2031. Север

В центре, на двери той самой квартиры у Тентюковской, записка «Фёдор, мы в школе…» оставалась на месте, края от сырости закрутились. Соседка тётя Рая сидела у окна, грела ладони на кружке и говорила каждой заглянувшей: «Они ушли в Эжву. Списки в школе, потом – в ДК. Девочка – раньше, мать – позже. Записаны». На школьной двери добавили лист: «Ушли в Эжву. Регистрация – ДК. Списки у дежурного». Волонтёры время от времени подправляли стрелки маркером, чтобы не стирались.

Вечером третьих суток радиокружок снова поймал знакомый голос: «…Тентюковская – дети внизу… часть ушла в Эжву… воду – только кипячёную… держимся». Рупор прокричал эту фразу в коридор, и кто-то внизу ответил: «Слышали!» Эфир чесался от чужих «зубцов», но слова прорезались, как игла через ткань.

Ночью в ДК дежурили по два. Женщина‑медсестра и Сергей обходили зал: считали дыхания, прикрывали сползающие одеяла, меняли мокрые носки на сухие из коробки с надписью «детские». На входе висела бумага с большими буквами: «Если ищут – см. журнал. Если нашли – оставь записку». Рядом – коробка с карандашами. У неё постоянно не хватало крышек.

Город жил на бумагах, рукавицах и чужой внимательности. Эжва держала тепло, центр – списки. «Белые» держали узлы и «пастушили» очереди. Собачьи ошейники мигали короткими зелёными, как светофоры, и от этого людям становилось неспокойно. Но чай был горячий, а дети спали внизу, как велено. И это значило, что утро можно встретить.

Глава 7

Глава 7. К Головным

Зимник тянулся ещё пару километров и вдруг оборвался, как нитка. На горизонте выкатился «Глобус» – железный, облепленный инеем шар у дороги, как знак, что дальше начнётся «цивилизация». Только цивилизация здесь была переметённой до самого неба.

Я остановил Ниву перед «Глобусом», вывел на нейтраль, мотор не глушил – мороз хватал быстро. Проверил по кругу крепления, подтянул стропы на канистрах. Давление в шинах на зимнике мы держали ниже городского – минус две десятых. На асфальт, даже занесённый, лучше вернуть ближе к норме, чтобы не мять боковины и не плавать на льду. Поставил компрессор, поддал воздух. Заглянул в подкапотку, отвёрнул слив у предфильтра – из него выползла коричневая капля с двумя прозрачными льдинками. Воды в соляре наметало достаточно. Закрутил, подкачал грушей.

– Дальше будет хуже, – сказал Саша, глядя на белые «языки» снега, которые переливались через асфальт как прибой. – Сдувает то до льда, то валит валом. ЛЭП держит боковой ветер, там попроще. Но голый лед.

Глеб кивнул. У него тон лица на таких переходах становился бетонным. Он молчал, когда работал. И работал он всё время.

Первые километры по «асфальту» были как по стиральной доске. Где-то колея грузовых проступала чёрной лентой, где-то всё было белое – сплошной наст. Я держал двадцать пять – сорок, без геройства. Тормозил двигателем, чтобы не ловить юз на льду. Короткие перемёты брали «накатом», длинные – лопатой. На самых подозрительных участках Глеб выходил, шёл впереди, палкой прощупывал наст, показывал жестом: здесь твёрдо, здесь сахар. Молчал. Снег шёл полосами по ветру, метился в глаза тонкими иглами.

На девятом километре наткнулись на связку брошенных машин: микроавтобус носом в кювет, «буханка» чуть дальше, окна до половины в снегу. Стёкла мутные, на крыше наст с коркой. Мы тормознули, ковырнули дверцу «буханки»: открылась. Внутри пахло мокрой фанерой и старым бензином. На сиденье – пустая аптечка, на полу – пакет с ремкомплектом шин, пачка саморезов, половинка батона, замёрзшего до камня.

На бардачке лежал помятый листок с жирными буквами: «ГС зовут технаря. Ручной режим. Радио 145.450. Пропуск – от вахты». Саша осторожно взял, сложил, сунул в карман.

– Возьмём предфильтр, – сказал я. – Не воровство, хозяйство брошено.

В коробе рядом нашёл новенький предфильтр к дизелю. Щедальски, кто-то запасливый. Забрал. Под сиденьем вытащил домкрат – такой же, как у нас, но целее. Саша осмотрел заднее сиденье, вытащил пару свёртков: жгуты, клей. Я заглянул под педали – пусто.

На снегу, за «буханкой», лежала собака. Небольшая, шерсть серо-рыжая, глаза стекло. На шее – знакомый уже ошейник: чёрная пластина, тонкая антенна. Я присел, отвернул два маленьких винта, снял крышку. Аккумулятор – плоский. Снял клемму, вынул батарею. Плата – как из лэптопа, только залита чёрным компаундом. Положил в карман, рядом с той, что снял у «Наташи». Внутри было тише, когда эти штуки отключены.

– Погнали, – сказал Глеб.

Дальше дорога стала хуже. Ветер с полей гнал снег по низу, на открытых местах – голый лёд с волнами, как у морского отлива. На небольшом мостике через ручей снег налепился карнизом у перил. Я остановил до подъёма, мы надели цепи на ведущую ось, подложили под колёса коврики. Лебёдкой встали в стойку перил – железо холодное, но крепкое. Потянули накатом, без резких газов, машина пошла, корма чуть плавала, но держала. По ту сторону – снова «стиральная доска».

Эфир жил своей жизнью. Саша слушал, щурился.

– Слышишь? – он дал мне на секунду динамик. Шуршание, зубцы, и где-то на дне ровный, чужой голос: «…контур‑2 онлайн… актив к опушке… Herd – перекрёсток…».

– Помечай частоту, – сказал я. – Эти зубцы нам мешают.

– Уже, – Саша сделал отметку на бумажке и в голове. – Сдвигаются на пару килогерц. И в ISM их «хвосты».

Ближе к Усинску – первая «живая» точка: блокпост у промзоны. Бочка «буржуйка», колотая деревяшка в огне, двое мужиков в ватниках, у одного на руке повязка, у другого – охранная куртка от базы. На столе – тетрадь, у тетради – карандаш, затаченный ножом. Чуть дальше – ещё один силуэт в белом, стоял у бочек с солярой и смотрел поверх балаклавы как сквозь стекло.

– Куда? – спросил охранник, когда я остановился.

– К Головным, – сказал я. – Технарь. Генераторы, щит, ТНВД. Есть записка, что зовут. Людей мало, всё в ручном.

Мужики переглянулись. Они не улыбались, но и не рычали.

– Проезд – по делу. Мародёров гоняем. Белые говорят – «по заявке». У нас – по уму, – сказал тот, что с повязкой. – Генератор у нас захлёбывается. Подкинешь глаза?

– Подкину, – сказал я.

Генератор у них стоял в фанерном домике. Воздухозабор забился инеем, предфильтр был серый, как плесень. Я снял крышку, отряс «вату», продув обратку через рукавицу. Снял пару самых прожорливых линий, чтобы не было пикив – чайники и обогреватель – по очереди. Дизель выровнялся, заурчал. Мужики выдохнули.

– Ладно, – сказал охранник. – Пропуск – словом. Держитесь правее у опушки, под ЛЭП есть накатанная технологическая. Там не заносит так. Но гладко. Лёд, как стекло. А по проспекту – волной намело – там ляжете на пузо.

– Спасибо, – сказал Глеб. Он аккуратно положил на стол пару предохранителей в пакетике – символически.

Мы пошли под ЛЭП. Там было странно – как в коридоре: по краям – белые стены снеговых валов, вверху – провода, которые гудели тонко, как струны; под ногами – лёд как зеркало. Правый борт держал у опушки, как советовали: там снежные языки были короче.

И вот там, под ЛЭП, нас и встретили.

Пикап стоял поперёк технологической дорожки. Чистый, как будто вчера из салона, белый. На борту – ящик, стянутый ремнями, на ящике трафарет K‑17. Спереди – двое в белых куртках с балаклавами, третий сзади с собакой на коротком поводке. Ошейник у собаки мигал зелёным. Снег вокруг пикапа был утоптанный, следы – свежие. Ветер по верхам, внизу – тишина.

Я заглушил мотор, чтобы не перекрикиваться. Первый «белый» поднял руку. Голос – ровный, без акцента, без эмоций.

– Радиостанции – на стол. Связист – сюда. Доступ к объекту – по договорённости и с сопровождением. Оружие – при себе не держать, руки на виду.

– Мы свои, – сказал Глеб. – Харьяга, база. Узел зовёт технаря.

– Это не узел, – сказал второй «белый». – Это объект. Сопровождение – обязательно. И досмотр. Радио – сюда.

Он шагнул ближе. Саша держал свою рацию как ребёнок игрушку. Я видел, как пальцы у него побелели. Первый «белый» сделал небольшой, но правильный шаг – так, чтобы закрыть нам путь назад, не залезая под колёса. Собака повернула морду и покосилась на нас, ноздри двигались.

– Давайте без цирка, – сказал Глеб. – Мы не возим ничего, что вам интересно. Радио нам надо – иначе нас никто не услышит. Сопровождение – позже. Сейчас – дорога и время.

В гарнитуре у первого «белого» шипнуло: «Актив к машине». Он перевёл взгляд на Сашу, словно тот уже лежал у него в руках.

Всё, что было дальше, произошло быстро.

Первый «белый» потянулся к рации Саши. Глеб потом ничего не объяснял – он просто сделал шаг. Не широкий и не красивый. Его рука как будто обронила воздух – и этот воздух ударил. «Белый» качнулся и сел на снег, как если бы колени у него отказали, и больше не встал. Второй инстинктивно отпрянул, выругался сквозь ткань. Собака замерла, как игрушка на пружине, морда вперёд, лапы готовы – но команда из гарнитуры не успела прозвучать.

Я услышал своё дыхание. Слишком громкое. Слишком человеческое. Саша застыл с рацией в руках, как ребёнок, которому сказали «не дыши».

Глеб не смотрел на меня. Он посмотрел налево, направо – коротко, экономно. Занял позицию между нами и пикапом, чуть присел. Это было не «служил срочку» – это было из другого мира. Мир, где от движения на полпальца зависит, сколько людей после обеда пойдут дальше.

– Едем, – сказал он тихо. – Сюда щас набегут.

Я на секунду замер. В голове – чужие голоса: «контур‑2 онлайн». На ящике – K‑17. На поводке – собака, которая ждёт команды, чтобы стать поводком для нас.

– Быстро, – сказал Глеб, и это слово толкнуло меня сильнее, чем мороз.

Мы не брали оружие, не рылись в ящиках. Саша схватил только с сиденья пикапа тонкую карточку с «чек-листом» и таблицей частот – там жирным было выведено «контур‑2» и три ряда цифр. Я сорвал с уха «белого» гарнитуру – не ради «трофея», а чтобы мы понимали, что они слышат. Мы прыгнули в Ниву. Второй «белый» тряс пальцами на гарнитуре, пытался попасть в кнопку. Собака не дёрнулась, как будто тоже ждала сигнала сверху.

Мы прошли через кромку кустов, на пониженном, не включая свет, как зверь. Сердце стучало в пальцах.

– Глеб… – сказал я, когда мы выплыли из-под ЛЭП на поле.

– Потом, – сказал он. – Дальше – «Головные». Если они нас запомнили, будут ждать на воротах. Или на обратном.

В городе снег лежал как брошенные белые простыни. Пары домов резко оживали от дизелей – ровный шум, как сердечный ритм на таблетках. На отлёте, у промплощадки, мелькнул другой экипаж «белых»: пикап, ящик K‑17, двое на морозе. Один приложил руку к гарнитуре, посмотрел на нас без интереса – или с интересом, которого он не показывал. Мне стало холодней, чем было до этого.

К воротам «Головных сооружений» мы подъехали в конце светового дня. Серые корпуса, трубы, из кирпичной будки у ворот – струйка дыма. Свет в окнах мигает, как морской маяк: включился – выдохнул – погас. Дизель где-то в глубине тарахтел бессмысленно громко. На воротах – двое в рабочих куртках, с автоматами, которые они держали как лопаты. За воротами – собранная из палет перегородка, над ней – прожектор прожёвывал снег и воздух.

Я опустил стекло, показал ладони. Саша высунулся, так, чтобы его было видно.

– Связист, – сказал он. – К вам. Радио 145.450. «Ручной режим». Вызывали технаря, щит/генераторы.

– Стоять! – крикнул кто-то изнутри. Прожектор ударил нам в лоб, перестроил тени на лице. – Кто вы?

– Фёдор, база Харьяга, – сказал я. – Ремонт: фильтры, ТНВД, щит. Связь – у Саши.

– У нас тут… – охранник глотнул воздух, – у нас тут «эти» ставят свою железку. По мачте. Если чинить – заходи. Если трогать мачту – разворачивайся.

…За его плечом, в полутьме двора, я заметил ящик с трафаретом K‑17 и кабель, уже перекинутый к мачте. На обрешётке висела собака – не висела, а стояла на деревянном трапе, глядела вниз. Ошейник мигал зелёным.

– Мы чинить, – сказал я. – Мачту трогать не будем. Пока.

Ворота сперва неохотно, потом шире разошлись. Нам махнули внутрь – аккуратно, без резких манёвров. Прожектор убрали с глаз; вместо него светили жёлтые лампы под козырьками – тёплые, уставшие.

Во дворе «Головных» пахло солярой, мокрым бетонном и железом. Дизельная – сбоку, из щелей – гул. На площадке – трое в рабочих куртках, ещё двое с карабинами, держали, как лопаты, но уже привычней, чем у ворот. На лестнице в административный корпус – мужчина с радиостанцией; по лицу понятно: спал мало, думает быстро.

– Технарь? – спросил он. – ТНВД и щит – наше всё.

– ТНВД – в дизельной, щит – в доме, – кивнул я. – Сначала – топливный. Если фильтр давится – всё остальное бессмысленно.

– Сергей, проведи, – сказал мужчина. – Я – Алексей. Дежурный.

Глеб держался чуть в стороне, но так, что одним движением мог оказаться где надо. Саша снял с уха взятую у «белого» гарнитуру, ткнул мне. Мы с Алексем переглянулись. Он кивнул коротко – понял.

– Белые уже приходили, – сказал он, как будто оправдываясь заранее. – «Ставим ретранс – пока по согласию». Мы их внутрь не пустили. Ящик – их. Пролезли через верх, кабель кинуть успели. Если начнут тянуть – у нас связь на УКВ ляжет. А без неё – аварии.

– Сначала – дизель, – сказал я. – Потом – посмотрим, что с их «контуром».

Дизельная встретила нас горячим шумом и запахом масла. Внутри две установки: одна на ходу, вторая в резерве, покрыта пылью. На стене – старый щит с лампами, половина не горит. Предфильтр на первой – в коричневых слезах. Я подставил канистру, открутил слив – из него вытащило воду, как кишку: пузырьки, кристаллы. Рядом нашёл морозильную грязь на воздухозаборе – серый снег, спрессованный.

– Прямо как у блокпоста, – сказал я. – Вода – враг. Есть запасной фильтр?

– Один, – сказал Сергей. – Но…

– Потом «но», – сказал я и, не спрашивая, поставил наш трофейный из «буханки». Выдохнул. – Этот – в запас, промоете, будет как резерв.

Снял пару потребителей с одной линии – к прожорливым добавили отдельный выключатель. «Чайник» и «тепловая пушка» – не друзья. Дизель зашёл ровнее, перестал кашлять на переливах.

– Сколько соляры? – спросил я.

– На сутки с хвостом, – ответил Алексей. – Если без маразма.

– Значит, запасно, – сказал я. – Щит?

Щит был родом из девяностых: тихая советская школа электричества, кое-где добавленные «евроавтоматы» повисли на соплях. Я пальцем проследил трассу: вход – разделение – аварийка. Три лампы моргали попеременно, как будто спорили, кто из них главнее. Подкрутил клеммы, сбросил с линии «мёртвый» насос, который жрал и не давал; поставил перемычку на «ночной» режим, чтобы не долбило всё сразу.

– На час будет жить, – сказал я. – Потом надо думать.

Саша в это время уже стоял под мачтой, глядел вверх, прижимая рацию к уху. Он поймал короткий шепот: «Контур‑2… сигнал слабый… отвязка на мачте… перекинем кабель…» Его глаза стали угольно-узкими.

– Они рядом, – сказал он. – Либо на соседнем дворе, либо сейчас подойдут. По эфиру – «синий УАЗ», метка. Это про нас.

– Видим, – сказал Алексей. Он бросил взгляд на двор, на палатную перегородку, на ящик K‑17. – У нас правило: внутрь их железо – не ставим. Но они умеют делать так, что «или с нами, или без связи вообще».

Глеб тихо двинулся к краю площадки, занял угол у палет. Двигался так, как будто знал этот двор раньше, чем сюда приехал. Я поймал себя на мысли, что мои руки делают свое, а голова в это время крутит в пустоте другую пленку: «Глеб. Кто ты, чёрт тебя побери».

– Фёдор, – сказал Саша негромко, – у них «контур» сидит на частоте, что лезет под нашу аварийную. Если мы им «собьём» репитер на мачте – у нас эфир очистится. Но они приедут.

– Они уже едут, – сказал один из охранников у ворот. По динамику щёлкнуло: «Внимание, подъезд. Фары».

Алексей сжал губы. На лице – усталость и решимость. Он перевёл взгляд на меня.

– Чинишь – получаешь право слова, – сказал он. – Скажи: мы выдёргиваем их кабель с мачты сейчас или живём с помехами? Если выдернем – они устроят тут вой. Если оставим – будем глохнуть по ночам.

Я посмотрел на ящик K‑17, на кабель, который они уже протянули к нашей мачте, на собаку наверху, которая смотрела на нас, не мигая, как линза. Я видел, как зелёный свет на ошейнике штатно мигал: «я в сети».

– Дайте мне пять минут, – сказал я. – Я сниму их питание с линии, не трогая мачту. Кабель пусть висит. Их «контур» погаснет, но внешне – ничего не изменится. Поймут – позже.

– Пять минут, – сказал Алексей. – И – готовьтесь к гостям.

Мы трое двинулись одновременно: я – к распределительной коробке у оснований мачты; Саша – к столу с планами, где была коробка перехода; Глеб – к воротам, туда, где фарный свет уже мазал снег по земле. Саша протянул мне карту частот из пикапа и кивнул: «Эти дорожки». В коробке всё было просто и грязно: пара лент, пара клемм, тройник на «наружку». Я обозначил себе взглядом «их» кабель – чужая оплётка, другой цвет жилы. Ослабил клемму, снял перемычку с фазного подсыпа, оставил «своё» питание как было. Вынул из кармана короткую заглушку – перемычку, которой можно было «закольцевать» пустую клемму, чтобы не выдавала провал тестером. Вкрутил. Закрыл крышку. Из мачты где-то тонко взвыло, как если бы кто-то на секунду затянул струну – и отпустил. Ошейник у собаки мигнул косо, потом погас, потом загорелся тусклее.

– Есть, – сказал Саша, прислушиваясь к эфиру. – Зубцы ушли. Они это заметят через минуту, когда начнут «пасти».

У ворот загудело. Две пары фар ударили в снег, срезали двор светом. На пикапе – силуэты «белых». На борту – ящик, ремнями. На крыше – антенна. Они не въехали, стали поперёк, как любят, забирая пространство.

– Ворота закрыть, – сказал Алексей. Но рано: «белые» не ломились. Один из них встал вполоборота, приложил руку к гарнитуре. Голос его в динамике на стене раздался чужим эхом:

– Объект. Мы ставим ретранс. Доступ – по заявке. Кто у мачты?

– Технарь, – сказал Алексей. – На щите. У вас по «контру» что‑то упало? Это не у нас.

– Мы видим падение, – ответил «белый». – Разберёмся. Откройте. Сопровождение внутрь.

Глеб стоял у палет. Он не был камнем – он был шлюзом. Его профиль был знаком мне меньше суток, но в нём я уже умел читать: если он наклонит голову на полградуса, мир поменяет цвет. Он не наклонял.

– Скажи «занято работами, аварийный режим, вход только по письменной заявке», – шепнул Саша Алексею. – Выиграем десять минут. У них протоколы любят бумагу, даже в апокалипсис.

Алексей глубоко вдохнул.

– Объект в аварийном режиме, – сказал он в динамик. – Работы по щиту и дизелю. Вход – по заявке. Пишите. Мы на связи. И отгоните «актив» от ворот – дети у нас внизу. Не «пасите» тут.

Пауза. На воротах хрустнул лёд под ногами. Собака на трапе наклонила голову. В гарнитуре «белого» что-то зашептало: «контур‑2… нет синхры…». Они переглянулись. Один ткнул пальцем в планшет. Второй поправил ремень на ящике.

– Мы подождём, – сказал «белый». – Десять минут. И зайдём.

– Десять минут, – повторил Алексей, как молитву и как приговор.

Он повернулся ко мне. В его глазах не было «выбора» – только «сделай».

– Я на щит, – сказал я. – Саша – слушай эфир. Если начнут гнать «актив» – скажи. Глеб —…

– Я у ворот, – сказал Глеб.

Я снова поймал себя на том же круге мысли. Его голос был как сухой снег: не оставляет следов, только скрип.

В щите всё было знакомо. Я расписал нагрузку, сбросил «мёртвые», выровнял линии, чтобы «пики» не били по мозгам. Лампы под козырьком стали моргать реже, ровней. В дизельной перестало дрожать стекло. По коридору прошли шаги – люди как кочерги, в руках – термосы, одеяла. Внизу, под лестницей, кто-то шептал ребёнку «спи».

Саша вслух повторял эфир, как диктор в наушнике: «Контур‑2 – нет синхронизации. Перевод на резерв. Актив держать у ворот. Herd – отложить». Его голос был тонким, как стальная струна.

Снаружи «белые» молчали. И молчание это было хуже крика.

– Федя, – позвал тихо Алексей. – У нас тут так принято: кто чинит – тот говорит. Они зайдут. Ты скажешь – «да» или «нет». Мы с людьми – за тобой.

В груди стало пусто и тяжело одновременно. Я посмотрел на Глеба. Он не смотрел на меня. Он смотрел сквозь ворота на снег, где двигаются тени. Я не знал про него ничего. Кроме того, как он умеет делать решения неприметно и навсегда.

Фары снаружи качнулись. В динамике на стене щёлкнуло: «Десять минут». Точнее: «Десять…» – и помеха, как зубы, срезала хвост слова.

– Время, – сказал Саша.

– Открываем или нет? – спросил Алексей.

Мы стояли трое, и за нами – двор, дизель, люди и собака на трапе с погасшим наполовину огоньком на ошейнике. Ветер дышал через ворота холодом. Я согнул пальцы и сказал:

– Откроем – только под наши правила. Мачту – не трогать. Ретранс – вон за забор. Иначе – уходим на резерв и закрываемся.

– Они не примут, – сказал Саша.

– Посмотрим, – сказал я.

Привод ворот взвыл, металл заскрежетал. Полоска входа открылась ровно настолько, чтобы внутрь могли пройти двое. За полоской – белая фигура шагнула, собака у трапа подняла морду. У её ошейника снова вспыхнул зелёный.

Там, где свет от прожектора встретился с тенью от ворот, и мы увидели друг друга, глава закончилась. Мы ещё не знали, чей порядок выстоит сегодня – их или наш. Но выбор уже начался.

Глава 8

Глава 8. Головные, Усинск

Створка ворот приоткрылась ровно настолько, чтобы внутрь прошли двое и собака. Белые шагали без суеты, свет ламп делал их куртки серыми. У старшего – планшет, на ухе – гарнитура. Собака на коротком поводке, на ошейнике знакомая чёрная пластина, мигает зелёным.

– Внутрь – без ящиков. Мачту не трогаем. Ходите только в сопровождении, – сразу сказал дежурный Алексей. – Документы и цель – на стол.

– По протоколу связи мы должны поднять ретранс прямо на объекте, – старший говорил ровно, без нажима. – Иначе ляжет канал с райцентром.

– Ваш «контур» лезет на аварийную УКВ, – ответил я. – Без неё люди останутся без «скорой». Давайте чисто, или никак.

Они переглянулись. У второго под балаклавой дёрнулся уголок глаза.

– Проверим позже, – сказал старший. – Ведите.

Во дворе тихо пахло солярой и мокрым бетоном. Вверху на ферме сидела серая неясыть – круглая как шар. Под перьями у неё блеснул маленький модуль и тусклая красная точка. Повернула голову – в тишине щёлкнул едва слышный привод. По кромке двора, у забора, просвистела лиса – рыжая, как живая стрелка. У неё на шее – тот же чёрный ошейник. В гарнитуре у «белого» чиркнуло: «актив вправо» – и лиса, не оглядываясь, сменила курс, подрезав край очереди к кипятку. Кожа на затылке у меня пошла мурашками.

– Сначала дизель и щит, – сказал я Алексею. – Свет прыгает.

Мы прошли в дизельную. Я сделал быстро и без лишних разговоров то, ради чего нас звали: убрал воду из топливной, заменил фильтр, разложил прожорливые линии, чтобы не душили генератор. Свет стал ровнее, шум – спокойнее.

На водоузле – то же: откинул явные «пробки», подтянул течь дозирующего. Через десять минут лампы перестали моргать, из‑под козырька повеяло теплее. Внизу под лестницей, как и обещали по радио, «дети внизу» – шевельнулись, вздохнули, укрылись плотнее. Женщина с подносом прошла мимо, пахнуло простым чаем.

Саша сидел у стола, где разложили схему эфира. На карточке, вытащенной в прошлой дорожной стычке, жирными цифрами значились частоты «контура‑2». Саша помечал их на ватмане и слушал.

– Эжва, – прошептал он, подняв палец. – Коротко: «ДК… группа Ж‑2 прибыла… медпункт – дежурства… воду – кипятить». Всё.

Я кивнул. В голове как будто щёлкнуло – не радость, а сверкающий узелок «они там».

Белые держались в коридоре. На мачту не лезли, но заметно «мерили» глазами двор. У одного на рукаве блеснула маленькая отражающая метка. Такая же через минуту «случайно» оказалась под кромкой нашей крыши. Глеб прошёл мимо, снял её двумя пальцами легко, как соринку. Я видел это движение и спрятал вопрос под язык.

– Где ты этому научился? – спросил я потом, будто между делом.

– На севере все учатся, – ответил он, не уточняя.

У основания мачты сходились «их» и «наши» кабели. Я тихо снял питание с их линии, оставив видимость, будто всё подключено. Сверху что‑то тонко взвыло и затихло. На ошейнике у собаки мигание стало реже. Саша улыбнулся уголком рта:

– Эфир дышит. Зубцы ушли. Дам «Calm» на секунду.

Короткий импульс – и собака села, стеклянная. «Белый» глянул, что‑то буркнул про «радиотень». Списали на иней.

– Левченко, – представился старший, когда разговор вернулся к связи. – Мы поднимаем ретранс на объекте. Иначе мы вне протокола.