вот кто поможет.

Надо срочно идти на завод, где работал Георгий. Может, есть ещё знакомые парни и девчата – они всё расскажут, посоветуют и помогут. И пошла. На заводе помнили первых комсомольцев – и живых, и мёртвых. Оказывается, у комсомольцев на заводе есть своя ленинская комната. Встретили её хорошо, вспомнили былые дни красного командира Гору Козлова.

Тоня всё рассказала о своих бедах, болезни, сомнениях. Разговор был долгим и серьёзным. Очень жалели, что она не продолжает учёбу. Сами худючие, измученные работой и голодом, а такие весёлые и счастливые, наперебой рассказывали о своих делах, о международном положении, о том, что революция не кончилась, а перешла в другую форму. Если раньше шли бои, и было видно, где друг, а где враг, то теперь враги перекрасились. На людях они активны, даже выступают на собраниях и митингах, а на самом деле вредили где и как только можно. Поэтому надо быть бдительными и ещё крепче сплотить ряды борцов за светлое будущее. Обещали Тоне подумать о её будущем, а пока она ещё слаба. Предложили принять участие в выпуске комсомольских стенных газет. Ох, какие были эти газеты – острые да колючие, с комсомольским задором, доставалось всем. И всё-то они замечали: кто ленится, кто делает брак, кто прогуливает, как работает начальство, как организован досуг, учёба, какова оплата, как налажен учёт и многое другое. Организовали курсы по подготовке слесарей, фрезеровщиков, токарей, формовщиков и т. д.

Выдвинули лозунг: «Ни одного неграмотного на заводе!» – и заставили учиться даже сторожей. Проводили политбеседы, откликались на любые события, не только в стране, но и за рубежом. Как было интересно с ними! Тоня ожила, повеселела, глаза засверкали. Каждый день дома было много разговоров о новой жизни на заводе. Был бы жив Гора – как бы порадовался!

А дома тоже все встали на ударную вахту. Ребята после занятий в техникуме бежали на станцию, подрабатывали на жизнь. Деньги и стипендию отдавали бабушке. Теперь это была одна дружная семья. Занимались по вечерам. И всё-таки Василий выкраивал время, чтобы уделить внимание Тоне.

Только тревожно сосало у него под ложечкой, когда Тоня с увлечением рассказывала о заводских ребятах. Он не ревновал, нет, ревность считалась пережитком капитализма. А всё-таки душа болела. Что же делать? Надо завоевать её любовь, стать лучше других. Учился он хорошо, дома помогал, был весел, внимателен и общителен. Что же ещё? И ничего лучшего не придумал, как объясниться Антонине в любви. Вроде бы и догадывалась она о чувствах Василия, разволновалась, но в конечном счёте призналась, что и она его любит.

А время приближалось к лету. Подходила у братьев преддипломная практика – должны они были на всё лето уехать в животноводческие районы. А перед этим Василий сделал Тоне предложение. Незамедлительно получил согласие, о чём и сообщили матери. Посовещались немного, подумали, решили, что поженятся, как только Василий получит диплом, чтобы на работу ехать вместе. Уехали ребята на практику. Дома стало как-то тихо и грустно. Мать решила усадить Тоню за работу – готовить приданое. Надо было шить, вязать кружева, вышивать.

Вскоре приходит из Москвы пакет на имя Козловой Антонины, в котором сообщается, что она переведена в Московское художественное училище, что документы её получены, она зачислена и с первого сентября должна явиться на занятия и на защиту диплома. Для этого привезти дипломную работу (картину) этюды, наброски, рисунки и прочее. Тут уж не до приданого. Ладно уж этюды, наброски, рисунки, но картину? Её в один день не нарисуешь, скорее всего, и лета не хватит. Очень хотелось нарисовать картину такую, чтобы отобразить своё время. Оно было такое разное и такое бурное. Такие серьёзные и целеустремлённые рабочие, и такие угодливые и в то же время злые торговцы и нэпманы. Радость восстановления хозяйства и вредительство, отряды красногалстучных пионеров и злостные сынки нэпманов – скауты. Созидательный труд и безработица. Коллективный труд коммунаров и единоличный кулаков. Митинги в поддержку решений советского правительства и крестьянские бунты. Песни и слёзы.

Картина выделялась противоречием тонов – светлые, искристые тона и тёмные тени. Она начала делать наброски. Работала много и увлечённо. Рисование – это не только рисунок, это и характер, и людские судьбы, и песни. И всё это надо изобразить на полотне.

А какие песни тогда пели – революционные, героические. Страна знала своих героев: Чапаева, Щорса, Котовского, Ворошилова, Фрунзе, Будённого, Орджоникидзе19 и других. А какие меткие и задиристые пели частушки! И хотя введение НЭПа оживило экономику страны, торговлю. Появилось много торговых ларьков и игорных домов, притонов, но основная масса населения жила в большой нужде. Хотя советское правительство заботилось о всех, как могло, особенно о детях.

Модно тогда было светлое платье прямого покроя или юбка – косой клёш. Обязательно чёрный жакет, а на ногах прорезинки – белые аккуратные туфли-тапочки с перепонкой и пуговичкой, с синим ободком около подошвы. Сохранился в архиве Комиссариата народного просвещения талон на имя Крупской на получение таких прорезинок. Жена главы правительства имела равные права со всеми членами общества.

А парни ходили в ещё дореволюционных батьковых сапогах «в гармошку», в белых рубашках навыпуск, в чёрных костюмах и, конечно же, с роскошным чубом из-под фуражки. А у некоторых предмет роскоши и мечтаний – гармошка.

И ещё были беспризорные. Это дети войны. Большинство из них не имело ни родителей, ни жилья. И хотя было постановление правительства о борьбе с беспризорностью, и возглавил её сам товарищ Дзержинский, и много было сделано в этом направлении, всё-таки ещё много было беспризорных детей в городе. Это была трудная категория детей – воры, проститутки и даже убийцы.

Советское правительство делало всё, чтобы не только их накормить, одеть и обуть, а ещё и дать им профессию, сделать из них хороших и достойных граждан страны Советов. И довольно успешно справились с этим делом. Многие из них стали учёными, инженерами, конструкторами, учителями, хорошими бойцами и командирами. А во время Отечественной войны многие из них были награждены орденами и медалями и стали Героями Советского Союза.

И вот из всего этого нужно было выбрать что-то самое характерное, чтобы отобразить в картине. Она рисовала и мучилась. Всё не то. Нужен был наставник, а ей даже посоветоваться не с кем. Смотрела мать на муки своей дочери, смотрела и решила прекратить эту затею. Очень спокойно и решительно, как давно решённое, она заявила: «Ни в какую Москву ты не поедешь и не мечтай! Выйдешь замуж, муж будет о тебе заботиться.»

Тоня бунтовала, но ничего из этого не вышло. Картина не получалась. Вернулся Василий и поддержал решение матери. Так и осталась она дома, хотя ещё два раза ей присылали вызовы, и сердце разрывалось от горя. Так не хотелось ей хоронить свою мечту. Позже, вспоминая это время, мама моя говорила, что никогда не простит матери своей, что дважды не дала ей закончить образование и обрекла её всю жизнь быть домашней хозяйкой, быть зависимой от мужа и жить в четырёх стенах. Это с её-то неугомонным, вспыльчивым и свободолюбивым характером.

Ребята вернулись с практики – загорелые, повзрослевшие, много рассказывали интересного о селе. В сёлах проходило резкое расслоение населения. Многие из селян стали жить ещё беднее, чем до революции, попав в кабалу к кулакам-мироедам. Если до революции был барин, помещик, получивший землю по наследству, и чаще всего не живущий в селе, не работавший на земле, а только получавший прибыль, то теперь свой же мужик, захватив всеми правдами и неправдами чужие наделы земли, заставлял батраков, своих же селян, гнуть на них спины.

Драли с них три шкуры, почти ничего не платили. Издевались, как хотели, и не было на них управы. Не было ещё таких законов, чтобы защитить бедных да безлошадных, сдавших добровольно свои наделы и попавших в кабалу за кусок хлеба.

По указанию Ленина ещё в 1923 году были организованы коммуны. Это когда несколько бедняцких семей получали кредит от государства, объединяли свои земли, строили жильё, приобретали скот, сообща обрабатывали землю, вместе питались, вместе работали, вместе отдыхали, выплачивали долг государству, а прибыль делили согласно числу работников и вложенному труду. Это был образец Гармонии. Люди в коммунах жили хорошо, за несколько лет поднялись на ноги. Окружающие смотрели с завистью на их зажиточную жизнь. Это были первые ростки общего коллективного труда.

Не было опыта в стране Советов по строению новой жизни, поэтому искали и применяли разные способы хозяйствования. Были организованы товарищества по совместной обработке земли – это прообразы колхозов. Они даже трактора приобретали, много строили. Но всё это очень не нравилось кулакам. Они, как могли, вредили: то убьют работников Совета сельской бедноты, то сожгут скирды сена, то семена потравят, то скот начнёт болеть неизвестно по какой причине, то новенький трактор, купленный за общие, собранные беднотой деньги, сгорит, то по ночам вдруг загораются избы самых активных селян, борцов за новую жизнь.

Были случаи бунтов крестьян. Вот в такое время Василий и Алексей сдали государственные экзамены и, как было уговорено, в доме Козловых стали готовиться к свадьбе.

Алексей, получив диплом, сразу как-то скис, загрустил, собрался уезжать. И как его ни уговаривали остаться, он отказался, сказав, что хочет повидать мать, и сестрёнок, и младшего брата Александра, и недавно родившуюся сестрёнку Веру. Так и уехал, простившись навсегда, как оказалось.

А Василий и Тоня решили не венчаться в церкви, а зарегистрировать свой брак по советскому закону. Пошли они в городской ЗАГС, а бабушка осталась хлопотать с обедом. Никакой свадьбы не было, просто праздничный семейный обед.

И вдруг – стук в дверь. Думала бабушка, что Алёша вернулся, распахнула дверь, а там стоит русоволосый, весёлый, широкоплечий, с пшеничными усами бывший жених Тони. Подхватил бабушку на руки, закружился с ней с хохотом. Приехал с Украины за невестой. Забегалась бабушка, захлопотала, усадила, расспросила, а сама думает, как быть, чтобы не обидеть и выпроводить опоздавшего, а может, это и к лучшему, жениха. Решила рассказать всё как есть: Тоня и Василий любят друг друга, и не надо им мешать, и не надо упрекать, слишком долго его не было. Огорчился Фёдор, да делать нечего – ушёл. А бабушка решила ничего никому до времени не говорить.

Вернулись мои родители домой, уже законными мужем и женой, весёлые и счастливые. У них ещё вся жизнь впереди – трудная и тревожная, но пока они сияющие, принимали поздравления от Тониных сёстры и братьев, мечтали о светлом будущем, в новой стране Советов, их стране. Но недолгой была их радость. Кончился медовый месяц, Василию надо было явиться на работу по месту назначения в город Илек. Решили так: поедет он один, устроится на месте, подыщет жильё, а потом заберёт Тоню. Так он потом делал всегда, во время их многочисленных переездов. Очень часто писал письма – ласковые, страстные, но в каждом просил любимую свою жену подождать немного, пока у него всё наладится.

Тоня вначале терпела, была счастлива, знала – любит и любима, а потом заскучала, втихомолку всплакнёт, так, чтобы мать не заметила, а у бабушки глаз наметан, забеспокоилась: «Ну-ка, собирай вещи и езжай к мужу! Виданное ли дело – жить порознь? Муж и жена должны и горе, и радость делить пополам. Да и то, муженёк твой видный, красивый, весёлый, да и специалист готовый, Зазеваешься – пиши пропал, бабы сразу захомутают.»

Так и выпроводила дочку. Поехала, думала, в городе муж живёт, времени свободного много, а оказалось всё иначе. Пришлось нанимать ямщика и ехать далеко в степь, где находились животноводческие кошары20. Там её муж работал, там и находился большую часть времени, только изредка наведываясь в Илек по делам.

Очень Василий удивился, обрадовался и огорчился одновременно. Он даже представить себе не мог, как его жена, такая нежная и ласковая, будет жить в кошаре, спать вместе с ним на кошме21 и укрываться той же кошмой среди этих неаккуратных, малограмотных казахов, хотя очень добрых, приветливых и гостеприимных.

Отделили им пастухи угол в кошаре, устроили кое-как быт. Но долго это продолжаться не могло, поэтому Василий отправил Тоню опять к матери в Оренбург, пообещав вскоре приехать. И действительно вскоре он добился перевода в город Урда, Уральской области, на должность зоотехника уездного землеуправления. В результате переездов и волнений моя мама родила недоношенную, семимесячную девочку. Стали думать, как же её назвать, и тут мамина фантазия взяла верх. Из всех имён ей больше всего понравилось почему-то имя Кити. Так и зарегистрировали. Узнав о рождении внучки, бабушка приехала в Урду и после того, как Тоня и её дочь немного окрепли, забрала их в Оренбург. Всем хороша была внучка – белокожая, в отца, кареглазая, черноволосая, в мать. И росла хорошо, не болела, и любили её все, и радовались её появлению.

Только вот имечко дали ей родители… Терпела бабушка, терпела, да и решила по-своему. Взяла внученьку, завернула в одеяльце и понесла в церковь. Окрестили её там и назвали новорождённую рабу Божью Екатериной, о чём и записали в церковной книге за 22 июня 1926 года.

Эта неразбериха в именах позже, когда моя сестра Катя стала оформляться на пенсию, сыграла с ней злую шутку. В школе и в сельскохозяйственном техникуме она писалась по церковному свидетельству как Екатерина – следовательно, и диплом был на это имя, и на работе во всех документах тоже. А вот паспорт она получила на основании метрической выписки, и там она была Кити. Пришло время оформляться на пенсию, по паспорту и метрической выписке Кити, а по диплому и трудовой книжке Екатерина. Получается два разных человека в одном лице. Пришлось делать запрос в Оренбург для подтверждения, что младенец, крещённый в такой-то срок, действительно имеет родителей Юндина Василия Сергеевича и Юндину Антонину Васильевну. Пока суть да дело, Катя потеряла пенсию за три месяца.

Погостив у бабушки, мама с дочкой поехала опять в Урду. Но бабушка побоялась отправлять её одну с малым дитём и отпустила с ней младшую свою дочь Юлю.

У папы была очень трудная, хлопотная работа – надо было во всём уезде налаживать государственное животноводство, поэтому он постоянно находился в разъездах и командировках. А мама с Юлей и маленькой Катей одни дома. Юля ходила в школу. К этому времени пришёл к ним багаж из Оренбурга, а в доме, где они жили, не было хорошего замка: наружную дверь подпирали ломом. Папа хотел сделать замок, да не успел, и багаж до его приезда не разрешил распаковывать, так он и остался стоять в коридоре.

Наступила ночь, все уснули. И вдруг мама чувствует, что кто-то её раскрывает, стягивает одеяло. Открыла глаза – а это собака (была у них учёная овчарка сибирская по кличке Джек). Успокоила собаку, посмотрела, как спит Юля и Катя, и опять легла. А собака опять одеяло стягивает. Да в чем дело? А ночь лунная, окна морозные. Смотрит в окно, а там силуэт мужчины. Смотрит он в окно, а ему плохо видно. В комнате темно, а маме его хорошо видно. Встала мама, оделась. Что же думает делать? Слышит, лом упал, загремел. Значит, дверь открылась. Приоткрыла дверь и тут же захлопнула, поняла, это вор, он уже стоял возле багажа. Просунула лопату в ручку двери, выходящей в коридор, попробовала – не открывается, надежно. Пошла, разбудила Юлю. Сказала, что к ним вор лезет. Юля испугалась, вся затряслась. А у мамы откуда сила взялась. Схватила топор и к двери. Да как закричит: «Убирайся сейчас же! Не уйдешь, стрелять буду». Что еще она кричала, не помнила, но добилась таки, он ушел. Может, он не столько мамы испугался, сколько собаки с ее грозным лаем, а рядом была милиция. Приехал папа, послушал рассказ о происшествии, хохотал до слез. По всему было видно, что он не очень-то поверил, что такой наглый был вор, чтобы решиться на воровство рядом с милицией. Этим недоверием он сильно маму обидел, о чем она иногда ему напоминала. Как же человек, можно сказать, совершил героический поступок, а ему не верят?

К лету 1927 года Юля кончила 7 классов и поступила в педагогическое училище. И в этом же году умерла бабушка, мать моего отца, Матрена Павловна. Мама с папой и маленькая Катя жили в это время в одном доме с татарской семьей. У них тоже была маленькая девочка. Мама очень хорошо отзывалась о татарах. Люди добрые, гостеприимные. И так они подружились, эти две семьи, что жили как одна семья. Одна семья получала паек и зарплату в начале месяца, а другая в середине. Вот они и питались вместе. То один паек съедали, то второй. А тут надумал мой дед, папин отец, Сергей Леонтьевич, жениться. Жену себе подобрал молодую, а она ему заявила, что с ним жить будет, а дети его ей не нужны. Вот дед и выпроводил всех своих детей к старшему сыну. Папа тогда работал агрономом-инструктором сельского кредитного союза. Приняла мама их всех. Только и сказала татарке, что теперь питаться будут отдельно, так как увеличилась их семья аж на пять человек. Сама еще молодая, да неопытная, а тут сразу восемь ртов. Папа очень был недоволен выходкой отца своего, но пока терпел, да случай помог. Паек получали на троих, а питаться надо было восьмерым, пока еще их не оформили. Понятное дело, что было очень голодно. Мама вспоминает, что дети все время хотели есть, а папа так исхудал, что на него страшно было смотреть. У татарки девочка ночью просыпалась и просила есть, поэтому она на ночь ставила на столе кружку молока и лепешку. А тут вдруг стали эти лепешки пропадать. Терпела-терпела татарка, да и сказала маме, что она никого не подозревает, но куда-то же эти лепешки по ночам деваются. А тут соседи стали жаловаться, что у них из погребов стали пропадать продукты. У кого крынки с молоком, у кого еще что. Что же делать, позор-то какой. Моя мама никогда за всю свою жизнь ничего чужого не взяла и нас так учила. Лучше смерть от голода, чем позор. Решила она узнать, кто этим занимается. Сварила суп, подала на стол, отрезала по кусочку хлеба и пригласила всех к столу. Катя и самая младшая сестра папы, всего на год старше Кати, была не в счет. Эти слишком малы, да и брат Александр (мы его всегда звали просто Шурка) тоже. А вот сеслы Нюра, Шура и Тиночка, эти могли. Мама разрешила есть только этим троим маленьким, а старшим не разрешила, до тех пор пока не признаются. Долго сидели, смотрели голодными глазами, как малыши едят, слышали запах из своих тарелок, но не признавались, молчали до вечера. Вечером мама повторила, все как и в первый раз. Опять все молчат, видно, договорились. А потом Тиночка не выдержала, заплакала и все рассказала. Покормила мама их, а ночью папа приехал, рассказала все как было. Папа на утро поднял детвору и отправил к отцу трех старших сестер. А младших, Веру и Шуру, мама пожалела и оставила пока у себя. И это пока растянулось на всю жизнь.

Наступил 1929 год. Папу перевели на работу в город Уральск, старшим зоотехником окружного животноводческого колхозного союза.

В декабре 1927 года состоялся XV съезд партии, на котором было решено сохранять высокие темпы индустриализации. Съезд указал: … «задача объединения и преобразования мелких индивидуальных крестьянских хозяйств в крупные коллективы должна быть поставлена в качестве основной задачи в деревне». К этому времени уже было ясно, что коллективные хозяйства дают лучшие результаты, чем мелкие и единоличные. Но крестьяне, привыкшие работать единолично, боялись и не хотели объединяться в колхозы. Хотя политика правительства была направлена на снижение стоимости инвентаря, предоставлялся долгосрочный кредит коллективным хозяйствам. Вот поэтому весь 1928, 29-ый и даже 30-й годы ушли на образование колхозов. Сейчас много пишут и говорят о том, что крестьян насильно загоняли в колхозы. Я как-то спросила отца, как это было на самом деле. И вот что он мне рассказал. Весь 1928 год он был агрономом-инструктором сельского кредитного союза и одновременно уполномоченным по организации колхозов. В некоторых селениях, после того как на собрании объясняли преимущества коллективного хозяйства, многие бедняки и даже середняки записывались в колхоз. Но как узнавали, что надо обобществлять лошадей, инвентарь и крупный рогатый скот, брали заявление назад. Было и такое, вечером на собрании пишут заявление, со всем согласны, а утром приходят и забирают. Активно работали кулаки и убеждением, и угрозами. Иногда приходилось и по десять раз собирать людей, делать расчеты, убеждать. И весь 29-й год отец занимался организацией колхозов и животноводческого хозяйства в Уральской области. В него два раза стреляли, но видно и правда он родился под счастливой звездой, как говорила мама. Первый раз прострелили головной убор, не задев головы, а второй раз зимой шел. Лунно, снег везде, видно его как на ладони. Но он уже был осторожен, услышал щелчок и сразу упал, очевидно, одновременно с нажатием курка. Его спасли доли секунды. Пуля пролетела над ним, а кулаки подумали, что убили, и убежали. Отец говорил, что насильно на Урале никого в колхозы не загонял, хотя дело это шло не очень активно. А после статьи Сталина «Головокружение от успехов»22, когда в правительстве поняли, что это длительный процесс и вступление в колхоз должно быть делом привлекательным для крестьянина, многие вышли из колхозов и к началу 30-го года в колхозе было примерно 21,4% крестьянских хозяйств. И только после того, как в колхозах появились трактора, сеялки, молотилки в достаточном количестве, многие колхозники сдвинулись с места.

Большое значение имело и раскулачивание23. Нередко под влиянием кулаков попадали и середняки, и вели вредительскую деятельность против политики советского правительства на селе. В 30-м году некоторые середняки за такие дела были лишены избирательного права («лишенцы», как их называли) в их числе оказался и мой дед Юндин Сергей Леонтьевич. Жадность его сгубила. Даже своим сыновьям не поверил, и потом обида у него была. Так хотелось разбогатеть, так хотелось, чтобы сыновья ему помогали. Казалось, синяя птица уже в руках, да не вышло. Сыновья по направлениям уехали по месту работы и о собственном хозяйстве даже не вспоминали. Не стали они опорой для отца.

Папа целыми днями в работе, иногда и по несколько суток, бывал в молодых колхозах, помогал организовывать работу на животноводческих фермах. Дело это новое, нигде в мире не было такого опыта, не у кого поучиться, не с кем посоветоваться.

А мама тоже не сидела сложа руки. Теперь у нее было трое детей. Катя самая маленькая, Вера чуть постарше и шестилетний Шурка. Надо их и накормить, и обстирать, и обшить. На годовщину их семейной жизни папа подарил маме ножную швейную машинку. Вот и пригодилась она. Да и душа болела вот по какой причине. Когда приехал к ним весь «Юндинский выводок», мама получила весть о смерти своей матери. Сообщили ей младшие братья Гриша и Коля. Добрались они к Тоне, думали пожить у неё после смерти мамы. Да как увидели, сколько там народу – ушли. Как мама ни уговаривала их остаться, не помогло. «Тебе и так трудно», – ответили и ушли. И как в землю пропали.

Мама сразу не кинулась их искать. Думала, из Урды в Оренбург доберутся. А там Наталья, правда, очень легкомысленная девица, но ведь крыша своя над головой. А потом оказалось, что в Оренбурге они не появлялись. Где не искали их – никаких результатов. И у людей спрашивали, да толку от этого мало. Каждый по-своему где-то что-то видел или слышал. Некоторые говорили, что заболели и в больнице умерли, другие – что видели их, как они по помойкам и свалкам объедки собирали. Мама искала, ждала, надеялась, но безуспешно. Знали же они мамин адрес, знали и свой домашний адрес – и Юлин, и Нюрин, – а нигде не объявились. Видно, и впрямь где-то погибли. И всю жизнь, как только где в газете или по радио мама услышит фамилию Козловых, всегда вздрагивала. Даже я один раз увидела по телевизору выступающего Козлова А. Н., вдруг подумала: «А не брат ли он мой двоюродный?» И всё искала родные черты на его лице. Да разве теперь разберёшься?

Поработал папа в Уральске, наладил работу на животноводческих фермах в колхозах. Тут его перевели в город Пугачев Саратовской области в той же должности – старшим зоотехником окружного животноводческого колхозного союза. Поработал он там всего четыре месяца, поделился опытом – и тут его перевели в село Азинки Азинского района Саратовской области. Тут он работал зоотехником районного животноводческого колхозного союза, районного земельного отдела.

И везде следом за ним ездила мама, терпеливо переносила все тяготы жизни, все неудобства в связи с переездами, и везде таскала за собой детвору. Папа никогда не менял место жительства по собственному желанию, чтобы найти место потеплее, да подоходнее и поспокойнее. Тем не менее встаёт вопрос: почему же он проработал в городе Пугачеве всего четыре месяца и был переведён в районное село Азинки? Вроде бы понижение, да нет. Дело в том, что советское правительство серьёзно занялось развитием высокопородного животноводства. В Англии были закуплены за валюту хряки и свиноматки белой английской породы24