Полная версия
Звезды над Кишимом. 1-й том
Звезды над Кишимом
1-й том
Шамиль Асанов
Корректор Сергей Ким
Редактор Алиса Асанова
Дизайнер обложки Комола Расулмухамедова
© Шамиль Асанов, 2025
© Комола Расулмухамедова, дизайн обложки, 2025
ISBN 978-5-0068-6264-7 (т. 1)
ISBN 978-5-0068-6265-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
От автора
Идея написания этой книги возникла у меня давно, но, похоже, нужно было созреть. Я старался как можно честнее описать все происходившее со мной и людьми, с которыми меня свела жизнь.
Порой возникает соблазн немного приукрасить реальность, чтобы выглядеть в более привлекательном виде. Думаю, правдивая трактовка событий важна прежде всего для того, чтобы потомки могли использовать наш опыт, и опыт наших ошибок в том числе.
Я делюсь лишь своей субъективной точкой зрения, и, разумеется, не стоит относиться к этому как к истине в последней инстанции.
Имена и фамилии некоторых персонажей изменены по соображениям этики и профессиональной безопасности.
Предисловие
О человеке, испытаниях и маках,
хрупких как сама жизнь
Повесть «Звезды над Кишимом» была написана еще в 2013 году, и только спустя десять лет мы начали готовить ее к изданию. Мой дядя, автор текста, к каждому слову относился с такой бережностью, что мне как редактору оставалось лишь прислушиваться к нему, чтобы сохранить заложенные им глубину и искренность.
Эта книга не только про вооруженный конфликт в Афганистане и участие в нем советских военнослужащих. Она прежде всего о человеке, который оказывается в обстоятельствах, ему неподвластных.
Аким Тагиров, от имени которого ведется повествование, проводит читателя через испытания, выпадающие на долю таких же мальчишек, как и он сам. Они прибыли в Афганистан со всех концов Советского Союза. Большинство из них знали о войне лишь по книгам, фильмам и чьим-то рассказам. Ребята, представляющие разные культуры и народности, сталкиваются с единым врагом, у которого нет лица. Под его натиском они вынуждены искать внутреннюю опору, быстрее взрослеть и встретиться с собой настоящими.
Особое место в повести занимает и сам Афганистан. Словно седовласый старец, свыкшийся с постоянными войнами и противостояниями, которые вспыхивают на его земле, он находит спасение в ежедневном монотонном труде в полях и на пастбищах. А величественные и неприступные горные вершины, хранящие память поколений, подобны стражам этой тихой безмятежности. На их фоне особенно ярко звучит хрупкость человеческой жизни. Символом этой хрупкости становятся маки – красные как кровь, упрямо распускающиеся даже на полях сражений, олицетворяя воинскую доблесть.
Для меня работа над повестью была не только профессиональной, но и глубоко личной. На ее страницах отразилась история нашей семьи, в том числе родителей Акима, еще детьми вместе с родными депортированных с Крымского полуострова в 1944 году. А в процессе подготовки книги к изданию мы пережили утрату моей мамы Гульнары. Она была рада, узнав, что мы начали работать над рукописью, но не успела увидеть ее опубликованной. Поэтому «Звезды над Кишимом» для меня больше, чем литературный труд. Повесть стала моей молитвой и напоминанием, что память способна преодолевать время.
Выражаю благодарность и признательность людям, встреча с которыми в разные периоды жизни позволила книге выйти в свет: Марии и Оксане Сигаловым, Феликсу, Рите, а также моей семье. Не могу не упомянуть и свою преданную пушистую подругу Шанти, которая все это время была рядом.
⠀
⠀
Алиса Асанова,редакторВернувшимся и ушедшим в вечность.
Дождавшимся и тем, кто все еще ждет.
Посвящается…
Глава 1. Отправка
Поезд Ташкент-Термез, скрипя и постанывая, замедлял ход. Справа за окнами плацкартного вагона до самого горизонта простирался пустынный пейзаж – невысокие песчаные барханчики, клочки выгоревшей травы и колючий кустарник. Местами из серого песка торчали причудливо изогнутые деревца саксаула. Стук колес становился все реже и, наконец, прекратился вовсе. Наступившую тишину нарушили команды сержантов: «182-я ВШП! Все с вещами, выходи строиться!» Солдаты в парадной форме общевойскового образца с вещмешками выходили из вагонов на безлюдный перрон.
Джаркурган – дыра на южной окраине Советского Союза. Небольшой населенный пункт, прижатый песками Каракумов1 к самой границе. Там на юге, за рекой Аму, распростер свои негостеприимные объятия Афганистан.
Информационные службы того времени не предавали широкой огласке то, что в этой стране идет война и гибнут наши солдаты. Но шила в мешке не утаишь: война шла уже семь лет, и, несмотря на политику замалчивания, женщины, чьи сыновья достигали призывного возраста, заметно нервничали при упоминании о нашем южном соседе.
Утро 19 октября 1986 года. Построение, перекличка здесь же на перроне, и сержанты колонной по четыре повели около полутора сотен солдат по дороге, идущей вдоль железнодорожного полотна. Пройдя не более полукилометра, колонна вошла на территорию воинской части – пересыльного пункта. Пыль была повсюду, отчего редкие деревья, трава и большие армейские палатки стали одинакового серо-зеленого цвета. И хотя осень перевалила за половину и было всего восемь утра, стояла жара.
Солдаты построились на плацу, ожидая распределения – должно было выясниться, кто и где будет проходить дальнейшую службу. Все знали, что отличие очень условно, поскольку с этой пересылки дорога была одна – за речку.
Офицер в полевой форме вызывал солдат по списку. Зачитав фамилию кандидата, он сопровождал его взглядом, пока тот не занимал место в своей группе. Общий строй неумолимо редел. Когда начали зачитывать список отправляемых в какой-то Файзабад, в числе прочих я услышал свое имя.
– Тагиров Аким! – произнес офицер, обратив взор на оставшихся в строю солдат.
Отозвавшись, я покинул строй и присоединился к своей группе. После того, как команды были сформированы, ко мне подошел сопровождавший нас прапорщик Комлев. Он был командиром первого взвода первой роты 182-й ВШП2, находившейся в городе Чирчике Ташкентской области, в которой я прослужил первые полгода.
– Тебя-то куда определили? – спросил он почти по-отечески, с искренним сопереживанием в голосе.
– В Файзабад.
Я не рассчитывал на такое участие, ведь в учебке был даже не в его взводе.
– Файзабад… – задумчиво повторил он. – Я там был. Будешь джоников ловить.
Что он имел в виду? Кто такие эти джоники, я тогда не понял. Но вопросов задавать не стал. Затем наша файзабадская и еще несколько команд направились на аэродром, прилегавший к этой пересылке. Мы едва успели попрощаться, все-таки полгода провели в учебке. Гарик Апроянц, как и я, из Ташкента, Санек Бичурин из Ижевска, Алик Файзуллин из Магадана и многие другие оставались на этой пересылке на неопределенный срок.
– Тебя куда? – спросил я своего земляка и друга Фаиля Ахметшина.
– В Мазари-Шариф, – ответил он, но это название не говорило мне ровным счетом ничего.
– Удачи… Береги себя.
– И ты тоже…
Договорились узнать новые адреса через письма домой друг другу. Обнялись, пожали руки, пожелали удачи. И как в песне поется: «Дан приказ: ему – на запад»3.
Мы сидели у края летного поля на газоне в ожидании самолета, который доставит нас в Афганистан. Трава каким-то чудом не выгорела и была зеленая. Какие мысли были у каждого из нас? О чем думают люди в такие минуты? Впереди была сплошная неизвестность.
Мне вспомнились события вчерашнего дня. Из Чирчика всем осенним выпуском ВШП мы на электричке добрались до Северного вокзала Ташкента – города, в котором я родился и жил. Было теплое осеннее утро. На вокзале бойкие фотографы не упускали возможности заработать. Мы с друзьями сфотографировались. На память.
До отправки считаные минуты, и я решил связаться с близкими. Телефона у нас еще не было, поэтому звонить пришлось соседке, а уже она позвала маму. Узнав, что я на вокзале, мама и сестра Гульнара приехали проводить меня, как и родные некоторых ташкентских ребят.
Мама все не осмеливалась задать самый важный для нее вопрос. Ташкент тогда был одним из перевалочных пунктов между Советским Союзом и Афганистаном. В городе можно было увидеть колонны военной техники, перебрасываемой «туда». Почти всех, кто проходил подготовку в учебных частях Туркестанского военного округа, посылали в Афган. Ташкентские госпитали были переполнены больными и ранеными.
Я поспешил сказать, что пока непонятно, куда нас направят. Мол, ТуркВО4 большой. Но мама глядела мне прямо в глаза с той беспомощной болью, которая была у нее на сердце. Ей все было ясно. В эти минуты она напомнила мне ребенка, у которого взрослые отнимают что-то очень ценное, объясняя это безапелляционным: «Так надо!» Забирают надолго, быть может навсегда. И ей приходится безропотно принять это. Она, будучи не в состоянии произнести ничего внятного, только молча смотрела на меня и гладила своей маленькой теплой ладонью рукав моего парадного кителя. Мама… Милая моя мама… Скоро ли свидимся вновь?
Сестра старалась не выдавать своих переживаний. Мы с ней всегда ладили, выросли вместе, почти двадцать лет бок о бок, и сейчас отвлеченно болтали о всякой ерунде. Тем не менее неотвратимость происходящего тяжелым грузом давила на всех.
Дали команду строиться. Я поцеловал сестру, обнял и поцеловал маму.
– Ты береги себя, сынок, – сделав над собой усилие, вымолвила она, едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться.
У меня ком подкатил к горлу. Я крепче обнял ее, будто пытаясь сохранить это ощущение в своей памяти на время разлуки. Немногим более полугода прошло со смерти отца, и мама еще не оправилась от этой потери.
– Мне пора… Не волнуйся, мама. Все будет хорошо… – тихо сказал я и мягко высвободился из ее объятий. С улыбкой подмигнув сестре, я развернулся и быстро зашагал прочь.
Сидя на траве у бровки аэродрома, мы наслаждались последними минутами на родине, изредка обменивались короткими фразами. Многие, уйдя в себя, курили. Подумать было о чем. Вот она, суровая правда жизни. Каких-нибудь час-полтора перелета, и мы окажемся в совершенно другом мире.
Война. Что мы, восемнадцатилетние мальчишки, знали о ней? Да, мы, конечно, видели ее в кино, читали книги, слышали рассказы родителей и тех, кому довелось пройти ужасы Великой Отечественной… Детьми играли в войну, представляя себя отважными героями.
Однажды я осознал, что нас с малолетства подводили к тому, чтобы мы были готовы встретиться с реальным врагом. Нас муштровали в пионерских лагерях, на уроках физкультуры и начальной военной подготовки, в клубах ДОСААФ5 и, наконец, в учебных подразделениях. И здесь в этот момент мы были у разделяющей черты. Настал наш черед.
Холодная война – великое противостояние идеологий. Мы верили в то, что наша советская идеология самая верная. Миллионы советских мужчин, если понадобится, встанут на защиту завоеваний социализма. Миллионы прошли службу в рядах вооруженных сил и отдали бы жизнь за свою Отчизну. Капиталистическая чума не дремлет, и наш долг отправиться в эту чужую страну, чтобы с оружием в руках обезопасить южные рубежи своей Родины. Мы не допустим того, чтобы у наших границ располагались военные базы НАТО, их ракеты с ядерными боеголовками, направленными в нашу сторону.
Я провел по траве рукой. Это снимало напряжение и наполняло безмятежностью. Когда доведется снова вот так посидеть на травке? Мои размышления прервал нарастающий гул. В небе на юге появилась точка. Звук становился сильнее, точка постепенно приобретала все более четкие очертания, превратившись в итоге в большой военно-транспортный самолет Ан-12. Он заходил на посадку, искажаемый поднимающимися от взлетно-посадочной полосы потоками нагретого воздуха. Коснулся колесами поверхности земли, прокатился, гася скорость, и, описав широкую дугу, подрулил к краю летного поля, остановившись метрах в двадцати от нас. Винты, и без того издающие невообразимый грохот, взревели яростнее, потом как бы дойдя до пика, начали сбавлять обороты, пока совсем не прекратили свое сумасшедшее вращение. Все погрузилось в тишину, нарушаемую жужжанием мошек и доносившимся издалека унылым всхлипыванием какой-то пичуги.
Минут пять ничего не происходило, лишь в воздухе запахло авиационным горючим и выхлопами. Немного погодя внутри самолета послышалось движение. Бортовая дверь отворилась, изнутри пристегнули маленькую лестницу, по которой вышли летчики. Три члена экипажа прошли мимо нас к небольшому зданию, стоящему поблизости. Четвертый же, с узким разрезом глаз и в черном кожаном шлемофоне, похожий на японского летчика-камикадзе, не без усилий выволок из чрева самолета ящик. Он оттащил его к бровке и вытряхнул содержимое в траву. Мы настороженно переглянулись. Это были пустые гильзы. Кто-то из наших пошутил: «Они что, с боями сюда прорывались, что ли?» В ответ на это предположение раздались нервные смешки.
Нам повезло, что мы пробыли здесь недолго. Позже я узнал, что некоторые ребята из нашей учебки встряли на этой пересылке на пару недель. Целых две недели неопределенности в пыльном палаточном городке на краю пустыни при жаре и дефиците питьевой воды…
При посадке в самолет мне вспомнились слова прапорщика Комлева. Как-то в учебке, усмиряя геройствующих служак, он выпалил: «Полюбовался бы я вами, когда вы будете подниматься на самолет, который повезет вас в Афган! Видал я таких! Тут героями ходили, а когда в самолет садились, плакали как бабы!» Оглядевшись вокруг, я не заметил у моих спутников явных признаков страха, и это мне понравилось.
В самом самолете было просторно. Нас было человек двадцать пять – тридцать, и мы расселись, кому как хотелось. Я занял место по левому борту в головной части машины так, чтобы можно было смотреть в иллюминатор. Вошли члены экипажа. В кожаных летных куртках, форменных фуражках, они поразили меня своей спокойной, уверенной деловитостью. Их невозмутимость и то, как буднично они выполняют свою работу, передались мне и наверняка другим пассажирам этого рейса.
Вновь взревели моторы. Мощные винты набирали обороты, образуя сплошные прозрачные диски. Самолет медленно выруливал на взлетку. Остановился в начале полосы. Корпус машины вибрировал мелкой дрожью в такт набирающим обороты двигателям. И когда вращение лопастей, казалось, достигло своего апогея, он сорвался с места, увлекаемый невероятной силой. Мне казалось, я физически чувствую, как все сидящие внутри этого могучего механизма словно слились с ним воедино, и каждый всем нутром ощущает натугу, которую испытывает сейчас железная птица.
Бетонное покрытие побежало навстречу, все быстрее и быстрее сливаясь в одну точно нарисованную множеством параллельных штрихов карандаша серую полосу. Тысячи штрихов разного нажима, протяженности…
Внезапно вибрация ослабла, многотонная машина, преодолев притяжение, оторвалась от земли и принялась набирать высоту. В области солнечного сплетения возникло знакомое разделение на две части. Одна пыталась зацепиться за такую привычную землю, а вторая уже была устремлена вперед и ввысь, повинуясь вечной жажде полета. Тень воздушного судна, бегущая по земле, ушла куда-то назад и вправо. Я представил, как она хищным зверем будет нестись за самолетом, по равнинам и горам, ныряя в глубокие ущелья, выскакивая на заснеженные вершины. Неутомимо преодолевая сотни километров пути, прыгая с перевала на перевал, проносясь по пыльным лабиринтам кишлаков, пересекая реки и дороги, пока не догонит его там, на другом конце нашего пути. И настигнув, примется радостно вылизывать колеса стойки шасси и брюхо своего крылатого хозяина, а после расслабится, уляжется отдыхать. До следующего полета.
Между тем мы набрали заданную высоту. Полет, как нам сообщили, проходил на высоте пять тысяч метров. Такая высота была выбрана неслучайно. Дело в том, что ракеты класса «земля – воздух» — тот самый печально известный Stinger, которыми снабжали моджахедов наши западные друзья, эффективны по целям, летящим на высоте до трех тысяч восьмисот метров. Высота же горного массива, над которым летели мы, редко превышала тысячу метров. Сумма этих двух показателей, судя по всему, и стала определяющей при выборе высоты полета.
Самолет был предназначен для транспортировки различных военных грузов, но слабо подходил для пассажирских перевозок. Его система поддержания давления и уровня кислорода в салоне оставляла желать лучшего. Из-за нехватки воздуха некоторым солдатам становилось плохо, они теряли сознание. Бортмеханик, тот, что походил на камикадзе, бегал по салону с кислородной маской, откачивая падающих в обморок. Я не испытывал никакого дискомфорта и помогал ему. Почему-то мне было неловко оттого, что пацанам хреново, а я в норме.
Думаю, высота не сказывалась на мне потому, что до армии я занимался парашютным спортом. На тот момент совершил без малого двести прыжков, из них полсотни с тридцатисекундной задержкой в раскрытии. Выпрыгиваешь на высоте чуть выше двух километров и, пролетев в свободном падении тридцать секунд, раскрываешь парашют на высоте около километра. Похоже, благодаря прыжкам с парашютом мой организм приспособился к перепадам атмосферного давления и низкому уровню содержания кислорода.
Иногда все же удавалось посидеть у иллюминатора. Внизу, везде, куда дотягивался взгляд, простирался тоскливый желто-бурый пейзаж — выгоревшая под нещадно палящим солнцем чужая земля. Ни ковров лесов, ни радующих глаз зеленых квадратов полей, ни блестящих серебряной фольгой озер и рек. Однообразный чуждый марсианский ландшафт. Безжизненный, пугающий, заставляющий пробудиться какой-то незнакомой части моего существа, дремлющей доселе. Я вдруг явно ощутил, как эта первобытная сила, ощетинившись, показала свой хищный оскал и свернулась пружиной, готовой при первой необходимости распрямиться и вырваться наружу с одной целью — рвать, крушить, дать отпор любой угрозе, чтобы выжить самому. Выжить во что бы то ни стало.
— И как там люди живут?! — словно угадав ход моих мыслей и пытаясь перекрыть грохот моторов, прокричал мне в ухо сидящий по соседству светловолосый паренек.
— Там не только люди, но и дỳхи… — мрачно вставил другой наш сосед.
Краем глаза я заметил, как после этих слов лицо первого немного изменилось — стало серьезным.
Полет был недолгим, что-то около получаса. Неожиданно корпус самолета вздрогнул, как от толчка. Я напрягся. Еще толчок и еще… За иллюминатором можно было увидеть периодически отлетающие яркие искры. «Все! Не жди меня, мама, хорошего сына… „Стингером“ подбили нашу птичку…» — уж было подумал я.
Но спустя мгновенье до меня дошло, что это выстреливаются отвлекающие противоракетные термозаряды. «Стингер» реагирует на тепло, выделяемое двигателями летающих объектов. Температура выстреливаемых термитов гораздо выше теплового излучения самолета, что и позволяет увести ракету от реальной цели. Отстрел термитов означал, что мы идем на снижение. Теперь я понял, что за гильзы высыпал из ящика один из летчиков. Видимо, они были от этих самых термитов.
Посадка в зоне боевых действий — дело непростое. Самолет довольно резко ушел вниз и, не меняя угол, заложил крутой левый вираж. Развернувшись на сто восемьдесят градусов, он продолжил снижение. Выровнялся перед самой взлеткой, мягко коснулся поверхности земли, погасил скорость и, подрулив к стоянке, остановился. Весь маневр был выполнен быстро и четко, что говорило о высоком уровне мастерства экипажа, но аплодировать, как это бывает на гражданских рейсах, никто не стал.
Летное поле было покрыто гофрированными металлическими листами зеленого цвета. Раньше я не видал такого огромного пространства, облаченного в металл. Самолет стоял носом на юг. Далеко на западе возвышался горный хребет. Слева по борту рельеф был более пологим. Мы прильнули к иллюминаторам левого борта. Команды на выход не давали, и мы с любопытством наблюдали за происходящим снаружи.
На летном поле было несколько самолетов, в том числе пассажирские, принадлежащие иностранным авиакомпаниям. В тени одного из них на покрытии аэродрома сидели мужчины в традиционном для местного населения одеянии. На них были широченные шаровары, длинные рубахи, жилетки и пиджаки. Головы увенчаны чалмой и головными уборами странной формы, похожей на круглый пирог. Бородатые, смуглые, с напряженным выражением лиц, одним словом, натуральные душманы. Здесь же были вооруженные солдаты и офицеры афганской народной армии. Когда наступала очередь кого-нибудь из бородачей, его постригали, брили бороду, переодевали в военную форму афганской армии, и вот вам, пожалуйста, одним защитником Апрельской революции стало больше. Рядом лежала объемная куча гражданской одежды новобранцев. Такая метаморфоза произвела на меня сильное впечатление. Смею предположить, на моих спутников тоже.
Дали команду на выход. В своей общевойсковой парадке6 в боевых условиях мы выглядели нелепо, как яркие елочные игрушки. С красными погонами, петлицами и ободком на фуражке, с начищенными до блеска бляхами солдатских ремней, золотистыми кокардами над блестящим черным козырьком. Мелькнула даже мысль, что в таком нарядном виде невозможно остаться незамеченными духовскими стрелками.
Афганистан дыхнул в лицо волной обжигающего, пахнущего нагретым металлом воздуха. Ощущение чужбины навалилось всей своей массой. И это при том, что я родился и вырос недалеко отсюда, в Ташкенте. Могу представить, каково тем, кто был из республик Советского Союза, находившихся севернее.
Подошел какой-то прапорщик в выцветшей от солнца полевой форме. Выстроившись в колонну по два, мы двинулись за ним к центральному зданию аэропорта. Когда мы подошли ближе, я обратил внимание на одиноко стоящего солдата-десантника.
Высокий, широкоплечий и статный. Никак не ниже ста восьмидесяти пяти сантиметров. Одет он был в подогнанную точно по фигуре парадную форму. Загорелое лицо, русый чуб из-под лихо сдвинутого набок голубого берета. На широкой груди красовались затейливо сплетенные аксельбанты, тельняшка, значки и медали. В руке он держал средних размеров дипломат. В моих глазах он был воплощением идеального образа советского солдата.
Я всегда мечтал служить в ВДВ. Многие из моих знакомых прошли достойную уважения школу в воздушно-десантных войсках. Мои друзья — Гриша Сумбаев, братья Вадим и Игорь Резниченко из дома напротив служили в Ферганском полку ВДВ, наставник, тренер по парашютному спорту Вячеслав Романович Коновалов и мой товарищ Володя Ткаченко — в Чирчикском спецназе Главного разведывательного управления, скрытым под видом десантно-штурмовой бригады.
Хотя у меня был первый разряд по парашютному спорту, умники из оборонного ведомства посчитали, что место мне у котла с солдатской похлебкой, и направили в военную школу поваров. На областной комиссии в военкомате параллельно с нашей командой №15 формировалась команда №20а, которая отправлялась в Чирчикскую десантно-штурмовую бригаду. Когда я попросился в ВДВ, мне сказали, что у меня нет специального допуска из соответствующих органов. Так мечты разбиваются о суровую действительность…
По иронии судьбы, наша 182-я ВШП находилась через дорогу от ДШБ. Бывало, мы во время увольнения сталкивались в городе с десантниками. Идем, к примеру, с мороженым, а они бегут в сопровождении своих сержантов с полной выкладкой, зло глядя на нас и грязно ругаясь, будто мы виновны во всех их страданиях. В такие минуты я жалел, что не среди них.
Встретив этого ветерана-десантника, я смотрел на него как на живое воплощение своей несбывшейся мечты. Он вызывал во мне восхищение с некоторой долей зависти. Было понятно, что для него война уже позади, и ждет его с распростертыми объятиями родная земля, родители и близкие, возможно, девушка и все прелести гражданской жизни. Что ж, по всему было видно – заслужил. А нам, молодым да зеленым, только предстояло окунуться в эту незнакомую жизнь. И если для него все, слава богу, закончилось благополучно, то для каждого из нас это была чистой воды лотерея.
Глава 2. Кундуз
Покинув пределы аэропорта, мы попали на улицы обычного азиатского селения с покосившимися, изрезанными трещинами глинобитными домиками и дувалами.
Мой родной Ташкент утопал в зелени. Парки, скверы, аллеи – все было засажено деревьями и кустарниками. Взор радовали ухоженные лужайки и цветники с искрящимися в лучах яркого южного солнца фонтанчиками. Даже дворы жилых массивов с однообразными многоэтажками горожане сразу же благоустраивали, высаживая плодовые и декоративные деревья, разбивая огороды и садики. А тут, видимо, из-за нехватки воды особого обилия представителей флоры не наблюдалось. Лишь иногда нам попадались деревья карагача и айланта с запыленными кронами, вид которых скорее навевал тоску.
