Дорога к успеху

Она включила аппаратуру, проверила микрофон – тот привычно захрипел, потом, после лёгкого удара по корпусу, ожил. Гитара, как всегда, немного фальшивила поначалу, пока не разогреются струны. Это всё было настолько знакомо, что порой казалось: если однажды что-то изменится, она это даже не сразу заметит, настолько сильно привыкла к повторяющимся циклам.

Тем временем далеко впереди по трассе, уже за посёлком, где-то в районе поворота на соседний город, тот самый дальнобойщик – Сергей Петрович, как значилось в его правах, – вёл свою многотонную машину, слушая в колонках не привычное радио с бесконечными новостями и одинаковыми песнями, а то самое, что вечером наспех записал в кафе. Голос девушки, которую он толком и не рассмотрел – помнил только, что глаза у неё были усталые, но при этом не сломанные, – звучал неожиданно чисто, и в этой чистоте было что-то, от чего у него почему-то сжималось горло.

Он уже много лет ездил по одному и тому же маршруту, видел десятки таких вот придорожных заведений, сотни девчонок, которые там работали – одни официантками, другие «по вечерам поют», третьи просто пытаются пережить через смену очередной кусок своей жизни, – но редко когда его что-то цепляло по-настоящему. А здесь зацепило. Не потому, что она была особенно красива – он даже не мог вспомнить, какого цвета у неё волосы, – а потому, что в её голосе было то, что он когда-то давно слышал у себя в голове, когда мечтал о другой судьбе, но потом женился, родился сын, пошли кредиты, и мечты, как это обычно бывает, аккуратно сложили в дальний ящик.

Машина мягко шла по трассе, за окнами сменялись знакомые пейзажи: редкие деревни, перевёрнутые от ветра рекламные щиты, заправки, где он знал каждую колонку. Сергей Петрович поймал себя на том, что улыбается – редкое дело в последнее время.

– Ну ты даёшь, девочка, – пробормотал он, когда она вытянула особенно высокий звук, даже немного не по жанру для той простенькой песни, что она исполняла. – Это ж надо так… чисто.

На очередной остановке – он заехал на обочину заправки, чтобы налить кофе из автомата и размять ноги, – он достал телефон, нашёл контакт сына и, немного поморщившись от яркого экрана, открыл мессенджер.

«Саш, привет. Слушай, тут девчонка одна поёт у нас на трассе. Голос – как у этих, которых по телеку показывают. Я её записал, вот файл, послушай. Может, ты знаешь, куда таким отправлять? Ты же у нас умный, в столице почти. Папа».

Он, поколебавшись секунду, всё-таки нажал «отправить», и маленький аудиофайл, взвесившись в цифровом небытии, пересёк незримое пространство, летя к человеку, которого Кристина никогда не видела и даже не знала о его существовании. Сколько таких файлов каждый день бродит по сети, никем не замеченных, – но этот уже был особенным хотя бы потому, что за ним стояла не только чужая привычка делиться чем попало, но и искреннее желание старого мужчины хоть как-то помочь той, кто напомнила ему о собственных, когда-то забытых мечтах.

Сергей Петрович допил кофе, крякнул, забрался обратно в кабину и тронулся дальше. Впереди у него был очередной длинный рейс, несколько суток дороги, пара ночей на стоянке, разговоры с такими же, как он, уставшими мужиками о ценах, политике и погоде. Но где-то на заднем плане этих будней уже поселился голос, который очень не хотел забываться.

Саше – Александру Сергеевичу, как он значился в офисных списках, – сообщение от отца пришло в момент, когда он сидел за компьютером в маленьком open space компании, занимавшейся, как это обычно бывает, «развитием цифровых решений в сфере музыкального контента». На языке начальства это звучало солидно, а по факту означало, что Саша и его коллеги целыми днями просматривали и прослушивали бесконечные ролики начинающих исполнителей, сортируя их по папкам: «перспективно», «можно в подборку для плейлистов», «проходной контент» и «лучше не показывать».

Он любил свою работу, хотя иногда она превращалась в странный поток одинаковых голосов и лиц: одни и те же позы, одни и те же попытки копировать уже существующих звёзд, одни и те же клише в текстах. И каждый раз, когда он выходил вечером из офиса, ему казалось, что у него в голове всё ещё продолжают звучать обрывки песен, как рингтоны, слепленные в одну, бесконечную мелодию. Но иногда попадалось что-то живое – такое, от чего он, несмотря на усталость, невольно выпрямлялся.

Увидев уведомление от отца, он сначала машинально отложил его – «потом посмотрю» – потому что дедлайны поджимали, а начальник уже третий день напоминал про отчёт. Но глаза всё равно возвращались к маленькому значку у мессенджера: отец редко что-то просил, а если уж просил, то с тем самым, немного трогательным упорством человека, для которого смартфон до сих пор остаётся загадкой.

«Слушай, тут девчонка одна…» – прочитал Саша и невольно улыбнулся. Он сразу представил себе, как отец стоял в каком-нибудь придорожном кафе с вытянутой рукой, пытаясь попасть в кадр и не уронить телефон.

«Голос – как у этих, которых по телеку показывают».

Он хмыкнул: для отца «по телеку» всё ещё оставалось главным мерилом успеха.

Саша включил файл, надеясь, что в лучшем случае сейчас услышит милую, но не слишком уверенную самодеятельность, которую можно будет похвалить отцу из вежливости. Но уже через несколько секунд понял, что ошибся.

Голос был действительно чистым – не в техническом, а в каком-то внутреннем смысле, как если бы человек пел не для того, чтобы понравиться, а потому что иначе не может. Он слегка фальшивил на паре нот, но это была та самая живная, настоящая фальшь, которая не раздражает, а, наоборот, создаёт ощущение, что это не студийный продукт, а живая ткань момента. И – главное – в этом голосе было узнаваемое «своё»: не подражание, не попытка быть «как кто-то», а отчётливое, пусть ещё не до конца оформленное я.

Саша невольно откинулся на спинку кресла, закрыв глаза, чтобы не отвлекаться на офисный шум. За спиной кто-то смеялся, кто-то стучал по клавиатуре, начальник где-то вдалеке совещался по Zoom, но всё это на пару минут отступило.

Когда запись закончилась, он, немного помолчав, переслушал её ещё раз. Потом третий. При этом ни разу не сказал вслух привычное «ну так себе» или «сложно продать», которые чаще всего сопровождали его внутреннюю оценку.

«Чёрт, папа, – подумал он, – ты иногда вытаскиваешь такие штуки, что мне становится стыдно за всех наших супер-алгоритмы».

Он посмотрел на файл, на сообщение от отца, потом открыл внутренний чат компании, пролистал список контактов и остановился на одном имени – Максим Дронов. Саша знал, что Максим, хоть и числится у них внешним партнёром и саунд-продюсером, давно уже превратился в человека, к которому можно отправлять всё нестандартное, всё, что не вписывается в обычные рамки. Если уж Максим говорит «в этом что-то есть», значит, это правда так.

«Макс, привет, – набирал он, – мне тут батя из рейса вещь прислал. Не смейся, просто послушай. У неё сыро, но там есть… ну ты сам поймёшь, что там есть».

Он прикрепил аудиофайл, ещё раз проверил, что не перепутал контакты, и нажал «отправить». Где-то в другом конце города, в квартире с недописанными аранжировками, недопитым кофе и полуразобранной аппаратурой, телефон Максима тихо вибрировал на столе, но тот пока ещё не отвлекался от своей работы.

А Кристина в это время, ничего не зная о том, что её голос уже странным образом, через несколько рук и устройств, шагнул далеко за пределы её маленького мира, стояла на своей мини-сцене и пела третью песню подряд, думая только о том, сколько ещё композиций осталось до условного «перерыва», когда она сможет сесть в углу с чаем и хотя бы пять минут не изображать перед посетителями бодрость.

В зале постепенно становилось шумнее: кто-то смеялся слишком громко, кто-то ругался на телефон, кто-то просто сидел, уставившись в тарелку, как будто там, в пюре или гречке, можно было найти ответы на вопросы жизни. Никто не знали, что прямо сейчас над их головами, где-то далеко, между башнями сотовой связи и спутниками, отчаянно пробивается цифровой сигнал с её голосом.

Дорога – та самая, по которой они все ездили, поэтому и считали её чем-то обыденным, – уже слушала Кристину, просто она об этом пока не подозревала. И каждый новый её аккорд, каждый упавший взгляд и каждый вздох становились частью той невидимой карты, по которой вскоре ей придётся идти.

Когда смена наконец закончилась и хозяин кафе, пробурчав что-то в духе «завтра без опозданий», захлопнул за собой дверь подсобки, Кристина на несколько секунд осталась одна в притихшем зале. Сквозняк лениво шевелил уголок засаленной скатерти у дальнего столика, холодильник с лимонадами гудел, как усталый старик, а за стеклом небо окончательно провалилось в чёрный, плотный, как пролитый битум, провал.

Она выключила микрофон, сняла гитару с плеча и медленно, почти бережно, понесла её к небольшому дивану в углу, который они с официантками в шутку называли «ложе музы». Гитара была тяжёлой – не по весу, по судьбе: столько ночей, слёз, чужих разговоров на фоне, столько невысказанных слов было втиснуто между струнами, что иногда ей казалось – если сильно встряхнуть инструмент, всё это высыплется наружу, как старые чеки из переполненного кошелька.

– Ты чего задумалась? – Илья появился рядом так неожиданно, что она вздрогнула. Он всегда, казалось, возникал из ниоткуда – то ли потому, что ходил тихо, то ли потому, что её мысли были слишком далеко, чтобы зарегистрировать его шаги.

– Ничего, – машинально ответила Кристина, хотя прекрасно знала, что его всегда бесило это «ничего». – Просто устала.

– Устала… – повторил он, откидываясь на спинку стула и глядя на неё прищуром, в котором вечно смешивались обида, недоверие и какое-то ожидание, которое он никогда не формулировал вслух. – От чего? От того, что поёшь тут по вечерам? Это тебе ещё повезло, Крис. У многих и такого нет.

Эта фраза ударила по ней, как пощечина, хотя сказана была будничным, почти ленивым тоном. «Тебе ещё повезло». Она слышала это с детства – от соседок, от завуча, от женщин в автобусе, которые считали своим долгом объяснить любой молодой девушке, что нужно «радоваться, что есть хоть что-то», а не мечтать о большем.

– Я знаю, что мне повезло, – сказала она, чувствуя, как внутри расправляется что-то жёсткое, до этого скрученное узлом. – Но ещё я знаю, что… это не всё, что может быть.

Илья усмехнулся, криво, с той самой ноткой снисходительности, о которую она в последнее время всё чаще спотыкалась.

– Опять началось… Фестивали, песни, Москва. Ты сама-то веришь, что там кто-то ждёт, как ты выйдешь на сцену и всех спасёшь своим голосом?

– Я никого не собираюсь спасать, – устало произнесла Кристина, оглядывая зал, будто пытаясь найти в нём хоть что-то, за что можно зацепиться взглядом. – Я просто хочу… попробовать.

Она не добавила «пока не поздно», хотя мысль эта звучала в голове отчётливо. Ей было двадцать семь, и иногда казалось, что с каждым днём окно возможностей медленно, но неотвратимо опускается, как ржавый металлический рольставень на витрине магазина. Ещё немного – и защёлкнется с характерным лязгом, и тогда останется только стоять перед закрытой решёткой, глядя на своё отражение в мутном стекле и рассказывать себе, что «ну и не очень-то хотелось».

– Пока не поздно, – всё-таки вырвалось у неё. – Я должна хотя бы раз попробовать. Иначе… я не прощу себе.

Илья резко поднялся, стул скрипнул по плитке.

– Себе не простишь… А мне, значит, всё равно, да? Я что, по-твоему, буду ждать, пока ты там по фестивалям разъезжать будешь?

Он поднял голос, и в его интонации появилось то напряжённое металлическое дребезжание, которое Кристина знала слишком хорошо: это был предвестник сцены, после которой либо хлопают дверью, либо собирают осколки тарелок.

– Ты сейчас вообще о чём? – устало спросила она. – Мы даже никуда не ехали. Я просто… поговорить хотела. Слушай, давай не будем…

– Конечно, не будем, – перебил он её. – Мы никогда ничего не будем. Ты только говоришь, Крис. «Когда-нибудь», «если-нибудь», «вот если бы». Так всю жизнь и проговоришь.

Она почувствовала, как к горлу подступает комок: от обиды, от усталости, от того, что в его словах, при всей жестокости, был тот самый противный, нестерпимый процент правды, который делает любую критику особенно болезненной. Да, она говорила. Да, она откладывала. Да, она боялась сделать шаг – не потому, что не верила в себя, а потому, что понимала: если риск не оправдается, возвращаться будет некуда – ни внешне, ни внутренне.

– Я… – начала она и замолчала, потому что в этот момент дверь в зал снова распахнулась, впуская внутрь очередную порцию холодного воздуха и запаха мокрого асфальта. На пороге вновь появился тот самый дальнобойщик, который несколько часов назад просил разрешения записать её песню.

Он держал телефон в руке и выглядел слегка взволнованным, хотя старательно скрывал это за будничной улыбкой.

– Простите, что отвлекаю, – сказал он, подойдя ближе. – Я уже выезжать собрался, да вдруг подумал… Я вашему начальнику сказал, но хочу и вам лично: у вас правда сильный голос. Не бросайте это. Я много чего слышал за жизнь, поверьте.

Кристина на секунду растерялась: после разговора с Ильёй любые слова, даже добрые, воспринимались как что-то слишком яркое для её уставшего сознания, как включённый вдруг прожектор в полутёмной комнате.

– Спасибо, – тихо ответила она. – Это… много значит.

– Я сыну вашему видео сразу отправил, – не унимался мужчина, чувствуя, что ему важно договорить. – Он в Москве живёт, в этой вашей, культурной, как там… сфере. Сказал, что у него есть знакомые, которые музыкой занимаются. Посмотрит, может, ещё кому скинет. Вы… ну, не надейтесь сильно, конечно, – он смутился, словно сам испугался того, что начинает раздавать надежды направо и налево, – но… мало ли.

Мало ли.

Эти два слова лёгкой птицей опустились на плечо Кристины, расправили крылья и устроились где-то в районе сердца, где до этого обитала только усталость и привычный, почти домашний пессимизм.

– Спасибо, – повторила она, уже чуть увереннее. – Как вас зовут?

– Андрей, – улыбнулся мужчина. – А вас – Кристина, да?

– Да.

– Ну, Кристина, – он кивнул, – если судьба захочет, чтобы ваш голос ещё кто-то услышал, она найдёт способ. Дорога вообще умная штука. Слушает, молчит, а потом раз – и сведёт тех, кого надо.

Илья тихо фыркнул, отводя взгляд к окну, будто не желая участвовать в этом странном разговоре.

– Дорога… – эхом повторила Кристина, глядя, как Андрей убирает телефон в карман и направляется к выходу. – Может быть.

Когда за ним захлопнулась дверь, а колокольчик над ней прозвенел, как маленький, но отчётливый знак завершения какой-то сцены, в зале повисло неловкое молчание. Илья первым нарушил его:

– Ты только не взлетай там, ладно? – сказал он, словно между прочим. – А то уже смотришь как звезда.

В тоне его не было доброй шутки, только колючая, цепляющая ирония.

– Я и не взлетаю, – тихо ответила Кристина. – Просто… приятно, когда кто-то слышит.

– Я тебя слышу, – резко сказал Илья, делая шаг ближе, будто бросая вызов невидимому сопернику – дороге, Москве, случайному дальнобойщику с телефоном. – Я тебя всегда слышал. И буду. Хоть пой, хоть не пой.

Она промолчала. Не потому, что не нашла, что ответить, а потому что знала: если сейчас продолжить этот разговор, они непременно дойдут до той самой точки кипения, после которой слова уже не возвращаются обратно. А сил на очередную ссору не было.

Домой Кристина добиралась пешком, хотя могла бы доехать на последнем автобусе. Ночь была влажной и прохладной, асфальт блестел под редкими фонарями, и каждое авто, проносящееся мимо, оставляло после себя короткий световой шлейф, в котором на секунду отражались её мысли.

Она шла, слушая не столько звуки улицы, сколько собственное дыхание, мерный стук каблуков о землю и отголоски чужих фраз, которые крутились в голове, как заезженная пластинка.

«Ты всю жизнь проговоришь».

«Не бросайте это».

«Дорога умная штука».

«Если судьба захочет…»

Она попыталась представить, как где-то там, далеко, за чередой развязок и заправок, грузовая фура Андрея уже мчится по ночной трассе, и в бардачке или в подстаканнике телефона лежит маленький прямоугольник чёрного пластика, в котором запечатлён её голос. И от этого странного воображаемого образа становилось чуть теплее, хотя реальный холод упорно забирался под куртку.

В какой-то момент ей показалось, что дорога действительно слушает. Что она – не просто кусок асфальта, по которому день за днём ползут одни и те же машины, а живая, внимательная сущность, умеющая хранить секреты и иногда – возвращать их тем, кто достаточно терпелив. Каждый поворот, каждая кочка, каждый дорожный знак вдруг обрели второе значение, как будто мир шепнул: «Я всё вижу. Просто ты пока не всё понимаешь».

С этими мыслями она дошла до своего дома – старой пятиэтажки с облупленными подъездами, где подъездный домофон жил собственной жизнью и иногда открывался от лёгкого пинка по железной двери. Сегодня дверь поддалась с первого толчка, и Кристина поблагодарила про себя хотя бы эту малость, забыв на секунду обо всём остальном.

В квартире было тихо. Мать уже спала, телевизор в соседней комнате был выключен, и только в кухне мигала лампочка под вытяжкой – тусклая, но почему-то такая родная.

Кристина прошла в свою комнату, аккуратно поставила гитару в угол, села на край кровати и на мгновение замерла, позволив тишине как следует заполнить пространство вокруг. Затем достала из кармана джинсов телефон и посмотрела на экран – там не было ни новых сообщений, ни пропущенных. Никаких чудес. Только привычная пустота.

Она положила телефон на тумбочку экраном вниз, как будто так можно было спрятать от себя собственные ожидания, и легла, не раздеваясь, глядя в потолок.

Где-то очень далеко фарами расчерчивалась ночь, трещали рации, играли радиостанции с набившими оскомину шансонными хитами, а в чьей-то ленте, в чьём-то списке чатов уже появился невзрачный файл: «Девчонка из кафе поёт – посмотри».

Она, конечно, не знала об этом. Но дорога уже начала своё дело.

Андрей, выехав с парковки у кафе, ещё долго молчал, сосредоточившись на дороге, на привычной тяжести руля в руках, на ритмичном перекатывании шин по мокрому покрытию. Ночь была не из лёгких: дождь то усиливался, то почти прекращался, и стеклоочистители в такт его настроению скребли по лобовому стеклу, как мётлы, выметающие усталость из глаз.

Лишь когда трасса немного опустела и впереди замаячили знакомые километровые столбы, он потянулся к телефону, зажатому в держателе.

– Ну что, Макар, – пробормотал он себе под нос, открывая мессенджер, – посмотрим, не спишь там?

Сын ответил почти сразу – коротким голосовым, на фоне которого слышалась чья-то компания и приглушённая музыка.

– Пап, ты в рейсе ещё? Всё норм? Что за файлик? Ты опять мне своего Славона Питерского шлёшь? – засмеялся Макар.

– Да какой Славон Питерский, – проворчал Андрей, хотя в глубине души ему было приятно слышать в голосе сына эту лёгкую, незамороченную интонацию. – Там девчонка одна поёт. В кафе. Ну, где я ужинал. Послушай, я тебе говорю. Там такое… – он замолчал, подбирая слова, к которым не привык. – В общем, не хуже многих, кого вы там по телевизору показываете.

– Хорошо, – ответил Макар уже более серьёзным тоном. – Сейчас скачает. Я в наушниках послушаю, тут шумно.

Связь прервалась, но Андрею этого было достаточно. Он вновь сосредоточился на дороге, чувствуя странное спокойствие, словно сделал что-то важное, хотя формально всего лишь нажал пару кнопок и сказал несколько слов.

Где-то там, в другом городе, в другой жизни, его сын действительно поставил на паузу разговор с друзьями, отодвинул в сторону недопитый бокал и надел наушники. Включил запись.

И в его уши хлынул тот самый голос – немного усталый, но ясный, с неожиданной для придорожного кафе глубиной, с той самой щемящей нотой, из-за которой хочется на секунду замолчать и дослушать до конца.

Макар моргнул, на лице его отразилось лёгкое удивление. Он прослушал до конца, перемотал, включил ещё раз. Затем, не успев ещё толком сформировать мысль, уже пересылал файл дальше – одному приятелю, который работал в звукозаписи, другому – просто потому что «прикольно, послушай».

«Говорит, девчонка из их придорожного кафе, – сопроводил он запись короткой строкой. – По-моему, в этом что-то есть».

А дорога тем временем продолжала тянуться, километры складывались в сотни, сотни – в тысячи, и где-то на этой длинной, неспешной линии между маленьким городком и большим мегаполисом уже выстраивалась цепочка событий, в которой Кристина пока занимала лишь несколько мегабайт памяти чьего-то телефона, но уже постепенно становилась частью чьей-то судьбоносной переписки.

Ночь в её городе была по-прежнему тиха и непритязательна. Где-то лаяли собаки, за стенкой кто-то уронил стул, в подъезде хлопнула дверь – обычные звуки, из которых, собственно, и складывалась её жизнь. Но если бы Кристина в этот момент могла подняться над всем этим чуть выше, словно над картой, она увидела бы: от придорожного кафе, где она сегодня пела, тянется тонкая, почти невидимая нить. Она идёт по трассе, обвивает фуру, в которой едет Андрей, дальше перепрыгивает с телефона на телефон, пересекает кварталы чужих домов, просачивается через экраны, и в какой-то точке, там, где большие города дышат неоном и усталостью, эта нить аккуратно касается человека, который скоро напишет ей первое сообщение.

Но до этого ещё будут ссоры, слёзы, страхи, попытки всё бросить и остаться там, где привычно.

Пока же дорога просто слушала.

И запоминала.

Глава 6. Драка из ничего

Утро началось с тишины, которая была не тишиной, а чем-то вроде выжидания – как будто сам воздух в маленькой комнате замер, решая, стоит ли ему продолжать существовать в этом виде или пора уже сменить декорации. Кристина лежала на продавленном диване и смотрела в потолок, давно не крашеный, с желтоватыми пятнами по углам, похожими на старые, потускневшие созвездия. Сквозь щели старых рам в окно сочился бледный свет – то ли рассвет, то ли мутный день, который даже не удосужился как следует начаться.

Голова была тяжёлой, но не от сна – от мыслей, которые всю ночь ходили кругами, как уставшая сторожевая собака по вольеру. Вновь и вновь возвращались к одному и тому же: к взгляду того дальнобойщика, к его странно уважительному “девочка, у тебя голос настоящий”, к ощущению, что кто-то, пусть и случайный, впервые за долгое время увидел в ней не лишь фон к жареной картошке, а человека, у которого есть что сказать.

И, конечно, к Зоиным словам в кафе несколько дней назад, когда та, сидя за столиком и обводя пальцем невидимые круги на пластиковой поверхности, задумчиво произнесла:

“У тебя идёт период открытых дверей. Главное – не спрятаться в коридоре”.

Тогда Кристина только усмехнулась и привычно скинула это на счёт Зоиной любви к громким формулировкам. Но сейчас… Сейчас всё казалось чуть более зыбким, чем раньше. Как будто под ногами не бетон кафешной кухни, а какая-то тонкая перемычка, под которой раскинулась другая жизнь – та, в которой она не застряла на обочине трассы, а стоит на сцене, и слушают уже не потому, что делать больше нечего, а потому что люди хотят слышать именно её.

Она перевернулась на бок, прижала к груди подушку и прислушалась к себе: к лёгкой дрожи где-то под рёбрами, к тому самому ощущению, когда мир вроде бы ещё не изменился, но что-то внутри уже знает – скоро что-то случится.

И почти сразу это хрупкое состояние испортила банальность: телефон, валявшийся на табуретке у дивана, ожил короткой вибрацией, затем ещё одной, настойчивой. Кристина со вздохом потянулась к нему, машинально ожидая увидеть очередные сообщения от службы доставки, в которой она подрабатывала в ночные смены, но экран высветил знакомое имя.

Илья.

“Ты будешь сегодня вечером в кафе?”

Вопрос был простой, почти бытовой, но в нём чувствовалась та же нотка контроля, что и всегда – не просьба, не интерес, а проверка. Как будто он ставил галочку в своей внутренней таблице: где моя женщина, когда, с кем и в каком состоянии.

Кристина какое-то время смотрела на сообщение, раздумывая, отвечать ли сразу или оставить его без реакции, но в итоге пальцы сами набрали:

“Да. У меня смена до одиннадцати”.

Ответ пришёл почти мгновенно, как будто Илья сидел с телефоном в руках, ожидая именно этих слов.

“Поговорим. Не исчезай после работы.”

Не “давай поговорим”, не “можно мы поговорим?”, а именно так – как указание, как факт, который не обсуждается. Её губы сами собой сложились в тонкую линию.

– Отлично, – пробормотала она в пустую комнату, чувствуя, как утреннее хрупкое настроение уступает место знакомой тяжести. – Прямо с утра праздник.