Неизвестные юристы Беларуси

(глава из книги «Ясновельможный пан Лев Сапега»)

Глава 3. Лис на льду, или Издание Статута

Безрадостно началось царствование Сигизмунда Вазы. Велик и страшен был год 1588-й от Рождества Христова – именно так его описывают белорусские хронисты.

«В год 1588-й на Королевстве Польском шведский королевич Сигизмунд был коронован в Кракове в день Вознесения Христова. В то же время похоронили тело короля Стефана Батория. Не много Господь Бог способствует, города умножает или спокойствие дарит в тех случаях, что начинаются не с Божьего благословения и знатных панов-рады наших, а из женского каприза.

Теперь же, в царствование государя нашего Сигизмунда, загорелись великие и знатные господа лютой ненавистью друг к другу, начался отход от веры, небывалые гонения обрушились на святую церковь Христову, а больше на веру православную, христианскую. Отбросив первенство Христа, Спасителя нашего, ставят на его место первым Петра и святейшего папу. Были в это время войны разные с государем валашским, с королем шведским, с казаками запорожскими, опустела земля, осиротела. Годы настали ненастные, неурожайные, кругом голод великий, дороговизна, моровая язва. Стало все неладно, безотрадно.

В Вильно, в Киеве и средь других народов великий мор свирепствовал.

В год 1588-й от седьмой субботы до Рождества Христова непогода стояла великая. Летом дожди не шли, а по осени – снега не было, только ветер с дождем лютовали. Осенью на Святые Покрова большое наводнение случилось, по лугам вода пошла, будто весной. До Рождества Христова самого на Днепре вода прибывала и из берегов выходила. В тот же год, января 18-го, после дня святого Афанасия на третьи сутки дождь полил, даже снег сошел. Было тепло по-весеннему – пастухи в бор скотину выгнали пасти, а потом через три недели снова лютая зима».

Напряженным этот год был и для Льва Сапеги. При избрании нового монарха подканцлер поначалу сделал ставку на Федора Московского. Дорого ему придется заплатить за эту ошибку. Кажется, после коронации Сигизмунда политической карьере молодого литвина придет конец. Между новым королем и его подчиненным неустанными стараниями поляков разверзается глубокая пропасть. Двусмысленное положение Сапеги среди панов-рады литовских исправлено им в последний момент. Только благодаря невероятным уловкам Сапега улучшил свои отношения с Радзивиллами – некоронованными королями Княжества.

Издание нового свода законов достойно хорошей награды, но Сигизмунд, которого провели как мальчишку, хорошо запомнил имена обидчиков. Вся злоба на литвинов из-за нового Статута, душившая поляков, была выплеснута на подканцлера. Настроениям поляков поддался и Сигизмунд. Он не хочет ни слышать, ни видеть этого литвина. Ему есть за что гневаться на Литву. Об атмосфере краковского двора Сапега сообщал Криштофу Радзивиллу Перуну: «Очень усилились паны-поляки победой над Максимилианом и стали особенно пренебрежительными к народу литовскому, говоря: чтобы эта новость пришла перед окончанием наших дел литовских и присягой королевской, не позволили бы нам ни тех постулатов наших, ни половины Ливонской земли. Пан Асецкий, посол от армии, именем гетмана и всего рыцарства доказывал, что мы (литвины) к земле Ливонской никакого отношения не имеем. Он достаточно уничижительно народ литовский вспоминал. Этого я не желал слушать, поэтому ушел прочь. Вакансии литовские все были розданы прежде, чем мне об них пришлось пообщаться, да и посоветоваться со мной король не хотел».

Для самого Льва Сапеги вопрос, достанется ли ему вакантная должность канцлера великого литовского, был принципиальным. Он прилагал огромные усилия, чтобы, несмотря на всяческие препятствия, первому из своего рода получить эту должность, советовался с Радзивиллами, писал письмо к королеве Анне, вдове Стефана Батория и родной тетке Сигизмунда. Кстати, официально она была соправительницей их обоих. Сапега боролся как мог, но, кажется, подвижек в этом вопросе не предвиделось.

Время шло, а конфликт никак не разрешался. В письме от 17 февраля 1588 года, почти сразу после коронации, литовский подканцлер сообщает первому дворянину Княжества воеводе виленскому Криштофу Радзивиллу Перуну: «Король говорит, что больше полякам обязан, нежели Литве, так как ему поляки более симпатий показали, чем Литва. И не только так говорит, но так и поступает. Уже поляки у нас больше имеют, чем сама Литва. Литвину сейчас откажут, а поляку тут же дадут. Для этого сообщаю Вашей милости, если какая вакансия откроется в Литве, то все полякам хочет давать». И к разбору дел Княжества Сигизмунд не хотел приступать. Такой важный вопрос, как подтверждение перемирия с Москвой, он затянул на месяцы. Сапега написал грамоту, перевел ее на польский язык, чтобы Сигизмунд ознакомился, а великий князь даже в руки ее не брал. Ежедневно подканцлер слышал один и тот же ответ: «Еще не читал». Видимо, не о мире думал владыка, а о войне. Гневался на Москву и хотел ее бить. Как тут поступить? «Уж не знаю, что дальше делать, – признается Сапега. – Трудно мне одному против государя и польских панов, которым за большую честь угодливостью и услужливостью нравиться своему господину. Пытаюсь удержаться, как лис на льду, но если сил более не будет, разве что с каким протестом уеду домой». Подканцлер был упорный, и, чтобы избавить себя от его чрезмерной настойчивости, Сигизмунд отказывал ему в приеме.

Полгода Сапега не получал аудиенции с великим князем и в конце концов потерял всякое терпение. Уже 7 июня 1588 года он пишет Криштофу Радзивиллу Перуну: «Не только я сам, но и весь наш народ унижен королем. Живу здесь лишь ради проформы, аудиенции никак не могу добиться, поэтому и не желаю далее пороги обивать».

Прошло еще чуть больше месяца, и подканцлер в середине июля 1588 года принимает решение покинуть королевский двор. «Не хочу, – категорически заявлял он, – быть pro forma при дворе и слушать оскорбления, там правит придворная камарилья, а государственные мужи не нужны».

Время шло, а положение не улучшалось. По-прежнему Сигизмунд не подпускает к себе литовского подканцлера. По-прежнему выказывает враждебность к Литве. Напрасно успокаивал Криштоф Радзивилл Перун Сапегу, мол «король, кажется, уже лучше стал относиться к нашему народу». Сапега разочаровался в новом великом князе. С грустью вспоминает он времена, когда фортуна была на его стороне, когда мог он работать рядом с выдающимися людьми: Стефаном Баторием, Остафеем Воловичем. Однако нет того, что было раньше, нужно приспосабливаться к новой действительности. Избранный король совсем не походит на знаменитого предшественника.

Когда на элекционном сейме новый король польский и великий князь литовский Сигизмунд Ваза впервые предстал перед своими подданными, они горячо кричали ему «виват», провозглашали здравицы, чередуя их с пальбой из всех видов оружия. Рыцарство и простонародье ждали бодрой приветственной речи в ответ. Высокое королевское слово было кратким и прозвучало негромко и невнятно. Все напряженно вслушивались, что же сказал король. В момент постижения монаршей речи раздался недовольный голос старого канцлера и великого гетмана Яна Замойского: «Что за немого дьявола мы себе привезли?»

Не слишком лестную характеристику дал первому представителю династии Ваз на польском троне бывший сподвижник удалого Батория-короля. Возможно, это всего лишь исторический анекдот, однако точно известно, что вновь избранный король толком не знал языков тех народов, которыми собирался управлять. Не блистал он и красноречием.

Веселым и жизнелюбивым полякам и литвинам не нравилось, что их государь вместо охоты, рыцарских турниров и пиршеств то наигрывает на клавесине, то радуется новым мелодиям придворного оркестра, то вышивает золотом, а то, как алхимик, колдует над колбами. На государственные дела времени у нового великого князя все как-то не хватало…

Несмотря на то что аудиенцию литовскому подканцлеру король не давал, польская сторона была против отъезда Сапеги из Кракова. Мало ли что может случиться. Зачем усугублять напряженность между странами. Немного проучили ловкого политика, чтобы знал свое место, да и ладно. Радзивиллам это было только на руку. Пока Сапега находится в кругу недоброжелателей, они устраивают свои дела. Некоронованным королям Княжества выгодно держать его на расстоянии, дабы самим распределять земли и прибыльные должности, и отъезд Сапеги из Кракова им ни к чему. Подканцлер должен остаться. И эта жертва оказалась не напрасной. Ситуация вскоре разрешилась полюбовно.

Турецкий султан не доволен коронацией Сигизмунда. Возникает если не угроза очередной войны, то внешнеполитическая напряженность в отношениях. Сигизмунд вынужден искать общий язык с Сапегой как с представителем Литвы при королевском дворе.

Великий князь приглашает подканцлера на аудиенцию, вежливо извиняется за все недоразумения и заново клянется вперед всегда строго исполнять свои королевские и великокняжеские обязанности. В знак примирения Сигизмунд торжественно вручает Сапеге привилей, которым дарует ему одному право на издание Статута, Сапеге же только того и надо: «Этим письмом повелеваем, чтобы никто другой не осмелился позволить себе печатать и издавать статуты Великого княжества, кроме Льва Сапеги или тех лиц, кому он сам поручит». Ослушавшимся грозит конфискация всех напечатанных книг и штраф пять тысяч венгерских флоринов. Одна половина этой суммы будет направлена в королевскую казну, а другая – Льву Сапеге.

Пустыми обещаниями непоследовательного монарха Сапега был сыт по горло. Теперь он окончательно убедился, что только издание нового Статута и обязательное исполнение его статей всеми гражданами Княжества, и в первую очередь великим князем, положит конец беззаконию и издевательству над жителями ВКЛ. Подканцлер торопится с подготовкой Статута к печати, жертвует на его издание собственные средства.

Сапега понимает: нарочито пренебрежительное отношение к нему лично, да и к новому своду законов белорусско-литовского государства, не что иное, как плата за обман при утверждении Статута. Исправить ситуацию и изменить отношение к себе королевского окружения и всего народа Княжества можно только сделав нечто значительное, что заставит население Княжества уверовать в его профессионализм, вернет уважение к его личности.

Таким делом могло стать издание Статута. Несмотря на подписание королем, Статут не сразу начал использоваться в судебной практике на местах. Объяснялось это просто: во-первых, его там банально не было, а во-вторых, вступление в силу предусматривалось в начале 1589 года.

Перед Сапегой, который имел монопольное право на издание Статута, вставала проблема организовать опубликование нового свода законов. Нужно было сделать это как можно быстрее. Ведь даже сам Сигизмунд, забыв свои обещания и невзирая на статьи только что подписанного им Статута, всячески нарушал права белорусско-литовской шляхты и раздаривал земли и должности в Великом княжестве преимущественно полякам.

Такое поведение короля давно пора пресечь. И действенной мерой может стать только закон. Поэтому с чувством гордости за хорошо выполненное дело Лев Сапега напишет в предисловии к Статуту: «Ради этого и созданы законы – те узда и удила, которые будут сдерживать каждого наглеца от всякого насилия и произвола и не дадут ему возможности издеваться над слабейшими и беднейшими и угнетать их; чтобы не мог состоятельный и сильный вести себя так, как ему заблагорассудится».

По заказу Сапеги в типографии братьев Мамоничей в Вильно был изготовлен оригинальный курсивный шрифт, который был подобен скорописи писарей великокняжеской канцелярии и подчеркивал все ее особенности. Этот шрифт должен был стать препятствием на пути чужеземной, прежде всего польской, культурной экспансии.

«Стыдно народу не знать своих законов, особенно нам, потому что не на чужом каком языке, а на своем собственном имеем писаное право», – указывал в том же предисловии к Статуту пан Сапега.

В июле 1588 года станки уже стояли с набранным шрифтом. 13 июля Сапега сообщил Криштофу Радзивиллу Перуну: «Статут уже приказал печатать по-белорусски. Хотел бы его издать и по-польски, однако если бы пришлось переводить слово в слово, в полном соответствии с белорусскими словами и сентенциями, то получилось бы не очень хорошо».

В этом самом письме Сапега жаловался Радзивиллу: «Люди и так без всякого основания находят, в чем на меня пенять; боюсь, что и это дело (издание Статута) кому-то не понравится… Хотел бы услышать Ваш совет. Я охотно издал бы при Статуте и королевские привилеи, но не все они для нас по своему содержанию подходят: в одних хорошее начало, а середина плохая, в других середина хороша, а начало или окончание неуместно. Не знаю, можно ли исключить то, что вредит нам, или нет?»

Этот факт свидетельствует о том, что после скандала с избранием Сигизмунда, истории с утверждением Статута Сапега повзрослел как государственный муж. Получив достаточно оплеух, он стал более осмотрительным. Подканцлер стремится заручиться поддержкой первого дворянина Княжества, а значит, и всего могущественного клана Радзивиллов.

Перестраховывается Сапега не зря. Он хорошо осознает, какую бомбу подготовил для Сигизмунда. А дело, собственно, вот в чем. Сигизмунд утвердил Статут с условием, что никакого вреда Люблинской унии нанесено не будет. Именно такую формулировку навязали поляки, чтобы нейтрализовать уловки Сапеги. Внести в Статут нежелательные привилеи – значит признать их законность для Литвы, то есть пустить коту под хвост все то, за что боролись Николай Радзивил Рыжий, Остафей Волович, да и он сам, Лев Сапега. По всей вероятности, с согласия Радзивилла Сапега не включает в Статут «вредные» привилеи. Вместо них он пишет два замечательных по своему содержанию предисловия – обращения ко всем сословиям ВКЛ от себя лично (цитаты из которого приводились выше) и от имени короля Сигизмунда Вазы (хотя второй явно был подготовлен изначально от имени Стефана Батория).

Предвидя, какой гнев вызовет у Яна Замойского и короля текст Статута, подканцлер решил заранее подсластить горькую пилюлю. 1 декабря 1588 года Сапега поспешно дописывает обращение к монарху. Он не жалеет льстивых слов для молодого короля. «Наияснейшему пану, – пишет Сапега, – пану Сигизмунду Третьему, Божьей милостью королю польскому, великому князю литовскому, русскому, жмудскому, мазовецкому, ливонскому и прочее и прочее; Божьей милостью господину и королю наследному шведскому, готскому, вандальскому и великому князю финляндскому, пану а пану, господину моему милостивейшему».

Кому же не понравится такое обращение – практически царь царей? Даже самому посредственному политику хочется, чтобы сумели разглядеть в нем будущее величие. Что уж говорить о Сигизмунде – принце по крови, королевиче по рождению. К месту сказанный комплимент доставляет удовольствие Сигизмунду, который хорошо помнит и то, как Ян Замойский прилюдно обозвал его немым дьяволом.

Далее Сапега делает небольшой экскурс в теорию права и историю, а потом снова переключается на похвалу: «Ваша королевская милость, наш милостивый государь, имя свое между нас восславил тем, что Статут новый позволил ввести».

Чувствуя, что очередная любезность несколько иронична, в конце обращения Сапега не останавливается перед неприкрытой лестью: «Чтобы Вашей королевской милости богобоязненное господство над нами здесь, в этом мире, привело к бессмертной славе и там, на том свете, было вознаграждено вечной жизнью». Снова литвинский ум и хитрость должны одержать верх над интригами и сопротивлением поляков.

Чтобы придать необратимый характер нормам Статута, в древнюю столицу Королевства Польского Краков направляется посольство. Его члены должны персонально вручить Сигизмунду экземпляр Статута. Одновременно во все судебные учреждения ВКЛ посылаются гонцы с новым сводом законов, по всем большим и малым городам разъезжаются великокняжеские тиуны – известить людей посполитых о его введении.

Согласно привилею Сигизмунда Вазы Статут 1588 года вступал в силу на католический праздник трех королей в следующем, 1589-м, году (6 января), то есть у Сапеги был целый год для того, чтобы напечатать Статут, а у чиновников судебной системы ВКЛ – чтобы получить его и должным образом изучить нормы.

Расчет подканцлера срабатывает и на этот раз. Прилюдно Сигизмунд не высказывает недовольства, но, уступая требованиям Яна Замойского, продолжает игнорировать некоторые статьи Статута. В первую очередь это касается назначения иностранцев (поляков) на государственные должности в ВКЛ.

Однако и сам Сапега способен проявить упрямство. Он пренебрегает подобными распоряжениями короля и не скрепляет государственной печатью те из них, которые противоречат Статуту. Соответственно, они не получают юридической силы. Противостояние подканцлера и короля продолжается. Сапега не любит оставаться в долгу.

Кстати, некоторые мимоходом и бездоказательно обвиняют Сапегу в том, что он монополизировал право на печать Статута, на чем заработал немалые деньги, то есть воспользовался изданием Статута для целей личного обогащения. Так и хочется спросить: немалые – это сколько? Только вряд ли сейчас это можно с точностью до последнего гроша установить.

В настоящее время известно о трех изданиях Статута на старобелорусском – 1588, 1592—1593 и 1594—1595 годов, с 1616 года Статут издавался на польском, латыни и иных языках. Утверждают, что тираж Статута на старобелорусском превысил четыре тысячи экземпляров. Это даже для наших дней немалая цифра. Но ведь Лев Сапега организовал тиражирование Статута ВКЛ за свои средства, то есть расходы на издание лежали именно на нем. А любые затраты должны компенсироваться. Не стоит также забывать, что в правовой традиции ВКЛ, не имевшего жесткого централизма, большинство государственных дел (кроме разве что военных, да и то с определенными исключениями) решалось через персональные поручения и делегирование полномочий, а платой служили либо имения (староства), либо прибыль от подобных акций. Поэтому обвинение Сапеги в незаконном обогащении абсолютно безосновательно. Подканцлер получил от государя Сигизмунда Вазы привилей на издание Статута и прекрасно справился с поставленной задачей. Поступления от продажи книги были платой за работу, так как системы должностных окладов в нашем понимании тогда не существовало.

Стоит отметить, что текст привилея писал, вероятнее всего, Лев Сапега – собственноручно и, кажется, в спешке, потому как допустил досадную ошибку. В Статуте указано, что штраф за его незаконное издание составляет 5000 тысяч (sic!) венгерских флоринов. Словами он не иначе как еще раз продублировал числовое значение величины штрафа, ведь предположить наличие суммы в пять миллионов у частного лица невозможно, эта сумма была равна годовому бюджету Османской империи – одного из самых могущественных государств того времени.

Как видим, ошибки допускают все, даже великие, другое дело – что это за ошибки, заслуживают ли они прощения и прощаем ли мы их.

Издание Статута вопреки нормам Люблинской унии – одно из значительнейших событий в истории ВКЛ. Говоря языком фактов, прежде всего стоит отметить, что Статут в течение двухсот лет считался одним из самых совершенных сводов законов в Европе и одним из самых демократичных. По сути, он был конституцией аристократической республики. Статут перевели на польский, немецкий, украинский, русский, латинский и французский языки. Один из историков права так оценил этот труд Льва Сапеги: «Он (Статут) завершил кодификацию права в Великом княжестве. По совершенству и логической завершенности ему не было равных в Европе того времени. А провозглашение идеи верховенства права в период феодализма свидетельствовало о зарождении новой государственно-правовой теории».

(глава из книги «Ясновельможный пан Лев Сапега»)

Глава 4. Юрист, который написал национальный гимн Беларуси

Когда-то давным-давно Владимир Высоцкий, размышляя об удивительных судьбах российских поэтов,

написал такие строки:

«Кто кончил жизнь трагически, тот истинный поэт!

А если в точный срок – так в полной мере!

На цифре 26 один шагнул под пистолет,

Другой же – в петлю слазил в «Англетере».

В первом случае знаменитый московский шансонье (кстати, его предки по отцовской линии жили на территории Беларуси) имел в виду Михаила Лермонтова, погибшего на дуэли, во втором – Сергея Есенина, найденного повешенным. И пусть самоубийство последнего под большим сомнением, в данном случае нас интересуют не судьбы лучших российских поэтов и не сложные перипетии их жизни.

Нам интересна сама по себе эта магическая цифра «26», названная Владимиром Высоцким.

Цифра «26» в свое время сработала и в отношении Беларуси. И не однажды, ибо более 100 лет тому назад, весной 1917 года, в далекой Ялте еще один поэт уже совсем слабеющей рукой написал пророческое:

«У краіне светлай, дзе я ўміраю,

У белым доме ля сіняй бухты,

Я не самотны, я кнігу маю

З друкарні пана Марціна Кухты».

Поэт знал, что неизлечимо болен, и предчувствовал свою раннюю смерть. Так и случилось. Это были его последние строки. И шел ему только 26-й год.

***

В феврале 1917 года поэт уехал из холодного и промозглого Минска в Крым, на лечение. Он уехал, а в большой стране произошла сначала одна революция – буржуазно-демократическая, через некоторое время другая – социалистическая. Последнюю поэт уже не увидел. Он уехал и уже больше никогда не вернулся в город своего детства. Единственным утешением в Крыму ему служил скромно изданный прижизненный сборник стихов под названием «Венок».

Осмелимся уточнить, вопреки утверждению поэта, умирал он в полном одиночестве. Рядом не оказалось ни друзей, ни любимой девушки, ни даже родных. Только его «Венок».

Незадолго до своей поездки в Крым поэт написал еще одно стихотворение.

«Толькі ў сэрцы трывожным пачую

За краіну радзімую жах, —

Ўспомню Вострую Браму сьвятую

I ваякаў на грозных канях».

Многие до сих пор считают его неофициальным гимном Беларуси.

В начале 90-х годов прошлого века самый знаменитый советский рок-музыкант создал новый песенный цикл. Он также назывался «Венок». В основу цикла, как вы уже догадались, положены стихи поэта, который тихо умер в одиночестве в Ялте. Композитором выступил Владимир Мулявин, народный артист СССР. Его считают человеком, который покорил своим творчеством не только сердца многочисленных граждан СССР, но также и американцев, и даже лидеров «Битлз» Джона Леннона и Пола Маккартни. Утверждают, будто бы Джон Леннон сказал про «Песняров»: «Поют, как боги, играют, как дети». В ответ «Песняры» дружно пошутили: «Мы возьмем Леннона в свой коллектив только за большую взятку». Но это скорее всего вымысел. Однако Леонид Борткевич, лидер-вокалист «Песняров», в своих воспоминаниях рассказывает, что лично исполнил несколько песняровских мелодий в гостях у Джорджа Харрисона и тот остался вполне доволен.

Первая премьера нового песенного цикла состоялась не где-нибудь, а в США, в Нью-Йорке. «Песняры» Владимира Мулявина были в Америке в третий раз. Это были не большие гастроли, а целевые концерты. Первый из них проходил в Библиотеке ООН 31 октября 1991 года. А сама программа была приурочена к 100-летию со дня рождения поэта, которого к тому времени уже причислили к великим.

После возвращения «Песняров» из США программа «Венок» была показана в Беларуси только один раз – 9 декабря 1991 года, на сцене Белгосфилармонии. Напомним, что днем ранее – 8 декабря 1991 года – в Беловежской Пуще было достигнуты договоренности о денонсации договора об образовании Советского Союза.

Больше «Венок» «Песнярами» никогда полностью не исполнялся. И даже нотный материал программы был утерян. Программа «Венок» на отдельном диске в СССР не была выпущена. Длительное время она не издавалась и в суверенной Беларуси.

Прошло еще целых 26 лет, пока состоялась новая премьера программы «Венок». Это случилось 9 сентября 2017 года на городской площади у Минской ратуши. И была эта программа приурочена к празднованию 950-летия белорусской столицы. Затем программу «Венок» показали еще дважды: 10 декабря 2017 года и 12 января 2018 года. Первый показ был приурочен ко дню рождения знаменитого поэта. Второй раз – в день рождения Владимира Мулявина.

Параллельно в 2017 году был наконец-то выпущен компакт-диск с записью цикла «Венок» в исполнении ансамбля «Песняры» под руководством Владимира Мулявина.

И еще один факт, достойный упоминания. На юбилейном концерте «Песняров», посвященном 25-летию деятельности ансамбля, Владимира Мулявина поздравил Александр Лукашенко. В ответ юбиляр взял в руки гитару и исполнил «Пагоню» из цикла «Венок».