Полная версия
Дан Синкевич и полный распад
Т.Д. Соловьев
Дан Синкевич и полный распад
ВСТУПЛЕНИЕ
С началом нового века в нашем мире погибли две вещи. Первая – абсурдное суждение о том, что исход истории человечества предопределён. Вторая, даже более всеобъемлющая – искренность в искусстве.
На втором веку своего существования массовая культура впала в период юношеского отрицания, среди прочего, самой ценности вымышленных историй как инструмента обмена между людьми. Один и тот же цинизм кочует из одного произведения в другое, в каждом из них сохраняя обманчивый лоск оригинальности. Современный массовый фильм, краеугольный камень нашего культурного слоя, не верит ни в себя, ни в своего зрителя.
Я не могу утверждать, что современная культура смертельно больна и неспособна пробудить в человеке те же высокие чувства, что и искусство прошлых эпох. Вполне возможно, что его нынешнее состояние – симптом гораздо более обширного духа времени, в котором игрушки делают из одноразовой пластмассы, трамвай становится единственным животным в среде обитания человека, а человеческий разум, похоже, устаревает как инструмент. Я лишь имею в виду, что разным людям нравятся разные вещи – и мне нравится искренность.
Говоря конкретно, искренность для меня и для этой книги означает попытку описать словами и поделиться с другими людьми определённым восприятием жизни во всех её мелочах и странностях, которые, несмотря на свою кажущуюся эфемерность, и делают её прекрасной. Делая теперь свои первые шаги в мире литературы, я не питаю никаких иллюзий относительно качества и оригинальности своей работы, но всё же надеюсь, что “Полный распад” подтолкнёт Вас – моих читателей, открывающих эту историю вместе со мной – к тому, чтобы делиться мыслями и чувствами, не стесняясь себя и других, творить то, что вы любите и любить то, что вы творите и даже, если позволите, напомнит Вам о том, что нет ничего интереснее, чем быть человеком.
С любовью ко всем, Т.Д.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
[Его сердце] пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца, и [весь мир] замолчал, освещённый этим факелом великой любви к людям…
Максим Горький
АКТ 1
15 ноября 741 года, 19:20. Белик Нитарски, седеющий бюрократ в безжалостно сером пиджаке, только что вышел из курительной комнаты в конце коридора. Затушив тлеющую сигарету, он возвращается в свой крошечный кабинет на десятом этаже. Он садится за стол и по привычке, не глядя, нажимает на давно установленную комбинацию клавиш.
15 ноября 741 года, 19:21. Белик Нитарски, генеральный директор государственной компании Таумэнерго, погибает от пулевого ранения в затылок. Не в состоянии более сопротивляться силам, тянущим каждого из нас глубоко под землю, голова Нитарского обрушивается на клавиатуру.
15 ноября 741 года, 19:23. Ната Дермлиг, секретарь Нитарского, обнаруживает тело оного и в ужасе выбегает в коридор. Дрожащими руками она набирает цифры 7, 0, 0 – единый номер экстренных служб в Республике Чарновия-Севрапорт. Проходит несколько секунд, прежде чем допотопный автоматический коммутатор соединяет телефонные провода. Пани Дермлиг старается держать себя руках, сообщая о случившемся оператору, уже переключающему звонок с одной линии на другую:
– Говорит участок 43. Директора "Таумэнерго" убили. Мы не берёмся. 55?
– Говорит участок 55, – раздался в полицейской сети замученный голос, – почему сразу мы? У нас половина состава в больнице с той недели, а про машины я вообще молчу. Где же наш любимый 61?
– Говорит участок 61. Вы думаете, если у нас окна на Третий огонь выходят, то мы сразу обеспеченнее вас? Отказано. И вообще – раз убили, значит надо было… 72, пришлите каких-нибудь дурней и мы забудем об этой истории, и без неё хватает проблем.
– Говорит участок 72. Почему сразу дурней-то? Суд с вами, нельзя же вечно перекладывать ответственность на других…
Наряд полиции выезжает из участка в 19:25.
Если длину дорожного полотна, соединяющего севрапортский пункт полиции №72 с головным офисом Таумэнерго, разделить на заявленную производителем максимальную скорость патрульной машины Ajla-30, то получится довольно небольшое число с грудой знаков после запятой, не имеющее тем не менее ни малейшего отношения к реальности.
Этот факт становился всё более очевиден Дану Синкевичу, лейтенанту Республиканской полиции Чарновии-Севрапорта. и без того измученное, его выражение лица с каждой минутой, проведённой в пробке, становилось всё печальнее и печальнее. Правда, относительное расположение машин на проспекте Уткина в действительности нельзя было назвать пробкой, поскольку даже самый беспросветный затор всё равно подразумевает хотя бы отдалённую надежду на движение. Проспект Уткина же был совершенно непроницаем для всех видов моторного транспорта, так как оканчивался площадью святого Игора, оккупированной на тот момент мрачной процессией бастующих работников алхимической промышленности.
Руководство многострадального Алхиммаша уже третий месяц не выплачивало зарплату своим рабочим, ссылаясь на такие приевшиеся жителям республики причины, как "отсутствие спроса" и "неизбежный дефолт", но до недавних пор они, скрипя зубами, терпели своё незавидное положение. Тем более, что допуск к безграничным складам машиностроительного гиганта давал алхиммашевцам возможность проявлять свою рабочую солидарность, занимаясь бартером со страдальцами с других хиреющих предприятий страны. Теперь, когда даже такие титаны республиканской промышленности, как радиозавод имени Ййре-Кьёнова и авиаконцерн Зигорова, прекратили всякие попытки сохранить рентабельность и остановили производство, рабочие поняли, что имеют больше шансов на достойное вознаграждение своего труда на улицах столицы, чем за рассыпающимися станками на агонизирующем предприятии.
Нельзя сказать, что Синкевичу не было до этого дела, но в последние месяцы несчастий, выпадавших на долю его страны, становилось всё больше, и большинство из них неумолимо проплывали мимо его сознания, как сухогрузы из стран побогаче мимо берегов Севрапорта. Его мозг всё ещё переваривал новость пятилетней давности о распаде Коммунальной Федерации на десяток бесформенных обломков, два из которых – Чарновия и Севрапорт – наскоро решили слепить свои омертвевшие экономики, руководствуясь старой заморской поговоркой: страдание любит компанию.
Кроме царившего в стране настроения, она неплохо описывала и близкое к массовому психозу состояние бедолаг, оказавшихся в этот вечер на проспекте Уткина. Впившись пальцами в кирзовое кольцо руля, Дан устремил взгляд в беззвёздное небо, как будто в поисках выхода из своего неважного положения – и, похоже, действительно получил указание из самых глубин космоса; тело Синкевича, последовав примеру рабочих Алхиммаша, отказалось исполнять приказы верховного руководства, и всего через несколько секунд уже отдалялось от брошенной прямо на дороге машины.
Как порой бывает у любого, даже самого здравомыслящего человека, физическая сущность Дана возобладала над психической. В таком положении его обессилевшему мозгу оставалось лишь сделать вид, что всё разворачивается точно в соответствии с планом, и придумать произошедшему правдоподобное оправдание, к примеру, такое: наказание за оставление патрульной машины, каким бы оно ни было, вряд-ли сможет сравниться с наказанием за неявку лейтенанта на место преступления.
К счастью, ноги тащили Дана как раз в его сторону. Он почти случайно избежал избиения на площади, прижавшись к стене и изобразив выражение лица столь непричастное, что сама мысль о связи, существующей между лейтенантом и ненавистным правительством погибла в головах бастующих в зародыше. Добравшись до сравнительно безлюдной улицы Ятудханова, Синкевич начал осознавать, что траектория его движения никогда не встретится с офисом Таумэнерго. Правда, его мыслительный процесс, лишь сейчас начавшийся вновь после грубого аппаратного прерывания несколько минут назад, не успел набрать достаточного темпа, чтобы хоть как-то повлиять на работу его двигательной системы.
Ноги привели Дана к подъезду потерявшего былой лоск многоквартирного дома, построенного когда-то для первых среди равных граждан Коммунальной Федерации. Дан набрал на домофоне первые цифры, которые смог вызволить из глубин своей памяти. Осциллятор в толще устройства издал несколько монотонных звуков, уступивших место нежному голосу молодой женщины.
– Кто там?
Дан знал только один ответ на этот вопрос. Он выучил его очень давно.
– Лейтенант полиции Синкевич. Откройте, пожалуйста, – слова эти прозвучали гораздо менее убедительно, чем должны были.
– Дан, что ты здесь делаешь?
Женский голос показался ему знакомым. Похоже, это знакомство было взаимным. Оказавшись в столь экстраординарной ситуации, тело Синкевича сразу свернуло свою забастовку и в отчаянии обратилось к головному мозгу. Поток нейротрансмиттеров захлестнул его, и вскоре более-менее слаженная работа миллиардов нервных клеток смогла представить на всеобщее рассмотрение довольно очевидный ответ. Дан оказался у дома своей бывшей девушки.
АКТ 2
Конечно, зачастую понимание проблемы – половина её решения, но пока Дан старался сохранять вертикальное положение, слегка качаясь перед домофоном, мысли в его голове сталкивались между собой и разлетались на мириады осколков. Поняв, что не дождутся сверху никакого своевременного ответа, лёгкие и голосовые связки решили проявить инициативу, продемонстрировав уже усвоенный трюк.
– Лейтенант полиции Синкевич. Откройте, пожалуйста.
– Боги, как это ужасно…
– "Ты снова ранишь её. Ты всегда так делаешь, ты всегда делаешь людям больно. Есть только один способ это остановить…" – от этой зложелательной мысли Синкевичу сразу же стало дурно. Её источник в мозге Дана нельзя было назвать однозначно, однако между ним и его кровеносной системой существовала объективная связь. Каждый из саморазрушительных порывов Синкевича сопровождался резким падением давления крови.
Пока лейтенант балансировал на грани потери сознания, где-то наверху, в комнате с мебелью из красного дерева и пожелтевшими обоями, девушку раздирала нерешительность. Она не испытывала к Синкевичу действительной неприязни и даже чувствовала какую-то странную ответственность за него, однако не стоит даже описывать, чем может закончиться встреча с нестабильным полицейским служащим.
Сона Лайнекк, как звали этого ангела, спускавшегося из своего ковролинового рая на грешную землю, сделала выбор, который едва ли стоит делать здравомыслящей женщине.
Подчиняясь неуверенной команде, электромагнитная сила, разделявшая её и Дана свежевыкрашенной стальной дверью, прекратила своё действие.
Глаза Дана, всего пару мгновений назад не знавшие за что зацепиться, неожиданно сконцентрировались на показавшемся из-за двери лице. За считанные секунды всё встало на свои места.
Женщина, вернувшая ему хотя бы блёклое подобие самообладания, была красива. Красота её была сродни красоте тысячелетних лесов Илюнии, откуда она была родом, сродни красоте бескрайнего Севралийского моря, невидимого за лабиринтами городских улиц, но всё же родного им обоим. Другими словами, это не была человеческая красота. Люди называли род Соны нимфами, рассказывая истории об их экстрасенсорных способностях, большинство из которых были лишь расистскими городскими легендами.
В полной тишине Сона наблюдала, как на её глазах происходило что-то между чудом рождения и получением наркозависимым очередной дозы. Она знала Дана, и она знала, что творилось у него в голове, поэтому ждала, пока тот найдёт в себе силы заговорить первым.
– Привет. Я так рад тебя видеть, – десяток набравших силу голосов застонал в голове Дана, страдая от сущей банальности сказанного.
– Привет, Дан. Что тебе нужно?
Поскольку лейтенант оказался здесь против, а вернее сказать без участия своей воли, Любой ответ кроме "ничего" будет придуманной постфактум ложью.
– Пожалуйста, составь мне компанию на месте убийства Белика Нитарского.
– Ты в своём уме? – на этот раз наступил черёд Соны страдать от необдуманных слов. – Ты вламываешься ко мне в восемь часов вечера, и просишь расследовать с тобой дело, хотя я даже не полицейский?
Сона хотела было дополнить свою аргументацию, но взгляд Синкевича, знаменующий его возвращение в коматозное состояние, заставил её почувствовать что-то похожее на вину.
– Хорошо, хорошо. Я пойду с тобой, ладно? Только подожди меня здесь sarietékk.1
На илюнийском языке sarietekk означало небольшой промежуток времени. Когда-то Дан любил учить слова из языка своей девушки, и, как Сона и надеялась, они возымели на него какое-то положительное влияние.
АКТ 3
Пока Сона и Дан шли к офису Таумэнерго, они не проронили ни слова – она боялась ненароком снова ввести его в какое-нибудь состояние, он боялся обидеть спасительницу и снова выпасть из колеи.
Бетонный атлант десятиэтажного здания государственной компании был бы едва различим в тусклом городском освещении, если бы не свисающие с его крыши буквы "ТАУМЭНЕРГО".
Они заливали улицу гордым оранжевым светом, напоминая прохожим, что людей, работающих в этом здании, следовало бы поблагодарить за свет, тепло и экономическое процветание, которые созданные здесь реакторы давали и продолжали давать стране. Впрочем, к 20:10 в офисе благодарить было уже почти некого.
Открыв стеклянную дверь совершенно излишним напором плеча, Синкевич оказался в вестибюле.
Он представлял из себя довольно узкое, но вытянутое помещение, наполненное запахом моющего средства и однообразным гулом галогеновых ламп. От остального здания посетителей отделяли турникеты. В дальнем конце коридора затерялись в джунглях комнатных растений лифт и выход на лестницу. Выкрашенные в бледно-голубой стены было почти не видно за целой галереей висевших на них фотографий.
Когда в дверь вошла Сона, она мельком оглядела коридор, в котором оказалась, но её взгляд быстро остановился на находящемся в самом его центре пропускном пункте. Окружённая стационарными телефонами, как труп стервятникам, за ним спала молодая девушка в жизнерадостно-жёлтом свитере и толстых очках.
Проигнорировав немой намёк турникетов на режимный статус здания, Дан решил подобраться к фотографиям поближе. К его сожалению, познания Синкевича о ядерной и таумоядерной энергетике недалеко вышли за пределы школьной программы, поэтому подписи к снимкам, указывающие на топливные циклы и технические спецификации комков труб и сверхпроводящих колец, не говорили ему решительно ничего. Тем не менее, поочерёдно сравнивая кадры, расположенные в хронологическом порядке, он сумел уловить несколько закономерностей.
По композиции все снимки, снятые между 716 и 738 годами, совпадали – на каждом из них счастливая толпа учёных и инженеров стояла перед очередным агрегатом, построенным по их проекту. При этом состав снимаемых от фотографии к фотографии резко менялся – к примеру, перед созданным в сотрудничестве с гномами из Горны реактором класса ГОСК-МВ Дан насчитал не больше пяти представителей людского рода. Лишь два человека смотрели на него со всех фотографий; одного из них он узнал сразу – это был сам покойный Белик Нитарски. За 22 года он постарел точно так, как следовало бы ожидать от одинокого физика, всё глубже тонущего в бюрократии, погубившей все его и без того скудные душевные порывы.
Другой человек Синкевичу показался едва знакомым; скорее всего, он уже где-то видел его в газетной статье или по телевизору. Где бы и когда бы ни была снята фотография, он неизменно находился на верхнем ряду рядом с Нитарским. На первый взгляд они были похожи, как похожи все люди одной незнакомой тебе профессии, тем более такой одиозной в севрапортском обществе, как физик-ядерщик. Но при более пристальном рассмотрении Дан вдруг увидел, что между ними не было ничего общего: неизменный десятилетиями, полный серой печали взгляд Нитарского трудно было сравнивать с заискивающими, бегающими под очками глазами неизвестного.
Дан рассматривал фотографии ещё несколько секунд, пока не отвлёкся на то, что происходило у него за спиной. Уснувшая за столом пропускного пункта девушка спала так крепко, что никакие усилия Соны не смогли выдавить из неё ничего, кроме вежливых просьб прекратить беспорядок и выключить чайник. Дан поспешил напарнице на помощь, но при этом совершенно проигнорировал спящую девушку, а вместо того начал со всех сторон разглядывать окружавшие её телефоны. Как он и надеялся, на одном из них была приклеена бумажка с длинным рядом цифр. Лейтенант несколько секунд держал аппарат перед лицом и пронзительно на него смотрел, но вдруг положил его и побежал к выходу.
Перформанс Дана оставил Сону в полном замешательстве, поэтому она не сдвинулась с места, а лишь только следила глазами за скачущим по улице зелёным пятном. Оно резко остановилось у таксофона, не глядя бросило в него деньги, и взяло трубку.
От этого зрелища Сону отвлёк пронзительный звук зазвонившего телефона, являвшийся, впрочем, его логичным продолжением. Знакомый гудок моментально привёл спавшую девушку в чувство. Встав неожиданно в полный рост она поправила свой наряд и причёску, и, уставившись куда-то далеко за Сону, схватила трубку.
– Нет, это не прачечная, это Таумэнерго. Доброго дня.
Ответив на звонок, она было хотела броситься обратно в беспробудный сон, но влетевший в дверь Синкевич до смерти её напугал.
– Лейтенант полиции Синкевич. Это мой напарник, – Сона лишь
вздохнула. – Вы нам звонили? – Дан снова перелезал через турникет, защищаясь от любых претензий зелёной картой полицейского удостоверения.
Девушка кивнула головой и попыталась вспомнить, где находится.
– Вы не могли бы представиться, и объяснить нам, кто вы. Для отчётности, конечно.
– Я Ната, Ната Викторовна Дермлиг. Я секретарь…
Ната замолчала; слова застревали у неё в горле, как знакомый из горького детства обойный клей. Слёзы текли по её щекам, как спасительный берёзовый сок. Выстрел, прервавший жизнь Нитарского, теперь звучал в невыносимом хоре звуков войны. Лейтенант взял её за руку, но не нашёл, что сказать. Он мрачно взглянул на Сону, но её губы выронили лишь несколько обречённых, мертворождённых слов.
АКТ 4
Тёмные картины прошлого вспыхивали перед глазами Наты одна за другой, сливаясь воедино. Волевым усилием она обуздала этот поток и заставила себя вернуться из прошлого в настоящее через спасительную череду более приятных воспоминаний. Неожиданно даже для себя Ната вдруг выпрямилась, снова произведя на окружающих впечатление компетентного, а главное совершенно спокойного секретаря. За долгие годы она довела этот трюк до автоматизма.
– Прошу прощения, господа. Думаю, у вас есть ещё вопросы?
Сона и Дан переглянулись. Лейтенант стряхнул с себя ошеломление, как собаки стряхивают с себя воду, и попытался вспомнить следующий задуманный вопрос.
– Конечно. Пани Дермлиг, как я понял, вы секретарь Нитарского. Вы не могли бы рассказать нам, что видели?
Синкевич зажал кнопку своего механического карандаша, но понял, что карандаша в руке у него нет. Не было у него и бумаги – он забыл свой планшет в машине. Оглядевшись вокруг в поисках подходящих для присвоения письменных принадлежностей и оставшись ни с чем, Дан издал несколько раздражённый звук и вынул из кармана пиджака небольшой диктофон – тем более, показания свидетелей на магнитной ленте принимались судом даже охотнее, чем записанные. Он положил прибор на стол и, не найдя места получше, сел рядом. Сона, взрослый человек с ногами не более сильными, чем у Синкевича, предпочла постоять.
Ната размяла шею и задумалась, над тем чтобы сформулировать свой ответ, не вызвав снова никаких лишних ассоциаций.
– Пан директор сегодня пришёл на работу поздно и не выходил из своего кабинета. В семь вечера к нему заходил пан Карденски, и они…
– Я, кажется, должен знать, кто это, – лейтенант нахмурился, пытаясь вспомнить, откуда он знает эту фамилию.
– Вы что, пан полицейский? Григор Карденски – руководитель Атомполка. Во время войны ‘37 года он и его отряд предотвратили расплавление таумодарского реактора и фактически обеспечили нашу победу.
– Простите, теперь припоминаю…
– Атомполк находится в прямом подчинении Таумэнерго. Он был создан для того, чтобы защищать наши ядерные объекты в случае, если государство вообще окажется на это неспособно, – заполнила пробел Сона.
– Верно, – продолжила Ната, – так вот, Карденски о чём-то ругался с Беликом Анадовичем, и скоро ушёл. И всё.
– И всё… – рассеянно повторил Дан. – а вы не помните, о чём они говорили?
Ната несколько растерялась, чувствуя одновременно и гордость и стыд.
– Пан полицейский, это же был конфиденциальный разговор. Я их не слушаю и тем более не запоминаю, – сказала она с выраженным чувством разумеющегося превосходства, доступным только бюрократам среднего звена, – да и говорили они не про работу, – Ната сама напугалась своих слов, проскользнувших мимо её осознания прямо в речевой аппарат. Чувствуя, что уже попалась на крючок служителей закона, она продолжила, не дожидаясь вопроса Синкевича.
– …Да, они, кажется, говорили о политике. Больше я ничего не могу сказать, – заверила она себя и окружающих.
– Этого вполне достаточно, спасибо, – учтиво сказал лейтенант, останавливая диктофон в прыжке со стола. – Вы не могли бы отвести нас к месту произошедшего?
– Конечно, это на десятом этаже. Простите… – она обратилась к спутнице Дана.
– Сона Лайнекк. В отличии от лейтенанта, я не привыкла прыгать через турникеты.
Ната вытянула из кармана юбки смутно блестящий пропуск и приложила его к сканеру. Сона аккуратно просочилась через пропускной пункт и направилась к лифту. Дан уже давно к нему прискакал, и теперь с пугающей частотой барабанил по кнопке вызова. Лифт и так был на первом этаже, но, оскорблённый таким обращением, никак не хотел открывать свои двери для пассажиров.
Когда все трое вошли в несколько тесную для такого крупного здания кабину, Синкевич счёл нужным узнать больше о Нате.
– Я полагаю, вы уже давно занимаете свою должность, пани Дермлиг?
– Я работаю здесь почти два года, но секретарём пана Нитарского стала только в этом мае. Раньше он… искал в кандидатках других навыки, – Ната стояла спиной к Дану, но всё равно отвела глаза.
– Что вы имеете в виду? – Синкевич никогда не краснел, поэтому за него это сделала Сона.
– Ничего такого, просто как говорит Магда из бухгалтерии, раньше Нитарски и красивых, и молоденьких нанимал, но больше рефлекторно – все же так делают. Со временем он решил, что ему нужен кто-то более… компетентный.
– Мне кажется, он смог совместить приятное с полезным. Простите, больше не буду, – рука лейтенанта задрожала от жгучего желания врезать по барахлившей голове чем-нибудь твёрдым.
Остановившийся лифт позволил Нате проигнорировать намёк Синкевича. Она указала на кабинет №195, первый на этаже. Его дверь украшала металлическая табличка: "Б.А. НИТАРСКИ, МИНИСТР ЯДЕРНОЙ И ТАУМ-МАГИЧЕСКОЙ ЭНЕРГИИ". Предвосхищая неминуемый глупый вопрос, уже вырисовывающийся на улыбчивом лице Дана, секретарь сразу на него ответила.
– Минатомтаумэнерго реорганизовали в госкорпорацию всего три года назад. Никто не стал менять таблички, обычно всем и так понятно.
– Ах вот оно что… – Дан попытался то ли изобразить, то ли скрыть детскую обиду. – В любом случае, вы можете остаться здесь, если не хотите видеть место преступления ещё раз. А ты, Сона, не могла бы пройти со мной, пожалуйста?
– А куда я денусь.
Девушка ловко влезла в дверной проём впереди лейтенанта. Как оказалось, в кабинете бывшего министра едва помещались даже два стоящих человека.
Дан заметил, что кабинет Нитарского был бы чем-то похож на его собственную комнату, если бы в нём не царило такого безжизненного порядка.
Любой человек, считающий себя детективом, скажет вам, что комната – есть прямое продолжение её обитателя, которое зачастую может сказать о нём больше, чем он сам. Келья Нитарского же хранила гробовое молчание, или скорее соблюдала режим прекращения огня, как позже догадался Синкевич. Гигантский шкаф, или, вернее сказать, ряд полок, был полностью заполнен ровными батареями папок и совершенно закрывал северную стену комнаты, и, казалось, так и норовил занять её всю, вытеснив из неё всякое человеческое присутствие. В борьбе за скудную территорию участвовал и офисный стол – действительно деревянный, но дерево это было тех сортов, которые стесняются пускать даже на туалетную бумагу. Единственным, что защищало посетителей от его кошмарного облика, был толстый слой сигаретной сажи, оставившей, впрочем, свой отпечаток на каждой доступной поверхности. Стул для посетителей и истёртое кресло находились на самых очевидных местах, хотя едва там помещались. Невольным наблюдателем незримой борьбы стало квадратное окно с деревянными рамами, скрытое за растениями в горшках и занавесками траурно-белого цвета. Чёрные провода, соединяющие телефон и компьютер с внешним миром, собирались в пучок и убегали к потолку – частое зрелище для зданий, построенных на заре коммунальной эпохи. Сама вычислительная машина, поделка Ййре-Кьёновского завода, едва обгоняла по вычислительной мощности собираемые там же пылесосы, но обладал серьёзным преимуществом – распределялся среди государственных учреждений бесплатно. Завершающим аккордом этой симфонии, арбитром в битве шкафа и стола, была висевшая на самом видном для Нитарского месте рамка с фотографией гигантского морского окуня и покойника, затмевающего оба солнца своей улыбкой. Единственным тёмным пятном на идиллической картине стала пуля, прошедшая сквозь череп чиновника насквозь и угодившая ему на фотографии прямо в лоб.