Экстрадиция: историко-правовое исследование

Согласно Закону 1911 г., как уже говорилось, экстрадиция преступника могла быть осуществлена, во-первых, только за деяние, характеризующееся так называемой двойной преступностью; во-вторых, только при определенном виде наказания, в-третьих, производиться как согласно договору России с запрашивающим государством, так и исходя из принципа взаимности. Например, в ст. 851.1 Устава говорится: «Иностранец, учинивший вне пределов России преступное деяние, влекущее за собою по уголовным законам России преступное деяние, так и государства, требующего выдачи, наказание не ниже заключения в тюрьме, подлежит выдаче согласно договору, заключенному с государством, требующим выдачи, или установившейся в этом отношении с сим государством взаимности.

Выдача может последовать на началах взаимности за указанные преступные деяния, хотя бы они не были предусмотрены в договоре, заключенном с государством, требующим таковой.

Постановления этой статьи применяются и к наказуемым покушению на указанные преступные деяния и соучастию в оных».

Как видим, Закон 1911 г. не содержит определения выдачи. Однако надо заметить, что в ст. 1 Закона получили отражение практически все общие положение, регламентирующие процесс выдачи преступника. Закон, обобщив предшествующий правотворческий опыт, фактически закрепил все необходимые элементы экстрадиции преступников, которые, получив дальнейшее развитие в доктрине международного и национального права, отражены в действующих правовых актах. В частности, названы объекты и субъекты выдачи[73], ее правовые основания (договорная и внедоговорная), правила двойной преступности и минимального срока наказания. Одним словом, в законе практически представлен современный механизм экстрадиционной деятельности[74]. В этом несложно убедиться, обратившись в том числе к постановлению Пленума Верховного Суда РФ от 14 июня 2012 г. № 11 (в ред. от 3 марта 2015 г.) «О практике рассмотрения судами вопросов, связанных с выдачей лиц для уголовного преследования или исполнения приговора, а также передачей лиц для отбывания наказания»[75].

Обращает на себя внимание то, что в названии закона говорится о выдаче преступников, хотя в его тексте термин «преступление» не используется, вместо него употребляется термин «деяние». В литературе высказано предположение, согласно которому «это можно объяснить тем, что к указанному времени, во-первых, во многих странах Западной Европы наряду с преступлениями выделялись уголовные проступки, во-вторых, в некоторых межгосударственных конвенциях предусматривалась выдача лиц за совершение не только преступления, но и проступка (например, Конвенция между Францией и Бельгией 1869 г.)»[76].

На первый взгляд положения ч. 2 ст. 852.1 Устава противоречат ч. 1 этой же статьи, поскольку предусматривают выдачу за совершение деяние, которое не было предусмотрено в соответствующем договоре. Как нам представляется, они появились неслучайно; законодатель таким образом устранил возможные коллизии в экстрадиционной деятельности: если, «например, в договоре не указано преступление, но оно полностью отвечает всем остальным положениям экстрадиции, то государства руководствуются принципом взаимности»[77].

Закон содержит правило о выдаче так называемых политических преступников. В ст. 852.2 Устава говорится: «Выдача … допускается и в случаях, когда преступное деяние было вызвано политическими побуждениями, или было совершено совместно с преступным деянием, именуемым в международных договорах политическим, либо по поводу такого деяния, равно когда обвиняемый посягал на жизнь, здоровье или свободу главы иностранного государства либо членов его семьи, а также на честь главы сего государства».

Между тем к этому времени вопрос о выдаче политических преступников, как уже указывалось, длительное время вызывавший дискуссии в теории права, причем не только в России, но и за рубежом, не был окончательно разрешен[78]. Положение о выдаче так называемого политического преступника по-разному отражалось в дореволюционных законодательных актах (см. например, ст. 173 и 174 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г.).

Закон достаточно подробно регламентировал основания для отказа в выдаче преступника по требованию другого государства. Во-первых, выдаче не подлежали российские подданные. Причем в ст. 852.3 Устава содержится интересная оговорка: правило о невыдаче распространялось и на лиц, вступивших в российское подданство уже после совершения преступного деяния, но до получения Министерством иностранных дел России требования о выдаче.

Согласно ст. 852.4–852.6 Устава выдача не допускалась, если:

1) за преступление лицо, экстрадиции которого требовало запрашивающее государство, было в России осуждено, оправдано или освобождено от наказания в установленном законом порядке;

2) предусмотренные уголовным законодательством России сроки давности судебного преследования, осуждения или наказания истекли до получения требования о выдаче;

3) требование о выдаче связано с преступлением, за совершение которого в отношении лица возбуждено уголовное преследование в России;

4) против лица, выдачу которого требует запрашивающее государство, возбуждено уголовное преследование или оно отбывает наказание в России за другое преступление (в этом случае экстрадиция возможна после прекращения уголовного преследования, оправдания, по отбытии наказания или освобождении от его отбывания);

5) в отношении лица, экстрадиция которого запрашивается, возбуждено производство о несостоятельности (в этом случае выдача становится возможной только после его окончания).

Условия выдачи, закрепленные в законе, практически совпадают с условиями, оговоренными в современных нормативных правовых актах и договорах.

Во-первых, выдача становилась возможной при получении гарантий от запрашивающего государства, что лицо не будет преследоваться или наказываться за преступление, не указанное в требовании о выдаче (в этом случае требовалось получение специального согласия российского правительства, которое, в свою очередь, могло запросить дополнительно документы, указанные в ст. 852.18 Устава). Во-вторых, экстрадируемый не мог быть передан третьему государству без согласия России. Указанные правила не применялись, если лицо в течение месяца после освобождения оставалось на территории государства, которому оно было выдано.

В-третьих, запрашивающее государство гарантировало, что лицо, выдачи которого оно требовало, будет преследуемо и подвергнуто наказанию не чрезвычайным судом, а судом, к подсудности которого по общим судопроизводственным законам относится деяние, в связи с совершением которого было заявлено требование о выдаче.

При требовании об экстрадиции лица по поводу одного и того же преступления несколькими государствами закон устанавливал следующие правила. Приоритетным признавался запрос государства, на территории которого было совершено указанное преступление. Иначе говоря, преступник выдавался государству места совершения преступления.

«В случае учинения преступного деяния в нескольких государствах, а также, когда оно учинено в пределах государства, не предъявившего требования о выдаче, таковая производится тому из государств, предъявивших требование, подданным которого состоит лицо, выдача коего требуется, а если этим государством такого требования не предъявлено, – тому из государств, требование которого получено ранее» (ч. 2 ст. 852.9 Устава).

Если в разных государствах совершены разные преступления, то приоритет отдается запросу государства, на территории которого совершено наиболее тяжкое преступление. В случае совершения одинаковых по тяжести деяний выдача осуществляется по правилам указанной выше статьи.

Наряду с основаниями и условиями экстрадиции преступников закон достаточно подробно регламентировал и иные, связанные с ней вопросы: о судьбе вещественных доказательств, механизме осуществления экстрадиционной деятельности и т. д. Так, вещи, добытые преступным путем, орудия преступления и иные предметы, изъятые у преступника, передаются запрашивающему государству. Причем это правило должно было соблюдаться и в том случае, если согласие на выдачу преступника не могло быть исполнено, например, в связи со смертью выдаваемого лица или его побега. Вещественные доказательства могли быть временно оставлены в России, если они были необходимы в связи с расследованием уголовного дела. Третьим лицам гарантировалось право на указанные вещи, они по окончании уголовного дела возвращались им безвозмездно.

Экстрадиционный процесс в законе был представлен следующим образом. Требование о выдаче по дипломатическим каналам сообщалось Министерству иностранных дел России, которое препровождало его министру юстиции. Интересные детали: оно должно быть изложено на русском или французском языках, к нему обязательно прилагались составленные по формам, предусмотренным законодательством запрашивающей стороны, на этих же языках: судебный приговор, обвинительный акт, определение о предании суду, постановление о привлечении к следствию с постановлением о заключении под стражу либо только одно последнее постановление при условии, что оно содержит изложение существа предъявленного обвинения. «В означенных документах должны заключаться выписки из относящихся к делу карательных правил. Вместе с тем должны быть доставлены, если это окажется возможным, фотографические карточки или описание примет лица, выдача которого требуется, и иные сведения, могущие служить к удостоверению его личности» (ст. 852.13 Устава).

При удовлетворении запроса о выдаче преступника министр юстиции сообщает об этом министру внутренних дел, на которого возлагаются розыск экстрадируемого, задержание и собственно его выдача, а также передача вещественных доказательств и иного имущества. В случае отказа в выдаче (решение принимает министр юстиции) Министерство иностранных дел по дипломатическим каналам информирует об этом правительство запрашивающей страны. Одновременно с этим в отношении лица, выдачу которого запрашивали, отменяется предварительное задержание.

Закон предписывает, что в необходимых случаях министр юстиции России может, во-первых, запросить через Министерство иностранных дел дополнительные сведения и документы, во-вторых, поручить прокурору окружного суда, где проживает экстрадируемое лицо, собрать сведения, необходимые для решения вопроса о выдаче. В связи с этим прокурор может провести необходимое дознание или ограничиться проведением отдельных следственных действий.

Министр юстиции наделялся правом дать распоряжение о предварительном задержании обвиняемого. «В случаях, не терпящих отлагательства, заключение под стражу лица, выдача которого требуется, может последовать по распоряжению министра юстиции … и до предоставления указанных в статье 852.13 документов, на основании доставленного дипломатическим путем Министерству иностранных дел по почте или телеграфу заявления о состоявшемся постановлении подлежащей власти требующего выдачи государства о задержании обвиняемого. Лицо, подвергнутое задержанию … освобождается, если до истечения определенных … сроков правительством иностранного государства не будут сообщены Министерству иностранных дел документы … или же сведения и документы, дополнительно затребованные Министерством юстиции…» Указанный срок в законе был дифференцирован: для европейских государств он составлял не более 2 месяцев; для иных – 3 месяцев; его исчисление осуществлялось со дня заключения экстрадируемого под стражу.

Если лицо, подвергнутое предварительному заключению, до истечения указанного срока со дня извещения иностранного государства о согласии российского правительства на выдачу обвиняемого, не будет принято запрашивающим государством, оно также подлежит освобождению из-под заключения.

Согласно закону собственно выдача экстрадируемого осуществлялась российскими административными властями в пограничном пункте, назначенном по соглашению министерств внутренних дел и иностранных дел. Если при этом запрашивающее государство не являлось сопредельным, то требовалось получение согласия транзитного государства.

Расходы по экстрадиции возлагались на Российское государство; оно освобождалось от этого только в том случае, если его территория использовалась в качестве транзитного.

Закон содержал специальную оговорку: во-первых, изложенные в нем правила выдачи преступника по требованию иностранного государства не отменяли действующих по этому поводу договоров России с зарубежными странами; во-вторых, при заключении новых договоров аналогичного характера на Россию не могли быть возложены обязательства в большем объеме, чем они указаны в нем.

Закон был достаточно высоко оценен исследователями проблем экстрадиции. Например, К. С. Родионов пишет: «…Закон можно смело отнести к числу весьма удачных. По своим достоинствам его нормы не уступают, а может быть, и превосходят нормы наших законов и договоров, образующих правовую базу Российской Федерации по вопросам экстрадиции. Тщательность его юридической проработки обеспечила ему уже тогда полное соответствие европейскому уровню экстрадиционной практики начала XX в.»[79]

«Но долго “поработать” этому закону не довелось. В условиях Первой мировой войны… он оказался невостребованным, а после октября 1917 г. – и вовсе ничтожным наряду со множеством других имперских правовых актов, прекративших свое действие. Но если в уголовном и уголовно-процессуальном праве на смену прежним законоположениям вскоре пришли законы иной формации, то по вопросам экстрадиции за весь советский период так и не было принято нового закона»[80].

Это утверждение требует уточнения. 23 ноября в СССР была принята Типовая конвенция о выдаче[81], в которой учитывались, во-первых, сложившаяся за долгие годы договорная практика России и Советского Союза, во-вторых, передовой опыт правового регулирования экстрадиции в зарубежных государствах[82].

В годы советской власти Россия имела договоры со всеми социалистическими странами, предусматривавшие в том числе и выдачу преступников[83].

Уголовно-процессуальный кодекс 1960 г. не содержал норм о выдаче преступников, хотя ст. 32 и 33 были посвящены порядку сношения судов, прокуроров, следователей и органов дознания с соответствующими учреждениями иностранных государств.

Подведем итоги.

1. Закон «О выдаче преступников по требованиям иностранных государств» от 15 декабря 1911 г., хотя и является самостоятельным правовым актом, специально посвященным регулированию вопросов экстрадиции, но, будучи включенным «в ткань» Устава уголовного судопроизводства, по сути, лишился указанного статуса, однако при этом облегчилось применение положений законодательного установления на практике.

2. Нормы данного закона, вобрав в себя наиболее прогрессивные и рациональные положения договоров и трактатов, заключенных с иностранными государствами по вопросам выдачи, не уступали европейскому уровню регламентации экстрадиции в начале XX в.

3. Закон о выдаче 1911 г. оказал влияние на становление и дальнейшее развитие советского и постсоветского экстрадиционного законодательства (о невыдаче собственного гражданина, выдаче иностранного гражданина согласно заключенному договору; выдаче иностранного гражданина на основе принципа взаимности и др.).

§ 3. Становление и развитие концепции о невыдаче собственных граждан

Проблема исключения из числа экстрадируемых собственных подданных стала активно обсуждаться в XVII–XVIII вв., хотя, вероятно, она могла в той или иной мере встречаться и ранее. Во второй половине XVIII в. в договорах и картелях о выдаче дезертиров появляется типовая, повторяющаяся из акта в акт юридическая формула, суть которой – невыдача собственных граждан. При этом она либо вообще не включает последних в круг выдаваемых лиц, либо включает только граждан определенных классов и категорий. В последнем случае отказ в экстрадиции заменяется наказанием запрашиваемого лица со стороны собственного государства.

Однако надо иметь в виду, что с развитием абсолютной монархии, например во Франции, меняется отношение к подданным. «Воля короля решает все; что он говорил, было законом; он стоял выше всякого закона и права. Поэтому для него не могло существовать каких-либо обязательных норм, и так вопрос о выдаче собственных подданных также стал в зависимость, как всякий другой, исключительно от его усмотрения»[84].

Кроме того, при оценке экстрадиционной практики, скажем Германии, следует учитывать, что преступники властями этой страны другому государству выдаются не в силу обязательства, а из дружбы и любезности. Это объясняется тем, что в отдельных германских владениях судебная власть была патримониальной[85], т. е. она считалась благоприобретенным частным правом, представлявшим хороший источник доходов. Поэтому всякая выдача преступника нарушала бы это частное право и уменьшала доходы от судопроизводства[86].

Развитие института экстрадиции в России, как было показано выше, имело свои особенности. К числу последних относится и то, что собственные подданные, как правило, не выдавались. В этом заключается существенное отличие российской практики выдачи преступников от западноевропейской экстрадиционной практики, которая в этом отношении была непоследовательной – государства часто игнорировали принцип невыдачи собственных граждан.

Как уже указывалось, Россия в целом неуклонно придерживалась принципа исключения из числа экстрадируемых лиц подданных российского царя. Например, в Договоре между Россией и Китаем, заключенном 27 апреля 1689 г. в Нерчинске, говорится (ст. 4): «Беглецы, которые до сего мирного постановления как со стороны Царского Величества, так и со стороны Богдыханова Высочества были: и тем перебежчикам быть в обеих сторонах безрозменно; а которые после сего постановления мира перебегати будут, и таких беглецов без всякого умедления отсылати обратно с обеих сторон без замедления к пограничным воеводам». Если приграничные жители перейдут на сопредельную сторону и совершат преступление, то их следовало задержать и отправить для наказания туда, откуда они родом. «Поэтому можно судить, как далек был договор от установления выдачи собственных подданных, – пишет Э. Симсон. – Мы имеем дело с изъятием подданных от чужой юрисдикции даже в случае самых тяжких преступлений»[87].

Надо заметить, что в договорах не всегда оговаривался принцип невыдачи собственных граждан. Например, в трактате России с Австрией от 2 июня / 22 мая 1746 г. российские подданные не упоминаются; в самом общем виде экстрадируемые указаны в Договоре России с Турцией от 21/10 июля 1974 г. Из формулировок этих актов трудно сделать вывод относительно возможности выдачи российских подданных запрашивающему государству. Данное обстоятельство можно объяснить, пожалуй, только одним: исключение собственных граждан из круга экстрадируемых лиц для России было положением априорным, не требующим отражения в заключаемых актах о выдаче.

Сложнее обстоит дело с оценкой конвенции о выдаче, заключенной Россией с Пруссией от 25/13 февраля 1804 г. Конвенция отдельно регулирует выдачу дезертиров и преступников. В ст. 1 Конвенции относительно первых сказано: «…будет выдаваемы с одной и другой стороны все состоящие в обоюдной военной службе Высоких договаривающихся сторон офицеры, унтер-офицеры и солдаты, как пехотные, так и конные, какой бы земли они уроженцы ни были, кои… побегут из обоюдных армий». На первый взгляд это определение охватывает и российских подданных. Однако следует согласиться с Э. Симсоном, который высказал следующее предположение: «…вряд ли русские служили в прусской армии, о выдаче которых в случае бегства их в Россию могла бы быть речь и наоборот»[88].

Статья 11 Конвенции, во-первых, закрепляет положение о выдаче преступников, во-вторых, содержит следующую оговорку, имеющую принципиальное значение: «Но если помянутый преступник или подозреваемый в преступлении есть подданный Государя, в области которого он ушел, по учинению уголовного преступления в областях другого Государя: то такого не выдавать; но Государь, которого он подданный, повелит немедленно судить его как должно по законам; но ежели кто задержан в области, где учинил уголовное преступление или какое бесчинство, по причине таковаго преступления или бесчинства; то Государь той области, где последовало задержание, повелит его судить и произвести наказание, какому он себя подвергнул, хотя бы сей преступник был подданный другого государства».

Это положение аккумулирует новые взгляды на экстрадиционную практику в целом и по отношению к собственным гражданам в частности. Можно выделить два принципиальных момента: первый – закрепляется право государства наказывать преступника независимо от его подданства в связи с совершением деяния; второй – принцип невыдачи собственных граждан дополняется обязанностью государства-отечества судить своим судом преступника-подданного.

В последующих межгосударственных соглашениях принцип невыдачи собственных граждан находит непосредственное отражение в заключаемых договорах России с другими странами. Так, в Договоре России с Австрией от 20/8 января 1808 г. уже непосредственно оговаривается изъятие указанных лиц из круга экстрадируемых. Статья 5 Договора гласит: «Из числа дезертиров, арестование которых и возвращение к войскам предписывается 1 статьей сего Договора, формальным образом исключаются те, которые признаны будут австрийскими подданными или рожденными в австрийских провинциях». Это положение получило развитие в Декларации от 27/15 марта 1808 г., в ст. 4 которой сказано: «…обе державы взаимно условились, дабы ни одна из них не была обязана выдавать собственных подданных…» Аналогичное правило закреплено в ст. 5 Конвенции о выдаче дезертиров из числа моряков, заключенной с Австрией от 22/10 марта 1810 г.

Во всех последующих межгосударственных актах Россия неизменно закрепляла принцип невыдачи собственных граждан и в экстрадиционной практике строго его придерживалась.

Кстати сказать, этого правила стали придерживаться и многие западноевропейские страны. Например, начиная с Договора о выдаче 1834 г., заключенного с Бельгией, Франция во все межгосударственные соглашения об экстрадиции стала включать положение о невыдаче собственных граждан (от этого правила она отступала дважды).

Надо иметь в виду, что начиная с XIX в. положения о выдаче закрепляются не только в специальных договорах о выдаче, заключаемых Россией с другими государствами, но и в других межгосударственных актах: договорах о мореплавании, о торговле, картели о дезертирах (например, о торговле и мореплавании с Сардинией 1845 г., Австрией, Нидерландами и Францией 1846 г., Бельгией и Грецией 1850 г., Пруссией 1857 г.). Складывавшаяся экстрадиционная практика, по мнению Э. Симсона, объясняется тем, что в России еще существовало старые судоустройство и судопроизводство, из-за недоверия к ним зарубежные страны не хотели брать на себя обязательство выдавать своих подданных. Только после судебной реформы Александра II они стали заключать специальные договоры об экстрадиции[89].

В это же время появляются межгосударственные договоры, конвенции, манифесты, заключаемые и издаваемые не двумя странами, как было ранее, а бóльшим количеством государств. Например, 6 февраля 1834 г. был обнародован Манифест «О взаимной выдаче государственных преступников в следствие заключенного условия с Австрией и Пруссией». В нем говорится, что «никто из оказавшихся в областях одной из трех держав… виновным в государственной измене, оскорблении Величества, вооруженном бунте, или же из злоумышлявших против Престола и Правительства, не будет иметь ни защиты, ни убежища в областях двух других держав. Все три державы, напротив того, обязуются выдавать немедленно всякого, изобличенного в вышеозначенных преступлениях, коль скоро он потребован будет Правительством, которому он принадлежит».

Данное положение свидетельствует о том, что Россия не взяла на себя обязательство выдавать собственных граждан, виновных в совершении перечисленных в Манифесте преступлений. Это, в частности, доказывается указанием в документе на принадлежность лица, запрашиваемого к выдаче, правительству, «которому… принадлежит»[90].

Представляет интерес акт о Высочайше утвержденном мнении Государственного Совета от 25 марта 1826 г. «О порядке следствия и суда по преступлениям, чинимым в Финляндии Российскими обывателями и в России обывателями Финляндии». Все дело в том, что Великое княжество Финляндское в 1809–1917 гг. являлось автономным административно-территориальным образованием в составе Российской империи, поэтому вопрос о выдаче финнов в Россию и русских в Финляндию нуждался в особом разрешении. Государственный Совет пришел к выводу, что подобного рода дела должны подпадать под юрисдикцию суда по месту совершения преступления.

Ответственность российских подданных, совершивших преступления за границей, была регламентирована Уложением о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. Исходя из закрепленных в Уложении правил, можно выделить три варианта решения вопроса о предании суду указанных лиц: