Мы были почти счастливы

То, что Светка знает толк в любви, я понял уже тогда.

Было тесно, пьяно, жарко. По всем вышеперечисленным причинам ничего полноценного не получалось.

Мы сели на топчан и допили водку.

Расставаться казалось невозможным.

– Поехали ко мне в коммуналку! У меня есть ключи! – предложила она, ставя на стол пустую бутылку. Бутылка нежно звякнула в темноте.

– Поехали, – ответил я. Мне было все равно, куда ехать, лишь бы с ней.

– Только там ничего нет.

Мне было наплевать. Только бы с ней.

– Ерунда.

– Серёжа, ты не понял – там вообще ничего нет. Только шкаф. Придется спать на полу.

– И трахаться на полу?

Она кивнула.

Вдруг воцарилась полная тьма – экран ее телефона потух. Села батарея. Минут за пятнадцать до этого села она и у моего аппарата. Источников света больше не было – мы сидели нагие, как пещерные люди, в абсолютной темноте, и я различал только тепло, излучаемое ее близким телом.

Через некоторое время из темноты абсолютной мы выбрались в темноту относительную.

– Надо вызвать такси. – В Светке, пьяной, вдруг прорезался уральский говорок, о котором она как-то рассказывала: гласные буквы произносятся с почти сомкнутыми губами. Впоследствии я наблюдал это очень часто.

– У нас нет телефонов, – заметил я.

– Тогда пойдем на проспект.

И мы, обнявшись и немного пошатываясь, двинулись прочь от студии.

* * *

Такси мы поймали легко. Недолго ехали по ярко освещенному ночью проспекту, потом свернули на тихие улицы возле Фонтанки.

– Серёжа, нам надо купить алкоголя, – со знанием дела сообщила Светка, когда мы, расплатившись, вывалились из автомобиля.

И я, конечно, согласился, совершенно не представляя, где можно купить алкоголь в такое время.

Улица была узкая, пустая, по обеим ее сторонам плечом к плечу, как солдаты какого-нибудь канувшего в прошлое Семёновского полка, несли службу красивые старые дома. Пятна фонарей, мокрый асфальт и черные, кротовьи норы арок.

– Вот в этом доме моя коммуналка, а нам туда. Тут есть ночник – попробуем договориться.

Я выпил не так уж много, но весь день ничего не ел, водка была единственным питанием, а после инсульта я вообще стал быстро пьянеть.

Мы снова шли обнявшись. Нет, не так – левой рукой я обнимал ее маленькие плечи, а она просунула свою лапку мне под куртку в районе поясницы. Полноценно обняться мы не могли – мешала огромная разница в росте.

Поддерживая друг друга, мы спустились в подвал, над которым ядовито сияла надпись «24 часа». Мы были так пьяны, что алкоголь нам продали без вопросов, и Светка опять со знанием дела купила две бутылки сразу.

– На утро!

И мы двинулись в обратный путь.

– Знаешь, почему так произошло? Это из-за «Капибары…».

– Почему? – А ведь я понимал почему. Эта дурацкая, наигранная наивность – отвратительная черта моего характера, вредящая в первую очередь мне самому.

– Она у тебя такая чувственная, эта книга.

– Я и сам чувственный, – усмехнулся я.

– Очень, – доверчиво пробормотала она и покрепче обняла мою поясницу.

– Когда я читала, как твой герой занимается сексом, я представляла, что это ты.

– Я не мой герой.

– Я знаю. Но это происходит невольно.

– Всегда так, – проворчал я, эти параллели еще принесут мне в будущем дурную славу.

Светка приставила ключик к домофону, и мы вошли в парадную. Тут же – прямо у двери – стояла инвалидная коляска.

– Может, поедем? – предложил я.

– Далеко не уедешь, а нам на последний этаж.

На этаже втором логичным продолжением антуража стоял стул с прорезанным в середине сиденья отверстием. Я засмеялся.

Мы медленно взбирались на пятый этаж. Я держался за стенку, которая была слева от меня. Перила, которые были справа, оказались бесполезны для больной руки.

Между этажами нас приветствовали одинаковые низкие подоконники с облупленной краской, открытым для курения окном и банкой, в той или иной степени заполненной окурками.

– Покурим? – Уральский говорок Светки съел букву «о», получилось «пкурим».

– Дай и мне сигарету! – попросил я.

– Серёжа, не надо.

– Дай!

В открытом окне был виден колодец двора. В похожем колодце, недалеко отсюда, я очнулся, выпрыгнув с третьего этажа дома любимой тогда девушки. Мне было двадцать лет. Из четырех конечностей сломал три. Чудом уцелела правая рука, которая станет увечной позже. Жизнь.

Курилось хорошо. Со Светкой все было хорошо – о том, что наступит утро, я старался не думать, и это тоже неудобная черта моего характера.

– Хочешь, я расскажу тебе одну хтонь?

– А если я скажу «не хочу», ничего не изменится?

– Наверное, мне надо тебе рассказать. В двадцать семь лет я очень хотела ребенка. Я была готова стать матерью. А муж не захотел – он сказал так: «Вам бы только отрожаться».

Меня передернуло. Скажи я такое жене. Моему скудному уму это было непостижимо – сказать такое этой худенькой девочке с рыжими волосами и огромными глазами.

– Чудовищно, – пробормотал я, но она не стала ничего комментировать.

Образ ее мужа-друга рисовался мне омерзительным. Знал бы я тогда, сколько чудных подробностей добавится к нарисованному мною образу.

Прокуренными, в засохшей краске пальчиками она затушила окурок о край банки. Выбросил сигарету и я.

– Только тихо!

За обшарпанной, залапанной многими руками дверью мне открылся длинный коридор коммунальной квартиры. В коридоре горел тусклый свет.

– Тс-с! Проходи.

Она отомкнула ключом замок своей комнаты, и мы попали внутрь Светкиной комнаты.

– Света нет, – сообщила она.

Не было также ничего другого, кроме огромного древнего шкафа, хранящего скелеты прошлых владельцев, металлического стула, маленького ящика-холодильника и коробки из-под него, валяющейся на полу. Сам пол был в какой-то белой субстанции – мелу или известке. Какое-то минимальное освещение шло с улицы.

– Миленько, – сказал я ей.

– Я тебя предупреждала, – хихикнула она.

Я поднял с пола картонку, отряхнул ее и положил в угол.

– Будем сидеть здесь.

– Давай.

Верхнюю одежду мы побросали на крышку ящика-холодильника, достали бутылку из ее рюкзака, приспособили банку из-под краски, обнаружившуюся в шкафу, под пепельничку, и сели на картонку бок о бок.

Я увидел себя как будто со стороны, мужчину сорока трех лет, сидящего на картонке в грязной коммунальной комнате с девочкой тридцати четырех, у которой до сих пор спрашивают паспорт при покупке сигарет. Между нами – бутылка водки. И уже нет никакой пропасти.

– Классная комната, правда? – Светка почему-то шептала, хотя можно было спокойно говорить в полный голос.

– Очень!

– Я серьезно, ее отремонтировать, сдать. Место хорошее. Я когда приехала ее смотреть, меня повели в ванную. Свет включили – а там тараканы врассыпную бросились. Риелторша мне говорит: «Не переживайте, они сюда попить приходят».

– То есть если бы они приходили за чем-нибудь другим, то стоило бы переживать?

Мы рассмеялись.

– Иди ко мне. – Я обнял ее и притянул к себе.

Через минуту она уже ерзала на попе, стаскивая джинсы. При этом опрокинула бутылку водки. Та, к счастью, была закрыта.

Потом мы возились на картонке, и Светка очень шумела. Она тоже была чувственная, эта девочка с огромными глазами. А потом, натерев бедро о паркет, я ласкал ее пальцами.

Мы опять сидели нагие, в темноте, в своем углу на картонке, и курили. Наша совместная попытка доставить друг другу удовольствие ни к чему не привела – мы были слишком пьяны. К тому же Светка очень шумела, что не могло не быть замечено соседями в их коммунальной скученности и при наличии достаточно условных стен.

– Серёжа, как ты это делаешь пальцами? – прозвучал ее вопрос в потрескивающей от горячих затяжек темноте. – Раньше мне никто так не делал.

– Много было тех, кто так не делал? – спросил я с интересом, хотя ответ меня не волновал. Трое так трое. Тридцать – пусть будет тридцать.

– Больше, чем ты думаешь.

Васильковое поле.

Мы по очереди глотнули из бутылки, до этого катавшейся у наших ног. Запивать было нечем, я скривился.

Тогда я знал, что на этом ничего не закончится, знал точно, чувствовал нутром, она же после признавалась, что просто хотела провести со мной ночь. Магическое влияние литературы.

– Может, поспим? – предложила Светка, и я был с ней согласен. Хотя я знал, как только она уснет, я буду бояться утра.

Я принес свою кожаную куртку, на спине которой был нарисован советский самолет И-16, она бросила рядом свое пальто, и мы неудобно устроились на картонке, обнявшись. Моя куртка смогла укрыть нас двоих, такой маленькой была Светка. Ее волосатое пальтецо мы подложили под головы.

Засыпая, я понимал, что так безумно и стремительно в моей жизни уже не будет никогда.

* * *

Согласно ожиданиям, утро пришло тяжелое. Во сне мы оба разметались, с благодатной картонки я съехал на пол. Болело бедро. Я нащупал рукой сигареты, кое-как встал, сел на подоконник и закурил.

За окном, выходившим на улицу, клубился апрель. Было солнечно, и дома в солнечном свете как будто бы полиняли. Я открыл окно. За ночь подсох асфальт, на улице появились автомобили, а где-то рядом, может быть, на крыше, бормотали голуби.

Светка еще спала – во сне я каким-то невероятным образом отдал всю куртку ей. Она лежала на спине, приоткрыв рот, куртка косо закрывала ее грудь и живот, дальше все ее женское было напоказ. Ее бедро, а, как я увидел позже, икру и ягодицу украшало еще несколько шрамов, таких, будто Светка втыкала в себя острое, что впоследствии подтвердилось. И несмотря на все, в этой взрослой женщине, спящей душным хмельным сном, было столько трогательного и детского, что внутри меня снова обдала волна жалостливого участия к этой девочке. Она была цветком, поникшим под жестокими ударами ночного ливня, который с его, ливня, окончанием вновь поднимет свою нежную головку.

Светка лежала на спине, а я чувствовал, какими тревожными толчками сейчас бьется ее маленькое сердце.

Словно услышав мои мысли, она зашевелилась. Сделала несколько судорожных глотков и произнесла сонным голосом:

– Серёжа. Принеси водички.

– В чем? – логично спросил ее я.

– А где у нас водка?

– В рюкзаке.

Она резко села на нашей постели-картонке, груди оформились и закачались. Длинные волосы ее были спутаны.

Потом, вскочив, сделала несколько шагов к рюкзаку, стуча пятками по паркету. Сзади она выглядела как мальчик-подросток, темная линия разделяла таз на две тощие ягодицы. Сдвинув молнию рюкзака, Светка достала бутылку, хрустнула пробкой.

Шумно выдохнув и скривившись, она проглотила наше лекарство и передала бутылку мне.

Я занюхал водку Светкиными волосами. Страх утра отодвинулся на какое-то время.

Светка, кое-как завернувшись в полотенце, вышла в уборную, и я вдруг почувствовал тревогу и отвращение. В окно бил жизнеутверждающий и при этом раздражавший свет. Перепачканный известкой пол украшал бомжеватый натюрморт: банка с окурками и картонка с брошенной на ней курткой. Невдалеке стояли мои военные ботинки сорок седьмого размера. В солнечном луче, объемный и осязаемый, медленно плавал дым. И еще руки – когда я курил, я это почувствовал – они пахли Светкой. Пахли незнакомо – понятно, что к запаху жены я давно привык, а ее, Светки, запах был совсем иной. Запах хвойного леса никогда не перепутаешь с запахом лиственного. Так и тут.

С помощью еще одного глотка и сигареты я отодвинул утренний страх дальше.

Вернувшись, она аккуратно повесила полотенце на стул и, сев рядом со мной, закурила. Наше бесстыдство казалось мне естественным. Я погладил ее коленку. Коленная чашечка ее была чуть больше пятирублевой монеты. Сквозь головную боль во мне шевельнулось природное.

Заметив это, она приподняла брови.

– Башка трещит, – оправдался я.

– Да я же не настаиваю.

– Но и не против? – уточнил я.

– Ну конечно, не против, – ответила Светка без улыбки.

Я выкинул окурок в окно. Протянул руку и обнял ее за шею.

– Нас видно, – шепнула Светка.

– Пусть смотрят.

Я наблюдал темные и одинаковые окна дома напротив, Светкину тощую спину с бугорками позвонков и спутанную рыжину волос на плечах и затылке.

Светка утерла меня туалетной бумагой и бросила липкие комочки на пол, обогатив палитру бомжеватого натюрморта.

Надо было отдышаться, к тому же дрожали ноги, и мы снова переместились на картонку.

– У меня так давно не было секса, спасибо тебе, – тихо и грустно говорила она. – Я тебе сейчас расскажу: однажды мы с мужем были в гостях у его друга. Напились, естественно. А я, когда собиралась в гости, себе плечи блестками намазала – в платье была с голыми плечами. Ну, короче, мы напились – и я уснула. Ну и друг, при муже, снял с меня трусики. Потом Мишка винил во всем меня и эти блестки. Ох, Серёжа.

Я был несколько озадачен. Мне казалось, что в силу возраста и определенного опыта я могу пугать ее такими вот историями, а не наоборот. Портрет мужа ужасал. К тому же дураку понятно, что в случившемся надо винить мужа, а не Светку.

– Да-а, – неопределенно произнес я. – Он вообще нормальный?

– Он? Нет, – отрезала она.

– Нет?

– Ну а как. Бухает, меня и не хочет. Первое время секс был, даже много, а потом реже и реже. Последнее время я уже думала о том, что в моей жизни секс закончился. Хотя я еще молодая баба.

– Боже мой, – произнес я, подвинув даже свой воинственный атеизм.

Однажды, еще зимой, мы с ней отправились из студии в магазин купить чего-нибудь перекусить. Шли навстречу метели, втянув головы в плечи. Светка рассказывала:

– У меня нет подруг – здесь, в студии, подруг завести невозможно. Да, привыкаешь к некоторым девочкам, ну пива попьешь раз-другой. А потом они через три-четыре месяца выпускаются – и все! Нет подруг – только одна Витка.

– Что за Витка? – спросил я, чтобы заполнить паузу.

– Витка? Да мы с ней подружки с восемнадцати лет. Я только в Питер приехала. Мы одну комнату в коммуналке снимали. Денег не было совсем. Я всех ее мужиков знала, она – моих. Понятно – в одной комнате. То я делаю вид, что сплю, то она. Сейчас она вебкамщицей работает. С ее талантами. Правда, у нее такая задница – ух!

Даже тогда мне казалось, что это слишком. Слишком многое в жизни Светки было связано с сексом – хотя тогда она рассказывала это по касательной. Теперь же от васильковой синевы некуда было спрятать глаза. Сколько чувственности в этой невесомой, печальной девочке. Я не мог, не имел ни права, ни желания ее упрекать – я видел в ней свое отражение.

– Видишь, как я тебе открылась, – продолжала Светка спокойно, прикуривая от моей сигареты. – Догадываешься, что он все еще бухает?

В контексте всего вышеперечисленного это было уже как маленький довесок.

– Понятное дело. А дальше? – подталкивал ее я. Мне хотелось расставить все точки над ее заветными тайнами, осознать их и дальше читать Светку с чистого листа, не глядя в ее сумасшедшее прошлое.

– А? Ну вот: когда я от первого мужа ушла, мы с Мишкой жили на «Старухе» у его родителей. Потом мне это надоело, две хозяйки в одной квартире – это перебор. Сняли на Уделке. И Мишка как забухал. Каким-то бомжом сделался. Я тогда уходить собиралась. Сказала ему об этом. И Мишка одумался! Привел себя в порядок, с алкашкой подвязал. Спать с кем попало перестал.

– Изменял?

– А то!

– И как тебе?

– Не знаю. Я ему тоже по пьяни несколько раз изменяла, – просто продолжала Светка. – Потом приходила – плакалась. Он вроде прощал. Квиты.

– Квиты, – эхом отозвался я. Казалось, что по-настоящему ее никто никогда не любил, бедную Светку.

– Подожди-ка, я тебя никогда не спрашивал, а с первым-то мужем что случилось?

– С Ромкой-то? У него болела нога, давно болела, начала болеть, когда мы еще вместе жили. А потом больше, больше. Он к врачу не ходил. Ну и вот – началась гангрена. Ему соседи скорую вызвали, все думали, что ногу отрежут. А он в реанимации умер.

– Пил?

– Пил. Но в последнее время вроде бы завязал, на денежную работу устроился. Я за него замуж в девятнадцать лет выскочила – он тогда сессионным гитаристом подрабатывал.

– Хорошо играл? – зачем-то спросил я. Сложно представить сессионного гитариста, играющего кое-как.

– Хорошо. Я им гордилась, когда на концертах он соло минуть на пять запиливал, а девки визжали от восторга.

– А чего разбежались?

– Он сам из Красноярска был – ни работы толковой, ни жилья. А я тогда на кладбище работала – гравировщицей портретов.

– Это что-то новенькое!

Светка затушила сигарету о край банки.

– А я тебе не говорила? Портреты выбивала на камне. Целый год, наверное.

– А кто научил?

– Сама научилась. Я же из Челябинска девочка – мне тогда любая работа была по плечу, в двадцать лет. Нашла объявление и пошла работать. Там такие металлические прутики и молоточек. Самая главная проблема в том, что ничего не исправить.

– Нормально на кладбище-то?

– Да по-разному. Одна баба памятник сыну заказала, принесла фотку – тогда еще старые фотки были на пленочный фотоаппарат. Он там где-то в кустах и с пивом. Я кое-как сделала, а она мне и говорит: у него взгляд какой-то не такой был. А как там увидеть этот взгляд – на мутной фотке? А ничего ведь не скажешь – у нее горе! Студия тогда находкой оказалась.

– Первый муж, – напомнил ей я.

Осторожно отодвинув Светку от себя, я приподнялся, взял свою куртку и, снова садясь, набросил ее нам обоим на плечи. Из окна тянуло прохладой. Вот к чему я пришел в свои сорок три – голый и в куртке.

– Я зарабатывала нормально, а он целыми днями, если не репетировал, за компом сидел и водку пил потихоньку. Я приходила с работы, туда-сюда, поужинаю, собираюсь спать. А он играл в стрелялки до утра – потом ложился, когда мне через час вставать, и начинал приставать. Пока я просыпаюсь, он уже свое дело сделал и храпит. Я и ушла.

– Немудрено!

– Он потом, когда понял, что я ухожу, на коленях стоял, просил, чтобы не уходила. Но было поздно. Я тогда Мишку встретила.

Странные у нее мужья – сначала ноги вытирают о Светку, потом на коленях стоят. Плохо, что ей такие нравятся. Я, например, не умею ни того, ни другого.

– Серёжка, что же делать? – растерянно произнесла она, гладя меня по груди ладошкой.

– Жить дальше, – вздохнул я и встал.

На то, чтобы проанализировать такую тяжесть противоречивой информации о Светке, нужно было время. И как она, эта информация, изменила тот образ, который я создал себе, когда только узнал Светку – ломкую льдинку-девочку, девочку-трагедию с большими глазами. Зайку бросила хозяйка. Зайка – Светка. Под дождем осталась зайка.

– Тебе, наверное, надо домой?

– Пойдем-ка прогуляемся. Надо что-то поесть.

Жена беспокоилась дома. Мне было на это мстительно наплевать.

Мы кое-как оделись и вышли в коммунальный коридор. Мои брюки были перепачканы известкой. Волосы торчали в разные стороны. Светка была не лучше – в рабочих, заляпанных краской джинсах, в лохматом полупальтишке, из которого торчали худенькие ножки в черных ботиночках. Нетрезвые уже несколько дней автостоповые подростки в чужом городе. Как подтверждение этого – странная вписка с картонкой вместо матраца. От автостопщиков, впрочем, мы отличались наличием денег.

Пока мы топтались, закрывая на ключ нашу каморку, распахнулась дверь напротив и из соседней комнаты появился не то узбек, не то таджик – парень с добродушным и заспанным лицом, с голым торсом и полотенцем, перекинутым через смуглое плечо. Робко поздоровался.

Я кивнул ему, Светка произнесла короткое «здрасте». Узбек-таджик боком прошел мимо меня в ванную, а Светка закатила глаза.

– Я им два месяца назад мужа представляла, – шепнула она мне, когда таджик-узбек скрылся.

Я усмехнулся.

– Здесь, кроме хозяйки, одни чурки живут. Она тут всю жизнь прожила, она у нас за старшего, – рассказывала Светка уже на лестнице, убирая ключи в рюкзак. – Она их строит ого-го! Записки им гневные под двери сует.

– Рабовладелица, – рассмеялся я, заметив в грубом смехе пьяные нотки.

– Ну да.

На дырявом стуле на втором этаже сидела огромная женщина в халате, с опухшими ногами. Она молча курила. Пройти мимо нее и не поздороваться было невозможно. Инвалидная коляска на первом этаже отсутствовала.

Мы вывалились из дома на коммунальную улицу, разогнав голубей.

– Пойдем в шаверму, – предложил я.

– Если там будет фалафель, – ответила Светка. Я и забыл, что она не ест курицу.

Под припаркованной к обочине машиной сидел испуганный полосатый кот, проводивший нас оловянными глазами.

– Мы так страшны, что черные кошки уступают нам дорогу! – продекламировал я.

– И полосатые тоже, – подтвердила Светка со смехом.

Шумно завалившись в дешевое кафе с пластиковой мебелью, мы потребовали телефонную зарядку. Потом, пока заряжался телефон, медленно ели пересушенный фалафель, запивая его пивом. Белый, полупрозрачный соус я слизывал с пальцев, так и не помыв руки после всего, что было.

– Надо купить еще пива, – предложила сытая Светка после того, как мы составили пустые бокалы один в другой.

– Лучше водки – пиво уже не влезет.

У меня не было ощущения, что я делаю что-то не то. Наверное, слишком много за последние годы я делал то и теперь мстил самому себе за эти годы. Ведь в моем возрасте вроде бы проще быть взрослым. Ну уж нет.

Бутылку и лимонад мы убрали в рюкзак. Пересекли площадь перед «Технологическим институтом», и на этом наши силы кончились.

Остановившись возле памятника Менделееву, мы прошли за черные пустые клумбы, окружающие памятник, и сели на корточках сбоку, прислонившись к стене дома, на котором во всю стену простирается всемирно известная таблица. Я взял у Светки рюкзак и извлек бутылку.

Если бы бронзовый Менделеев скосил глаза влево, он бы с удовлетворением увидел, с каким увлечением употребляется его детище. Спросите у сотни человек, что изобрел не бронзовый, настоящий Менделеев, и вам ответят – водку. И только потом вспомнят про таблицу.

Как только я поставил бутылку, в кармане запел свежеподкормленный энергией из шавермы телефон.

Я достал трубку. Светка озабоченно произнесла:

– Жена?

Женой, впрочем, оказался писатель Соколов. Так сообщил экран телефона.

– Ну я тебя поздравляю, старик! – бойко начал он, не дав мне даже произнести «алле».

– С чем? – не понял я. Со Светкой? Писатель Иван Соколов жил на острове, в Кронштадте, и вряд ли мог быть в курсе моих амурных приключений. С чем еще можно поздравлять? С тем, что я с утра если и вяжу лыко, то какое-то некачественное. С чем?

– Как?! Ты не в курсе! Ты финалист.

Это да! Но финалист чего?

Я недоуменно молчал.

– Финалист «Российской книги». Ты уже отмечаешь?

– Да, – ответил я. – От тебя только сейчас узнал, но отмечаю со вчерашнего дня.

– Ну, с нами это бывает, – не удивившись, реагировал Ваня. – Только я тебя сейчас огорчу!

Он выдержал паузу, чтобы я подготовился огорчаться.

Всегда одно и то же – не без ложки дегтя.

Я подготовился.

– Финала не будет! Денег тоже не будет.

Про финал со Светкой я, конечно, забыл. Издательство, напечатавшее «Капибару…», подало книгу на престижный конкурс. В финал вышли пять книг – как оказалось, в том числе и моя. И за это уже должны были дать какую-то премию. Теперь премии не будет. Хотя пять минут назад еще не было и финала. Могу повесить себе невидимую медаль на грудь. Мне стало смешно, когда я подумал о том, что жюри премии «ограничилось выдачей грамот».

– Это нормально, с нами это бывает, – ответил я Ване.

Оценив шутку, Ваня хлюпнул в трубку.

– Я тут у памятника Менделееву. С девушкой, – разоткровенничался я.

– Всё понял, старик. Много не пей.

«Мало тоже», – чуть не отшутился я, мгновенно поняв, что шутка банальна.

– Ну вот, Светка. Я в финале.

Светка была в курсе моих литературных дел. Более того, читала в сети рецензии на мою книгу. Когда ругали меня, она ругала рецензентов. Когда хвалили – радовалась, и это было заметно.

– Поздравляю!

Она, Светка, тоже была немного причастна к успеху! Она была моей верной болельщицей, а после проведенной на полу коммуналки ночи – еще и музой. Это вообще самый короткий путь в музы. Писатели любят храбрых девчонок.

– Вот и пришла знаменитость! У меня, по-моему, оторвался карман.

Карман на брюках и впрямь оказался порван, и я убрал телефон в куртку.

– Ты доволен?

– Тем, что порвался карман? Еще бы!

– Да я поняла, ты это любишь. Я про финал, – отреагировала Светка без улыбки.

– А финала не будет. И денег не будет. Как обычно.

– Почему?

– Не знаю, – легкомысленно ответил я и здоровой рукой обнял Светку за плечи. – Денег бы хотелось. Получить миллион и свалить в теплые страны.