Полная версия
Дан Синкевич и полный распад
Дверь на площадку со скрипом открылась. Раздался гулкий отзвук чьих-то сапог на выцветшем кафеле. Вслед за раздражённым мужским голосом зазвучал монотонный стук отдаляющихся шагов.
Когда дверь наверху наконец захлопнулась, Дан резким движением выбрался из своего укрытия и побежал прочь от тёмного обелиска здания. Давно признанные финансово несостоятельными, розово-натриевые уличные фонари один за другим тускнели и гасли, но для Синкевича ночь только начиналась.
АКТ 6
Вернувшись на опустевшую площадь, Дан позволил себе замедлить шаг. В конце концов, он был представителем закона со всеми подобающими документами и огнестрельным оружием – иногда в голову лейтенанту просачивалось мещанское желание бравировать своей властью, за которое он вскоре чувствовал себя очень виноватым. К счастью, к 22:00 прохожие в Севрапорте были либо слишком пьяны, чтобы разглядеть в Синкевиче что-то кроме странного зелёного пятна, либо слишком влиятельны, чтобы обращать внимание на закон.
В отсутствие Дана проспект заметно изменился. Многие машины так и остались брошенными, но почти все грузовики, до сих пор что-то перевозившие в условиях распадающейся экономики, уступили место кое-как припаркованным кабриолетам тех зарубежных марок, которые очень быстро становились в доселе социалистическом лексиконе севралийского языка именами нарицательными. Вокруг них скапливались граждане, принадлежащие к самым разным расам, возрастам и школам моды. Их тела сверкали золотом и палладием, их разговоры пестрили словами на всех языках, о значении которых Дан мог лишь догадываться, но старался не думать. Проспект Уткина был одной из тех улиц, где освещение в целях экономии работало всего несколько часов в день, а потому с заходом солнца он преображался до неузнаваемости.
На дневной Проспект выходил выбеленный, тянущийся фасад гуманитарного института, возрождающий в душе лейтенанта какую-то почти забытую тоску. Рядом с ним теснились ветшающие доходные дома давно расстрелянных купцов, имена которых все слышали, но никто не считал нужным запомнить. Были здесь и многоэтажные кирпичные дома, где выросло и распалось коммунальное диссидентское движение, и бывшее здание Наркомснаба, которое уже пять лет не могли отдать под что-то ещё, и две серые плиты, носящие название трамвайной остановки – кстати, по мнению Дана очень красивой, именно из-за своей неприкрытой, но честной посредственности. Напротив неё стоял небольшой памятник самому Яну Уткину – первому уроженцу Протея, достигнувшему космического пространства и встретившему там свою смерть. Именно этот памятник, зажатый между стенами соседних домов, первым растворялся в синеющем ночном небе. Вслед за ним куда-то пропадали и институт, и остановка, и всё остальное, давая дорогу роскоши и гротеску ночного Проспекта. Тысячи огней всех расцветок, казалось, пытались затмить сами зажигающиеся на небе звёзды. Когда замолкал грохот последнего вечернего трамвая, откуда-то изнутри этой феерии начинали звучать всё нарастающие латунный джаз, потерявший здесь свою экзотичность и искрящаяся синтетика, потерявшая здесь свою душу. Да-да, именно душу, которая, несомненно, была у настоящей синтетической музыки – Дан в этом не сомневался – но которая, незаметно для многих, исчезала, когда становилась аккомпанементом к звеневшей в ушах пошлости Проспекта.
Синкевич любовался этой улицей, как любовался когда-то танцем растворяющегося зелёного красителя, который добавляла в водку его мать, когда больше не могла позволить себе абсент.
Размышления лейтенанта о прошлом прервала незнакомая ему женщина. Отточенным движением она выхватила его из потока прохожих. Он поднял голову, и увидел перед собой доведённый до совершенства образ, в который легко бы влюбился, если бы находился в совсем другом месте – дальше, чем звёздная могила Уткина, дальше, чем на бесконечном удалении от Проспекта.
– Почему же это такой… – она подбирала самое сладкое слово в своём репертуаре – …приятный мужчина в форме идёт по нашей улице один?
Дан не знал что ответить – он чувствовал, что никогда даже не слышал подходящих для этой ситуации слов. Он поднял глаза на свою пленительницу, на её до боли красное платье, на её чёрные глаза, в которых отражалось что-то очень знакомое…
Синкевичу показалось, что от его взгляда вся улица на одно мгновение поблекла. Его же глаза наоборот, искрились всё ярче. Он был готов заплакать. Хватка женщины ослабла; на её лице, словно трещины на фасаде её заведения, проступили неидеальные, человеческие черты.
– Я, кажется, поняла… Прошу прощения, gendérme5, – из её губ вырвались слова далёкой молодости. – Но если вам когда-нибудь понадобятся мои услуги, вы всегда сможете найти меня, – она взяла его руку и положила туда небольшой кусочек бумаги.
– Спасибо, мадам, – Лейтенант кивнул головой и побрёл дальше, словно изнурённый паломник. Она смотрела ему вслед, пока не отвлеклась на других, более состоятельных посетителей и не потеряла его в толпе.
АКТ 7
Когда Дан наконец отыскал свою рухлядь в буржуазном благолепии припаркованных машин, вокруг неё лежали россыпью открученные болты. Почти никто из расплодившихся на улицах столицы мелких воров не подозревал, какую функцию в так называемом "каталитическом нейтрализаторе" исполняли следовые количества драгоценных металлов – при этом, конечно, каждый знал, что с государственной техники снять его было совсем нетрудно, но очень выгодно. Лейтенант рассеянно опустился на колени, чтобы убедиться, что воры вдобавок к выхлопной трубе не открутили ему колесо. Где-то на периферии его сознания происходил, постоянно сбиваясь, расчёт его зарплаты с учётом вычета многотысячной стоимости всех деталей, которые сняли с его машины за последнее время. Впрочем, происходил он из чистого любопытства – от таких конкретных когда-то вещей, как деньги, зарплаты и государственная собственность, в новой стране осталась лишь размытая тень, которую, как в цирковом представлении, уже ничего не отбрасывало.
Убедившись, что его траспорт, пусть и дышащий теперь угарным газом, всё ещё способен к самостоятельному передвижению, Синкевич влез на водительское сиденье и вставил ключ в скважину. Словно облачённые в броню всадники, четыре цилиндра в чреве двигателя за считанные мгновения разогнались до привычного им бешеного темпа. Отточенный хоровод стали, воздуха и метана отдавался над капотом ровным мурлыканием.
Загоревшееся дюжиной огней радио вырвало Дана из лап приближающегося сна. Подчинившись мышечной памяти, лейтенант выбрал частоту полицейского участка №72 и поднёс к губам бежевый коробок микрофона. Магнитная катушка динамика захрипела на десяток ладов – девственная чистота радиодиапазона погибла вскоре после распада Федерации, уступив место кошачьему концерту любительского вещания. Каждый участок подходил к этой проблеме по своему – одни перешли на выбивание в микрофон тире и точек, другие вообще открестились от радиосвязи до лучших времён, но большинство полицейских, и в том числе Дан, просто повышали голос, пока собеседник не начинал их понимать.
– Семь-два, это Юнкер, приём, – Дан напряг голос.
– это Семь-два, вас слышно, приём. – сержант То́дор, оператор на другом конце передачи, должно быть, показывал пальцами кавычки, когда говорил слово "слышно".
– Семь-два, это Юнкер. Место преступления осмотрел, пришлите уже бригаду. Нашёл второй труп в подсобном помещении последнего этажа Министерства торговли. В здание вошли четыре вооружённых человека с оружием, я ушёл от них незамеченным. Прошу подкрепление. Приём, – Дан чувствовал, что идущая на его волне пиратская реклама совершенно его заглушила.
– Какой-какой суп? Грибной? – очень хотели переспросить в участке. К счастью, рядом оказался кто-то с более острым слухом и высоким чином.
– Юнкер, это Семь-два. Вас поняли, бригада скоро будет, возвращайтесь в участок. Приём.
– Семь-два, это Юнкер. Вас понял, конец связи.
Синкевич выключил радио и нажал на педаль газа. Подчиняясь его команде, Ajla-30 выскользнула с проспекта назад, навстречу слабому сиянию ночной столицы. Его несколько смутил ответ начальства, но он не стал его оспаривать, решив, что сержант, скорее всего, опустил слово "подкрепление".
Уличное освещение отключили уже во всём городе, поэтому о своём существовании заявляли лишь самые яркие достопримечательности. Первым в зеркалах Дана отразился синий цветок вечного огня – второго из пяти источников природного газа, разбросанных по городу, носившему официальное название Севрапорт-на-пяти-огнях. Когда-то это название носило практический смысл – карта планеты была испещрена Севрапортами на всех континентах – но вскоре, когда самый северный и самый крупный из них стал любимцем самой Севры Великой, его полное название стали использовать только неисправимые романтики и смертельные зануды. Дан тоже любил его, хотя ещё не определился, к какой из групп относился.
Вслед за Вторым огнём из тьмы вынырнул гораздо более слабый Третий, считающийся среди севрапортцев самым полезным, за исключением, конечно, Пятого, главной котельной города. Главным, что выделяло Третий огонь на фоне остальных, была его популярность в качестве общественного мангала для спортивных фанатов, возвращавшихся домой с соседнего стадиона. Любой болельщик городского клуба "Алхимэлектро" знал, что после матча следует пожарить на чугунной художественной композиции, ограждающей факел, пару килограммов колбасок. Нагретые до тысячи градусов закуски по консистенции больше напоминали активированный уголь, чем мясо, но это совершенно не мешало жителям столицы спокойно их уплетать и даже настоятельно рекомендовать деликатес ничего не подозревающим туристам.
Вслед за стадионом и тянущимися вдаль бассейнами рыбного хозяйства, популярными у пьяных ныряльщиков-рыболовов, Дан проехал мимо бирюзового стекла и белоснежных плит государственного института нимфологии РАНМ, едва заметных в зареве подводного освещения в разбросанных в округе озёрах. Словно мозаика в роскошных банях имперских времён, голубая вода перемешивалась с белыми башнями панельного жилья.
Сияющие огни домов – как человеческих, так и подводных, казалось, соединялись с полным звёзд небом в единое целое, в один белоснежный дворец, раскинувшийся с озёрной глубины до самого конца Вселенной. По крайней мере, Дану всегда приходили в голову именно эти сравнения. Точнее, напрашивалась ещё одна, менее восторженная параллель – цвет воды в озёрах нимф один в один совпадал с клинически-синим, почти радиоактивным свечением перенасыщенной магией воды у берегов Йугопорта, родины лейтенанта. Йугопорт был бледной тенью Севрапорта на другом конце света, разраставшимся наростом, высасывающим жизнь из своей скудной земли и котлована Зэкотака́та, зияющей раны на теле реальности. С самого детства Синкевич искал красоту решительно во всём, но на долгие годы во всём многообразии Вселенной осталась лишь одна вещь, которую Дан не мог терпеть – свой родной дом.
АКТ 8
Путь Синкевича заканчивался в очередной коробке, почти незаметной на фоне окружающих её атлантов-домов. Это был его второй, а возможно и первый дом, полицейский участок №72. По крайней мере, он часто возвращался сюда с видом получившего двойку второклассника. Так было и сейчас.
Лейтенант припарковал машину на площадке у участка, и вытащил из неё все, чем собирался отбиваться от раздражённого начальства, которое, как ему подсказывала интуиция, уже очень скоро нападёт на него с претензиями.
Дан вошёл в участок через главный вход, стараясь не попадаться никому на глаза. Поначалу ему сопутствовала удача, потому что первая линия атаки, дежурная Надия, уже ушла домой, но триумф оказался недолгим – путь Синкевичу загородил выехавший откуда-то из стены рогатый истукан, облачённый в чёрную форму высших чинов республиканской полиции.
– Комиссар Хашим, лейтенант Синкевич с задания прибыл! – Дан попытался застыть перед начальником в ещё более внушительной позе.
– Ну слава богу, – комиссар вздохнул и передал Синкевичу пустую жёлтую папку для бумаг. – А теперь закрой дело.
Дан, испуганно отпрянул от комиссара и уставился на него, как олень на приближающийся грузовик.
– Закрыть? Мы же его даже не открывали! Товарищ комиссар, пропустите меня на моё рабочее место!
Начальник участка нарочито медленно зашагал через бутылочное горлышко коридора, из-за чего казалось, что дрожащее за ним зелёное пятно само проталкивает его вперёд. Остальные сотрудники отделения, оставшиеся на рабочем месте к девяти вечера, даже не подняли глаза на столь обыденное событие.
В этом странном тандеме два полицейских добрались до отгороженного мебелью и гипсокартоном угла, ставшего для Синкевича чем-то вроде кабинета. Впрочем, более обособленных кабинетов в участке и не было – в коммунальном правительстве искренне полагали, что отсутствие физических преград между рабочими местами взрастит в служителях закона что-то вроде пролетарского esprit de corps6, но с падением Федерации дешёвые отделочные материалы быстро похоронили это суждение.
Дан вывалил на свой стол груду записей, фотографий и пакетов с уликами. Рассортировав их, как марки в альбоме, он развёл руками и вопросительно взглянул на нависшего над ним руководителя. Хашим посмотрел на лейтенанта, как на раздавленную бабочку.
– Мы не стали никого отправлять в министерство торговли. Неоправданный риск, – сказал он вдруг после долгой паузы.
– Неоправданный риск!? – Дан встал на дыбы. – А что если мы упустили убийцу Нитарского?
Не отводя глаз, комиссар взял стоявшую рядом табуретку и сел напротив Синкевича. Он, как и другие ифриты и, честно сказать, почти все остальные разумные существа на планете, был значительно больше даже гигантов среди людей, а на невнятную комплекцию Синкевича и вовсе отбрасывал беспросветную тень.
– Ну как тебе объяснить… – он заговорил с соответствующим тоном отца, готовящегося раскрыть секрет происхождения детей. – все наши силы уходят на разгон стачек и выступлений. Правительство напугано до полусмерти и больше вообще не собирается принимать никаких решений, поэтому поддержки от армии нам тоже не видать… – комиссар замялся, почувствовав, что его объяснение превращается в жалобу. – …в этих условиях мы не можем сопротивляться организованной силе, уничтожившей Нитарского, какой бы она ни была. Лучше всего будет закрыть дело.
– Я вас понял, Дилнур Игоревич, – Дан сел на стуле прямее. – К сожалению, я отказываюсь. Я слишком увлёкся, чтобы останавливаться сейчас.
– Что значит "я отказываюсь"? Это приказ! – прорычал комиссар у себя в голове. Похожей реакции ожидал от него и Синкевич, испугавшийся своих слов, но не спешивший от них отказываться. Тем не менее, начальник продолжал молчать и смотреть на него, не мигая. Он пытался разглядеть в подчинённом молодого,
– Товарищ комиссар, вы в порядке? – Дан подумал, что в застывшем начальнике уже закипает ярость, и приготовился бежать.
– shiraty azekkirn byyurt bolaty ujkkore azek.7 – Хашим воспроизвёл холодную интонацию своего отца. – Чёрт с тобой, Юнкер. Хочешь ввязаться в эту авантюру – валяй. Всё равно в стычках с фашистами от тебя мало толку, – комиссар сразу же пожалел о своей грубости, хотя знал, что Синкевич отроду ни на что серьёзно не обижался.
– Лейтенант горячо поблагодарил Хашима и поспешил к выходу, но тот его уже не слушал.
АКТ 9
10 октября 731 года, 13:36. Народная Республика Севрапорт, Коммунальная Федерация.
Уязвимые перед натиском проливного дождя, покинутые остовы многоквартирных домов чернели над оставленным на произвол бессистемных рыночных реформ микрорайоном. Три месяца назад, когда после длительной бюрократической агонии разорился последний строительный комбинат Севрапорта, эта и другие ударные стройки превратились в бессмыссленные нагромождения балок, строительного мусора и бетонных плит. Именно отсюда севрапортцы отчаянно тащили сантехнические изделия и чёрный лом, и именно сюда капитан Хашим привёл Синкевича для его первого урока стрельбы.
– Зачем мы здесь? – спросил дрожащий мальчик не совсем с акцентом, но скорее с восходящей неизвестно куда интонацией, выдававшей в нём уроженца противоположного полушария.
– Когда-нибудь это может спасти тебе жизнь, – сухо ответил полицейский.
Начерчив на стене мишень осколком кирпича, Хашим протянул Дану что-то холодное, тяжёлое, но по-странному родное – табельный пистолет Коммунальной милиции.
– Ну и… железяка, – произнес мальчик с горечью.
– Если ты действительно поступишь к нам на службу, то проведёшь наедине с этой железякой остаток жизни. Первый шаг – встать в стойку.
Полицейский наглядно продемонстрировал Синкевичу правильное положение для стрельбы, но тот не мог и близко его повторить.
– Моё тело меня не слушается. У меня не получится!
– Это просто нужно почувствовать. Смотри, вот так…
Ифрит подошёл сзади и положил свои руки на руки мальчика, закрыв его от дождя и ветра. Ощутив его внимание и тепло, Дан наконец перестал содрогаться и стал крепче стоять на ногах.
– Да, вот так. А теперь… берись вот здесь. Нужно снять с предохранителя.
– А почему под дождём?
– Потому что идеальных условий не существует. Готов?
– Наверное.
Синкевич привёл в действие спусковой механизм. Порох патрона взорвался, направив смертоносную силу почти в самый центр буроватого круга.
– Неплохо для первого раза. Попробуй ещё.
Следующие выстрелы были не так удачны, однако на суровом лице капитана всё же проступила едва заметная гордость.
– Да ты прямо… Junker8. Молодец. Знаешь, я должен кое-что тебе показать.
Мальчик отдал оружие полицейскому. Они отошли от мишени не меньше, чем на пятьдесят метров, продираясь через безнадёжные горы хлама. Отсчитав известное только ему число шагов, Хашим неожиданно обернулся, достав из специального отделения на своей форме ещё и волшебную палочку.
– Но тут же очень далеко! – смутился Дан.
– В этом и помогает магия. Если приставить палочку к стволу пистолета примерно вот так, – он держал инструмент практически параллельно к оружию, но изменил угол его наклона, компенсируя сильный ветер, – то можно попасть и с этого расстояния. Но помни: главное в магии – стремление, мысль. Тебе не обязательно даже видеть мишень, но ты должен избавиться от любых сомнений и знать совершенно определённо, зачем стреляешь. Знать и помнить так же твёрдо, как своё имя. ODAM VE BETALA9! – громогласно провозгласил Хашим на родном языке, почти заглушая выстрел. Направляемая волей и надеждами капитана, пуля попала точно в цель.
– Тут всё довольно просто, – продолжил он, – на круге на стене может сконцентрироваться любой. Действительно удачный выстрел каждому человеку даётся в жизни только единожды… Впрочем, не бери это сейчас в голову. Нам пора. Ты уже насквось промок.
АКТ 10
Синкевич спустился по лестнице, ведущей в участок, с азартом перепрыгивая через ступени. Раскрытие дела Нитарского казалось ему такой же простой игрой, как и классики на лестнице. Всего пара шагов – копирование памяти компьютера Нитарского, пара анализов, экспертиз – после первого пункта план лейтенанта слегка размывался – и плохие парни окажутся там, где им и надлежит быть.
Дан совершенно увлёкся яркими картинами неминуемого правосудия, и не заметил, что навстречу ему поднимается другой человек. Его слегка смутило несерьёзное поведение сотрудника полиции, и когда Синкевич был уже в одном прыжке от столкновения, тот тактично протянул ему руку, повторяя не то традиционное севралийское приветствие, не то стоп-сигнал регулировщика движения. Когда неоднозначный жест оказался в поле зрения лейтенанта, он резко остановился в довольно динамичной позе, как будто высекая из бетонной ступени лязг трамвайных тормозов.
– Я прошу прощения, вы не знаете человека с позывным "Юнкер"? – раздавшийся мужской голос был довольно приятен, но не имел решительно никакой заметной интонации.
– Конечно знаю, Юнкер – это я, – ответил Дан фразой из старого фильма, поправляя фуражку отточенным движением.
– Прекрасно, вы мне и нужны. Я младший лейтенант полиции Диреш Маченко. Я хочу помочь вам в расследовании убийства Белика Нитарского.
Синкевич слегка смутился – он совершенно не ожидал помощи извне – но быстро рассудил, что в блистательной детективной истории найдётся места для второго служителя закона, очаровательного любимца публики, имя которого шло бы после его в известных каждому неразрывных исторических сочетаниях. Тиу́р и А́лона, божественные покровители Севры Великой. Загельхаубе и Ййре-Кьёнов, великие физики, подружившие магию с электричеством. Кир и Саша, легендарная пара грабителей банков. И теперь, Синкевич и Маченко, полицейские, раскрывшие несомненно громкое дело об убийстве главы Таумэнерго. Дан представил себе кричащую градиентами и шрифтами обложку первого детектива в серии, носящей их имена, и мечтательно вздохнул. Не стоит думать, что лейтенант искренне искал мировой славы или превосходства во всякой паре, в которой оказывался – таковы уж были законы мира дешёвых бульварных детективов, в который Дан попал ещё в детстве и который он не собирался покидать.
Выстроенная до малейших деталей картина слегка распалась в своих очертаниях, когда Дан снова поправил фуражку и неожиданно увидел, что несмотря на своё превосходящее звание, на титул персонажа поддержки в стихийном дуэте претендовал только он.
Глаза Синкевича медленно поднимались вверх, от начищенных до блеска ботинок к ставшим классическими брюкам-джинсам и безукоризненно зелёной рубашке, и везде находили лишь доведённое до совершенства собственное отражение, словно сошедшее с картинки "ПОСЛЕ" из рекламы чудо-средства от плоскостопия, невроза и чувства неполноценности. Прямоугольное лицо Диреша сияло правильностью и чистотой – оно, несомненно, было бы признано эталонным для севралийского этноса, занимайся человечество таким бредом, как внутривидовая расовая наука. Волосы Маченко цвета чарновской сосны ярко оттеняли иссиня-черные копны Синкевича, неслышно намекая на разницу в их происхождении. Сверхчеловек был даже немного выше лейтенанта, что, пожалуй, было уже излишне, ибо Дан и сам тянулся к небу со стремлением и изящностью вешалки для пальто.
Диреш, похоже и сам знал, каким влиянием располагает, поэтому с едва заметной ухмылкой наблюдал за ошарашенным лейтенантом сверху вниз, пока не встретился с ним взглядом. Взгляд Синкевича, как можно заметить, обладал странным свойством выбивать из колеи даже самых несгибаемых людей – возможно, из-за невероятно искреннего выражения его глаз, а возможно из-за его гетерохромии, которая, по распространённому заблуждению, встречается только у женщин и обращённых вампиров.
Аура собранности и профессионализма в значительной степени ослабила эффект от взгляда Дана на Диреша, но всё же заставила его несколько смутиться и вспомнить, что лейтенант превосходит его по званию. Он собрался с силами, готовясь расспросить Синкевича о преступлении, но тот его сразу же перебил.
– Товарищ Маченко, вы меня извините…
– Можно просто Диреш, – сказал он ужасно доверительным тоном.
– Диреш, ты меня извини, но я есть хочу – умираю! Ты на машине?
– Нет, а что? – профессиональное чутьё подсказало ему соврать.
– Тогда пошли сходим за tseebhurekkamy10, – название этого йугийского блюда он произнёс с его оригинальной интонацией.
До того как Диреш успел ему возразить, лейтенант без всякого предупреждения помчался в глубину многоквартирных домов. Маченко постоял на месте ещё несколько секунд, надеясь, что рано или поздно Синкевич одумается, но нехотя поспешил за ним, когда тот уже почти исчез из виду.