Золотая медаль или детство. Как один отец тренировал дочь к олимпиаде

«Отлично размялась», – подумала я, сдерживая слёзы обиды.

К счастью, травмы спортсмен не получил, иначе закончилась бы моя карьера в тот же вечер, не успев начаться. Больше в тот день к колодкам я не подходила.

Нервы. Сомнения. Начало

На улице даже в зимней куртке было холодно, но солнце заставляло щуриться. Мороз освежал дыхание, кусал за щёки, торопил передвигаться по улице шустрее. Валерий Иванович припарковал машину рядом с манежем. Я вышла и не поняла, от чего мне холоднее: от питерской зимы или от мысли о первых соревнованиях.

И вот я в огромном спортивном манеже: знакомый запах резины, пота, согревающих мазей будоражит. Атлеты готовятся к гладиаторским боям, не меньше: разминаются по кругу, прыгают в ямы с песком, ускоряются по прямой, пробуют брать высоты; тренеры не отходят от подопечных. Выйдя на беговую арену, я чувствую себя зёрнышком на кофейной фабрике.

Мы приехали за два часа до начала забегов на шестьдесят метров. Время было рассчитано заранее: 30 минут – на изучение обстановки, 15 минут – разминка, 20 минут – гибкость суставов, 20 минут – специальные беговые упражнения, 7 минут – на переобувание в шиповки, 15 минут – на ускорение в шипах и 10 минут – на выбегание из стартовых колодок. Если всё выполнено по таймингу, то до старта остаётся 10-12 минут, нужно снова надеть спортивный костюм (чтобы сохранить мышцы в тепле) и ждать своего забега.

У меня был четвёртый забег, я с боязливым любопытством рассматривала участниц, пытаясь угадать, с кем же буду соревноваться. К слову, питерская школа спринта считалась одной из самых сильных в России. Настрой тренеров и их учениц меня пугал: девочек настраивали на борьбу, готовили к войне – можно было подумать, что у нас проводились соревнования по боксу, а не по бегу. Я понимала, что они намного опытнее меня и лёгкой атлетикой занимаются дольше. Были и новенькие, как я, впервые попавшие на такие крупные соревнования. Мы держались вместе: поднятые плечи, испуганные глаза, руки, сжатые в кулаки, и опущенная голова выдавали в нас детей, но никак не спортсменов.

Папа ходил за мной, а иногда и бегал по пятам. Он следил за временем, контролировал мою разминку, оценивал соперниц. Я сидела на дальней лавке от старта и молилась, чтобы судьи про меня забыли, но не сработало.

Вплотную ко мне подошёл стартёр:

– Четвёртый забег. Как планируешь стартовать: с колодок или с высокого старта?

Я была младше остальных, и, видимо, мне решили сделать поблажку.

– Она бежит с низкого старта, как все! – громко ответил папа. Я обернулась с вопросом на лице: «Серьёзно?! Тебе вчерашнего мало?» Но он был несгибаем в своём решении.

Из головы никак не выходил вчерашний неудачный опыт с долбаными колодками. Опозорюсь: грохнусь опять на соседнюю дорожку, и вместо соревнований по лёгкой атлетике получатся соревнования по боулингу. Домой хочу!

Папа стоял у первого ряда трибун и всё записывал: кто и что делает, кто и что говорит, какие советы даются и так далее. Тогда он был моим телохранителем, тренером, психологом, папой и врагом одновременно.

Судья пригласил четвёртый забег снять спортивные костюмы и встать по своим дорожкам. Пока я стягивала тёплые штаны, местные спортсменки в короткой форме с номерами на груди ускорились к колодкам.

– Девочка! Быстрее раздеваемся! Не задерживаем забег! – крикнул мне судья, готовясь давать команду. Я сбросила тренировочные вещи в кучу и прибежала к старту.

Двойной свисток прекратил гул по манежу, и судья скомандовал:

– На старт!

Мои соперницы в одно движение встали по колодкам, а я перекрестилась и только потом, не дыша, поставила ноги в упоры.

– Внимание!

Все подняли таз над дорожкой.

Оглушённые выстрелом стартового пистолета, мы рванули с колодок. Точнее, все убежали вперёд, а я… пыталась не упасть с этих самых колодок. И это получилось! Точнее, только это и получилось: я не смогла никого догнать и добежала последней. Когда финишировала, то подумала: «Что я тут вообще делаю?! Это физически невозможно – так быстро бежать, как бегут они!» Тогда я заняла двенадцатое место.

✍️ Никогда не принуждайте младших детей соревноваться со старшими. Им необходимо ваше восхищение, вера в них, а не утешительные слова. Очень много примеров того, как после подобного проигрыша дети не возвращались в спорт. Ребёнку важны «здесь и сейчас».

Я проиграла. Мне было бесполезно объяснять, что соперницы старше меня, что они тренируются в лучших условиях, чем я, что некоторые были призёрами каких-то крупных соревнований. Проигрыш постоянно крутился в голове, убеждая меня в том, что соревнования – это не моё. Спорт – не моё! Я не была той, кого папа хотел видеть на дорожке: злой, целеустремлённой, бесстрашной дочерью. Вместо неё была я: пугливый, трусливый заяц.

Возвращаясь из снежного Санкт-Петербурга, я влюбилась в ночную дорогу. Поезд тронулся, ночью Питер переливался цветными картинами, лучи фар догоняли друг друга, соединяясь в хаотичные ломаные линии – таких ярких огней не увидишь днём. Я как заворожённая смотрела в окно на разноцветный город. Когда в ночи исчезала последняя яркая вывеска, в кромешной тьме отразились я, вагон и отец, читающий книгу…

– Больше не хочу бегать, мне это не нравится, – обиженно сказала я, прижавшись лбом к холодной темноте окна.

Папа на это только улыбнулся и повторил:

– Мы сюда ещё вернёмся, обязательно вернёмся. И увидишь, как всё поменяется. – он никогда не обращал внимания на мои «не хочу» и «не буду».

Поезд нехотя остановился в ночном лесу на станции Окуловка. На перроне стоял одинокий фонарь, который никогда не работал. Зимняя пурга поднимала пушистый снег в воздух, а ветер не давал ему упасть на землю. Мы сошли на пустой перрон. Минута стоянки истекла, стук колёс сменила привычная сонная тишина, напомнив, что мы дома. Спали все: волки, медведи, люди, фонари, машины. Скрипя снегом, мы побрели по протоптанной колее до автовокзала. Через три с половиной часа отправлялся первый рейсовый автобус до Боровиче́й.

Почему папа был уверен, что мы ещё вернёмся, не знаю. Наша первая попытка стала крещением для нас обоих.

Мамин омлет остывал в тарелке, но отец к нему не притронулся – его беспокоило, что произошло вчера в манеже. По его красным глазам я поняла: он ещё не ложился:

– Мы недостаточно тренируемся.

Он отодвинул завтрак, резко поднялся из-за стола и уставился на меня:

– Юна! Теперь ты будешь тренироваться каждый день! Ты слишком слабая, нужно добавить силовую нагрузку. А ещё мне не нравится твой настрой!

Он выстрелил в меня грозным взглядом. Захотелось стать невидимой, я сжалась.

– Я говорил, что мы едем не выигрывать, а познакомиться с манежем, соперницами, соревновательной атмосферой на будущее. О победах говорить рано! – папа закипал, видя упадническое настроение, которое я демонстрировала за завтраком.

– Мне было страшно! А ещё я упала с колодок на тренировке, а потом прибежала последней!

Теперь вскочила на ноги я, задев тарелку, и та разлетелась на мелкие кусочки.

– Разве этого недостаточно, чтобы понять, что твой бег – это не моё! – я сказала так громко, что наши коты убежали с кухни.

– Ну дорогуша… На отца голос не срывают… – отец перешёл на воспитательный тон, скрестив руки. – Не хочешь тренироваться, я не заставляю… Не хочешь увидеть мир? Япония, Китай, Америка, Европа? Стать членом сборной России и отстаивать интересы нашей страны среди других стран? Не интересно тебе посмотреть, что произойдёт, если ты выберешься из Боровиче́й?! Хочешь тут остаться? Да ради бога… – Ожидаемо воспитательный тон сменился криком.

– Люда!

Папа посмотрел на маму, которая не шелохнулась с начала нашего спора, не зная, на чью сторону перейти.

Мама стояла спиной к раковине, не замечая, как вода подобралась к краю, чтобы вот-вот потечь на пол.

– Люда! Твоя дочь не хочет быть известной спортсменкой! Она хочет остаться жить в Боровича́х! – При этом папа не смотрел на маму, он навалился обеими руками на стол и сверлил меня взглядом.

– Ну ладно. – Мама, уперев руки в боки, собралась отстаивать честь Боровиче́й на кухонной арене. – А что в этом, собственно говоря, плохого?! Ты же сам живёшь в Боровича́х!

Папа с миром подошёл к маме.

– Идея остаться в Боровича́хнеплохая. Плохая идея – бежать от своего страха! Юна, – он развернулся ко мне, – Твой страх не даёт тебе думать! Ты не тренироваться не хочешь, ты соревнований боишься! А соперники будут везде, дорогуша! Не хочешь в спорт? Пожалуйста: поступить в хороший вуз – соревнования: двадцать, а то и тридцать человек на место! – папа рубил руками воздух и доводы. – Хочешь хорошую работу или бизнес – десятки желающих хотят того же! – я держала спину ровно, стараясь не реагировать на его крик. – Хочешь быть лучшей в чём-то, так и там, и везде сотни желающих! Чем ты будешь отличаться от других? Если у тебя нет даже силы воли ходить на тренировки. Не можешь собраться, перебороть страх и выйти на старт – вместо этого трясёшься на лавке. Спорт нужен всем, но тебе он нужен ещё больше!

От усталости отец рухнул на стул, опустив руки под стол. Мама опомнилась и побежала за тряпкой. Я глубоко вдохнула, потом глубоко выдохнула. Сгребла разбитую тарелку в совок и высыпала в мусорное ведро. Подошла к взмокшему отцу и грустно ответила:

– Ладно. Каждый день так каждый день.

А ещё мне очень захотелось хотя бы раз победить на соревнованиях. Выиграть у этих зазнавшихся спортсменок, которые даже не смотрели в сторону девочки из Боровиче́й.

Отцу я поверила. Мы тренировались каждый день. Поначалу это казалось чем-то невыполнимым: ноги, руки, тело ещё ныли с прошлых нагрузок, я еле-еле спускалась с лестницы, но вечером шла на следующую тренировку. Первый месяц, второй, третий дались мне с трудом. Помните те мотивационные фильмы, где главный герой, обливаясь потом, а иногда и кровью, выполнял упражнения, а над ним стоял строгий тренер (обычно это старик-китаец) и заставлял его делать ещё больше, становиться ещё сильнее, ещё, и ещё, и ещё… Видели такое кино?

Примерно как в тех фильмах, только сжимая в ладони секундомер, грозно нависая над моим измученным телом, папа требовал от меня результатов:

– Если ты пробежишь медленнее, чем в прошлый раз, то побежишь ещё раз, а потом опять и опять, пока не покажешь мне быстрых секунд. То, что сейчас, – это хорошо. Но медленно.

– Я пробежала шесть раз, я не могу быстрее. – ещё не отдышавшись от прошлого бега, глотала невидимый воздух.

– Нет, нет, я не тороплю, отдохни. – папа присел на подоконник у окна в коридоре, скрещивая руки. – У нас много времени. Во сколько школа открывается? В семь? Вот и замечательно, до семи утра в нашем распоряжении вот этот чудесный спортзал.

Он взмахнул руками и раскинул их в стороны школьного «туннеля», властвуя не только над временем, но и над пространством, и над всеми, кто был в нём.

Весна. Унижения. Крыса

Когда папа был в отъезде, я тренировалась одна: открывала своим ключом школу, поднимала рубильник – загорался свет. Начинала с разминки – не спеша, готовила тело к работе. Учащиеся, узнав, что я тренируюсь по вечерам в школьном коридоре, подходили к окнам и развлекались. Фразы «Хорош бегать, пойдём покурим!», «Тебе пивка принести?» «Жирной боишься стать?», «Ты заболела – бегаешь взад-вперёд?» вызывали смех у всех, кроме меня. Их издёвки мне не мешали. Уличная шпана помогла поверить, что я особенная, – раз ради они меня перелезали через высокое железное ограждение, чтобы выкрикнуть колкости. Мне это льстило и заряжало эмоционально. Когда папа присутствовал, я видела их за окнами, но подходить они боялись.

Скорее всего, воспоминания отличников о школе будут отличаться от моих. Для меня школьная пора – жестокое, тяжёлое, несправедливое время. Школа проверяла меня на прочность. До шестого класса я была отличницей, знания мне давались легко. Но потом начались постоянные отъезды на сборы, областные соревнования, и я стала много пропускать. Конечно, все задания я брала с собой, но изучать материал самостоятельно было намного тяжелее, чем проходить его в школе с одноклассниками. Да и учителя мои отлучки не приветствовали.

На физкультуре можно было услышать: «Дети, делаем отжимания: мальчики – двадцать раз, девочки – десять, Юна – тридцать пять». В голосе моей учительницы всегда чувствовалось недоверие, словно бы она говорила: «Докажи мне, что это правда, что ты спортсменка». Если я присутствовала в классе, то на каждом уроке физики, алгебры, геометрии и литературы меня вызывали к доске.

Как бы я ни старалась прославлять честь школы на разных спортивных площадках, педагогическому составу этой самой школы до лампочки были школьные рейтинги и те, кто их поднимает. Учителя требовали доказательств знания предметов, заваливали меня проверочными работами после уроков.

Меня это не останавливало, конечно. Поведение людей – их выбор. У меня же был свой: я продолжала тренироваться, учиться, игнорировать нападки школьников, превратив это во внутреннюю игру, где с каждым новым уровнем испытания усложняются – значит, скоро финальная битва, я встречусь с главным боссом, сражусь с ним и выйду победителем.

Вечер. Школьный коридор. Горят всего два грязно-жёлтых круга, не справляясь с огромным тёмным пространством первого этажа школы. Если убегаю дальше чем на пятьдесят метров, отец теряет меня в темноте. Я бегаю из одного конца коридора в другой, не давая школе отдохнуть от дневных криков, воплей, топота ботинок, первых слёз и поцелуев. Недели, месяцы: мои вечера похожи друг на друга. Даже сейчас не отвечу, что мне было роднее: ночная жизнь школьного коридора с деревянным полом или моя комната с постерами и печкой в доме родителей.

Когда долго тренируешься в школе, к тебе начинают привыкать. В темноте мыши, крысы, тараканы часто вылезали из школьной столовой, не обращая на меня внимания. Имена им щедро раздавал сторож. Самая большая крыса звалась Маман. Старик-охранник её побаивался и обращался с почтением:

– Маман, добрый вечер, что кушали сегодня? Как детки, не хворают? Маман и усом в ответ не вела, продолжая прихрамывать в сторону столовой.

Школьная крыса была настолько огромной, что казалась вечно беременной, причём щенками. Не боялась ни собак, ни людей, ни бейсбольных бит. Её травили, ловили, на неё охотились – ничто её не брало. Ровно в 20:15 она поднимала половицу и неторопливо ковыляла до женского туалета: он был ближе к столовой.

В тот вечер мне понадобилось в туалет. Света в нём не было, но окна помогали ориентироваться. Я забежала в полумрак и онемела. Маман задними лапами стояла на полу, а передними держалась за унитаз. Я чётко слышала лакание: крыса пила воду. Фонарный свет через окно освещал Маман наполовину. Лысый, в свежих царапинах хвост скользил по полу, касаясь соседнего унитаза. Крыса подняла голову и уставилась на меня.

«Занято, иди в другой», – недвусмысленно говорило выражение её морды.

– Я подожду! – в голос, твёрдо ответила я «крёстной матери» крысиной группировки. И приказала себе замереть, борясь с желанием бежать и орать на весь первый, второй, третий этажи школы.

Признаться, я сама ошалела от своей храбрости. Прогнать Маман не хватило духу. Но идти в другую кабинку я не хотела.

Крыса ещё какое-то время плескалась в унитазе, потом выпрямилась в полный рост. Одной лапищей Маман подпирала бачок унитаза, а второй почесала вечно беременный живот. Капли воды падали на кафель, крыса умыла красные глаза, рваное ухо и повела быстрым блестящим чёрным носом в мою сторону. Маман насторожилась. Я забыла, как дышать, и боялась бежать – так была уверена, что она меня догонит и сожрёт. Оставался единственный вариант: переговоры.

– Наконец-то решила рожать? Позвать врача? – я всегда шучу, когда нервничаю, такая защита у моего организма.

Маман опустилась на все четыре лапы и резко прыгнула в мою сторону. Между нами оставался один квадратик кафельной плитки.

– Разве беременным можно так скакать?! Если начнёшь рожать, я не помогу. Я умею только бегать, и то пока не очень получается.

Маман встала на задние лапы и в секунду выросла до середины моих бёдер. Крыса готовилась прыгнуть в любой момент. Я заново забыла, как дышать.

– И? Чего стоим, кого ждём? – прохрипела я пересохшим горлом.

Маман, потрясывая редкими усами, обнюхивала меня блестящим чёрным носом, потом опустилась на все лапы и неторопливо покинула туалет. Я долго стояла, не шевелясь: боялась, что она что-то забыла и вот-вот вернётся.

В тот вечер я справилась со страхом и очень собой гордилась. Благодаря Маман научилась управлять подступающим к горлу криком, паникой и отчаянием. Я сдержала эмоции и научилась контролировать себя. Тогда было сложно, но приобретённый опыт помогает в жизни.

Химия. Совет. Директор

Каждый раз, убегая в темноту школьного коридора, я менялась, возвращалась другой: порой разбитой и уставшей, порой озлобленной, иногда опустошённой. Но после последнего отрезка на пятьдесят метров я не вернулась из темноты.

– Что случилось? – Крик отца, его гулкие быстрые шаги приближались ко мне. – Почему не отвечаешь? Чего молчишь?

Папа, следуя за светом фонарика, подходил всё ближе.

Я сидела, спиной опираясь о деревянную стену тёмного коридора, и смотрела на лучик, который нервно прыгал по стенам в поисках меня.

Обнаружив меня на полу, отец остановился.

– Что случилось?

– Зачем мы тут? Зачем каждый вечер прёмся на тренировку? Почему я одна тренируюсь? Почему нет команды спортсменов? Как на гимнастике была или как в Питере? – я вскинула голову и махнула руками в тёмную пустоту, откуда только что прибежала. – Посмотри! В школе никого нет, кроме меня и тебя… Ни-ко-го. Потому что это глупо, пап… Вечерняя школа, фонарики, дрова, крысы и… Олимпийские игры?! – яуставилась на него -Ты серьёзно?! Я не хочу больше! С удовольствием найду чем заняться вечером вместо беготни по пятьдесят метров…

– Ещё раз спрашиваю, что случилось? – уже тише повторил он и подсел ко мне, направив фонарь на противоположную стену.

Повернувшись к папе и несколько секунд помолчав, продолжила:

– Сегодня была химия. В начале урока Марина Михайловна, сказала мне встать перед классом. Я думала, она будет домашку спрашивать. – Я опустила голову вниз, будто была в чём-то виновата:

– Пап, она произнесла целую речь!

Напустив серьёзности, я повторила ее слова:

– Дети! Посмотрите на вашу одноклассницу! Да, Юна, выйди из-за парты! – Пожилая, видавшая жизнь не с лучшей стороны Марина Михайловна вцепилась в меня взглядом. – Дети, это ваша одноклассница, между прочим, хоть и видим мы её сиятельство редко… По классу пробежал смешок. Одноклассники с любопытством рассматривали меня.

– Вот тренируется, бегает она, пропускает уроки! И не только химию! Марина Михайловна была с меня ростом, но задранный заплывший подбородок указывал школьникам, где наше место.

– Эта девица уезжает на соревнования, даже что-то выигрывает, а какой в этом смысл? Чего она добьётся в жизни своей беготнёй, дети? Не дожидаясь ответа класса, учитель продолжила:

– Правильно, ни-че-го. Только к тридцати заработает болячки и будет их лечить до конца жизни.

Марина Михайловна поправила растянутый пояс на огромном платье.

– Не надо, не равняйтесь на Юну, не тратьте время на пустые секции. Лучше хорошо учитесь, делайте домашние задания, тогда поступите в хороший институт, а потом найдёте хорошую работу и будете жить как все нормальные люди. – она стояла в белых поношенных туфлях на каблуке, которые с трудом вмещали её отёкшие ноги. – Эта её беготня ничем не поможет в будущем. – к середине монолога у Марины Михайловны проснулась одышка. – А как итог. Ваша одноклассница. Останется необразованной, больной. И без работы. – гордая собой, она оценивающе смотрела на меня. – Юна. Послушай старую. Больную. Женщину. Ничего хорошего. Ты этим бегом. Не добьёшься. Даже если. Где-то и победишь. Что? Что в этом толку? Ты тратишь время. На ерунду. Вместо учёбы на нормальную. Профессию. Чем раньше ты поймёшь. Тем больше шансов. У тебя будет вырасти. Нормальным человеком. Садись. Юна.

Раскрасневшись, опираясь о парту, химичка подошла к своему столу. Издевательская тишина заполнила класс.

Марина Михайловна открыла учебник и медленно зашаркала к доске. Одноклассники перешёптывались между собой и, не стесняясь, хихикали в мою сторону.

– А вы? – не думая садиться, выкрикнула я.

Химичка искренне удивилась, услышав мой голос. Она медленно повернулась к классу, ошпарив меня предупреждающим взглядом.

– А что я?

– А чего добились вы? – я сжала зубы, чтобы не заплакать. – Вам сорок семь исполнилось на прошлой неделе, а вы называете себя старой и больной… Сколько вы весите, сто пятьдесят? Двести?

Вопрос дал мне время справиться с эмоциями, и голос стал громче: – Все видят, как вам тяжело садиться, а потом так же тяжело вставать. У вас нога как три моих! Может, подумаете о себе, а не обо мне?

Я знала, о чём говорила. У папы был знакомый, дядя Саша, за двести кило, он умер от кучи болячек из-за лишнего веса в сорок девять лет.

– Может, я ничего и не добьюсь в этой жизни, но мне хватит ума не довести себя до такого состояния!

Мой живот, спина, ладони вспотели, как на тренировке. Но я стояла неподвижно, ожидая последствий.

– Ах ты, мелкая пакость! Ты в каком тоне смеешь с учителем говорить? Дрянь! – краснолицая Марина Михайловна схватилась за сердце.

Девчонки побежали учителю за водой, а я вылетела из кабинета, задыхаясь то ли от слёз, то ли от внезапной смелости. Меня трясло от её пророчества. Мысль угнездилась в моей голове, чтобы завести потомство.

В тёмном коридоре мы с папой сидели молча. Он не двигался. По обрывистому дыханию я поняла, что он сдерживает себя, подбирая слова. Я добавила:

– В общем, завтра тебя вызывают к директору, – и собралась уже возвращаться обратно к свету, как папа сказал неожиданное:

– Значит, так. В выходные я еду по делам, и ты едешь со мной!

В темноте я плохо его видела, различала лишь силуэт, но могу поспорить, что его лицо было багровым от злости.

Утром вместо первого урока мы с папой постучались в кабинет директора. Нас уже ждали: Марина Михайловна и директор школы Николай Григорьевич.

Учительница химии не стеснялась в выражениях. Махала руками, трясла головой:

– Она мне хамила, обозвала жирной, покинула урок без разрешения! Я требую извинений! В присутствии всего класса! Немедленно! Это ж как надо озвереть, чтоб с учителем так общаться!

Я сидела в кресле у потрескавшегося лакированного стола. Прятала глаза от шокированного директора, отвлекаясь на узоры занавесок. Потом переключилась на старые глубокие трещины на стенах. Школе давно пора было записаться к косметологу, иначе последствия станут необратимы. Но мои мысли прервал директор:

– Юна, Марина Михайловна правду говорит? Так всё и было?

– Повторюсь. Я пришла на урок. Села на последний ряд и никому не мешала. К уроку была готова. Первой начала не я.

В отличие от прошлого дня, со мной был папа, я не нервничала.

– Если вы хотите, чтобы я извинилась, я извинюсь: за то, что повторила ваши же слова про «старую и больную».

Я вцепилась в кресло, чтобы яростное дыхание химички меня не снесло.

Папа выждал момент. Дипломатичным мирным жестом протянул химичке коробку конфет:

– Марина Михайловна, вы столько лет в профессии, неужели Юна смогла подорвать ваше спокойствие? – он указал на меня, как на беспризорницу. – Но доля вашей вины присутствует…

С каждым твёрдым словом отца объёмная шея Марины Михайловны вытягивалась и становилась тоньше.

– Я не согласен с позицией, что учитель химии может влезать в спортивную карьеру ученика даже малейшими советами и тем более прогнозировать его дальнейшую судьбу. Марина Михайловна, учитель не может и не имеет морального права навязывать своё мнение об ученице одноклассникам, тем более обесценивая её будущие победы…

– Марина Михайловна, будем собирать класс для извинений? – спросил директор, выглядывая из потёртого коричневого костюма.

– Яблоко от яблони! Я ничего нового не услышу… – химичка гордо отвернула голову. – Мне не нужны такие извинения! – она вышла из кабинета, явно не удовлетворённая встречей, но конфеты взяла.

Директор посмотрел в окно, покрутил карандаш в руках и, набрав в лёгкие воздуха, обратился ко мне:

– Юна, нам нужны такие ученики, как ты, но нам нужны и такие учителя, как она, я не принимаю ничью сторону в этой ситуации. И очень буду рад, если вы разрешите этот конфликт сами, по-мирному.

Этим встреча и закончилась.

Отец ждал меня на улице, вертя в руках ключи от машины. Я вышла из школы и остановилась перед ним.

– С этой частью закончили. Посмотрим, справишься ли ты завтра.