Мы были почти счастливы

Была почти ночь, когда мы с шумом покинули бар. Ветер косил прохожих диагональным дождем. Я пожал семь или восемь одинаковых ладоней. Нехотя расцеловался с девушками – женами приятелей. Потом я и еще двое, с которыми по пути, загрузились в такси. Домой! Это слово вдруг почему-то перестало быть спасительным. Спать! А вот это, пожалуй, да.

Я сидел на переднем сиденье, рядом с водителем – тот упирался взглядом в освещенную фарами и фонарями дорогу. Мы выехали на Литейный мост. Слева, чем-то напоминая огромную корону, царственно расположилась подсвеченная Петропавловка.

И тут я молча заплакал. Я не издавал ни звука, но слезы текли ручьями, и несколько капель довольно слышно ударили о целлофан букета, который я прижимал к груди. Я оплакивал прошлое, которое вдруг забрала у меня Светка. Казалось бы – оплакивать пока что было нечего. Как бы не так! Чувства, которые я испытывал к ней, были сильнее чувства долга, ответственности и самосохранения.

Литейный мост остался позади, сменившись полутемными пустыми улицами, а я все плакал, молча, даже не меняясь в лице, только слезы текли и текли, изредка срываясь с подбородка на злосчастный букет цветов.

* * *

Сердечки я сменил на собачек. Так было трогательнее. «Как все прошло?» «Молодец, Серёжа!» Потом через день, где-то в полдень, рвануло: «Приезжай. Я очень пью» – в письме было вложение, я открыл. С фотографии, сделанной самой Светкой, на меня смотрело Светкино растерянно-злое лицо, под правым глазом был фиолетовый свежий синяк, от самого же глаза осталась крохотная влажная щелочка.

Я набрал ее номер.

– Я в са-дике. Вот выходишь с Т-хноложки, и налево, кажется. Я сейчас тебе человека дам, он все объяснит.

В трубке что-то загремело, как будто Светка уронила телефон, потом скрипучий мужской голос мне сообщил:

– Она тут, через квартал. В N-ском садике. На скамейке.

– Дайте ей трубку, – потребовал я. – Света, ты меня дождешься? Я сейчас приеду.

– Да-авай, – уплывающим, растянутым голосом отреагировала она.

Наскоро одевшись, я выскочил из дома. Ехал в метро, нервно постукивая ногой по полу – мне казалось, что так состав доедет быстрее, и строил версии происхождения синяка. Если на Светку не напали грабители, что маловероятно, то ответ казался мне очевидным. Компьютерный гений мужа вкупе с любопытством и ревностью победил уважение к Светкиным тайнам и, увидев сердечки и собачек, прочитав то, что читать не полагалось, распустил руки.

Выйдя на «Техноложке», торопливо захромал в сторону, указанную мне ее попутчиком.

В садике, который и вправду оказался через квартал, было пусто и мрачно. В воздухе висела сырая взвесь. Я поозирался, потом прошел чуть глубже и увидел на скамейке Светку. Она сидела на лавочке, вытянув вперед ножки-спички в темных колготках и черных ботиночках. Рядом по одну руку стоял ее рюкзачок, по другую приютился вислоусый мужичонка лет семидесяти. Я подошел, брезгливо поздоровался с ее спутником. Светка подняла на меня единственный глаз.

– Серёжка.

Одного слова было достаточно, чтобы понять, что она «сильно пьет». Даже мое имя она произнесла с натугой.

– П-знакомься. Это Володя. Он тоже из Ч-лябинска, прикинь.

Готовый ко всему Володя уже протягивал мне руку. Я достал из кармана свою левую.

– Серёжка, п-шли домой. Володя тоже из Ч-лябинска, прикинь.

– Мы случайно познакомились. Смотрю: она на скамейке сидит. На наших похожа девчонок, челябинских, – суетливо оправдывался Володя, то и дело косясь на Светкин рюкзак.

Светка разомкнула руки на груди и медленно-неуверенным жестом расстегнула молнию рюкзака. Достала оттуда бутылку крепленого, держа ее за горлышко. Бутылка была початая почти наполовину.

Глотнула сама, пролив красного вина на подбородок, вытерлась рукавом и передала вожделенную бутылку Володе.

– Это мы Володе оставим. Пошли. – И она протянула ко мне руки.

– Ты звони, если что, – пробормотал довольный обломившимся лакомством ловелас из Челябинска.

Светка кое-как поднялась, и я взял ее под руку.

– Видишь, что со мной муж сделал! Ты видишь? – шипела она, когда мы шли к воротам садика. – Пришел пьяный, с Никитосом. Я ему курочку приготовила. А он все пр-читал, всю нашу пи-са-ни-ну. П-шли на лестницу курить, и вот. А я в домашних тапках была. Он передо мной дверь и захлопнул. Что он со мной сделал! – патетично закончила она и зарыдала без слез.

– Как я теперь на работу пойду с таким фингалом? – причитала она, делая ударение в слове «фингалом» на последний слог. Ноги-спички ее в ботах на высокой платформе то и дело подламывались, и она повисала у меня на руке. Потом вдруг стала энергично стаскивать рюкзак, наверное, для того, чтобы шваркнуть его о землю. Я вовремя перехватил этот жест и забрал у нее рюкзак. Судя по весу, там была еще одна бутылка.

Признаться, меня это утомляло. Ничего ободряющего сказать я ей не мог, она бы просто не стала слушать. С настолько пьяными женщинами я имел дело только давным-давно, еще в институте. Но те, могу ошибаться, кажется, не закатывали истерик. Тем более случай остаться с пьяной девушкой наедине в молодости сулил нередко какие-то перспективы.

– Надо к-пить сигарет, – вдруг осенило Светку, когда мы шли мимо магазина.

– У меня есть.

– Се-рёжка, надо к-пить сигарет. На деньги. – И Светка вытащила из заднего кармана скомканную купюру.

– Постой здесь, – перестал возражать я.

Не хватало еще, чтобы Светка пошла со мной в лавку и, споткнувшись где-нибудь, перебила там выставленные бутыли.

Я прислонил Светку к стенке у входа.

Выйдя, застал ее, к счастью, в том же положении.

Она долго, матерясь, искала в рюкзачке ключи. Потом выронила телефон, и тот с сухим треском щелкнулся об асфальт.

Инвалидная коляска была на своем месте, когда мы вошли в подъезд.

На пятый этаж мы поднимались долго, напоминая сломанный, рассинхронизированный механизм: я хромал и одной рукой поддерживал вконец поплывшую Светку. Она бормотала что-то матерное себе под нос, злоупотребляя буквой «х», и махала руками. Преодолев наконец ступени, она чуть не упала перед дверью в квартиру. Опять стала доставать ключи из рюкзака, которые она зачем-то убрала обратно внизу. Долго смотрела на связку, перебирая ключи по одному тонкими пальцами.

– Дай я, чучело. – Я взял у нее ключи и сунул нужный в замок.

– Почему это я чучело? – взвилась она на мгновение, но тут же опять обмякла.

В комнате было тихо и чисто. На полу откуда-то возникло старое розовое одеяло, крошечная детская подушка с нарисованными на ней машинками.

– Давай п-курим.

Она прямо в пальто сползла по стене и села на одеяло. Я приютился рядом.

– Всё! Я больше туда не вернусь! Есть у меня гордость, – икнула, – или нет? Я вывезу!

Я молчал. Откуда мне было знать, до каких пределов распространяется ее гордость? На «чучело», впрочем, она отреагировала мгновенно!

Светка курила, свесив руку с коленки, и смотрела перед собой. Нижняя губа ее сложилась в уточку. Эту уточку я потом увижу многие и многие разы, я буду ненавидеть эту уточку, потому как уточка говорила о том, что любые разговоры со Светкой уже бесполезны.

Она затушила сигарету в банке с краской и вдруг начала раздеваться, вылезать из одежды, выворачивая наизнанку свитер, ерзая, освобождаться от брюк, как змея от старой кожи.

– Раздевайся, – жарко зашептала она, обдавая меня винной кислятиной.

И я повиновался, совсем не желая Светкиного пьяного тела, бледного и помятого, как промокшая одежда, с красными следами от лифчика на спине, перепутанной рыжиной и сивушным вкусом на пересохших губах. С белым налетом на языке и пьяно-похабным одним глазом и заплывшим вторым.

Когда Светкины волосы щекотали мои бедра, я уже передумал.

А потом она вдруг заснула в моих объятиях. Как-то примолкла, переставая отвечать на мои ласки, и ослабла.

Ладно.

Я осторожно вытащил из-под Светки руку, опять накрыл ее своей курткой и сел на единственный в комнате стул. Одеваться не хотелось.

Соблазн самоудовлетворения казался выходом.

И тут я испугался того, что после вышеуказанного, пусть и на некоторое время, Светка опротивеет мне совсем. Не останется даже нежности. Я перебрался на подоконник, приоткрыл окно и занял руку сигаретой.

«Сломали девчонку», – думал я, глядя на то, как уменьшается и опадает моя страсть. «Сломали девчонку». Зайку бросила хозяйка.

Не брошу ее – чего бы мне это ни стоило!

Женщину я ударил один раз в жизни, мне было девятнадцать лет, и женщина, которая была, по сути, девочкой, была моей первой любовью. У нее была масса поклонников, один из которых был слишком назойлив. В тот день моя первая любовь в приступе откровения призналась в том, что накануне была у него, поклонника, в гостях и даже с ним целовалась. Приманкой для моей первой любви тоже стал алкоголь. Мы сидели на диване. Кулак вылетел сам, как стрела из арбалета, где тетивой были мои расстроенные поклонниками нервы. Это был спонтанный, потому оправдываемый акт. Я этого не хотел! А хотел ли он, Светкин муж? Кто его знает! Притом что получила-то Светка за переписку, несчастный муж не знал всех головокружительных подробностей.

Во сне Светка громко стонала.

Проснулась она часа через два, когда я уже оделся и успел заскучать.

– О, как мне плохо, – баском прокомментировала Светка, не отрывая головы от подушки. Потом пошарила ладонью по своему телу и, не обнаружив одежды, спросила: – Мы что, трахались?

– Ну а как же, – насмешливо отозвался я со стула.

– Надеюсь, ты в меня не кончил? – озабоченно сказала она и тяжело поднялась, не дожидаясь ответа.

Поискав единственным глазом рюкзак, она притянула его к себе и достала вино. Из кармашка на рюкзаке был извлечен штопор.

– Света, – попытался я придать своему голосу оттенок укоризны, хотя по себе знал: с алкоголиками этот номер не проходит.

Она деловито, торопясь, скусывала пластмассовую пробку с горлышка. Бросив ее на пол, углубила штопор. После вожделенного хлопка забулькала.

– О-ох.

– Сразу много не пей.

– Я потихонечку.

После того как ей немного полегчало, она произнесла:

– Дай хоть лифчик надену.

Трусы для нее были одеждой второстепенной.

– Я сильно пьяная была?

– Ну а как ты думаешь?

– Да уж. Серёжа, что мне делать?

Светка себя как будто бы заводила! Вместо того чтобы немного успокоиться, посмотреть на все другими глазами, она раскачивала в себе внутренний маятник, амплитуда его увеличивалась, и Светка совсем теряла ощущение реальности. Такое я наблюдал потом много раз. И вот сейчас.

– Давай подумаем вместе! – солгал я. Думать-то должна была она!

– Я к нему не вернусь! Он думает, что у меня нет гордости? Я буду жить здесь. – Она как бы мимоходом опять взялась за горлышко, после чего в «потихонечку» я верить перестал.

– Это твое решение.

– Он меня оставил на лестнице в тапочках. Я звоню, а он не открывает! И куда я пойду в этих тапочках?

На фоне преступления с тапочками фингал, кажется, отошел на второй план.

– Хоть на работу надо позвонить, отпроситься! Я же не пойду с этим фингалóм!

Светка окончательно узурпировала вино, глотая, как из пивной бутылки. Я молчал, отмечая про себя, что так вина ей хватит ненадолго.

– Завтра позвонишь! Не надо говорить с коллегами заплетающимся языком.

– Хоть бы муж позвонил. – Светка выругалась и бросила телефон на одеяло.

– Зачем? – безжалостно спросил я. Пусть муж окончательно рухнет в ее глазах.

– Ну что мне делать? – снова качнула она маятник, и истерические нотки в ее голосе появились снова. – Как он так со мной поступает? Как мне все надоело! – повторилась она, взяла телефон и второй раз бросила его на одеяло. – Почему все так?!

Я сел с ней рядом, обнял ее за плечи. Может быть, она хочет поплакать?

– Я такая несчастная! Что мне делать? Повеситься? – заводилась Светка. – Се-рё-жа, мне повеситься? Я измучена.

– Тихо, тихо, – уговаривал я ее и крепче сжимал плечо, водя ладонью по его мякоти.

– Сходи мне еще за вином, – вдруг попросила она, взвесив бутылку. И на фоне всего остального эта мысль мне казалась наиболее трезвой.

– Ты опять уснешь, – полувопросом ответил я, поднимаясь на ноги.

– А что? Купи две бутылки.

– Жди.

– Возьми ключи.

Я спускался по лестнице, не зная тогда, что лестница станет мне почти родной, что я буду здороваться с инвалидной коляской на первом этаже, приветствовать стул с дыркой на втором, что много раз я буду здесь смеяться и один – плакать.

Я все думал о Светке – как быстро она из хрупкой девочки-художника, немного таинственной оттого, что держит учеников на расстоянии, превратилась в живую, трагическую, сломанную Светку, при этом сделавшуюся мне очень близкой. И сейчас ее проблемы – это и мои проблемы тоже. Ее слезы вызывают слезы во мне. Ее сердце… Нет, слишком пафосно и красиво.

Я шел к магазину и думал о Светке. Как-то она мне поведала, что постоянно ходила за бухлом для мужа. Бедная Светка ходила за бухлом для мужа! Для мужа! Хотя, если подумать, вот я иду Светке за вином, а не за цветами.

В магазине и по пути обратно я тоже думал о Светке. Вернее, о себе. Пока еще не о нас двоих. Я думал о том, кем являюсь ей я. Жилеткой? Нет, не похоже.

Когда я вернулся, Светка сидела на одеяле, уже сложив губы уточкой. Здоровый глаз ее был заплакан. Бутылка, естественно, выпита.

Когда она снова уснула, убаюканная вином, я понял, что останусь с ней до тех пор, пока я нужен Светке. Знал бы я тогда, как окажусь прав!

До следующего утра она пила и спала. Я знаю, как это называется. У самого случалось в здоровый, доинсультный период. Светка просыпалась только для того, чтобы глотнуть вина, задать пару вопросов, один из которых непременно был: «Сейчас утро или вечер?» – и, обернувшись полотенцем, сходить в уборную.

Пока она спала, я скучал, курил или смотрел в окно, если отвлекался от нее самой.

Она опять стонала во сне – низко и недовольно, как если бы злилась на что-то. Увы, это тоже станет ее фирменным стилем, как и губы уточкой. Об этом я узнаю потом.

К утру я утомился совсем и прилег рядом с ней на полу.

За окном тихо, по-майски, светало.

Светка открыла глаза и резко села, протягивая руку за вином.

Я посмотрел на нее одним глазом.

– Ты не спишь? – хрипло спросила она.

Я помотал головой.

– Тебе, наверное, домой надо?

Я помотал головой еще раз – но уже сверху вниз.

– Серёжа, милый, спасибо тебе. Ты со мной тут возился.

Я вздохнул.

– Светка, послушай меня, – произнес я, глядя на нее из-под полуопущенных век. – У меня к тебе нежность.

– У меня к тебе тоже, – подарила она и, поставив бутылку, медленно опустила голову мне на грудь и прижалась всем телом.

Мы лежали молча, я видел Светкину рыжую макушку и кусочек бледного плеча, а стену напротив деловито пересекал таракан, двигавшийся по своим делам.

Откуда она взялась, нежность?

* * *

Я не помню, как прошел день. Вернее, я помню, что, вернувшись, уже не застал никого дома. Сын был в школе, жена уехала на работу. Не до работы было только мне. Феня, тогда еще оживлявшаяся при слове «гулять», вылезла из-под дивана, где она проводила большую часть времени. Одной рукой я ловко прицепил ей поводок, и мы долго, в задумчивости, бродили по едва забрызганному капельками зелени двору. Феня нюхала в кустах, я понуро глядел себе под ноги. Когда я был дома, я не находил себе места – мне все время, даже будучи в одиночестве, казалось, что я лгу и, соответственно, меня за этим делом могут застукать. Чувство вины, постоянное, как зубная боль, не давало мне покоя.

Вернувшись с прогулки и перекусив, я неожиданно уснул. Организм бежал от чувства вины любым способом, и этот способ был самым лучшим. И мне приснилось. Да ничего мне не приснилось – провалился как в теплую, беззаботную яму!

Как-то мы с приятелем и его женой разговорились на тему того, что происходит, когда один из супругов неожиданно и сильно влюбляется. Я выступал адвокатом влюбившегося. Мой приятель утверждал, что ходить налево надо бесшумно, – он не понимал разницы между понятиями «влюбиться» и «сходить налево». И только его кроткая, молчаливая супруга произнесла: «Это трагедия». Да, теперь-то я был с ней согласен, хотя тогда безответственно молол что-то о счастье! Получилось же и то и другое, хотя неудавшийся секс с нетрезвой обладательницей фингала сложно назвать даже намеком на счастье. Счастье было у меня внутри – вне зависимости от Светкиного состояния! Снаружи же все происходившее было трагедией! За моей спиной, едва шевеля крыльями, еле держался в воздухе заплаканный ангел с растерянным лицом и собачьим поводком в руке.

То, что я уснул, было неудивительно. Тут давала о себе знать бессонная, разделенная на штрихи Светкиным пробуждением ночь, нервы, обретенное наедине с собой, очень временное спокойствие.

Проснувшись, тяжелый и помятый позвонил Светке.

– Ну как ты?

– Да не очень. – Голос ее был трезв и грустен.

– Хочешь, я приеду? Погуляем. Сходим кой-куда.

– Хочу.

* * *

Я повел ее большим, просыпающимся весной парком.

– Куда мы идем? – спрашивала Светка и наивно моргала одним глазом.

– Пойдем-ка к «Анонимным алкоголикам» сходим.

Она согласно вздохнула и произнесла:

– Интересный опыт.

«Анонимные алкоголики» и скорая, быстро приехавшая на вызов, когда я упал с инсультом на лестнице, спасли мне жизнь. Просто «Анонимные алкоголики» делали это пролонгированно.

Мы дошли до знакомого мне адреса, поднялись на третий этаж по темной лестнице.

Светка, естественно, произвела фурор на местную публику мужского пола. Красивая пьющая девушка даже для завязавших мужчин – ценный экземпляр.

– Здравствуйте. Меня зовут Света, и я алкоголик, – волнуясь, произнесла она тихо, когда до нее дошла очередь.

* * *

– Мне эта группа не понравилась, – виновато произнесла она, когда мы оказались на улице.

– Бывает, – спокойно ответил я.

То, что она хотела именно сладкого и радостного лекарства, которым почему-то не явилась группа, я понял потом.

Мы шли по парку, находившемуся в нескольких остановках от ее пристанища. Светка была молчалива – молчал и я. Влажная посыпка дорожек упруго прогибалась под ногами, и уже пахло весной.

– Я возвращаюсь, – негромко и спокойно произнесла Светка.

– Ну что ж, – немногословно отреагировал я, чувствуя, как под сердцем тоненько звенит, натянувшись, первая «ми», готовая порваться, и по спине пробегает противный мятный холодок. Хотя к этому я был готов.

– А как я буду здесь? На полу спать? Ни мебели, ни посуды.

Я кивал.

Потом вдруг раздался звонок ее телефона. Она вытащила аппарат из кармана пальто, произнося: «Пройди вперед, я тебя догоню».

На этом мне надо было остановиться.

* * *

Спустя несколько дней мне позвонил издатель и предложил выступить на книжной ярмарке в грядущие выходные. Предложение оказалось приятным и неожиданным. Записать себе в актив презентацию книги на Дворцовой площади, где проходила ярмарка, казалось лестным. Кроме того… Нет, в первую очередь – надо было вытащить туда Светку.

На приглашение – после двадцати минут ожидания на станции, полировки колонны плечом я нырнул к ней в вагон – Светка отреагировала так:

– Ну я не знаю. А что я мужу скажу?

Мы ехали в студию. Светка замаскировала синяк тональником и присыпала пудрой. Самой пока, по ее словам, не исчезнувшей синевы не было видно, глаз открылся, но глухая тонировка лица вызывала недоумение. Так, я видел, гримируют актеров перед спектаклем. Или покойников. Обойдемся без этого.

Загримированной Светка была некрасива. Как будто прибавила в возрасте лет на десять, причем на десять лет алкогольной, разгульной жизни. К такой Светке очень подходил ее прокуренный, низкий голос, не вызывая обычного диссонанса.

– Придумай что-нибудь. – Я так и не спросил ее тогда, как гордая Светка примирилась с мужем, сохраняя на своем маленьком лице с болотными глазами последствия им, мужем, содеянного.

– Да ничего я не буду придумывать. Скажу как есть!

В благодарность храброй и решительной Светке я прижал ее к себе, и она покорно спрятала голову у меня на груди. Целую остановку мы ехали молча.

* * *

С утра Светка написала мне, что сегодня придет на Дворцовую. Я вернул ей в ответном письме: «Жду» – и несколько собачек-сердечек.

Мне пелось.

Пелось и маю. Погода наконец вынудила горожан оставить дома надоевшие куртки и достать уже позабытые за зиму солнечные очки.

Бриться я не стал, трехдневная щетина, по моим расчетам, очень шла к прическе, что я сделал накануне – обрил голову, оставив только недлинный, вполне индейский ирокез. Обдал себя туалетной водой. Я хотел соответствовать красивой Светке.

Выйдя на улицу пораньше, я улыбался. Даже светился, как пыльная, но вполне рабочая лампа. И в эти минуты все было хорошо – невзирая на ложь, на болезнь Фени, на то, что плохо будет уже тогда, когда я вернусь.

И в субботу вагон метро был полупустым, я сидел, наслаждаясь предвкушением короткого, часового счастья. Счастьем хорошо выполненной работы, результатом которой стала хорошая книга. Счастьем выступить с этой хорошей книгой на главной площади города, пусть и перед двумя десятками зрителей. Счастьем, которое без Светки было бы неполным. И когда в кармане запищал телефон, сигналя о сообщении, я вздрогнул. До того момента, как я заполучу Светку в свои зрители, мне не надо было никаких сообщений.

«Я не приду. Ругаемся», – коротко и отчаянно. Спустя несколько секунд подкатил тошнотворный прилив адреналина, как если бы я сидел на ветке и она вдруг хрустнула подо мной. В вагоне померк свет – так мне показалось. И я представил ее, в футболке с короткими рукавами, с ее худыми руками, ее мужа, которого я знал по фото, тоже худосочного, чернявого человека, представил словесную дуэль между ними, где Светка обреченно проигрывает своему мужчине. Нарисованная картина, похожая на залапанную жирными пальцами черно-белую фотку, казалась чересчур живой и отвратительной. И мое выступление внезапно обнулилось.

Я вышел на «Техноложке», чтобы пересесть на другую линию. Я сделался так возвышенно-несчастен, что весь мир, казалось, был у меня за спиной, невзирая на копеечную стоимость несчастья.

«Я не приду. Ругаемся», – одинаково колотилось в моей голове, и лезла и лезла черно-белая, жирная фотография, когда я шел по Невскому к Дворцовой.

«Я не при…» – зазвонил телефон. И я, клянусь, ждал этого звонка и знал, что это звонит Светка.

– Привет, – хмуро прозвучало в трубке – Я приеду. Где тебя там искать?

И все опять встало на свои места, на те места, на которых это «все» было утром. Книжная ярмарка напоминала детский аттракцион с надувными батутами и палатками с сахарной ватой, разве что народу на этом аттракционе было намного меньше. Приосанившись, ходили какие-то дамы в широкополых шляпах, похожие на самок индюка. Туда-сюда сновали жидкие стайки молодежи с сумками на плечах. Что-то жевал у палатки со снедью полный, густоволосатый человек и его спутница, при этом человек, раз за разом залезая лапой себе в потайной карман куртки, доставал флягу и, наклонившись, но при этом запрокинув голову, вставлял горлышко в бороду. В общем, понятно. И уже разочаровавшись во всем этом, я встретил Вику.

Вика, которую я видел раз пятый в жизни, тем не менее сыграла в этой жизни большую роль доброго ангела. Она была знакомая знакомого, прочитавшая каким-то образом мою первую книжку, вышедшую убогим тиражом в сто единиц. Мы заобщались в соцсетях. Когда была готова следующая, сырая, в рукописи, Вика попросила меня ее прислать, и я с радостью согласился. Можно и нужно обкатывать невышедшие книги на своих знакомых, при том условии, что никогда не нужно их предлагать самому. Добрый ангел Вика, не будучи еще таковой, прочла рукопись удивительно быстро и быстро же написала мне ответ: «Сергей, это хорошая книга. Ее ждет большое будущее». Ее предположения оправдались. Книга попала в лонг-лист жирной литературной премии, где если мне и не досталось денег, то чуточку славы я все-таки ухватил. Пил херес в ГУМе с представителями цвета русской современной литературы. С тех пор каждую следующую рукопись, видимо, в надежде на дармовой херес, я присылал Вике. И мой добрый ангел никогда не ошибался.

– Серёга! Я к тебе! На первую презентацию прийти не смогла, зато вот сейчас вырвалась! Ну как ты? Еще выше стал.

– Похудел, – скокетничал я, хотя это была чистая правда.

Вика широко улыбалась. За ней мне было не угнаться.

– Ну ты как? Молодец, все пишешь!

– Влюбился, – потупил я взгляд. А что мне было сказать? Сказал как есть!

– Ну вы без этого никуда! Серьезно?

– У меня всегда серьезно, – серьезно ответил я.

– Да ладно! У тебя же жена!