Звезды над Кишимом. 1-й том

Заставы, разместившиеся в стратегически важных пунктах, несли боевое дежурство и днем и ночью. Даже морозными зимними ночами на путях наиболее вероятного перемещения духовских караванов продолжали устраиваться засады. Доставка продовольствия, топлива, боеприпасов в отдаленные гарнизоны была затруднена. Плохая погода порой делала невозможным использование вертолетов.

860-й отдельный мотострелковый полк, дислоцировавшийся в Бадахшане, считался одной из самых непростых в плане обеспечения советских частей на территории Афганистана. Преимущественно грунтовая дорога изобиловала сложными участками и постоянно минировалась душманами. Прохождение колонны на Файзабад было испытанием как для командования, так и для всего личного состава полка. Из-за разлива реки Кокча часть дороги затапливало, провести по этому маршруту колонну можно было только после понижения уровня воды. Обычно это мероприятие проводилось в конце лета – начале осени. Чтобы не позволить духам обстреливать колонну, большинство было вынуждено почти целый месяц находиться в горах и жить в окопах, удерживая господствующие высоты. В хорошую погоду полк снабжался по воздуху. Выручали летчики. Благо в Файзабаде был аэропорт.

Глава 6. Кишим

В первых числах декабря курс молодого бойца завершился. Учебные роты расформировали. Нас распределили по подразделениям. Те, кто оставался в полку, уже тащили службу в ротах и отдельных взводах, вникали в тонкости армейского жития-бытия. Меня все-таки направляли в Кишим, и мы были в ожидании вертолетов.

Наш замок Толик демобилизовался. В день отправки мы впервые увидели его одетым в парадную форму и шинель с артиллеристскими петлицами. В руке он держал дипломат. Обнялись на прощание.

– Ну, бывайте, мужики!

– Давай, Толян! Спасибо тебе за все! Удачи на гражданке! Оторвись там за нас по полной!

– Ничего, скоро сами оторветесь… Берегите себя.

– Не боись, прорвемся!

Анатолий запрыгнул в кузов грузового автомобиля, где находилось несколько дембелей. Они подхватили его дипломат и помогли взобраться. Он обернулся, помахав нам рукой. Машина, меся колесами глину, смешанную с выпавшим ночью снегом, покатила по грунтовой дороге, подпрыгивая и раскачиваясь на ухабах.

Мы смотрели вслед отдаляющемуся грузовику. Его вид вызывал во мне двоякое чувство. Радость за тех, кто в нем, и тоску от осознания, как далеко нам до того дня, когда и мы отправимся домой. Наконец, машина повернула направо в сторону КПП и исчезла из поля зрения. Мы возвратились в свою палатку.

В один из солнечных декабрьских дней нас привезли на взлетку. Пока мы ждали вертушки, у меня сильно разболелся живот. Поблизости туалета не оказалось, а так как вылет мог произойти в любой момент, отлучаться не рекомендовалось. Когда стало совсем невыносимо, я решил отойти и присесть тут же за уложенными штабелями деревянными ящиками из-под боеприпасов. Не знаю, были они пустыми или нет, но как только я вознамерился претворить свой замысел, дали команду на посадку в вертолеты. Облом получился жесткий.

Полет до Кишима показался мне вечностью. Меня аж пот прошиб. Мне вовсе не хотелось, чтобы мое появление в новом месте стало позорным. В Кишиме мне предстояло служить по крайней мере полтора года, и в первый же день прославиться подобным образом было бы ох как некстати. Грешным делом, я подумывал оставить небольшой презент вертолетчикам. Но ни ведра, ни чего-нибудь подходящего на борту не было. На всем протяжении полета я боролся со своей внутренней природой, и мне было не до того, что происходило за иллюминаторами.

Вертолеты сначала летели высоко, но внезапно, один за другим нырнув вниз, юркнули в ущелье и продолжили полет, виртуозно лавируя между сопок. Справа почти вровень с нами проплыла сопка, на вершине которой располагалась застава. Ближайший к нам склон был изрыт воронками от взрывов, что красноречиво свидетельствовало об интенсивности ведущихся здесь боевых действий. «Час от часу не легче», – мелькнуло у меня в голове.

Солдаты, находящиеся на заставе, воодушевленно махали пролетающим вертолетам руками. Я совершенно не разделял их настроения и буквально с нетерпением ждал приземления.

Когда дверца отворилась и к ней за почтой и продуктами хлынула толпа солдат, я пулей выскочил наружу. Первыми словами, которые я произнес в Кишиме, были: «А туалет где?!» Мне указали на одиноко стоящее неподалеку сооружение, сколоченное из досок. Галопом сиганул к нему, на ходу перемахнув траншею в полный профиль. Подбегая к туалету, я боялся, что он будет занят. К счастью, мои опасения были напрасны.

Меня определили во взвод снабжения батальона. Со мною туда попали Санек Племянов из Рыбинска, таджик Анвар Раджабов и Алишер Исмаилов из Намангана.

С Алишером мы служили в учебной части. Он состоял в отделении, командиром которого раньше был я. Роста выше среднего, крепкого сложения. Немного скуластое лицо правильной формы. Большие черные глаза и черные как смоль волосы ежиком. В учебке, в отделении, которым командовал я, было несколько ребят из Намангана. Все они плохо говорили по-русски и часто пытались использовать это как уважительную причину, если что-то складывалось не так.

С тех пор как мы оказались в Афганистане, Алишер старался держаться рядом со мной. Я был единственным человеком, кого он знал относительно долгое время. Если у него возникали сложности, он обращался ко мне за советом или помощью. Учился быстро, все схватывал на лету. С Сашкой Племяновым мы познакомились в Файзабаде. Он был компанейским и толковым парнем.

Землянка взвода снабжения была в ряду других – между землянками особиста и офицерской столовой. Спуск к землянке был в пять-шесть ступеней. За дверью короткий коридорчик, ведущий вправо в основное помещение. Слева у входа разместили оружейную пирамиду, в которой было около десяти единиц АК-74 и один пулемет Калашникова или ПК. Снизу на полке были аккуратно сложены подсумки с автоматными магазинами, в каждом четыре рожка по тридцать патронов. Здесь хранились и комплекты химзащиты.

Изголовьем к левой стене стояли двухъярусные солдатские кровати. В дальнем правом углу были две или три такие кровати изголовьем к правой стене. Между кроватями у дальней стены втиснули письменный стол. В комнате было два оконца, служившие днем источником света: одно под потолком над письменным столом, второе – в стене справа, ближе к входной двери. Казарма взвода была небольшой, ее обогревала одна печка-буржуйка.

Встретили нас как родных. Накормили вкусным супом с очень тонкой вермишелью, принесенным из офицерской столовой, в которой только что закончился обед. Картошку нарезали ровными маленькими кубиками. Батон из вакуумной упаковки слегка отдавал спиртом. Такой хлеб я ел единственный раз за всю свою службу.

Нам сообщили, что повар из офицерской столовой, сваривший этот замечательный суп, отправился на дембель теми же вертолетами, на которых прибыли мы. Видимо, это было последнее блюдо, приготовленное им на чужбине.

Когда мы пообедали, один из снабженцев – Толик Провоторов – позвал с собой Алишера и меня, чтобы показать солдатскую и офицерскую столовые. Толик до нашего прибытия кашеварил на солдатской кухне и страшно обрадовался, что прислали двух поваров.

– Вот классно, – делился Толик с друзьями своими соображениями. – Теперь одного поваром на ПАКи23 поставят, другого в офицерскую столовую, а сам буду кайфовать. Лафа!

Толик показался мне общительным, с неплохим чувством юмора. Худощавый и подвижный, словно на шарнирах, не упускающий возможность отпустить какую-нибудь словесную остроту. Светло-русые волнистые волосы, сильно выраженный кадык, играющий в такт произносимым им словам. Роста он был высокого – за метр восемьдесят.

Во взводе снабжения был еще один солдат, выделяющийся высоким ростом. Звали его Дима Костин. Его рост составлял два метра и три сантиметра. Родом он был из Волгограда. На гражданке занимался баскетболом.

Кишимский гарнизон, где размещался третий мотострелковый батальон 860-го отдельного мотострелкового полка, представлял собой почти квадрат со стороной около трехсот метров. По всему периметру между двумя рядами колючей проволоки, натянутой на столбики высотой в один метр, проходило минное поле. Поле давно заросло густой травой, чертополохом, кустарником и тростником. Оно было заминировано противопехотными минами как нажимного действия, так и осколочными минами-растяжками, которые взрывались при зацепе тонкой стальной проволоки, слабо заметной даже днем.

По центру с севера на юг гарнизон пересекала дорога, ведущая из Файзабада. Она была главной транспортной артерией Бадахшана, соединявшей его с остальной территорией страны. У северного въезда в периметр на небольшом пригорке из глины и камня был сооружен второй КПП. Первый контрольно-пропускной пункт находился у южного въезда. Это была башенка, так же вылепленная из камня и глины, с крышей из досок и камыша, вымазанных толстым слоем глины. Вдоль дороги росли вязы, талы и ясени. Метрах в двухстах от первого КПП начинался уездный город Кишим.

Сказать по правде, назвать его городом можно было с большой натяжкой. По нашим меркам, это был обычный кишлак. Самыми высокими тут были, пожалуй, несколько двухэтажных построек, среди которых здание управления ХАД24. Западная граница расположения батальона проходила по заболоченным участкам, сплошь заросшим камышом высотой три-четыре метра. Этот густой камышовый лес длиной метров триста и шириной метров восемьдесят скрывал от обзора минное поле. Его точных границ никто не знал, поэтому соваться в эти заросли было опасно. Поговаривали, что помимо нашего минного поля кое-где остались и мины от некогда дислоцировавшихся в этих местах подразделений Кундузского разведбата.

Здесь был стратегически важный для всего батальона объект – родник с кристально чистой водой. Свою свежесть она сохраняла и в жару.

Охраняли родник солдаты из минометной батареи. Их наблюдательный пост разместился в глинобитной башне на втором уровне. Башенка эта в высоту была метров пять-шесть. Камыши подходили к ней вплотную. Представляю, как жутко было нести на этом посту боевое дежурство по ночам, особенно в ветреную погоду.

Заросли камыша колыхались, подобно морским волнам, при этом шелестя своими жесткими листьями и полыми стеблями, издавая шорохи и прочие таинственные звуки, заставляя часовых напряженно вслушиваться и всматриваться в эту движущуюся, кажущуюся живой непроглядную чащу. Наверняка смена караула или наступление рассвета было для них настоящим облегчением.

Толик Провоторов показал нам столовую и солдатскую кухню.

Солдатская столовая находилась недалеко от родника. Ее стены были возведены из камня и глины, вытянутые в горизонтальном направлении оконные проемы располагались под потолком. В высоту они достигали около полуметра, а в длину – метр-полтора. Застеклены были литровыми банками. Их уложили днищами наружу рядами – один поверх другого – и скрепили между собой глиняным раствором. В результате получилось нечто, напоминающее стеклоблоки и пчелиные соты.

Столовая делилась на отсеки, и у каждого подразделения был свой. Опорой дощатым столам и скамейкам служили вкопанные в землю гильзы от танковых снарядов. Все места были рассчитаны. Соответственно, за ротами, коих в третьем батальоне было три – седьмая, восьмая и девятая, – были закреплены более просторные помещения, а за отдельными взводами поменьше.

Отдельных взводов в батальоне было пять: взвод снабжения, связи, разведывательный, танковый и зенитно-ракетный взвод. В столовой эти взводы из-за небольшого количества солдат объединялись по два-три в отсеке. Седьмая рота занимала левый край столовой, затем шли места восьмой и девятой рот. В следующем трапезничали зенитчики, танкисты и снабженцы, а в крайнем правом помещении были столы взвода связи и разведчиков.

Крыша столовой, как, впрочем, и крыши всех сооружений третьего батальона, была сделана из досок от снарядных ящиков, уложенных по бревнам. Сверху этот накат покрывался толстым слоем раствора из глины и соломенной трухи. Эта смесь в Азии называется саман. Она нашла широкое применение в строительстве, особенно в сельской местности. Также из самана возводят стены одноэтажных строений, делают заборы, этим же раствором их и штукатурят. Благодаря низкой теплопроводности дома из глины получаются довольно практичными с точки зрения поддержания температурного баланса. Зимой в них относительно тепло, а летом прохладно.

Несколькими метрами правее столовой стояли три автомобиля ЗИЛ-131, на базе которых были установлены полевые автомобильные кухни ПАК-200. Цифра двести означает, что одна такая машина способна справиться с приготовлением пищи на двести человек. Две из них были закрыты, а в кунге третьей варилась солдатская похлебка.

От камышовых зарослей ПАКи отделял каменный забор. Он был около двух метров в высоту и левой своей частью примыкал к зданию столовой. Справа там, где забор заканчивался, был тракторный прицеп, предназначенный для сбора и вывоза мусора со всего батальона.

После короткой экскурсии по солдатской кухне мы вернулись во взвод снабжения, рядом с которым была офицерская столовая. Перед входом была ровная площадка, используемая в качестве батальонного плаца, где проходили общие построения и развод наряда.

Помещение для приема пищи было заглублено сантиметров на семьдесят. Дверь была невысокая, к ней спускались три-четыре ступени. Толик вошел, вернее сказать, нырнул в проем. Мы за ним.

В обеденном зале было несколько столов почти таких же, как и в солдатской столовой. Те, что располагались слева вдоль стен буквой «П», были длиной по три метра. Справа от входа вдоль боковой стены стол был поменьше.

Как объяснил Толик, места за маленьким столом занимали офицеры штаба батальона, за другими – все остальные. Кухня была отделена стеной с дверью в правой части. Чуть левее этой двери было раздаточное окошко. Кухня в длину составляла примерно шесть метров и два с половиной в ширину. Дверь открывалась вправо внутрь кухни, сразу у двери, вдоль правой стены стоял разделочный стол. Слева у стены, смежной с обеденным залом, была небольшая полевая кухня КП-75 с котлами для первого и второго блюд, и бачком для приготовления горячих напитков.

Топливом для этой системы была солярка. Ее заливали в топливный бачок, оснащенный насосом для нагнетания давления. Оттуда топливо поступало в форсунку, где нагревалось в змеевике и в разогретом состоянии распылялось через сопло, образуя огненный факел. Из корпуса полевой кухни, пронзив крышу, выходила асбестовая труба, служившая дымоходом. Копоть от сгорания солярки просачивалась сквозь щели в корпусе печи, отчего верхняя часть стен и потолок кухни были черными от гари.

– Как тебя зовут? – опять спросил меня Анатолий.

– Аким, – ответил я.

– Короче, ты будешь поваром в офицерской столовой, — тоном, не терпящим возражений, заявил Толик. Он немного тянул слова и говорил слегка в нос. Такая манера была характерна для уличной шпаны и у нас в Ташкенте.

Он продолжал:

– У тебя здесь есть кочегар, официант и посудомойщик. Скоро обед, я тебя с ними познакомлю. Твоя задача кормить офицеров трижды в день, их около пятидесяти. Каждый раз необходимо уточнять в штабе у дежурного, сколько офицеров присутствует в батальоне. Главное, чтобы никто не остался голодным и все были довольны. Я покажу тебе, что к чему, а потом уже сам будешь шуршать.

Я понимал, что в сложившихся обстоятельствах у меня не было лучшей альтернативы. В военной школе поваров нас не особо утомляли практическими занятиями. Чаще мы были задействованы на хозяйственных работах.

Но скромный опыт в готовке у меня все же имелся. Семья у нас была большая, и дети часто помогали маме на кухне. Мне было несложно сварить простецкий супчик, пожарить картошку или яичницу.

До армии на аэродроме «Аранчи» Ташкентского авиаспортклуба, где мы занимались парашютным спортом, нам порой приходилось заботиться о пропитании самостоятельно. Иногда с друзьями выезжали в горы, где жили в палатках и готовили еду в котелках на костре. Единственной проблемой было то, что я никогда не делал этого на такое количество людей. Учиться придется очень быстро, на ходу.

Алишера Толик планировал назначить поваром на ПАКи в солдатскую столовую. Там расклад был несколько иной. Варить надо было почти на двести пятьдесят человек из того, что выдавалось на продовольственном складе.

– Но если совсем отвратительная еда будет, тут уж можно от солдат батальона и по репе схлопотать, – инструктируя Алишера, развел руками Толик.

В помощь повару на солдатскую кухню выделялся наряд из четырех солдат. Они должны были натаскать воды, получить на складе продукты и принести их на кухню, сделать заготовку — почистить овощи, перебрать крупу.

Еду раскладывали в специальные металлические термосы, внутренняя часть которых емкостью десять литров была из нержавеющей стали. У каждого подразделения были свои термосы. Столы накрывал наряд по подразделению во главе с дежурным.

Пока нам рассказывали, как устроен пищеблок батальона, подошло время обеда. Толик повел нас на продсклад за продуктами. Предварительно он послал одного бойца из нашего взвода — Колю за нарядом по солдатской кухне.

— Бегом, Екамазов! — прикрикнул на него Толик.

Солдатик, не оборачиваясь, перешел на легкую трусцу, лениво передвигая полусогнутыми ногами, шаркая при этом кирзовыми сапогами по земле. Большая пластмассовая фляга в чехле из ткани защитного цвета, висящая на его ремне в области поясницы, запрыгала, раскачиваясь в разные стороны.

По пути на склад Толик подошел к одной из землянок, находящихся у плаца, и постучал в дверь. Через минуту дверь отворилась и на пороге появился прапорщик, которого мы уже видели. Именно он привел нас в землянку взвода снабжения по прибытии. Мы с Алишером, как того требовал устав, козырнули.

— Рядовой Тагиров.

— Рядовой Исмаилов, — ответил Алишер с заметным акцентом. Ему до сих пор с трудом давался русский язык.

— Прапорщик Сагайдак, — представился он.

Сейчас появилась возможность рассмотреть его. Среднего роста, суховатый и жилистый, лет сорока на вид, зелено-серые глаза, загорелое скуластое лицо. Кепка и полевая форма, некогда окрашенные в хаки, выцвели от солнца и многократной стирки. Волосы, брови и усы были бледно-соломенного цвета. Под хэбэшкой надет десантный тельник. Прапорщик производил впечатление миролюбивого и уравновешенного человека.

— Что, Провоторов, молодая смена? — спросил он, щурясь от солнечного света.

— Да, двух поваров прислали. Я им все показал. Этого на ПАКи хочу попробовать, а этого, — он указал на меня, — в офицерскую столовую… Конечно, под моим контролем. Так что, думаю, все будет чики-чики.

— Вот и отлично, — прикрывая за собой дверь, сказал прапорщик.

Склад был неподалеку. По пути к нему прапорщик Сагайдак интересовался, откуда мы родом и чем занимались на гражданке. Пока он отпирал дверь склада, к нам подошел солдат невысокого роста. На его одежде, особенно в области передней поверхности бедер, у карманов штанов и нижней части рукавов имелись следы засаленности и копоти.

— Познакомься, — обратился ко мне Толик. — Это Кардан, кочегар из офицерской столовой. Будет тебе помогать. С ним не пропадешь.

Кардан был ростом не выше метра шестидесяти. Коренастый, форма сидела на нем мешковато. Шапка тоже была как будто примята. Волосы темно-русые, густые брови, глаза дымчатого цвета, взгляд тяжелый, словно размытый. Тут подоспел наряд из солдатской столовой. Мы получили продукты и отнесли их с Карданом в офицерскую столовую. Толик вкратце распорядился, что нужно делать.

— Кардан, ты печку запали на первое и на чай воды нагрей. Картошку и лук почистите. А я Алишеру в солдатской кухне быстро растолкую, что и как, и приду к вам. Только смотрите — продукты не прощелкайте25.

Когда мы вернулись со склада в столовую, там были еще два солдата. Мы поздоровались. Один из них, узбек по национальности, был из Хорезма. Смуглолицый, пухлощекий, немногословный. Он избегал зрительного контакта, этим напоминая мне хитроватого визиря – персонажа восточных сказок. Состоял он в минометной батарее, а в офицерской столовой исполнял обязанности официанта.

Другой, светловолосый, полноватый, с серо-голубыми глазами на круглом добродушном лице, был родом из Украины. Он служил в девятой МСР, а здесь был посудомойщиком. Первого звали Рахим, ко второму все обращались по фамилии – Дядюра.

Кардан разжег форсунку полевой кухни, официант занялся уборкой в обеденном зале, а мы с Дядюрой принялись чистить лук и картошку. Морковь была консервированная в литровых жестяных банках, бланшированная в подсолнечном масле. Дядюра оказался словоохотливым. Пока мы чистили овощи, он делился ценной информацией о том, как обстоят дела в батальоне, о правилах и порядках, укоренившихся среди солдат, а также о дедовщине.

Он поведал мне, что вертолеты, прилетавшие сегодня и привезшие нас, забрали последнюю партию дембелей. Сам Дядюра, впрочем, как Рахим, Кардан и Толик, отслужил свои первые полгода в Афгане, или, как тут говорили, отколпачил. Теперь всю самую грязную и тяжелую часть солдатской службы, касающуюся в основном бытовых вопросов, должен будет взвалить на себя наш призыв.

– С колпаками не церемонятся, будете летать как трассера, – продолжал Дядюра. – Дедовщина здесь дикая, в ротах вообще беспредел. Но и в отдельных взводах не слаще, требования строже. Вон Толян и весь его призыв, знаешь, как летали… И Диман, несмотря на то что ростом больше двух метров, колпачил как все. В батальоне землячества нет. Старший призыв управляет младшими. Один колпак запорет что-нибудь, всех застроят и навешают хороших. Нас жестоко колотили, били по поводу и без. Сейчас новые колпаки прибыли, полегчало.

Рассказ посудомойщика наводил меня на неприятные размышления. Все бы ничего, если бы я тоже не относился к этим колпакам. Дедовщина была унизительной частью армейской жизни. Откуда она взялась в войсках? В чем главная причина ее возникновения? На этот счет есть несколько версий. Мне были известны две.

По одной из них, ее появление связано с сокращением срока срочной службы с трех до двух лет в рядах Советской армии. Когда тем, кто оттарабанил год, сообщили, что они будут дослуживать положенные два года наравне с теми, кто только призвался, это им очень сильно не понравилось. В отместку за такую историческую несправедливость они решили создать новобранцам жесткие условия, дабы хоть как-то компенсировать моральный и физический ущерб. Потом эта традиция начала применяться в отношении каждого нового призыва.

Другая версия кажется мне более правдоподобной. Дедовщина появилась в Советской армии под влиянием уголовного мира. До какого-то момента молодых людей, имеющих за плечами судимость, не брали в армию. Но в стране, где почти четверть населения привлекалась к уголовной ответственности, трудно было бы полностью оградить армию от тех, кто так или иначе соприкасался с «той жизнью». В результате такой интеграции многие принципы тюремной системы перекочевали в войска. Если присмотреться, можно заметить немало общего в обоих сообществах.

На гражданке я слышал всякое о дедовщине от своих знакомых, вернувшихся из армии. Это явление представлялось мне безобразным, но при этом вполне закономерным и естественным. Казалось бы, само понятие «армия» подразумевает некую сплоченную структуру, которая призвана при необходимости стать ключевой силой для защиты страны от посягательств извне. Следовательно, составляющие этой структуры должны уважать и всячески поддерживать друг друга. Но на поверку все было не так идеально.

В Советской армии, впрочем, как и в любой другой, было деление на рода войск по элитарному признаку.

В учебной части в Чирчике Ташкентской области, где я проходил службу, была гарнизонная гауптвахта. Караул в соответствии с графиком несли представители различных подразделений. Хуже всего обитателям губы приходилось, когда в караул заступали десантники из Чирчикской десантно-штурмовой бригады. Они, чувствуя свою исключительность, особо не церемонились со штрафниками, представляющими другие рода войск. Бывало, воспитывали их, отрабатывая приемы рукопашного боя. Вот такое армейское братство.

В связи с этим вспоминается мне одна показательная история. В учебке со мной были ребята из самых разных уголков Советского Союза. Однажды Алик Файзуллин, призванный из Магадана, Санек Бичурин из Ижевска и еще пара солдат вознамерились пойти в самоход. Кстати, подходили и ко мне с этим предложением.