С любовью от бабушки…

Главный принцип семьи был такой: каждый ребёнок должен обслуживать себя сам. Все дети умели шить и шили все сами для себя. Девочки, кроме этого, умели прясть, вязать, а мальчики – всё, что необходимо уметь будущему хозяину дома.

Длинными зимними вечерами дома не скучали. Не было тогда ни радио, ни телевизора, ни электрического освещения, а вот скучно вечерами не было. Соберётся после ужина вся семья в самой большой комнате и займутся кто чем: кто цветы делает, кто прядёт, кто вяжет, кто наживляет раскроенную вещь. Брат Дмитрий читал вслух какую-нибудь книгу, или вдруг тихо, проникновенно запоёт бабушка Феодосия: «То не ветер ветку клонит»

То не ветер ветку клонит,

Не дубравушка шумит —

То мое сердечко стонет,

Как осенний лист дрожит…

или «В низенькой светёлке». Любили дети слушать, как поёт их мама, откладывали работу, сидели тихо и слушали. Иногда бабушка рассказывала детям сказки, а потом, когда мы были маленькими, эти же сказки нам рассказывала наша мама и пела те же песни.

Мама всегда говорила нам: «Вот подрастёте, придёт время замуж выходить – выбирайте мужей с умом. Не тех, кто красиво говорит, а тех, кто мастерством владеет, чтобы дело в руках было». В семье у Козловых все стремились к этому, понимали, что только труд, и не простой труд, а труд мастера, обеспечит человеку безбедное существование, принесёт радость и удовлетворение.

Старшая сестра моей мамы, Катя, была медсестрой. Нюра делала цветы для свадеб, похорон и других обрядов из бумаги, шёлка, воска и продавала их в лавке – так назывались маленькие частные магазины. Брат Георгий, в семье его звали Гора, закончил реальное училище, работал на заводе, а Дмитрий учился в военном кадетском училище. Мама моя училась в школе. В детстве она переболела скарлатиной, и эта коварная болезнь дала осложнение на уши. Вначале уши болели, а потом стали замечать, что Тоня плохо слышит. Она маленькая была и не понимала всей трагедии случившегося. В школе её освободили от изучения иностранных языков, но всё равно ей было очень трудно писать диктанты, поэтому домой она часто по диктанту приносила «гуся». Это Гора так над ней подшучивал. Только она явится из школы, а Гора: «Опять „гусей“ принесла?» Все дети в семье были здоровы, поэтому к Тоне все относились особенно внимательно, жалели её и баловали. Была она толстенькая, любила поесть, поэтому и кличку ей придумали – «Жирнов». Бывало, все ждут, как Тоня придёт со школы, швырнёт свою сумку и в столовую за стол: «Что у нас на обед?» Все, конечно, смеялись.

Бабушка любила, чтобы вся семья собиралась за столом, следила, чтобы все помолились, перекрестились и хорошо поели. Обычно всем собраться удавалось за ужином. К концу ужина было весело. Дети рассказывали, как у них прошёл день, и тут же друг над другом подшучивали. Брат Гора любил подшучивать над Тоней. Только она заявит, что уже наелась, а он – «Ну-ка, подойди, я проверю», – и обязательно пощупает животик у своей маленькой сестрёнки-толстушки. «Ну-у, – скажет, – у тебя вот ещё в левом боку совсем пусто». Тоня послушно садится на место, а там уже в тарелке полно – это братья и сёстры подложили ей самые лакомые кусочки. И ест, и ест, пока не начнёт потихоньку прихныкивать, а то и заревёт на весь голос. Мать такое баловство за столом не прощала и быстро Горке отпускала подзатыльник. А Тоне скажет: «А ты, глупенькая, больше не слушай его».

По выходным дням готовили пироги или беляши, но особенно любили пельмени. Накануне бабушка ходила на базар, покупала телятину, баранину и свинину, обрезала мякоть. Три раза пропускала через мясорубку с лучком и перчиком, а потом садились всей семьёй и лепили. Заготавливали их и впрок. Зимой, к Рождеству, дедушка покупал целую свиную тушу, телячью и баранью. Мякоть обрезали, делали фарш, месили тесто и лепили пельмени. На сугробах расстилали холсты, раскладывали пельмени. Через несколько часов они замерзали. Тогда собирали их в мешки и подвешивали на чердаке. Когда надо, бабушка брала сколько нужно, и варила.

Дети были приучены помогать родителям, но умели и позабавиться на улице. Был однажды такой случай: кто-то сказал, что на военном кладбище на могиле генерала расцвели цветы необыкновенной красоты. Тоня рассказала своим подругам, а те размечтались: «Вот бы сходить да посмотреть! Да, поди, не пустят. Там солдаты ухаживают за могилками». Но Тоня была не по годам смекалистая. Пошла она домой тайно от матери, одела своё лучшее платье с кружевами да с бантами, на головку прищепила большой бант, на ноги – праздничные туфельки, и отправилась с подружкой замарашкой на кладбище. А там солдат подметает дорожки. «Что вам, девочки, нужно?» – спросил он. Антонина потупила глазки, тяжело вздохнула, а подружка и говорит: «Тут генерал похоронен, это барынин отец, она хочет проведать его, возле могилки посидеть». Ну, солдат и пустил. Сидели они, сидели, а как только солдат отошёл, нарвали цветов и убежали. После этого случая стала Тоня на улице уважаемым человеком.

А улица у них была непростая – по ней проходила булыжная мостовая, по бокам канавки для стока воды, а около домов – деревянные тротуары. Между мостовой и тротуаром – дощатые мостики. Город Оренбург – это старинная крепость, поэтому много в нём военных, представляющих различные виды войск: военное кадетское училище, уральские казаки; гражданское же население имело пёстрый характер – это заводские и фабричные рабочие, мастеровые и торговцы. Масса малых и больших мастерских, обслуживающих население города. Семьи в большинстве были многодетные, поэтому летом на улицах города было полно ребятишек. Дети постарше нанимались на работу – где только можно и за любую плату, всё в помощь семье. А малыши в свободное от домашней работы время собирались на улице и проказничали. Вот собрались как-то Тонины друзья на улице. Скучно, делать нечего, камешки в лужу кидают. А тут идёт очень модная дама в длинной узкой юбке. И так это быстро ногами семенит. Ребятишки не видели и случайно обрызгали её грязной водой. Что тут было! Как она только их не обзывала, как шипела! Ну никак ребятня не могла перенести такую обиду. Стали думать о мести. И придумали. Знали они, по какому мостику эта мадам переходит с мостовой на тротуар. Взяли и подпилили доски с обратной стороны, всё положили как было, спрятались за изгородью и наблюдают. Вот идёт она в своей длинной юбке, ножками быстро-быстро перебирает и на мосток. Только до середины дошла – и бух в воду! Да как заверещит! А ребята захохочут, и потом ещё долго изображали, как она выбиралась из канавы в своей мокрой узкой юбке. Ох, как же им понравилось выступать в роли мстителей!

Или вот ещё случай. Был у них на улице один приказчик, работал в большом магазине. Вредная бестия был он: перед хозяином и богатыми покупателями лебезил, а бедных за людей не считал. Вот и его ребята решили проучить. Знали, что он большой скупердяй. Как пойдут дети в магазин с поручением родителей – обязательно сдачу зажилит. А тут и случай подвернулся. На Петров день7 была в Оренбурге ярмарка. Везли из соседних губерний и из сёл кто что мог. Вот везёт один крестьянин воз арбузов. Выпросили один арбуз, вырезали дырочку около соцветия, выдолбили мякоть, съели, а в пустой арбуз наложили дерьма. Дырочку аккуратно заткнули и на краю дороги положили. И время подгадали, когда приказчик домой с работы шёл. Увидел он арбуз, посмотрел по сторонам – никого. «Ну, – думает, – везли да потеряли». Поднял, повертел и понёс домой. Да так быстренько! Наши бы теперешние уголовнички сказали: жадность фраера сгубила. А ребятишки радовались: удалось! Все хохотали до слёз, представляли этот арбуз на столе, да на тарелке, да под острым ножом, и физиономию приказчика.

Но не всё в детстве мамы было таким весёлым и беззаботным. Часто слышала она дома тихий разговор старшего брата Горы и сестры Кати с отцом. Много тревоги было в их словах: о каких-то кружках, маёвках, забастовках, об арестах. А то как-то мать пришла из деревни и руками возмущённо всплеснула: «И что же это делается на свете! Вчера соседка исповедовалась в церкви и рассказала батюшке о том, что у них дома рабочие тайно собираются. А сегодня их всех полиция выследила и арестовала! Может, батюшка тут и ни при чём, но соседка говорит, что никто ничего не знал.»

И всё-таки детство – весёлая, забавная пора. Да жаль, быстро оно кончилось. И не думали, и не гадали – а война подошла прямо к порогу, прямо в дом шагнула. Хоть и далеко от западных границ России город Оренбург. Не успели кончиться восторженные митинги дворян по поводу начала войны, как потянулись печальные дни ожидания. Уже появились первые похоронки. Уже появились первые раненые и искалеченные в военном госпитале, где работала сестрой милосердия старшая сестра мамы Екатерина. А тут и жениха Кати забрали на фронт. Была у них чистая, возвышенная любовь, и при разлуке Катя была неутешна.

Она дала страшную клятву своему милому, что бы с ним ни случилось – она будет ждать, и даже если он погибнет на фронте, никогда ни за кого не выйдет замуж до конца своих дней. Ушёл он – и как в воду канул. А Катя всё ждала, всё надеялась. С тревогой встречала каждую партию раненых: «А вдруг… не встречали случайно такого-то?» – спрашивала. Но тщетно.

И вдруг целая стопа писем – милых, ласковых, долгожданных… и похоронка: «Погиб за Веру, Царя и Отечество». И всё. Впереди пустота и никаких надежд. Ещё больше сил стала отдавать раненым Катя, видя в каждом солдате своего милого, а сама украдкой вытирала слёзы. Часто во время дежурства плакала: «Пусть бы лучше вернулся без рук и без ног, но живой.»

Правду говорят люди: время – хороший лекарь. Германская война шла уже три года, и горе было не только у Кати. Сколько парней погибло, сколько отцов, сколько детей навсегда остались сиротами, жёны – вдовами, а сколько невест не дождались своих женихов. А тут – новые события: революция, гражданская война! Сколько в госпитале разговоров, появлялись и пропагандисты, распространяли листовки, газеты, рассказывали о буржуазной сущности Временного правительства8, о том, что борьба только началась, что народ от этой революции ничего не получил и никогда не получит, пока не возьмёт власть в свои руки. Рабочие устраивали митинги, требовали прекращения войны: «Долой министров-капиталистов! Вся власть Советам рабочих, крестьянских и солдатских депутатов!» Эти митинги разгоняла полиция и казаки, хватали зачинщиков, избивали рабочих. Тогда они стали тайно собираться за городом.

Тоне уже было двенадцать лет, и Георгий брал её с собой на тайные собрания для отвода глаз. С красивой, нарядной девочкой легче было пройти, не вызывая подозрений. Так Тоня познала первые азы борьбы за права рабочих.

Огненная волна гражданской войны приближалась к городу.

Ещё во время германской войны стали принимать в военные училища детей и не благородного звания. И хотя Дмитрий был из мещан, его приняли в кадетское училище. В семье решили учить его сообща. Отец, Катя, Нюра и Георгий работали, хотя жизнь в военные годы была трудной и голодной, и всё-таки выделяли и Дмитрию на учёбу. Посватался к Нюре один мужичок-вдовец, вроде бы хороший человек, труженик. Умерла у него жена, оставив двух детей. Вот он и посматривал всё время на Нюру, долго обхаживал. Наконец родители дали согласие, и стала Нюра сразу молодой женой и мамой двух деток.

Дети любили её и слушались, а вот муженёк ревновал люто молоденькую и симпатичную свою женушку. Дальше – больше. Решил он, что Нюра не любит его и живёт с ним только из жалости. И вместо того чтобы завоевать её любовь, ничего лучшего не придумал, как начать пить водку – безотказное средство для всех пьяниц и дураков: выпьют и, жалеючи себя, проливают слёзы, проклиная свою несчастную судьбу. Жалкие, безвольные слизняки!

Домой приходил пьяным, устраивал дебоши, бил посуду. Испуганные дети прижимались к матери. Росли к нему неприязнь и отвращение. Всё чаще Нюра задавалась вопросом: «За что?» Днём она торговала в лавочке цветами и венками, вечерами надо было семью обиходить. В свободную минуту опять же делала цветы, заготовки. А тут ещё пьяный муж.

Как-то зашла к Нюре Тоня проведать сестру. А та ей рассказала о своей несчастной доле, расплакалась. Тоня спросила:

– Хочешь уйти от него?

– Не могу. Детей жалко. Да и привыкла я к нему. Человек он неплохой, если бы не пил.

– А ты борись. Он бьёт посуду – и ты бей. Может, это его остановит.

– Жалко.

– А ты попробуй. Выбери, какая похуже.

Вот приходит муж домой пьяный, жена не встречает. Раскричался, хватает тарелку со стола – и об пол. А Нюра – две тарелки и тоже об пол. Муж чашку схватил – трах, а жена две. Вытаращил муж глаза:

– Ты что, сдурела?

– А ты?

С тех пор посуду оставили в покое. Был серьёзный разговор, отношения наладились.

Тоню любили в семье за то, что она во всё вникала и всем старалась помочь. Она была под большим вниманием любимого старшего брата Георгия. Он ещё во время войны посещал тайные кружки на заводе, принимал активное участие в митингах и демонстрациях. Часто брал с собой Тоню. Молодая красивая девушка примелькалась, её знали, ей доверяли, и она оправдывала их доверие.

Позже, уже при советской власти, Тоня записалась в комсомол. В то время как брат Георгий вёл пропаганду против войны, против царского и Временного правительства, в военном кадетском училище делалась другая пропаганда. Молоденьких, ещё сопливых выпускников приводили к присяге Временному правительству и зачисляли в войска – те самые, которые позже пополнили добровольческую армию и присягнули на верность сибирскому царьку Колчаку9.

У бедной бабушки сердце разрывалось – не знала она, кто из детей на правильном пути, а кто нет, за кого Богу молиться. А беда уже подстерегала семью. В то время в России свирепствовал тиф. Вся семья в разное время переболела тифом. Только бабушка устояла – видно, природа создала её крепкой, чтобы было кому обо всех заботиться. Отец семейства, чтобы поправить пошатнувшееся материальное положение семьи, целыми днями до поздней ночи просиживал за машинкой. Голодный паёк (тогда голодно было в городах, и всем давали мизерный продуктовый паёк) и трудная работа подрывали его здоровье. Дедушка заболел брюшным тифом, ослаб, но продолжал работать (много было заказов на военную офицерскую форму), а потом отложил работу, прилёг и в одночасье умер.

Бабушка в то время устроилась работать уборщицей в историческом музее. Денег на похороны не было. Пошла она к батюшке в церковь, попросила отпеть мужа дома – нельзя же похоронить православного человека без отпевания. А батюшка и слушать не стал. Тогда она, охваченная горем, встала среди прихожан и прямо в церкви громко обратилась к Богу со словами, что если поп – ставленник Бога на земле, то пусть Бог прямо сейчас, в церкви, поразит её, ибо она больше не верит ни попу, ни его проповедям и ноги её и её детей больше в церкви не будет.

Похоронили дедушку без отпевания. Бабушка сама сказала ему напутственное слово, перекрестила его, попросила прощения у него и у Бога за все грехи – мыслимые и немыслимые. А детям своим с тех пор бабушка запретила ходить в церковь. Не знала она, что дети её давно уже были атеистами и ходили в церковь только из уважения к матери.

Не успели пережить это горе, как попал в больницу старший брат мамы – Георгий. Через несколько дней, при обходе, врач посмотрел на Георгия и сказал: «Этот не жилец». А немного погодя санитары вынесли его, (надо было освобождать место для вновь поступивших больных) в мертвецкой он не подавал никаких признаков жизни. Его раздели и бросили в братскую могилу. Была такая яма, куда сбрасывали умерших от тифа. Время от времени их посыпали негашёной известью, а как яма наполнялась – засыпали землёй.

Матери сообщили, что сын её умер от тифа и похоронен в братской могиле. Как только могло выдержать её сердце такое горе?!

А ночью Георгий пришёл в себя. Видно, кризис миновал, и молодой организм победил болезнь. Он сильно замёрз, и первое, что заметил, – это то, что он совершенно голый и лежит среди холодных, голых тел. Тут он сообразил, что произошло. С трудом выбрался из могилы и по тёмным улицам города каким-то чудом пробрался домой.

Мать не спала и сразу услышала стук в дверь.

– Кто там?

– Мама, это я.

Неужели это душа его? Он же умер, а голос его…

– Мама, открой. Я замёрз. Только не пугайся – я совсем голый. Они думали, что я умер, а я живой.

Тут уж не было сомнений. Открыла, обмыла, согрела, выходила сына. Видно, не всё ещё, начертанное судьбой, сделал он на этом свете.

Меньшие дети тоже переболели тифом. А Наталья – ещё и головным, после чего на всю жизнь стала кудрявой. А Юля настолько ослабла, что после тифа заболела туберкулёзом лёгких. И это ещё не все беды, свалившиеся на эту семью.

Советская власть установилась в Оренбурге, да и почти на всём Урале уже в ноябре 1917 года. А в декабре 1917 года казачий атаман Дутов10 поднял антисоветское восстание. Его поддержали меньшевики, эсеры, башкирские и казахские национальные силы. Захватив Оренбург, Дутов отрезал Среднюю Азию от Советской России. Возникла угроза падения советской власти в промышленных районах Урала и Поволжья.

Советское правительство в спешном порядке отправило из Москвы и Петрограда на борьбу с Дутовым отряды Красной гвардии. В самом Оренбурге создавались красные дружины на заводах и фабриках. Георгий вместе с другими заводскими парнями записался в Красную гвардию.

За всю гражданскую войну Оренбург три раза переходил из рук в руки: то белые захватят – приходит мать проведать белого офицера Дмитрия; то красные отобьют город – приходит красный боец Георгий; то белые приходят с обыском – ищут красногвардейца; то красные ищут белого офицера. И как им всем рассказать, что для матери они оба одинаковые – и не белые, и не красные, родные и близкие, и такие оба дорогие.

Последний раз белые захватили Оренбург в октябре 1918 года. Поднялся чехословацкий мятеж11. Многочисленные, хорошо вооружённые отряды интервентов, белогвардейцев, белочехов и колчаковцев, захватив огромную территорию Сибири и Урала, перешли Волгу и Каму, чтобы осуществить наступление на Москву.

В районе Средней Волги и Урала развернулись жесточайшие, кровопролитные бои. В один из таких дней принесли матери записку. В ней Дмитрий писал, что состав остановился на станции, что он ранен, лежит в таком-то вагоне, и что он очень хочет, может быть, в последний раз увидеть мать.

Прибежала, нашла свою кровиночку. Состав был на пути в Сибирь и остановился, чтобы запастись провиантом и медикаментами. Постельных принадлежностей совсем не было. Полетела домой, принесла белоснежную простыню, подушку, одеяло. Постелила, уложила сыночка своего, ухаживала, как могла, пока состав стоял.

22 января 1919 года был освобождён от белых Оренбург. В жестоком, кровопролитном бою погиб командир Красной Армии Козлов Георгий Васильевич – самый старший, самый серьёзный и самый любимый. А через несколько дней пришёл друг Дмитрия по госпиталю и рассказал, как погиб Дмитрий.

Состав захватила Красная армия, и когда увидели, что Дмитрий лежит на белоснежной постели, с криками: «Ах ты, белогвардейская морда!» – изрубили его шашками. Вообще-то красные относились хорошо даже к раненым белогвардейцам, но тут не сдержались – слишком много погибло их товарищей в боях за Оренбург и Уральск.

Бедная бабушка… Сколько горя свалилось на её голову! Свет померк у неё в глазах.

– Сыночки, родимые, любимые… хоть бы знать, где могилки ваши… где же Бог, где справедливость? Зачем погубили молодых и здоровых? Где взять силы, чтобы пережить такое?

Сходила в церковь, отслужила панихиду по убиенным, вроде бы притихла, перестала рыдать. Видела, сколько вдов, сколько детей-сирот, сколько матерей остались без сыновей, сколько невест без женихов. А по ночам молилась, просила Бога простить сыночков – их винные и невинные грехи. И если только можно, чтобы встретились они на том свете и были вместе. Им теперь нечего делить: оба полегли за русскую землю, за мать Россию, за русский народ, за правду. Только правда, по злому року, у каждого была своя.

Как-то сразу бабушка постарела, стала маленькой, худенькой. Горе сломило её, но не убило – надо было жить. Катя и Нюра сами зарабатывали себе на жизнь, а вот Тоня, Наташа, Юля, Гриша и Коля были рядом и им нужна была мать, её забота и ласка.

Гражданская война шла на убыль. Были голодные, неурожайные 1921—1922 годы. Тоня уже окончила школу, стал вопрос о её будущем. Совершенно не было никаких средств не только на дальнейшее обучение и приобретение профессии, но даже на питание и существование. Казалось, это уже конец. Но советская власть не оставила людей в беде. Всем детям дошкольного и школьного возраста давали пусть худые, маленькие, но бесплатные пайки. Кроме того, всё население городов было прикреплено к бесплатным столовым, где можно было хотя бы один раз в день получить горячее питание. Работающие получали питание и пайки по месту работы – это уже была большая помощь.

В городе разместился полк, в котором служил Георгий. А когда командир полка узнал, что мать красного командира живёт в большой нужде, послал красноармейцев узнать, что нужно, какую помощь можно оказать этой семье.

А вот в сёлах было голодно. Н. К. Крупская организовала транспорт, который загрузили хлебом, мукой, крупой, овощами и поплыли по Волге, оказывая помощь голодающим Поволжья. И комсомольская организация Оренбурга решила поддержать этот почин. Тогда комсомольские организации существовали только на заводах.

Тоня часто ходила на завод, где работал Гора. Её знали, очень обрадовались, когда она решила вступить в комсомол. И вот вместе с заводскими парнями и девушками она поехала по сёлам. Ехали на подводах, чтобы собрать детей и разместить их в приютах, да подкормить и спасти от смерти.

По Поволжью не прошло ни одного дождя – ни весной, ни летом, и зима была сухая, морозная, да ветренная. Даже трава не росла – чёрная, потрескавшаяся земля. Слишком поздно пришла помощь. В домах лежали трупы, почерневшие, опухшие. В одном доме нашли мёртвых родителей и живых, но очень исхудавших, с воспалёнными голодными глазами детей. Видно, родители отказались от пищи, чтобы спасти детей.

После этой поездки мама моя люто возненавидела кулаков12 и прочь отмела все байки о том, что советская власть ограбила и невинно наказала крепких мужиков. Видела она, как «крепкие мужики» не платили налоги, а зерно прятали и ждали, когда цены подскочат до астрономических размеров, чтобы наживаться на людском горе. Были и такие, что хлеб обливали керосином – мол, если не мне, то и никому.

Дома тоже нужда, но ещё кое-как перебивались. Вечерами всей семьёй делали цветы для Нюры, да только торговля шла плохо – свадьбы редко кто справлял. Если повезёт, и какой зажиточный жених купит своей невесте цветы – то это уже удача. А бедные и женились, и умирали теперь без цветов. Выручка была маленькая, а у Нюры своя семья – тоже кормить надо. Катя уже стала забывать своё горе, вернее, просто смирилась. А тут полюбил её один красноармеец. Лежал он в госпитале на излечении и уж очень ему понравилась сестричка. Пошёл он на поправку, а тут и война окончилась. Пора и о женитьбе подумать – вот и сделал он Катюше предложение.

Долго Катя не соглашалась. Сама для себя решила, что доля её такая – быть одинокой. Да мать уговорила. На что надеяться? Прежнего не вернёшь, а жизнь продолжается. С мужиком всё легче будет, да и мало их, мужиков русских, после войны осталось. А парень, видно, хороший и любит тебя. Так и порешили: как выпишут парня из госпиталя, так и под венец.

А Катя чувствовала, что она всё ещё любит своего первого жениха. Выйти замуж за другого – это же предательство. Ведь она клятву давала.

И вот как-то наступило её ночное дежурство. В палате тихо, горит фитилёчек коптилки, полумрак. Все выздоравливающие спят. И Катя забылась в коротком сне. И вдруг появляется он и говорит: «Как ты можешь клятву нарушать?» Закричала она, проснулась, зарыдала. Прибежали дежурный врач и нянечка. Узнали, в чём дело, успокоили. Врач сказал, что сильно она переутомилась, нужен отдых. Мыслимое ли дело – восемь лет в госпитале среди стонов и крови, среди смертей. Мужик не выдержит, а тут молоденькая девушка. Нянечки, сестрички пошептались между собой и решили, что нельзя клятву нарушать – это добром не кончится. Отпустили Катю домой отоспаться.

Ничего не сказала она матери, чтобы не расстраивать. На следующее ночное дежурство опять явился он и стал душить Катю. Раненые услышали тяжёлое дыхание, хрипы, но, видя, что всё спокойно, уснули. А утром нашли Катю за столиком мёртвой, с чёрными пятнами на шее.

Врач сказал, что умерла она от сильного приступа стенокардии – сердце не выдержало, а под действием мнительности получилось кровоизлияние на шее. А люди решили по-своему: дескать, тот самый явился и задушил её как клятвопреступницу.

Плохо, что никого близкого не было рядом, кто мог бы помочь ей в трудную минуту. Хоронили Катю всем госпиталем. За всю империалистическую и гражданскую войны не было таких скорбных похорон. Многие в городе знали и любили её.