2031. Север

– Ваш ящик – за забором, на своей машине и своём питании, – сказал я. – Мы дадим «землю» и полчаса на синхронизацию. Любой хвост на нашу мачту – отрежем.

– Детям нужна связь, – он поднял планшет, будто этим можно согреть. – Вы за «мост» отвечаете?

– Я отвечаю, чтобы у вас не умер свет, – сказал я. – Делайте за забором.

Они взяли паузу и согласились. Им нужно было поставить галочку «объект условно взят». Ящик унесли к внешней стойке, раскидали свой кабель. Над двором бесшумно проплыла вторая сова – тусклая точка под грудью. Саша шёпотом отметил: «у них есть «профиль» на птиц и лис». Я кивнул. Мир становился похож на шахматы, где половина фигур – живые.

– Дедлайн десять минут, – сказал Левченко, когда их ящик начал петь. – Резерв не держится. Если синхру не даёте – зайдём.

– Тридцать минут – и всё, – ответил Алексей. – Бумагу о работах принесёте позже.

Он обернулся ко мне:

– Готовь «окно» на выезд. С северной – Саша знает обход переправы. Канистру дам.

– Берём, – сказал я.

Слов стало меньше. Воздух натянулся, как струна. Мы пошли к машине. Нива стояла под козырьком, на крыше натаял и снова прихватился хрупкий ледок. Сашка, как всегда, первым полез поправлять магнитную антенну.

– Вот, держи, – он протянул мне свой блокнот с частотами, мягкий, тронутый пальцами. – Если уйдём в тень, сканируй в этом порядке…

Он не успел договорить. Воздух рядом щёлкнул – коротко, сухо. Сашу будто толкнули – грудью в крыло, и он сполз на колени. Стёклышки обледеневшего окна осыпались, как крупа.

Глеб среагировал ещё до дыхания. Подхватил, утянул Сашу под двигатель, прикрыл собой. Второй сухой «тук» срезал фару. Тишина стала плотной.

– В укрытие! – крикнул Алексей и погасил прожектор, чтобы не подсвечивать двор. Люди присели, исчезли в тенях. У забора рыжая лиса затормозила, как по команде. Вверху у сов мигали тусклые точки – видят движение.

Я уже был на коленях. Крови почти не видно, просто ткань темнее и какое‑то слишком тихое всё. Пульса – нет. Медик подбежал, посмотрел, покачал головой. Чисто. Далеко. Без шанса.

– Сектор, – выдохнул Глеб, глаза бегают по кранам, трубам, крышам. – Кран слева, труба справа. Глушитель. Дальний. Двигай под козырёк. Шум.

Я завёл мотор. Выхлоп пошёл плотной полосой, шум закрыл двор. Глеб прикрыл Саше лицо его же курткой, аккуратно, как живому. В кармане у Сашки нащупал рацию и сложенную бумажку: «Эжва/ДК – группа Ж‑2. Медпункт – дежурства». Блокнот с частотами я уже держал, как чужое сердце.

– Это они, – сказал Алексей ровно. – Уходите. Иначе нас возьмут вместе с вами. Мы закроемся, жить будем. Вам – в «окно». Вот карта, вот пароли на УКВ. Канистра – в кузов.

Я кивнул, не находя слов. Мы уложились в полминуты. Канистра – к бортам. Блокнот – в нагрудный. Гарнитура – в карман. Антенна – закреплена. Глеб посмотрел на воротного:

– Открой щёлку, – сказал тихо.

Щель метнула нам полоску ветра. Мы выкатили под козырька, в темноту. Створка встала на место, как нож в ножны.

За забором Нива скользнула в тень под ЛЭП. Правый борт – у опушки, как учили. Метель ещё не началась, но воздух уже звенел. Сзади, над промплощадкой, висели тусклые точки – совы. По краю забора мелькнула рыжая полоска – лиса держала край.

– В эфире, – сказал Глеб, не отвлекая глаз, и включил общую громкость.

На их частоте коротко шуршало: «Синий УАЗ – в поле. Контур – вдоль ЛЭП. Авиа – слева. Лисы – держать правый край».

– На гражданской, – шепнул я, перещёлкивая Сашкин порядок скана.

И голос из Эжвы, резаный помехами, всё-таки пробился: «Тем, кто на север… мост закрывают до утра… есть окно через…» – дальше зубцы «контура‑2» съели слова.

Руль в моих руках стал твёрже. Я сжал его сильней. Слева параллельно, высоко, скользнули две тихие тени. Мы шли под ЛЭП – по тёмной нитке, между снегом и небом, – и знали: теперь мы для них – точка в сети. А для себя – только дорога и блокнот Сашки, в котором всё ещё пахло его теплом.

Глава 9

Глава 9. До Печоры

Тишина началась за ЛЭП, в полосе низкого кустарника. Мы не говорили. Сняли с заднего сиденья Сашкин блокнот – мягкий, потемневший на сгибах, маленькую рацию, магнитную антенну. Глеб приложил ладонь к обложке – коротко, ровно – и передал мне. Я провёл большим пальцем по полям, где его неровным почерком было выведено: «скан – сверху вниз, не прыгать». Кивнул сам себе, защёлкнул рацию, поставил антенну на крышу.

– Дальше молчим, – сказал Глеб негромко. – Слушаем и едем.

– Слушаем, – ответил я. Голос прозвучал чужим.

Ночь под ЛЭП была как длинный коридор: справа – ельник, слева – пустота, над головой провода, тонко поющие от мороза. Фары выключены, шли на габаритах. Две тусклые точки висели параллельно – совы, едва слышные крылья резали воздух как ножницы. Они держались на дистанции, как будто их кто-то вёл по линейке. На кромке, где кусты цепляют снег, мелькали лисы – низкие рыжие тени с зелёным огоньком на ошейниках. Иногда в гарнитуре «белых» пролетало отрывочно: «актив – вправо… актив – к кромке», и рыжая стрелка, не оглядываясь, меняла курс.

У развилки стояла собака – неподвижная, как памятник. Она не рычала, просто смотрела. Я глянул в блокнот, нашёл пальцем отметку «Calm – коротко, мягко». Вдохнул.

– Дам, – сказал я, и сам удивился, как спокойно это прозвучало.

Пульс на кнопке – выдох. В эфире импульс чувствовался как едва заметная складка. Собака не дернулась – просто «потеряла резкость» на секунду, как будто на неё надели матовое стекло. Мы прошли, не ускоряясь. Совы над просекой чуть сместились, но вернулись в прежнюю линию.

– Нормально, – тихо оценил Глеб. – Не трать по пустому. У нас ночь длинная.

В первой канаве нас взяло носом – наметённая, с твёрдой коркой. Я остановил так, чтобы не сесть на брюхо. Мы пошли молча: лопата – два раза, ногами – накат, точный рывок на пониженном. Нива вздохнула и вышла.

– Вроде мелочь, а время жуёт, – сказал Глеб, пряча дыхание в шарф.

– Пока есть время, – ответил я.

Сзади по эфиру фоном проплыло: «синий УАЗ – в поле… контур – вдоль ЛЭП», но патруль ушёл в сторону, где кто-то спорил, как зацепить «актив» за очередную очередь к кипятку.

Серый рассвет медленно поднимал лес. Нам попались нарт и двое: один – широкоскулый, с глазами чуть прищуренными, второй – северней, морщины тонкими лучами от глаз. Упряжь дышала паром. Они остановились сами, без страха и без любопытства – как люди, которые умеют считать движение.

– Соль есть? – спросил тот, что постарше.

– Есть, – сказал Глеб, доставая из бокса. – И батарейки.

Мы обменялись: соль и батарейки на их вяленое мясо – тёмное, как полено, пахнущее холодом. Мужики тронули пальцами фольгу, которую я достал – узкие полоски, отрезанные от спасодеяла. Один кивнул.

– На ветру играет, – сказал он. – Птица любит блеск.

– Птица? – переспросил Глеб.

– Птицы ваши железные, – спокойно ответил второй. – Совы с огоньком. Сидят на опорах, смотрят, как старик. Лисы ваши – пасут. Людей – как оленей. Команда – и пошли. Ночью – хуже.

– Нам в Печору, – сказал я. – Что там?

Они переглянулись. Постарше почесал рукавицу.

– Власть – у этапа, – сказал он. – Везли с Воркуты на Сибирь. На морозе конвой посыпался. Те – порезали стропы, взяли карабины, «сайги». Немного автоматов сыскали. Взяли площадь, Дом культуры, ОВД. Часть депо – для тепла. Назначили «смотрящих». Бумаги пишут – печати сами нарисовали. Ночью – комендантский, стрелять любят в воздух. Иногда – не в воздух. На перекрёстках их ребята стоят, на шапках белые полосы. В центр не суйтесь. Заходите севером: промзоной, дворами. «Белые» внутрь не лезут – им мачта и бочки за городом важней. Ночью «птицы» над путями. Днём – меньше.

– Мы не в центр, – сказал Глеб. – Нам свои списки и дворы.

– Списки – у школы, – добавил второй. – ДК – их. У школы люди свои. Радиа там говорят, что «дети внизу». У них теперь так.

– Спасибо, – сказал я. – За тропу?

– Дерево с раздвоенным верхом – туда. Потом подпорная бетонка – по ней, под ветер, – показал старший. – Там накат. И вот ещё, – он глянул на мои полоски фольги. – Развесь на соседних кустах, как игрушки. Птица туда глянет. А ты – вбок.

– Будь, – сказал Глеб тихо. – Тебе ветра ровного.

– И вам, – кивнули они вместе.

Перед Печорой мы сделали «Scatter» по‑Сашкиному. Развесили фольгу на соседней просеке, как тёплый дождик, и оставили там же ложную колею – несколько мягких следов, будто мы повернули. Одна сова «клюнула» на блеск – сместилась туда и застыла, вторая висела у нас над плечом, как тень, не решаясь уйти. Этого хватило, чтобы переехать открытую протяжку под ЛЭП и уйти в бок, где кусты ломают силу ветра.

– Держись правым бортом у кустов, – сказал Глеб. – Если они позовут «лисиц», те пойдут по кромке.

– Вижу, – ответил я.

На кромке, где лес переходил в поле, стояла маленькая группа – шесть, семь человек, у двоих санки, на одних санках – ребёнок в комбинезоне, глаза круглые. Лисы «пасли» край их толпы; люди жались друг к другу и от того двигались ещё заметнее. Женщина обнимала переднюю шлею санок, смотрела на нас, не веря, что это – не беда.

– Дашь? – спросил Глеб.

– Дам, – сказал я. Короткий Calm – как прикосновение. Край расплылся, стал менее острым. Люди проскользнули между двумя берёзами и кустом, как вода. Лисы повернули морды – в пустоту. Женщина кивнула нам в поллица, словно благодарить вслух – опасно. Мы кивнули обратно, не останавливаясь.

Подступы к Печоре пахли углём и мокрым железом. Ветер выгладил сугробы между складами, оставив чёткие тени от труб. Мы держались северной промзоны, обходя центральные улицы. У перекрёстков, ведущих к площади, стояли «ёжики» из шин и палеты, как детские конструкторы, только грязные и настоящие. На столбе – бумага с жирными буквами: «Комендантский час 20:00–06:00. Пропуска у начальников смен. Штраф – работы». Подпись – криво поставленная, с неровным кругом печати. Возле «ёжика» двое: ватники, повязки на рукавах, у одного «сайга», у другого – железная труба, намотанная изолентой. Лица усталые и жёсткие. Мы не приближались. Нам и не надо было.

– Смотри на блики, – тихо сказал Глеб, когда мы притёрлись к длинной стене склада. – Они любят метить на кромках. Как соринку клеят.

– Вижу, – ответил я.

И правда: один в белом прошёл мимо нашей Нивы в переулке и как бы случайно провёл пальцем по крылу. Метка – крошечная, как капля лака – бликанула. Глеб, не меняя скорости шага, коснулся того же места двумя пальцами – и соринки не стало.

– Зачем снимаешь? – спросил я, хотя знал.

– Чтобы им было скучно, – ответил он. – И чтобы ты видел.

В котельной на окраине, под навесом, дежурил мужик с красными руками. На плитке кипел чайник, вокруг – кружки. Он смотрел настороженно, но бумага от Усинска помогла: «чинил у нас, пропускать по дворам». Бумага пахла сырой краской.

– Пройдёте вот так, – сказал дежурный, развернув старую карту. – Двор, гаражи, между школой и мастерскими. На площадь не лезьте. Ночью – их, – он мотнул головой в сторону центра. – Щит моргает, зараза. Глянешь?

– Гляну, – сказал я. Заглянул ровно на минуту, снял с одной линии лишнее, вернул лампе свет. Без разговоров. Он налил нам кипятка в термос, сунул пару сахаров и добавил уже тише: – Сейчас списки – в школе. ДК они держат. Если кого искать – туда, не сюда.

– Понял, – сказал я. – Спасибо.

В школе на окраине на доске висели бумажные «правила»: «Вода – только кипячёная. Детей – внизу. Спальники – спортзал. Комендант – П.» Рядом – большой лист с широкой шапкой: «ПЕРЕПИСЬ. Фамилия. Адрес. Где работать». Почерк разный, но строка заголовка – ровная, аккуратная, как учительская рука. Мы оставили свою короткую записку: «Фёдор (Харьяга). В Печоре. Дальше – на Кожву. Эфир – гражданский. Блокнот – по порядку». Прикололи булавкой. Рядом в коробке лежали карандаши без крышек – знакомая беда.

– Белые за городом, – сказал кто‑то в очереди к кипятку. – У мачты стоят. Ночью птицы над путями.

– Видим, – ответил Глеб коротко, не поднимая глаз.

Сверху, над путями, сидели две совы, как два тусклых фонаря. Они не шумели, но от их присутствия делалось плотнее в голове, как от надвигающегося снега. В сумерках у кромки площади двигались лисы – рыжие полоски, как шрамы на снегу. По гражданской УКВ привычное повторялось монотонно: «…дети – внизу… воду – кипятить… держимся», а поверх – сухая нитка чужого эфира: «объект Печора – условно взят». «Белые» в центр не торопились – их пикап стоял у мачты за городом; у бочек с топливом – двое в белом, собака, зелёный огонёк ровно дышит на ошейнике.

– Ты как? – спросил я Глеба, когда мы спрятались под навесом у угольной площадки.

– Нормально, – сказал он после паузы. – Работа. Дальше – Кожва. Там мост. Там «окно».

– Сашка бы сказал… – начал было я и замолчал.

– Он писал в блокноте, – кивнул Глеб на мою грудь. – Читай.

Я листал Сашкин блокнот. На полях – кривая стрелка, рядом: «не прыгай. Сверху вниз». В другом месте – смешная стрелка к слову «лисицы» и приписка: «если лиса умнее меня – я сверну». Я улыбнулся – и сразу перестал. Запах бумаги был тихий, как будто тёплый.

– На гражданской, – сказал я и дал громкость. Голос из эфира был резкий, как лёд, но человеческий: «Тем, кто на Кожву: окно – после полудня. Пешие – по мосту. Машины – дворами и по насыпи. До метели». Помехи «контура‑2» попытались съесть слова, но не съели.

– Успеем, – сказал Глеб. – Если не будем умничать.

– Не будем, – ответил я.

Знак «Печора» торчал серым на въезде, как гвоздь в доске. Пар от ТЭЦ шёл ровными белыми султанами. Мы натянули на лобовое юркое одеяло, чтобы не блестело, подтолкнули Ниву глубже под навес, где угольная пыль делала всё одинаковым и невидимым. Сверху совы медленно сместились к путям – смена. У кромки двора прошла лиса – ровно, как по нитке.

– Спим по часу, – сказал Глеб. – Потом – в окно.

– Я первый, – сказал я.

– Нет, – покачал он головой. – Ты – руль. Я – глаз.

Я не спорил. Досмотрел ещё раз на бумагу с нашими двумя строками, на чужие фамилии и кривые печати. Дальше – Кожва. До метели – время. Мы приготовились к рывку.

Глава 10

Глава 10. Белые: год до того

Пролог. Учения

Райцентр, конец зимы. На площади – фургоны «СвязьРезерв», генератор в клетке, термосы на столе. На бумажном баннере – «Учения ГО и ЧС. Волонтёры. Обратная связь». Людям наливают сладкий чай, дают пледы. Пар идёт столбами.

– Заполните, пожалуйста, – девушка с бейджем протягивает анкету. – Что больше всего мешает в эвакуации? Куда идёте в случае отключения света? Где собираетесь?

Люди пишут. Кто-то задаёт вопросы про свет и воду; ему отвечают нейтрально, как в справочной. Двое в гражданке клеят на столбы свежие QR‑наклейки «маршрут эвакуации». Никто не знает это слово «белые». Оно ещё не родилось вслух.

Нить А. Левченко: вербовка

Офис «НордЛайн. Аварийные бригады». Запах кофе и пластика. На стене – фотографии мачт в снегу, мостов летом, дизелей в бетонных коробках. В кабинете сидит человек с серыми волосами, на пропуске – «координатор». Он говорит голосом, в котором есть уверенность и усталость:

– Контракт простой: выездные, север, аварийные ситуации. Связь, топливо, мосты. Отрабатываем протоколы. Никакой политики. Зарплата – по графику, страховка – есть.

– Полномочия? – спрашивает Левченко. – Внутрь объектов можно?

– По протоколу – нет, – отвечает координатор. – Мы периметр и узлы. Внутрь – по согласованию с диспетчерской. Помогать – да, принимать решения за них – нет. Наша сила – в порядке.

Левченко пишет в блокноте: «работа – порядок – мосты». На анкете графа «родные» – «сын, Архангельск». Он кивает: берёт.

Первый тренинг – склад, где открывают ящик с аккуратно разложенными кабелями, вешают провода на макет мачты, на экране – презентация «умный ошейник для служебных животных». Технический: «сопровождение потоков в чрезвычайных ситуациях», «минимизация паники». Никто не говорит «K‑17».

Нить Б. Январь: брифинг

Комната без окон, свет ровный. Те же лица, только телефоны оставлены снаружи. На экране – сетка, в легенде четыре слова: «Контур‑0, Контур‑1, Контур‑2, Контур‑3». Мужчина с серыми волосами теперь говорит иначе – это «Январь». Кодовое имя – как должность.

– Будущая устойчивость – это дорожки, – произносит он. – Государства войны не любят, но в их тени можно класть инфраструктуру. Мы много лет входили как подрядчики. Теперь надо связать в систему: мастер‑узлы, опоры, полевая сеть и мягкая часть.

Он показывает стрелки.

– Контур‑0 – мастер: ЛЭП, ТЭЦ. Контур‑1 – мачты, топливо, мосты. Контур‑2 – полевая сеть, поведенческие профили. Контур‑3 – доступ: списки, правила, маршруты. Пока это – внутри. Никаких браслетов наружу, никаких громких слов. Терпение и подготовка.

– Это надолго? – спрашивает женщина в очках.

– Это уже, – отвечает Январь. – Просто никто не заметил.

Нить В. Гражданская: тень

Лида – медсестра. Её привезли как волонтёра на «учения». Она наливает чай, накрывает плечи пледом, считает пульс у бабушки, которой стало плохо на ветру. На складе ей выдают пластиковый браслет – пропуск внутрь.

– Чтобы нас не путали, – улыбается парень на рампе. – Доступ к медикаментам.

Она кивает, но замечает: без такого браслета в склад не пускают даже «своих» с надписью «логистика». Подача – аккуратно, по списку. У дверей – сканер, внешний блок с зелёной полоской. Она пожимает плечами: новая бюрократия.

После смены Лида записывает на клочке бумаги частоты гражданской «на всякий», потому что место на рации «волонтёров» забилось рекламой «учений».

Документ №1. K‑17 (черновик)

Внутренняя записка. Сводка возможностей.

– Профили: canis (служебные собаки), vulpes (лисы для пасения кромки), avian (совы – высотные наблюдатели).

– Базовые команды: CALM (снижение реактивности), HOLD (остановка/замирание), HERD (пасение края/направление).

– Синхронизация ключей управления: 06:00/18:00 локальное. Нарушение ведёт к дрейфу и сокращению отклика.

– Ограничения: пурга/туман – снижение эффективности avian; температура ниже −28 – падение ёмкости батарей на 20–40% (серии А/Б); отсутствие опорного узла (Контур‑1) – деградация за 60–90 минут.

– Взаимодействие с населением: пока – только в рамках «учений» и «служебной кинологии». Публичной маркировки нет.

Карандашные пометки:

– сова слепнет в метель, понижение высоты – риск. – окна синхры – наши «дырки». – детей не метить публично – шипят, откат репутации. – без мачты – ящик «умирает».

Левченко: полевой полигон

За городом – бывшая учебная база кинологов. Собаки в будках, на дальнем ряду – лисы в вольерах, молчаливые, с янтарными глазами. В ангаре – сектор с натянутой сеткой, где садит на руку орнитолог серую птицу: сова вращает головой, как шаровый кран.

– Ошейник – просто датчик, – говорит инженер, показывая на чёрную пластину. – Нерв не трогаем. Профиль – поведенческий, команда – мягкая. Вся магия – в связке.

– Это для чего? – спрашивает Левченко.

– Для безопасности, – отвечает инженер, не моргнув. – Чтобы не давить людей, а направлять. Учения. Всегда учения.

Левченко делает, как говорят. Короткий «Calm» – собака садится и смотрит не через тебя, а «мимо». Лиса идёт по краю, где лес обрывается в пустырь, и поворачивает на команду «HERD». Сова, отпущенная в ангар, взлетает под потолок, делая круг и садясь на перекладину. Всё это кажется не опасностью, а инструментом.

Январь: как выглядит «после»

На экране – карты. На швах – жёлтые метки: мосты, мачты, бочки. Внизу – ещё одна таблица, где строки названы как месяцы.

– Говорим с правильными людьми в мэриях, – спокойный тон, без лишних слов. – Договариваемся с котельными, депо, диспетчерскими. Учим «волонтёров» считать людей и не бояться считать их. Публично – мы никто. На бумаге – НКО, подрядчики. Внутри – архитектура.

Кто-то спрашивает про сроки. Январь отвечает: «Часы тикают, но вы – не время. Вы – шестерни. Не спешите».

Гражданская: мелкая тревога

Лида везёт коробку с бинтами по коридору и видит, как мужчину «с волонтёрским» не пускают внутрь складской комнаты: «нет отметки на сегодня». У двери – тот самый сканер. Она улыбается начальнику смены, тот пожимает плечами: «Пропускной режим. Иначе бардак».

На улице она достаёт из кармана свой пластиковый браслет, вертит в пальцах. На обратной стороне – крошечный логотип «Фонд Белая сеть». Имя – тихое, ничего не значит. Пока.

Документ №2. Operation Ribbon (план)

Техническое задание. Маркировка транспорта в условиях ЧС.

– Цель: идентификация дружественных/опасных/неучтённых единиц на расстоянии без визуального контроля.

– Решение: светоотражающие микрометки («зерно») с заданной геометрией, незаметные визуально. Считывание – через оптику низкой мощности («авиа») и ручные сканеры.

– Статус: пилот закрытого сектора. Внедрение – только в рамках «учений» и в тестовых коридорах логистики.

– Приложение: список эталонных профилей кузовов (проверка на распознавание). Среди прочего – «УАЗ‑469/3151, цвет: синий». Примечание: для повышения контрастности рекомендовано закреплять «зерно» на кромках панелей.

Пометки:

– для гражданских не выпускать. – фантомные подсветы от снега – учитывать. – при сильной метели бесполезно.

Левченко: «не входить внутрь»

На тренинге разыгрывают ситуацию: дежурный котельной просит «глянуть щит». В протоколе – пункт «не входить внутрь, если не санкционировано». Левченко знает: за этим правилом есть смысл – наши люди не должны «становиться властью». Но у него от этого правила холодеют пальцы. Он говорит вслух: «понял», и идёт на следующее упражнение: обозначить периметр на пустом мосту.

Январь: последняя дверь

Вечером, без света и больших слов, Январь подписывает для внутреннего круга «Кожва/Печора – пилот 3‑го уровня». Это не приказ «взять». Это – списки контактов, закрытые графики, смены «учений», местные координаторы дворовых дружин с «инструктажем по безопасности». На бумаге – ничего криминального. В голове – картинка того, как быстро всё это сложится, если кто-то нажмёт нужную кнопку.

Документ №3. Карта контуров (шпаргалка)

Схема.

– Контур‑0: мастер‑узлы (ЛЭП, ТЭЦ). Без них – всё остальное тухнет.

– Контур‑1: опоры (мачты/топливо/мосты). Потеря – K‑17 глохнет через час.

– Контур‑2: полевая сеть (K‑17). Команды, профили, окна синхры 06:00/18:00.

– Контур‑3: мягкая часть (маршруты, списки, пропускные режимы).

Уязвимости:

– Пурга/туман – avian «слепнут».

– Иней/мороз – батареи деградируют.

– Нет опорной мачты – «ящик» живёт недолго.

– Окна синхры – дырки для чужих.

Карандаш:

– учить людей видеть «окна». – детей – не трогать на виду. – не входить внутрь – иначе нас съест ответственность.

Эпилог

Склад. На деревянной палете – серый ящик с знаком «СвязьРезерв». Внутри в пене лежит модуль, похожий на усилитель для каких‑то концертных колонок. На торце – наклейка «K‑17». Рядом – списанные плакаты «Учения по эвакуации». На полке – рулон светоотражающего материала, мелкие серебристые «зерна» в банке с подписью «тесты».

Уличный столб со свежим QR – «маршрут эвакуации №3». Под ним – детские буквы: кто‑то маркером написал имя. Сквозь смех и чай, сквозь анкеты и «волонтёров» тихо растёт что-то, чего никто ещё не называет.

Лида возвращается домой и вставляет в блокнот листок с частотами гражданской. Она думает, что это просто «на всякий». Бумага тонкая, загнётся в уголке, потом его перерисуют ещё три руки – и через год этот порядок сканирования будет лежать в мягком блокноте у парня, который скажет: «не прыгай. Сверху вниз».

На полигона мачте сидит серая сова и не мигает. Её «сестра» через год будет висеть над тем же мостом, только тогда уже никто не скажет «учения». Пока – тихо. Пока – люди не знают, что у некоторых уже готов план их пути. И что у этого плана есть швы: метель, мачты, время, человеческое «нет».