Под другими звёздами

Время замедлилось, почти остановилось. Мыслей не было. Была только одна, пронзительная и ясная, как удар колокола: «Стена. Веранда. Ружье».

Я сорвался с места. Рука сама потянулась к прикладу «Сайги». Движения были резкими, отработанными. Я вскинул оружие, поймал в прицел золотистый бок, уже напрягшийся для прыжка, и изо всех сил нажал на спуск.

Грохот выстрела ударил по ушам, оглушил, разорвал тишину на клочья. Эхо покатилось по склонам, будто горы вскрикнули от неожиданности. В тот же миг леопард – да, это был он – дернулся, кувыркнулся на месте и затих, и алое пятно проступило на его царственной шкуре.

В наступившей оглушительной тишине я услышал лишь свой собственный прерывистый вздох и испуганный плач Алёнки, которую Агата инстинктивно прикрыла собой.

Первым на выстрел прибежал дядя Егор, наш сосед из дома напротив. Оторвавшийся от ремонта «буханки», он был в засаленной рабочей робе и с сигаретой в углу рта. Окинул взглядом ситуацию: я с ружьем, сестры, притихшие у песочницы, и тушу на земле.

– Так, – выдохнул он, выпустив струйку дыма. – Все живы? Ну, кроме хищника. – Он подошел к леопарду, ткнул ботинком в бок, оценивающе осмотрел. – Молодец, меткий стрелок. Кадет, говоришь? Зачёт по огневой сдал. На отлично. Я за инструментом. А девчонки пусть выходят, дальше играют. Нечего им тут дрожать. – Он обернулся к Агате и Алёнке и махнул рукой. – Всё, порядок. Теперь они, – дядя Егор кивнул на леопарда, – сюда пару дней точно не сунутся. Чуют. Да и этот, видать, не местный был, раз так к домам подобрался. Нарывается.

Он ушёл и минут через пять вернулся с парой специальных, отточенных ножей и свертком бечевки.

– Снимал когда-нить шкуру с леопарда? – спросил он деловито. – А вообще хоть с кого-то? Ну, давай учиться. А то на жаре туша мигом испортится. Не пропадать же такому добру… Из шкуры коврик в гостиную выйдет, первоклассный.

Мама в это время бегала вокруг нас и суетилась, теребя в руках телефон.

– Как связаться с Николаем? Надо ему позвонить, сказать, что всё в порядке, что у нас тут… – она с ужасом посмотрела на окровавленную тушу.

Дядя Егор, не отрываясь от работы, пожал плечами.

– А зачем? Успокойся, Ирина Викторовна, придёт – сам всё увидит. Он и так уверен, что у вас всё хорошо, не надо его в этом разубеждать. А хищники… – он провел лезвием по шкуре, раздался неприятный влажный звук, – уйдут сами, со временем. Чем больше цивилизации – тем меньше хищников. Закон природы.

Я стоял над тушей, пахнущей кровью и диким мясом, и слушал этот спокойный, будничный разговор. Выстрел, смерть, разделка добычи – всё это было не ЧП, а частью здешнего распорядка. Частью той самой «цивилизации», которую мы здесь строили.

Вечером отец, вернувшись, только улыбнулся, глядя на сохнущую в тени веранды после первичной обработки шкуру. Идея с ковриком ему не понравилась:

– Давайте лучше комбинезон Алёнке сошьём. В садик будет зимой ходить – всем на зависть.

Затем мы вдвоем занесли в дом и подключили холодильник, электроплиту, микроволновку. Смонтировали раковину. Присели на секунду на новые стулья, чтобы перевести дух, и отец тут же спросил:

– Ну, что там непонятного с трактором? Покажешь?

Оказалось, что всё было более-менее просто. Почти как когда-то в нашей старой «Ладе-Калине», на которой он учил меня азам ещё в двенадцать. Сцепление, тормоз, газ, три передачи вперед и одна – назад. Я сел за руль, отец показал, как выжимать декомпрессор. Двухцилиндровый дизель кашлянул дымком, вздрогнул и приветливо заурчал. И с первой же попытки мне удалось плавно тронуться с места. Это была странная, почти первобытная уверенность – будто я и правда родился, чтобы водить трактора по целинной земле другого мира. К обеду следующего дня поляна была вспахана – на всякий случай, на три раза: вдоль, поперёк и по диагонали.

Энтузиазма в засаживании целины картошкой у меня прибавилось сразу после… визита в местный магазинчик. Список, с которым меня отправила мама, был невелик: хлеб, молоко, сахар. Но цифры на ценниках заставили меня замереть в проходе. В Барнауле на эти деньги можно было бы купить хороший электросамокат. Или очень неплохой смартфон. Спасало лишь то, что у отца был тот самый «эмиссионный центр» – пластиковая карта, которую он оставил маме.

– Цены здесь как на Клондайке в эпоху Золотой лихорадки! – с возмущением доложил я, сгружая покупки на кухонный стол.

– Почему «как»? – парировала мама. – Мы как раз на этом Клондайке и сидим.

Стало ясно: бороться с местной инфляцией можно было только одним способом – производством продуктов собственными силами. И я с новым рвением принялся за дело.

Я уже заканчивал высаживать в мягкую, прохладную землю последние клубни, как сел на крыльце перевести дух. Взгляд мой упал на то, что было загадкой с первого вечера. На коновязь.

Столб, намертво вкопанный возле того места, где по плану должны были появиться ворота. Странное дело: никто в посёлке не держал лошадей. Передвигались на мотоциклах, уазиках, а в основном – пешком. Но то, что это была именно коновязь, знакомая по поездкам в Горный Алтай, сомнений не вызывало. Она стояла тут, как немой вопрос.

И вдруг я услышал чёткий стук конских копыт о щебень. Всадник, появившийся на дороге, был словно пришелец со страниц учебника истории. Лет ему было, наверное, около тридцати, но понять точно мешало бородатое, обветренное лицо, увенчанное головным убором, чем-то напоминавшим красноармейскую будёновку. Он был одет в рубаху и штаны из грубой, домотканой материи, без единой пуговицы. На ногах – что-то среднее между валенками и сапогами из мягкой, потертой кожи. Он ловко, почти беззвучно спрыгнул с коня, стремян у которого не было, привязал повод к тому самому столбу и уверенно направился к нашему крыльцу.

Здесь его уже ждала мама, вышедшая на шум.

– Николай… сказать… тебе… бери… – его речь была медленной, он путал порядок слов, а акцент был настолько густым и незнакомым, что понять его было трудно. Он протянул маме грубый, обожжённый глиняный сосуд, похожий на маленький бочонок.

– Спасибо! – мама, немного опешив, взяла подарок. – Ты – Аржан? Муж просил тебе передать. Подожди, не уходи!

Она юркнула в дом и вернулась с самой обычной пилой-ножовкой, купленной в барнаульском строительном целую вечность – четыре дня назад. Гость, увидев блеск зубьев, замер, а потом его лицо озарила такая радость, словно ему вручили царскую корону:

– Женщина! Спасипа! Николай! Хорошо! – он схватил пилу и сделал стремительный разворот, явно опасаясь, что мама передумает.

– Подожди! – снова остановила его мама. – Вот это. Сёстрам. – и сунула ему в свободную руку кулёк леденцов.

Он кивнул, уже не пытаясь говорить, вскочил на коня и исчез за поворотом так же быстро, как и появился.

– Кто это был? – выдохнул я, подходя к маме.

– Местный житель. Из племени «сынов степей». Или, как их называют наши, – скифы, – ответила она, внимательно разглядывая глиняный бочонок, в котором плескалось самое обычное, ещё тёплое парное коровье молоко. – Скоро мы с ними познакомимся получше. Похоже, отец уже начал налаживать связи.

Глава вторая. Ежевика

Мягким тёплым утром мы с отцом сидели на крыльце, пили чай, и он, как заправский диктор, зачитывал вслух свежие перлы из «тамошнего» интернета. Связь с Тёплой Сибирью работала по принципу «посмотреть можно, а написать – нет». Односторонний канал. Цензура, конечно, железная – никто с «той стороны» не должен был догадаться, что мы тут, по сути, строим новую версию России.

– Слушай, слушай! – воскликнул он, отхлебнув из кружки. – «Аналитики BBC предупреждают: Россия ТАЙНО распродаёт свой золотой запас. Это говорит о неминуемом провале империалистических амбиций Кремля и скором экономическом коллапсе».

Мы переглянулись и дружно прыснули со смеху. Наша «дача» здесь, в Дубровке, стояла буквально на золотом песке. И по речному пути к порту Славноморска драги добывали его столько, что вопрос стоял не «где взять?», а «куда девать, чтобы не обвалило рынок?». Мы-то знали, что если Россия и продаёт золото, то лишь потому, что его физически негде хранить.

– Ну, «коллапс», ясное дело, – я утер слезу, засовывая в рот бутерброд с чёрной икрой, добытой из пойманного на удочку вчера вечером в нашей протоке осетра. – Совсем прижали нас, помираем прямо под гнётом санкций, какой там уже пакет? Двадцать шестой?

– Тише, громче не надо, – усмехнулся отец, переходя к более серьёзным темам. – Кстати, о политике. Нашей, местной. Ты в курсе, что через пару недель у нас тут выборы?

Я покрутил пальцем у виска. Выборы здесь, где леопарды в соседнем лесу имели больше прав, чем некоторые чиновники? Казалось абсурдом.

– Ага. Выбираем Губернатора и Временное, но чуть более постоянное, Законодательное Собрание. – Отец сделал паузу для драматизма. – Этот самый губернатор, если что, войдёт в историю. Ему предстоит официально попроситься в состав России. Так сказать, оформить наши отношения с Родиной.

– И кто у нас главный претендент на это историческое попрошайничество?

– Оганез Карапетян. Тот самый, что тоннель нашёл. Мужик, в общем-то, герой и стратег. Но, как водится, нашлись те, кому он поперёк горла встал. Кому армянин, кому коммунист… – отец развёл руками. – В общем, оппоненты его решили не мелочиться. Они не просто против него – они вообще против того, чтобы с ним даже… в туалет сходить на одном поле.

– И что, уходят в глухую оппозицию?

– Куда там! – отец расхохотался. – Они новый регион придумали! «Скифию». И будут вступать в состав России отдельным парадом. Самое забавное, – он многозначительно ткнул пальцем в сторону нашего огорода, – что их «суверенное государство» начинается прямо за нашим забором. Граница, на минуточку, проходит по фарватеру протоки. Представляешь? Ты картошку полешь, а по ту сторону воду черпает, условно говоря, министр иностранных дел Скифии.

– И что, это серьёзно? – не поверил я.

– Абсолютно. Они сейчас среди местных племён ведут активнейшую агитацию. Язык учат, меновую торговлю налаживают. – Отец хитро подмигнул. – Выходит, наша домашняя политическая склока неожиданно пошла на пользу межцивилизационному диалогу. Благодаря ей, «сыны степей» быстрее узнают, что такое пила-ножовка и леденцы «Барбарис». Так что пусть себе дерутся. Пока они границы чертят, мы тут, на стыке миров, цивилизацию по кирпичику собираем. И, между прочим, картошку сажаем. И грецкие орехи. Да, кстати, ты тоже голосуешь, – огорошил отец, как о чём-то само собой разумеющемся. – Тутошний парламент, учитывая местные особенности… ну, подростков, которые поднимают сельское хозяйство и защищают мирных жителей от нападений хищников… снизил возраст активного избирательного права до пятнадцати лет.

– Что, правда? – воскликнул я и чуть не упал с раскладного стула. Это было то, о чём я зачем-то мечтал: проголосовать на настоящих выборах, а не за какого-нибудь кандидата в бесполезные «президенты Лицея»!

В тот же день после обеда мне довелось стать участником самой настоящей этнографической экспедиции. Пусть она была самодеятельной и финансировалась из нашего с отцом кармана, а не из академических грантов, дух в ней царил сугубо научный.

– Артём Сергеевич, – представил отец мужчину лет тридцати пяти в потертых джинсах и практичных кроссовках, с рюкзаком за плечом, набитым техникой до отказа. – Доктор исторических наук, между прочим. В командировке у нас. В очень длительной, как и все мы.

Ученый скептически окинул взглядом наш трактор с двухосным прицепом, но, разглядев уютные самодельные скамьи и продуманность погрузки, смягчился.

– Итак, – начал он свой инструктаж, и в его глазах загорелся огонь одержимости, – фиксируем абсолютно всё. На все виды носителей. Фотографируем, снимаем видео, пишем звук. Мы с вами – первые и последние свидетели уникальной культуры, еще не тронутой нашим влиянием. Через год она начнёт необратимо размываться. Увы, таков закон бытия…

Из его дальнейших объяснений вырисовалась цель: сегодня у скифов начинался большой племенной праздник. Не просто ярмарка, а место силы, куда стекались окрестные кочевья. Сулили скачки, странную музыку, а возможно, и свадебные обряды. Помимо научного интереса, была и суровая практика – на что-нибудь, вполне обычное для нас, но диковинное для кочевников – тот же складной ножик или зеркальце, можно было выменять пару быков или дюжину баранов. При наших местных ценах на тушёнку это было актуальнее любой теории.

Мы преодолели протоки по зыбким бревенчатым плотам и вырвались на простор первой террасы противоположного берега. Через час, оглушённые рёвом мотора и открывшимся видом, мы были на месте.

На широкой, упитанной солнцем поляне, под сенью исполинских болотных вязов, раскинулось стойбище. Пёстрые, словно крылья гигантских бабочек, юрты. У коновязей – кони в ярких попонах, нетерпеливо бьющие копытом. Люди в одеждах из грубой шерсти, цвета земли и выгоревшей травы. Их лица – почти что наши, сибирские, но будто прошитые ветрами и отлитые в бронзе иного солнца.

– Натуральные краски, они такие, приглушённые, – пояснил Артём Сергеевич, жадно щёлкая камерой. – О, смотри! Настоящий скифский лук! Сейчас, кажется, будут…

Но посмотреть мне не дали. Ребятишки, а следом и взрослые, плотным кольцом окружили трактор, ощупывая взглядами каждый болт. Они смотрели на него не как на машину, а как на явившееся чудо. Артём Сергеевич, переговорив с вождём, махнул мне рукой: «Валяй!»

И я понял, что могу сделать этих детей счастливыми ценой малого – всего-то прокатить их на этом железном диве. Я усаживал их в прицеп, десяток за десятком, и возил вокруг стойбища, а их восторженные крики сливались с рёвом дизеля. А потом, чтобы придать волшебству вкус, я поил их «Тархуном» и «Байкалом», наливая в пластиковые стаканчики шипящую, цветастую жидкость из огромных бутылей.

И всё же… один взгляд не давал мне покоя.

Девочка. Лет двенадцати. Она стояла в стороне, создавая вокруг себя невидимый, но ощутимый круг отчуждения. С ней никто не играл, не заговаривал. Её не обижали – нет, её старались не замечать, обходя стороной с какой-то древней, инстинктивной опаской. «Да что за буллинг такой?» – возмутился я про себя. Налил полный стакан «Байкала» и поднес ей.

Она взяла его охотно, одним движением запрокинула голову и выпила, на секунду прикрыв глаза странного, слегка зеленоватого оттенка. Из-под платочка выбивалась рыжая, как лисий мех, прядь волос, а нос украшали веснушки. «Неужели они считают её некрасивой?» – мелькнула у меня наивная мысль.

Внезапно появился Аржан – тот самый всадник, что привозил нам молоко. Он что-то быстро, с напряжением в голосе, стал объяснять. Я позвал Артёма Сергеевича.

Тот слушал, и лицо его становилось всё серьёзнее. «Девочку укусила лиса, – перевёл он, подбирая слова. – Тридцать дней назад. Лиса была с пеной у рта, кусала всех подряд. Животных, которых она покусала, пришлось забить. А это… сестра. В неё вселился дух больной твари. Он может проявиться в любой миг, и тогда она обратится в зверя. Её нельзя убивать, но… ей осталось недолго. Её нужно бояться».

И тут, холодной волной, до меня всё дошло. Картинки из учебника биологии, рассказы отца…

– Папа! – закричал я, и мой голос перекрыл гул праздника. – Это не дух! Это вирус бешенства! Её нужно спасать, сейчас же!

Наступила резкая, оглушительная тишина. Весёлый гул праздника словно выключили. Все взгляды – и скифов, и отца с профессором – уставились на меня. Аржан нахмурился, не понимая слов, но отлично чувствуя панику в моём голосе.

Артём Сергеевич первый пришёл в себя. Он резко повернулся к Аржану и затараторил на ломаном, но понятном для того языке, тыча пальцем то в девочку, то в свой висок. Он повторял какое-то их слово, должно быть, означающее «болезнь», «яд» или «смерть».

Отец был уже рядом. Его лицо стало жестким и собранным, каким оно бывало только на работе.

– Ты уверен? – коротко бросил он мне, но по его глазам было видно – он уже всё понял и проверил в уме симптомы.

– Лиса с пеной у рта, кусает всех… Пап, это же классика!

Тем временем диалог Артема Сергеевича с вождем и Аржаном накалялся. Учёный что-то яростно доказывал, размахивая руками, вождь с мрачным недоверием качал головой. Для них дух – это реальность, которую нужно ублажить или переждать. А тут какие-то чужаки с «железным конем» говорят о невидимом черве в крови.

– Аржан, слушай! – отец шагнул вперёд, перекрывая спор. Он не знал языка, но его жест был красноречив: он схватил свою рацию с пояса, показал на неё, потом на трактор, потом на запад, в сторону Дубровки, и, наконец, ткнул пальцем в девочку. Посыл был прост: «Я могу позвать людей и технику. Силу. И мы заберем её, хотите вы того или нет».

Артем Сергеевич тут же перевел суть, а не слова.

Аржан посмотрел на отца, потом на испуганную, но всё ещё отстранённую девочку. В его глазах боролись вековой страх перед «духом» и новое, зародившееся доверие к людям, которые дали ему пилу и конфеты. Он что-то тихо и решительно сказал вождю.

Тот помолчал, потом тяжело вздохнул и кивнул.

– Говорят, забирай, – выдохнул Артем Сергеевич, вытирая пот со лба. – Говорят, раз уж ваш шаман утверждает, что духа можно изгнать, пусть он этим и занимается. Это их логика. У нас есть немного времени, пока они не передумали.

Через пять минут девочка сидела в прицепе трактора, закутанная в папину куртку. Она смотрела на меня своими зеленоватыми глазами, полными не страха, а смутного любопытства. Я дал ей еще один стакан «Байкала».

– Держись, – сказал я ей тихо, хотя знал, что она не понимает. – Мы тебя вытащим.

И мы её спасли. Конечно же, спасли.

Славноморский травмпункт встретил нас стерильным светом и недоуменным взглядом медсестры, только-только прибывшей «с той стороны» и ещё не успевшей освоиться в здешних странностях.

– Свидетельство о рождении? СНИЛС? Полис? – механически выдохнула она, пока врач готовил шприц.

Мы все держали девочку за руки, шептали успокаивающие слова, зная, что она не понимает ни единого. Как не понимала и эта женщина в белом халате, для которой мир пока делился на документированный и… несуществующий.

– Откуда! – сгоряча бросил отец. – Она же из степи. Её ветер документировал, а страховало солнце.

Укол поставили. Она вскрикнула, коротко и горько, и сжала мои пальцы так, будто я был единственной скалой в бурном потоке её страха.

– А зовут-то её как? – уже мягче спросила медсестра, заполняя журнал.

Мы переглянулись. Аржан, провожавший нас, выдохнул непривычное для слуха сочетание звуков: «Аяжэгобика».

Вот вы с первого раза смогли бы повторить? Вот и я был единственным, у кого получилось… А ведь за этим словом, как растолковал потом Артём Сергеевич, скрывалась целая поэма: «Быстрый шепот ручья» или «Первая песня перемен». Целая жизнь, уместившаяся в одно имя.

– Ежевика? – переспросила медсестра, нахмурившись. – Ну и имена у вас…

Так и приклеилось. «Ежевика», ласково и немного колючее, как сама ягода.

Медсестра между тем вручила отцу листок с чёткими инструкциями.

– Второй укол – через три дня. Потом – через неделю, потом через две. Потом через месяц и последний – через три. Пропускать нельзя, иначе всё насмарку. Смысл понятен?

Отец молча кивнул, изучая график. Смысл был понятен и мне. Вести её обратно в степь после первого укола – значило обречь. Ни о каком соблюдении графика в кочевом стойбище не могло быть и речи. Да и кто из тамошних шаманов позволил бы колоть «сестру, в которую вселился дух», снова и снова?

– Что ж, – сказал отец, когда мы остались одни. – Значит, погостит у нас. Пока не поправится окончательно.

Но «пока» растянулось. После второго укола Артём Сергеевич съездил в степь, чтобы переговорить с вождём и Аржаном. Вернулся он с загадочным выражением лица.

– Ну что, – спросил отец. – Требуют назад сестру?

– Как бы не так, – усмехнулся учёный. – Они… они, кажется, сами не знают, что с этой ситуацией делать. С одной стороны, девочка жива-здорова, «дух» изгнан – вашими силами. Это сильный аргумент в пользу вашего «колдовства». С другой… Они считают, что ты, – он кивнул на меня, – могучий колдун на железном коне, раз смог одолеть болезнь, и раз уж ты её забрал… то, видимо, так тому и быть. Она теперь твоя забота. И твой… ну, скажем так, твой выбор. Они не стали это озвучивать впрямую, но, изучая их обычное право, я могу сделать такой вывод.

Так у неё появился новый дом – наш дом. Сначала – как у спасённой пленницы странных обстоятельств. А потом… потом она стала просто Викой. Сестрой. Для всех, кроме меня, называвшего её настоящим, степным именем.

Глава третья. Взрослые дела

Единственное, о чём мы впоследствии жалели, оглядываясь на ту лихорадочную историю со спасением, – так это о том, что нам не удалось ничего выменять. «Эх, побольше бы времени!» – думал я, вспоминая, как один из пожилых скифов, заглянув в кузов моего прицепа, с благоговением ахнул: «О, топыр!». И по его лицу было ясно, что за легкий туристический топорик он готов отдать добрую часть своего стада.

Впрочем, жалеть пришлось недолго.

Под вечер, когда мама собралась в очередной раз отправить меня в магазин за пакетом молока, что по местным ценам тянуло на средней убитости «Жигули», молоко само пришло к нашему дому.

По улице, поднимая золотую пыль, плыло, мыча и позванивая бубенцами, целое облако – штук двадцать пегих коров с полутора десятком резвых телят. Их венчал огромный, свирепого вида бык, чьи рога были подобны кривым саблям. А по бокам шли две оседланные гнедые лошади с чёрными гривами и хвостами – жеребец Бараз и кобыла Мая, на чьих боках болтались туго набитые мешки, и бежала, облепляя склоны, отара белых овец – штук сорок, не меньше. И всем этим дивным, мычащим, блеющим и фыркающим караваном управлял Аржан, посвистывая и пощёлкивая длинным, как змеиный шип, кнутом.

Подскочивший на мопеде Артём Сергеевич, запыхавшись, принялся переводить:

– Говорит… это приданое. Оно копилось с самого рождения Аяжэгобики и должно сопровождать её по жизни. Теперь… вожди решили отдать это тебе.

…В тот миг мне следовало бы схватиться за голову, позвать отца, потребовать самого мудрого переводчика и адвоката, и, пока не поздно, откреститься от этого дара степей. Но я, ошеломлённый размахом подношения, выпалил лишь первое, что пришло в голову, – фразу, о которой потом, спустя долгие годы, иногда вспоминал со странным, горько-сладким чувством. Словно в тот момент я не просто задал вопрос, а невольно подписал что-то очень важное, не глядя:

– И что же мне теперь со всем этим делать?

Аржан, будто ждал именно этого вопроса, усмехнулся, обнажив желтоватые зубы, и бросил коротко, а Артём Сергеевич перевёл с тем же простодушием, с каким говорят о смене дня и ночи:

– Пасти. Доить. Стричь. Приумножать.

Эх, перенес бы кто-нибудь меня в будущее, сунул бы мне в руки вышедшую через три года монографию того же Артёма Сергеевича «Обычное право скифов Тёплой Сибири»! Или хотя бы нашептал на ухо одну-единственную строку из их «Степного устава» – ту, что не терпит возражений, печальную и прекрасную в своей неумолимости:

«Если мужчина принимает приданое девы,

Значит, принимает на всю жизнь и её саму.

Навсегда. Иначе – не бывает. И быть не может».

– Доить? – озадаченно спросила мама, которая лишь раз в жизни, двадцать лет назад в Солонешном, видела, как это делает прабабушка. Освоить это искусство нам предстояло с нуля. Но я знал, кто точно справится:

– Аяжэгобика, бери ведро! – скомандовал я, чувствуя, как на мои плечи ложится тяжесть, пахнущая сеном, молоком и чем-то безвозвратно решённым.

А на ночь мы, по совету дяди Егора, перегнали всё стадо по плоту через протоку на остров.

– Леопард в воду не полезет, – уверенно заявил он и, на всякий случай, громко щёлкнул затвором своего ружья. Звук выстрела, ушедший в темноту, был для меня границей. Я пересёк не просто речку – я пересёк некую невидимую черту. И обратной дороги уже не было.

Вернувшись в дом, мы застали маму за кипячением чайника. Воздух на кухне был густым не только от пара.

– Ну, – начала она, расставляя кружки с таким звонким стуком, что было ясно: тихой семейной жизни пришел конец. – Обсудим наше… новое положение. Николай, – она повернулась к отцу, – ты вообще в курсе, что наш пятнадцатилетний сын, по мнению целого степного племени, теперь… жених?

Отец, до этого смотревший в окно на темный остров, обернулся. В его глазах читалась и усталость, и привычка ко всяческим чудесам.

– В курсе, Ира. В курсе. – Он тяжело вздохнул. – По их законам – да. По нашим – у нас временно проживает несовершеннолетняя подопечная, спасенная от смертельной болезни. Пока что будем придерживаться нашей версии.

– А «пока» это сколько? – мама всплеснула руками. – Она же в том возрасте, когда девочка превращается в девушку! Андрей – мальчик… в общем, молодой человек! Они же под одной крышей! Ты понимаешь?