Хиральная граница

– Гав, – согласилась Сара.

Впереди открылся люк, и навстречу им выплыли четверо в форменных комбинезонах «Галилея». Командир станции – грузный мужчина с седой бородой и усталыми глазами – протянул руку Лоренцу.

– Маркус. Рад видеть.

– Борис. Взаимно.

Они обменялись рукопожатием – неуклюжим в невесомости, но от этого почему-то более искренним.

– Как обстановка? – спросил Лоренц.

– Штатно. «Лаплас» на связи, все системы работают. – Борис помедлил. – Они ждут вас. С нетерпением.

– Я бы тоже ждал, просидев год под пятнадцатью километрами льда, – вставил Волков.

Борис скользнул по нему взглядом.

– Год – это ещё ничего. Ребята на «Лапласе» справляются. Профессионалы.

– Не сомневаюсь.

Сара заметила, как напряглась атмосфера – едва уловимо, на какую-то долю секунды. Что-то было не так. Что-то, о чём Борис не хотел говорить при всех.

Или она просто параноила после криосна. Такое тоже бывало.

– Когда мы можем начать спуск? – спросила Северцева.

Сара повернулась к астробиологу. Та плыла чуть в стороне от группы, держась за поручень, и её лицо было непроницаемым, как всегда. Но в голосе слышалось что-то – нетерпение? Напряжение?

Борис посмотрел на неё.

– Посадочный модуль готов. Можете стартовать хоть сейчас, если командир одобрит. Но я бы рекомендовал отдых – хотя бы несколько часов. Спуск на поверхность и переход через «Иглу» – это… интенсивно.

– Мы отдыхали четырнадцать месяцев, – сказала Северцева.

– Вы были заморожены четырнадцать месяцев. Это не одно и то же.

– Доктор Северцева, – вмешался Лоренц, – Борис прав. Нам нужно время на адаптацию, проверку оборудования, инструктаж. Спуск начнётся завтра, в шестьсот по станционному.

Северцева стиснула челюсть – Сара видела, как напряглись желваки, – но кивнула.

– Хорошо. Завтра.

Вера

Каюта на «Галилее» была ещё меньше, чем на «Эндьюрансе», – если такое вообще возможно. Спальный мешок, пристёгнутый к стене. Откидной столик с креплениями для планшета. Иллюминатор размером с ладонь.

Вера не спала.

Она висела в невесомости, привязанная к спальнику, и смотрела в крохотный иллюминатор. Отсюда была видна Европа – уже не серебристая точка, а полноценный диск, занимающий четверть обзора. Трещины на её поверхности казались кровеносными сосудами застывшего мира.

Завтра она будет там. Под этим льдом. В океане, который снился ей с детства.

Почему не сейчас?

Она понимала логику Лоренца. Безопасность, протоколы, здравый смысл. Но каждый час ожидания казался невыносимым. Тридцать пять лет она ждала. Четырнадцать месяцев летела. И теперь – ещё несколько часов, которые растягивались в вечность.

Андрей сказал бы: «Нетерпение – плохой советчик». И приготовил бы мне чай.

Она закрыла глаза, пытаясь вызвать образ мужа. Его лицо расплывалось, но голос – голос она помнила отчётливо. Низкий, чуть хрипловатый, с лёгким акцентом, который так и не исчез за двадцать лет жизни в Новосибирске.

«Ты опять не спишь», – сказал бы он. – «Вера, организм – не машина. Ему нужен отдых».

«Организм отдыхал четырнадцать месяцев».

«Нет. Организм был заморожен четырнадцать месяцев. Это не одно и то же».

Она невольно улыбнулась. Борис сказал почти то же самое. Может, это какая-то космическая мудрость, передающаяся от поколения к поколению?

Сон не шёл. Вера расстегнула ремни спального мешка, оттолкнулась от стены и подплыла к иллюминатору. Приложила ладонь к холодному стеклу.

Европа молчала. Ждала.

Скоро, подумала Вера. Совсем скоро я узнаю, что ты скрываешь.

Сара

Утро – если можно назвать утром произвольную точку на часах – началось с хаоса.

Посадочный модуль «Персефона» был рассчитан на шестерых, но с оборудованием, которое они тащили вниз, свободного места почти не осталось. Сара протискивалась между контейнерами, проверяя крепления, и тихо ругалась сквозь зубы.

– Кто упаковывал этот груз? Серьёзно, кто?

– Логистический отдел Дармштадта, – отозвался Волков откуда-то из-за штабеля ящиков. – Те самые люди, которые никогда не были в космосе.

– Оно и видно. Центр тяжести смещён к корме на… – она прикинула на глаз, – процентов пять? Семь? Придётся компенсировать при посадке.

– Справишься?

Сара фыркнула.

– Обижаете, инженер. Я и не с таким справлялась.

Она закончила проверку и пробралась в кабину. Пилотское кресло приняло её как старый друг – Сара откинулась, защёлкнула ремни, положила руки на штурвал. Наконец-то. Наконец-то она там, где должна быть.

За лобовым стеклом висела Европа – огромная, испещрённая трещинами, ослепительно белая на фоне чернильной черноты космоса. Юпитер маячил где-то на периферии, но Сара не обращала на него внимания. Её интересовала только посадочная площадка.

– «Персефона», это «Галилей». Готовность к отстыковке?

– Готовность подтверждаю, – ответила Сара, пробегая пальцами по консоли. Индикаторы горели зелёным. – Экипаж на борту, груз закреплён, системы в норме.

– Принято. Отстыковка через шестьдесят секунд.

Сара обернулась. Позади, в пассажирском отсеке, команда занимала места. Северцева – у иллюминатора, куда же ещё. Амара рядом с ней, что-то тихо говорит. Юн – бледный, нервно теребит ремень кресла. Лоренц – прямой, собранный, лицо-маска. Нойманн листает что-то на планшете.

Волков не летел – оставался на «Эндьюрансе» и «Галилее», координируя логистику. Он ворчал, но Сара подозревала, что втайне рад: Волков не любил ни невесомость, ни посадки.

– Тридцать секунд.

Сара глубоко вдохнула. Выдохнула. Пальцы нашли нужные переключатели.

– «Персефона» к старту готова.

– Десять секунд. Девять. Восемь…

Она чувствовала вибрацию корпуса – едва заметную, как дыхание спящего зверя. «Персефона» была хорошим модулем. Надёжным. Послушным.

– Три. Два. Один. Отстыковка.

Щелчок захватов. Мягкий толчок. И – свобода.

Модуль отплыл от станции, и Сара взяла управление на себя. Мягкое касание штурвала, корректирующий импульс – «Персефона» развернулась носом к Европе.

– Начинаю снижение, – сказала Сара.

Двигатели загудели, и луна начала расти.

Вера

Спуск занял сорок минут, но Вере казалось – часы.

Она смотрела в иллюминатор, не отрываясь. Европа приближалась, превращаясь из абстрактной сферы в ландшафт. Трещины расползались в стороны, становились ущельями, каньонами, разломами. Ледяные равнины обретали текстуру – неровности, хребты, странные узоры, похожие на замёрзшую рябь.

– Входим в экзосферу, – объявила Митчелл.

Модуль начал вибрировать – сначала едва заметно, потом сильнее. Атмосферы у Европы почти не было – разрежённая дымка из кислорода, выбитого радиацией из поверхностного льда, – но даже этого хватало, чтобы корабль начало потряхивать.

– Скорость три километра в секунду. Торможение штатное.

Вера вцепилась в подлокотники. Не от страха – от волнения. Каждый километр приближал её к цели. К мечте.

– Высота пятьдесят километров. Вижу площадку.

За окном мелькнул проблеск искусственного света – посадочный комплекс на поверхности. Вера знала, как он выглядит: по снимкам, схемам, трёхмерным моделям. Криобуровая установка, модули энергоснабжения, антенны связи. И главное – «Игла». Вертикальная шахта, пробурённая сквозь пятнадцать километров льда до самого океана.

– Двадцать километров. Выпускаю посадочные опоры.

Вибрация усилилась, потом резко прекратилась. Сара творила чудеса за штурвалом – модуль шёл ровно, несмотря на смещённый центр тяжести, о котором она упоминала.

– Пять километров. Вижу маркеры.

Площадка выросла в иллюминаторе – ровная ледяная поверхность, расчищенная и размеченная световыми указателями. Рядом высились конструкции посадочного комплекса – приземистые, утилитарные, словно вросшие в лёд.

– Километр. Пятьсот метров. Двести…

Толчок.

– Посадка завершена. – В голосе Сары слышалось торжество. – Добро пожаловать на Европу, дамы и господа.

Вера отстегнула ремни и поднялась. Ноги дрожали – но не от невесомости. Гравитация Европы составляла едва ли восьмую часть земной: она чувствовала себя почти невесомой.

Она здесь. Она на Европе.

Андрей, если ты меня слышишь… Я дошла.

Сара

Поверхность Европы была белой.

Не просто белой – ослепительной, режущей глаза, как свежий снег под полуденным солнцем. Только здесь не было полудня, и солнце висело низко над горизонтом – крошечный яркий диск, дающий света не больше, чем земной полной луной.

Сара стояла у внешнего шлюза, глядя через бронированное стекло на этот невозможный пейзаж. Лёд простирался во все стороны – ровный, гладкий, испещрённый тенями от трещин. Небо было чёрным – абсолютно, бескомпромиссно чёрным, усыпанным звёздами. Юпитер занимал четверть горизонта – полосатый гигант, нависающий над своей луной как строгий родитель.

– Красиво, – сказала она вслух.

– Холодно, – поправил Лоренц, подходя к ней. – Минус сто шестьдесят по поверхности. Без скафандра – смерть за секунды.

– Я знаю, командир. Всё равно красиво.

Он хмыкнул – почти одобрительно.

– Переходный модуль готов. Начинаем движение к «Игле».

«Игла» находилась в трёхстах метрах от посадочной площадки – приземистое куполообразное сооружение, укрывающее вход в шахту. К нему вёл закрытый переходной туннель – «кишка», как его называли местные, – достаточно широкий для прохода в скафандрах.

Сара проверила свой скафандр – привычным движением, доведённым до автоматизма. Давление, кислород, система обогрева, связь. Всё в норме.

– Готова.

– Тогда пошли.

Они вышли в шлюз – шестеро в громоздких скафандрах, неуклюже переставляющие ноги в низкой гравитации. Сара адаптировалась быстро – годы тренировок давали о себе знать. Другие двигались осторожнее.

Переход занял десять минут. Туннель был тесным, стены – металлическими, покрытыми инеем. Дыхание Сары звучало громко в шлеме, перемежаясь с голосами команды по радио.

– Как ощущения? – спросила она, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Странно, – отозвался Юн. – Я всё ещё не могу поверить, что мы… здесь.

– Поверишь, когда начнёшь мёрзнуть, – хмыкнул кто-то. Нойманн, судя по голосу.

– Системы обогрева работают штатно, – педантично уточнил Лоренц. – Никто не замёрзнет.

– Это была шутка, командир.

– Я знаю.

Сара улыбнулась под шлемом. Лоренц и юмор – две вещи, которые пересекались примерно так же часто, как орбиты Плутона и Меркурия.

Они достигли купола «Иглы». Внутри было теплее – относительно, – и Сара с облегчением сняла шлем, когда датчики показали пригодную атмосферу. Воздух пах озоном и машинным маслом.

Центр купола занимала шахта. Круглое отверстие метров пяти в диаметре, уходящее вертикально вниз, в темноту. Стены шахты были выложены теплоизоляционными панелями, между которыми тянулись кабели и трубы.

Сара подошла к краю и заглянула вниз.

Чернота. Абсолютная, бездонная, поглощающая.

– Пятнадцать километров, – сказала она. – Это же… это как…

– Как глубже Марианской впадины, – подсказала Амара. – Примерно в полтора раза.

– Ага. Только вместо воды – лёд. И внизу не дно, а… другая вода.

– Технически – рассол, – уточнила Северцева. Она тоже подошла к шахте и смотрела вниз с выражением, которое Сара не могла прочитать. Голод? Страх? И то, и другое? – Океан Европы – не пресная вода. Он насыщен солями магния, натрия, серы. Похож на земной океан, но более концентрированный.

– Звучит аппетитно.

– Для нас – несъедобно. Для местной жизни, если она есть, – идеально.

Если она есть. Сара заметила, как Северцева напряглась, произнося эти слова. Как будто они причиняли ей физическую боль.

– Спускаемся? – спросила Сара.

– Спускаемся, – подтвердил Лоренц. – Митчелл, вы ведёте.

Сара кивнула и направилась к лифтовой платформе – открытой конструкции, висящей над бездной на четырёх тросах. Она выглядела хлипкой, почти игрушечной на фоне зияющей шахты, но Сара знала: каждый трос выдерживает нагрузку в десятки тонн.

– Все на борт, – скомандовала она. – Держитесь за поручни. Спуск займёт около часа.

Вера

Первые минуты спуска Вера смотрела вверх – на сужающийся круг света, который был входом в шахту. Он уменьшался, превращаясь в точку, потом – в ничто. Тьма сомкнулась над ними, как пасть гигантского зверя.

Она почувствовала, как сжалось горло. Клаустрофобия – старый враг, которого она считала побеждённым. Годы работы в тесных лабораториях, в подводных аппаратах, в симуляторах – всё это должно было закалить её. Но здесь, в настоящей шахте, уходящей на пятнадцать километров в глубь ледяной луны, – здесь страх вернулся.

Дыши. Дыши. Это просто лифт. Очень длинный лифт.

Платформа двигалась плавно, почти бесшумно. Единственными звуками были гудение моторов и тихое пощёлкивание тросов. По стенам шахты скользили конусы света от встроенных фонарей – и лёд за ними казался живым, переливающимся, почти… дышащим.

– Глубина один километр, – объявила Митчелл.

Вера заставила себя оторвать взгляд от потолка и посмотреть вниз. Темнота. Всё та же бездонная темнота.

– Как вы себя чувствуете? – тихо спросила Амара, касаясь её локтя.

– Нормально.

– Вера.

– Я справляюсь, – отрезала та.

Амара не стала настаивать. Просто осталась рядом, и это – как ни странно – помогло. Вера чувствовала её присутствие, тепло другого человека в этой холодной бесконечной шахте.

– Три километра.

Стены шахты изменились. Лёд стал плотнее, голубоватым, с прожилками чего-то тёмного – минеральные включения, принесённые из глубин миллионы лет назад. Вера смотрела на них, пытаясь отвлечься от давящего ощущения массы над головой.

Пятнадцать километров льда. Если что-то пойдёт не так…

Не думай об этом. Думай о работе. О цели.

– Пять километров. Полёт нормальный.

– Это не полёт, – пробормотал Юн. – Это падение. Очень медленное падение.

– Контролируемое падение, – поправила Митчелл. – Я предпочитаю думать об этом как о вертикальном планировании.

– Вы оптимистка.

– Я пилот. Нам положено быть оптимистами. Иначе никто не согласился бы садиться в эти жестянки.

Вера невольно улыбнулась. Митчелл ей нравилась – несмотря на бравадо, несмотря на показную лёгкость. В ней чувствовалась компетентность, надёжность. Человек, который знает своё дело.

– Семь километров. Проходим зону термического градиента.

Температура за бортом начала меняться – Вера видела показатели на панели платформы. Минус сто шестьдесят на поверхности. Минус сто сорок на глубине трёх километров. Минус сто на семи. Лёд нагревался изнутри – приливные силы Юпитера постоянно деформировали недра Европы, создавая трение, выделяя тепло.

– Десять километров. Входим в зону перехода.

Вера почувствовала, как изменилась вибрация платформы. Лёд вокруг стал другим – не монолитным, а пористым, изъеденным карманами солёной воды. Они приближались к границе твёрдого и жидкого.

– Одиннадцать. Двенадцать. Тринадцать.

Сердце Веры билось быстрее. Ещё немного. Ещё совсем немного.

– Четырнадцать километров. Вижу шлюз станции.

Внизу блеснул свет – не фонарь платформы, а настоящий свет, искусственный, тёплый. Станция «Лаплас» ждала их.

– Пятнадцать километров. Начинаю стыковку.

Платформа замедлилась, качнулась, мягко опустилась на посадочную площадку. Щелчок захватов. Шипение выравниваемого давления.

– Добро пожаловать на «Лаплас», – сказала Митчелл. – Глубина – четырнадцать тысяч девятьсот двадцать метров под поверхностью. Давление забортной воды – примерно сто сорок атмосфер. Температура… – она сверилась с датчиками, – минус два градуса Цельсия. Не забудьте шапки.

Люк платформы открылся, и Вера шагнула на станцию.

«Лаплас» был меньше, чем она представляла.

Нет, технически он был точно таким, как на схемах и моделях, – шесть модулей, соединённых переходами, общая площадь около восьмисот квадратных метров. Но схемы не передавали ощущения тесноты, замкнутости, давящих стен. Потолки казались ниже, коридоры – уже, воздух – гуще.

Четырнадцать километров льда над головой. Сто километров воды под ногами. И эта скорлупа – единственное, что отделяет нас от смерти.

– Доктор Северцева?

Вера моргнула, возвращаясь в реальность. Перед ней стоял мужчина средних лет – худой, бледный, с залысинами и нервным взглядом.

– Виктор Линдквист, – представился он. – Руководитель команды поддержки. Мы… мы рады вас видеть.

– Взаимно, – автоматически ответила Вера.

Она огляделась. Входной модуль был утилитарным – шкафы для скафандров, панели управления, люки в соседние отсеки. Освещение – холодное, люминесцентное. На стене – «Стена имён», о которой она читала: отпечатки ладоней членов экспедиции, каждый с подписью и датой.

– Я проведу вам экскурсию, – сказал Линдквист. – Если хотите…

– Позже, – отрезал Лоренц, выходя из лифта. – Сначала – брифинг. Что у вас по текущей ситуации?

Линдквист заметно напрягся.

– Конечно, командир. Конечно. Если вы пройдёте за мной…

Он повёл их через переход в другой модуль – «Ядро», жилой блок станции. Здесь было… обжито. Личные вещи, фотографии на стенах, запах еды из камбуза. Трое других членов команды поддержки – двое мужчин и женщина – ждали в кают-компании.

Знакомство было коротким: имена, специальности, рукопожатия. Вера запомнила лица, но не имена – она никогда не была сильна в этом.

Потом – брифинг.

Линдквист вывел на экран карту океана – трёхмерную модель, составленную за год картографирования. Синие области – холодные зоны. Красные – тёплые, у гидротермальных источников. Зелёные маркеры – точки забора проб.

– За прошедший год, – начал Линдквист, – мы провели сто семьдесят три погружения. Картографировано около двадцати процентов доступного объёма, взято более трёхсот проб воды и донных отложений.

– И? – нетерпеливо спросила Вера.

Линдквист замялся.

– И… мы обнаружили органические соединения. Аминокислоты, как вам сообщали. Также – сложные углеводороды, липиды, нуклеотидоподобные структуры. Химия жизни.

– Но не саму жизнь.

Это был не вопрос. Вера знала ответ по его лицу – ещё до того, как он заговорил.

– Нет, – признал Линдквист. – Не саму жизнь. Мы не нашли ничего, что можно было бы однозначно классифицировать как живой организм. Никаких клеточных структур, никаких метаболических процессов, никаких признаков размножения или роста.

Тишина.

Вера чувствовала, как что-то сжимается в груди – разочарование, горькое и тяжёлое. Она знала, что это возможно. Знала, что отсутствие результата – тоже результат. Но…

Но я надеялась. Боже, как я надеялась.

– Это ещё не конец, – сказала Амара мягко. – Двадцать процентов океана – это…

– Это очень мало, – кивнул Нойманн. – Представьте, что вы ищете жизнь на Земле, исследовав только Чёрное море. Вы бы нашли много всего, но могли бы и пропустить целые экосистемы.

– Именно так, – подхватил Линдквист. – Мы концентрировались на гидротермальных источниках, потому что там наиболее вероятно найти жизнь. Но океан огромен. Мы могли просто… не искать там, где нужно.

– Или жизни здесь нет, – сказала Вера. Слова дались ей с трудом. – Это тоже возможность.

– Возможность, – согласился Линдквист. – Но… – он помедлил, бросив взгляд на остальных членов своей команды. – Есть кое-что ещё.

– Что?

– «Поле Прометея». – Линдквист вывел на экран увеличенную область карты – кластер красных точек в нескольких часах пути от станции. – Мы обнаружили его три месяца назад. Крупнейшее гидротермальное поле из всех, что мы видели. Температура воды – до девяноста градусов. Минерализация – зашкаливает. И…

– И?

– И химический состав проб оттуда… странный. Не похожий на то, что мы видели раньше. Более сложная органика. Более… упорядоченная. – Он поколебался. – Я не хочу давать ложных надежд, но… это перспективное место. Очень перспективное.

Вера смотрела на карту. Красные точки «Поля Прометея» пульсировали, словно живое сердце.

Надежда. Она так долго гнала это слово, защищаясь от разочарования. Но теперь оно вернулось – робкое, хрупкое, настойчивое.

– Когда мы можем организовать экспедицию туда? – спросила она.

– Это зависит от командира, – сказал Линдквист, глядя на Лоренца.

Лоренц молчал. Его лицо было непроницаемым, но Вера видела, как он обдумывает – взвешивает риски, просчитывает варианты.

– Поле далеко от станции, – медленно произнёс он. – Четыре часа в один конец. Это значит – минимум сутки на экспедицию, с учётом работы на месте.

– Я знаю.

– И это рискованно. Подводный аппарат на такой дистанции…

– Все подводные аппараты на такой дистанции рискованны, – отрезала Вера. – Мы не прилетели сюда, чтобы сидеть в безопасности. Мы прилетели искать жизнь.

Лоренц посмотрел на неё – долго, изучающе.

– Доктор Северцева, – сказал он наконец, – я понимаю вашу… увлечённость. Но решение принимаю я. И я приму его, когда буду готов. После того как команда адаптируется, после того как мы проверим оборудование, после того как я сам изучу данные. Это понятно?

Вера стиснула зубы.

– Понятно, – выдавила она.

– Хорошо. – Лоренц встал. – На сегодня – размещение, отдых, адаптация. Завтра – знакомство с системами станции и оборудованием. Послезавтра – начнём планировать дальнейшие операции. Всем спасибо.

Он вышел из кают-компании. Остальные потянулись следом – кто к каютам, кто на экскурсию по станции. Вера осталась сидеть, глядя на карту.

«Поле Прометея» всё ещё пульсировало на экране. Красное сердце в синем океане.

Я найду тебя, подумала она. Если ты там есть – я найду.

Сара

Каюта на «Лапласе» была похожа на каюту на «Галилее» – крошечная, функциональная, безликая. Но Сара не жаловалась. После дня, проведённого в скафандре, в лифте, в бесконечных коридорах – любое место, где можно было вытянуться горизонтально, казалось райским.

Она лежала на койке, глядя в потолок. За тонкой стеной слышались приглушённые голоса – кто-то из старой команды разговаривал, смеялся.

Они провели здесь год, думала Сара. Год в этой коробке, на дне ледяного океана. Как они не сошли с ума?

Может, и сошли. Немножко. Она замечала что-то в их глазах – что-то отстранённое, потустороннее. Люди, которые слишком долго смотрели в бездну.

Стук в дверь.

– Войдите, – сказала Сара, не поднимаясь.

Дверь открылась, и вошла Амара. В руках у неё были две кружки.

– Чай, – объявила она. – Настоящий, не синтетический. Я привезла запас с Земли.

– Ты ангел.

Сара села, принимая кружку. Чай был горячим, пах бергамотом и – почему-то – домом. Она отхлебнула и зажмурилась.

– Господи. Как хорошо.

– Правда? – Амара села на край койки. – Мне говорили, что в космосе вкусовые ощущения меняются. Что всё кажется более пресным.

– Наверное. Но после этого… – Сара махнула рукой, – после всего этого – что угодно покажется вкусным.

Они помолчали, потягивая чай. За стеной голоса стихли.

– Как думаешь, – спросила Сара, – она найдёт что-нибудь? Северцева?

Амара подумала.

– Не знаю. Я надеюсь. Но… – она пожала плечами. – Бог знает.

– Ты правда в это веришь? В Бога, я имею в виду. Здесь, на дне чужого океана?

Амара улыбнулась.

– Особенно здесь. – Она помолчала. – Знаешь, когда я была маленькой, в Нигерии, бабушка говорила мне: «Бог – везде. В воде, в камнях, в воздухе. Нет места, где бы Его не было». Тогда я думала – это метафора. Сейчас… – она посмотрела на потолок, за которым были пятнадцать километров льда и бесконечность космоса. – Сейчас я думаю, что она имела в виду буквально.

Сара не знала, что на это ответить. Она не была религиозной – никогда не была. Её боги были из другой породы: скорость, контроль, адреналин. Но что-то в словах Амары… что-то находило отклик.

– Если Бог везде, – сказала она, – значит, и здесь тоже. В этом океане. И если здесь есть жизнь…

– Значит, она тоже – часть Бога, – закончила Амара. – Или Бог – часть неё. Или… – она рассмеялась. – Я не теолог. Я просто верю, что всё связано. Что мы не случайны.

Не случайны. Сара думала о спуске через «Иглу». О пятнадцати километрах льда. О станции, висящей в бездне. Всё это было результатом расчётов, планирования, инженерного гения – ничего случайного. Но сама Вселенная? Жизнь на Земле, возможная жизнь здесь?

Случайность или замысел?

– Ладно, – сказала она, допивая чай. – Слишком много философии для одного дня. Мне нужно спать.