Лилии на могиле

– Это точно. А почему ты побоялся?

– Боялся оказаться к тебе слишком близко. Думал, что нельзя.

– Но ты же это делал и раньше.

Между ними будто трескалась стена непонимания.

– Ты говорил, что тебе со мной хорошо. Я ещё никогда и ни от кого этого не слышала. Ты мне тоже нравишься, Хиро. Спасибо тебе за этот год. Честно, я буду очень скучать.

Впервые за несколько лет он почти заплакал. Он тихо и незаметно вытер слёзы с глаз и щёк рукавом. Ему стало так тоскливо, словно у ребёнка отняли его любимую игрушку, ставшую чем-то дорогим.

Буквально одна фраза перевернула весь его мир с ног на голову, затеяла там такой бардак, что он не мог об этом не думать и не бояться. Хироюки впал в некую прострацию и будто забыл, что она всё ещё рядом. Её для него словно уже не было ни в городе, ни в его жизни. Мысли роились как пчёлы, момент их прощания будто неудачными дублями пронёсся в воображении.

К ним подошла официантка и сказала, что кафе закрывается.

Джун было жалко на него смотреть. Хиро так сильно раскис, что ей хотелось сказать или сделать что-нибудь воодушевляющее, но не могла сходу придумать что именно и вместо этого просто взяла его за руку. Теперь он не сомневался в том, что его симпатия к ней взаимна. Но остановился на вопросе: «И что дальше? Делать-то что?» На фоне безнадёжно приближающегося расставания всё встало перед ним тупиком.

Хироюки как обычно проводил Джун до дома. По пути они ни словом не обмолвились, настолько он был потерян. Она молча, даже не прощаясь, почти зашла в дом, но не услышав от Хиро ни звука, ни какой бы то ни было реакции на такой поступок, вне себя от отчаяния подняла голос.

– Ну же, Хиро! Возьми себя в руки!

Он опешил и обнажил виноватое лицо.

– Мне ни капли не приятно наблюдать за тем, как ты убиваешься. Я понимаю, ты расстроился из-за того, что я скоро уеду. Но тебе не одному плохо от этих обстоятельств, ты же не забыл об этом?

– Прости… – Сказал он с потупившимся взглядом. – Наверно, я слишком впечатлительный. Но на это есть причина. Даже если я понимаю, что выбора у тебя нет, и ты ни в чём не виновата.

– Осмелюсь сказать: я понимаю, что это за причина.

– Уверена, что понимаешь?

У него внутри что-то ломалось, он не мог поднять глаза.

– Ты боишься остаться здесь один?

Хиро кивнул.

– И боюсь, что стоит тебе уехать, мы больше никогда не увидимся. Очень боюсь. Джун, скажи. Я ведь… Я тоже тебе важен?

– Ну конечно, – сказала она вздохнув. – Если ничего не изменится, мы встретимся через три-четыре года. Даже если по факту это не слишком много, нам всё равно стоит хорошо провести последние месяцы, не жалея, что чего-то не успели сделать или сказать друг другу, разве нет?

– Да, ты права. Прости, что расклеился.

Она смотрела на покрасневшего Хироюки перед собой и не могла удержаться:

– Обнимемся? – она расправила руки в стороны.

От её ласкового настроя у Хиро отлегло на душе, и от предложения ещё раз сблизиться он не видел смысла отказываться, будь то проявление заботы или кокетливое завлечение – ему это было не важно. Он решительно бросился её обнимать, прямо-таки накинулся, лишь бы утонуть в объятьях и словно укрыть в них саму Джун от остального мира.

Глава 2

Джун никогда не любила школу. Раньше ей не нравились слишком строгие учителя в лице великовозрастных ворчащих женщин, теперь ей докучали одноклассники вместе со всей параллелью. Учась в России, она позволяла себе прогуливать целыми днями, даже зная, что такой поступок обязательно вскроется, и мама сорвётся без вопросов. Но когда Нами сказала, что отныне посещение будет оцениваться в той же степени, что и знания, Джун не стала лишний раз рисковать, в том числе и от страха вновь оказаться побитой всем, что попадётся под руку.

Когда Джун только пришла в среднюю школу, все в классе были несколько шокированы, увидев вовсе не японку с японским именем и с относительно посредственным знанием языка. Как и в детстве, она вела себя очень тихо, даже слишком, и поначалу к ней никто не приставал.

Популярностью Джун ни у кого не пользовалась, за исключением обсуждений её принадлежности к иной национальности. По точным предметам вроде математики, физики или химии она отставала больше всех, и одноклассники нашли повод называть её тупицей. Из-за плотного макияжа, скрывающего последствия переходного возраста, её могли окликнуть жуткой куклой прямиком из бунраку. В поле зрения чужих объективов мобильных камер попадали самые нелюбимые её ракурсы. И зная, что в любой момент она может стать жертвой тайной съёмки, Джун старалась никогда не показывать никаких эмоций, «сделать лицо попроще», чтобы у других не было причин смеяться. На переменах девочки, проходя мимо неё, толкались плечами; одноклассники прятали её сумку в мужском туалете; на физкультуре во время волейбола, пока она сидела в стороне, мяч якобы случайно очень часто прилетал в неё или рядом с ней; мальчики имели наглости отобрать обед прямо из рук и издевались, пытаясь шантажировать; задирали юбку, называли страшной и костлявой. «Не обращай внимание, просто там все завистливые крысы, я же знаю, что ты у меня та ещё красавица», – подбадривала её мама. Джун не хотелось отвечать обидчикам. Сколько ненависти бы ни копилось внутри, она не могла быть таким же дикарём, как все, кто её задирает, поскольку прекрасно знала, что дать сдачи всем попросту невозможно.

Проведя первые каникулы в Японии дома в одиночестве, Джун решила взять себя в руки и наладить контакт хотя бы с теми одноклассниками, кто ей пока ничего не сделал. На втором году она попала в один класс с Накамурой Макото, который слышал о ней только из слухов параллели, но почти не видел. Не прошло и недели, как она собралась пригласить Накамуру на парад ханами, чтобы познакомиться поближе и, возможно, подружиться. Страх пробирал её тело вплоть до тошноты и головной боли, но Джун собрала всю оставшуюся волю в кулак и подошла к нему. Как положено: вежливо, – даже немного кокетливо, как сказала мама, – улыбнувшись, попытавшись не выдать страха в голосе и сделав вид, будто она совсем не замкнутая и не закомплексованная. Накамура стоял в тот момент с теми же парнями, – Накагава и Харада, – что были уже в классе с Джун и успели вдоволь над ней поиздеваться, и сам Макото решил перед ними не падать в грязь лицом: «Танабэ, ты это серьёзно? Ты себя в зеркало хоть видела? Я вроде не такой стрёмный, чтобы гулять с такой, как ты». Парни рядом рассмеялись. Джун старалась не кривить лицо в гримасе разочарования, что у неё, по замечаниям обидчиков, не очень получалось. Поняв, что вот-вот заплачет, ушла от них прочь и проплакала за своей партой до конца перемены.

Внимание к своей персоне польстило Накамуре, и в течение почти всего второго года издевательств по отношению к ней стало только больше.

Крайней точкой стало домогательство со стороны «шестёрок» Накамуры, они едва не опустились до насилия. Джун чудом удалось сбежать из лап державшего её практически намертво парня. Она отбивалась руками и ногами так сильно, как только могла и постаралась прокусить тому ладонь, которой он закрывал ей рот. И ровно через урок на перемене, когда Джун вышла из класса в туалет, они снова попытались к ней пристать.

Именно в эту секунду ей надоело терпеть. Она крепко схватилась за воротник рубашки одного из хулиганов, что есть духу откинула его так, что тот от неожиданности не удержал равновесия и упал. Джун, ни секунды не думая о последствиях, выпустила всю свою чернь наружу и начала бить изо всех сил, что у неё только были; она неумело, но достаточно долго и яростно молотила его по всем участкам лица, словно боксёрскую грушу, вымещая всю скопившуюся злобу на всех, кто её когда-либо оскорбил и унизил. Вокруг собралась толпа и просто смотрела. Буквально через полминуты такой односторонней драки прибежал Исихара:

– Танабэ! Прекрати!

Она почувствовала лёгкий хруст кости, но останавливаться не хотела.

– Танабэ, пожалуйста! – он насильно взял её за плечи и оттащил от жертвы. – Успокойся, я тебя прошу!

Джун стала орать во всю глотку на родном языке, брыкаясь и желая побить его ещё:

– Так тебе и надо, гнида паршивая! Чтобы понял, что ты наделал! Когда-нибудь ты будешь бомжом, а я буду проходить мимо и каждый раз тушить об тебя сигареты, ёбаная мразь!

Происшествие было громкое и в стороне не осталось, и о Джун пошло ещё больше слухов. В основном о том, что она на всю голову чокнутая. После она и сама не стала ни к кому набиваться в друзья. Нами вызвали к директору и настояли показать дочь детскому психологу, чтобы такого больше не повторялось. Однако вопрос об издевательствах никто решить так и не смог, а психолог выявил у Джун лишь интернет-зависимость, из которой, по его мнению, и вытекали её проблемы в общении. В конечном счёте мама ограничила ей доступ к компьютеру, оставив лишь мобильник.

* * *

Стояла уже середина марта, начало новой учебной недели. На первой перемене Джун как обычно искала в дверях лицо мальчишки, то самое серьёзное, но ещё не обременённое грубыми чертами, знакомое вплоть до мелочей, начиная с больших тёмно-карих, но сияющих от радости глаз.

Но за все десять минут Хироюки так и не появился. Она посчитала, что у него возникли какие-то срочные дела. Но он не пришёл и на второй перемене тоже.

На совместном уроке физкультуры с классом 1-С Хиро в толпе она так же не разглядела. Его просто не было в этот день.

Когда ученики разных классов начали игру в волейбол, Джун подошла к сидящим на другом конце двора одноклассницам Хироюки:

– Извините, Нагаи сегодня так и не было в школе?

– Нет, его с самого утра нет. Странно, что даже ты не знаешь, – сказала девочка, бросив на неё неоднозначный взгляд.

Джун села на скамейку в стороне ото всех; в этот момент её образ уже красовался на экране чужого телефона. Она посмотрела вперёд, увидела прямо напротив себя парней, один из которых держал телефон так, будто что-то снимает, напряглась, отвела взгляд и постаралась сделать вид, словно ей всё равно.

Стоя сзади неё, парень тихо подкрался рукой к правой стороне её лица и потрогал локон волос. Когда они упали и коснулись шеи, Джун вздрогнула и в панике повернулась.

– У тебя такие мягкие волосы, очень красиво, – сказал Накамура.

– Тебе что-то нужно? – спросила она аккуратно.

– Хотел спросить: что ты делаешь сегодня после школы?

Он перешагнул скамейку и сел рядом. Джун отсела подальше.

– Какая тебе разница?

– Хотел пригласить тебя куда-нибудь. Что ты больше любишь: кино или поесть?

– Я с тобой никуда не пойду, понятно?

– Эй, ну ты чего? Какой-то у тебя сегодня вид хмурый. А, точно, сегодня же твоего дружка в школе нет. Удобный, скажи? Ты без него дрожишь, как осиновый лист.

– Оставь меня, пожалуйста. Ты же вроде понимаешь по-японски.

– Чего это ты меня прогоняешь, а? – наиграно-ласковым тоном спросил он.

Джун постаралась проигнорировать и просто уставилась на игру. Не получив ответа, Накамура разочарованно фыркнул и ушёл к своим друзьям, сидевшим напротив. Руки дрожать так и не перестали. Каждые несколько минут она краем глаза посматривала в их сторону. Они бурно, но тихо что-то обсуждали. Джун стало не по себе.

Тут звонок объявил начало большой перемены. Не успела Джун дойти до раздевалки, как один из прихвостней Накамуры намертво схватил её за руку и начал тянуть к себе, как какой-то канат. Она сопротивлялась как только могла, но безнадёжно скользила на месте. Плечо пробрала ноющая боль. Подбежал второй и взял её за другую руку, и вместе они притащили Джун в кладовку со спортивным инвентарём, небрежно бросив её на пол, как будто наказывая провинившуюся шавку.

– Вы совсем больные?! – закричала она на них со всей злостью.

На пороге появился Накамура, а шестёрки чуть прикрыли дверь, встав на шухере. Джун запаниковала ещё больше, и всё же решилась идти напролом – резко вскочила и побежала, надеясь улизнуть, растолкав их; но Накамура встал стеной, поймал и затащил обратно. Повалил на спину и, придерживая её коленом чуть выше живота, достал спрятанные в штанах швейные ножницы.

– Сейчас я планирую отрезать тебе твой поганый язык.

Он направил их остриём вниз в расправленном положении. Джун машинально перехватила руку и изо всех сил пыталась хотя бы отвести ножницы в сторону, но из-за разницы в силе рука соскользнула, и в одно мгновение лезвие прошлось по её предплечью. Джун вскрикнула от острой боли и заныла, из пореза струйкой полилась кровь. Накамура бросил ножницы на пол и было кинулся её душить, как Джун додумалась поднять колено и ударить его по яйцам.

– Ах ты… сука!

Пока он корчился, Джун выползла из-под него и почти убежала, чуть не приложив его дружков дверью, но те без особых усилий, посмеиваясь, дали подножку. Она снова упала. Немного крови размазалось о школьный паркет. От бессилия навернулись слёзы, по телу пошла дрожь. Накамура взял Джун за волосы и заставил подняться; от пронзившей боли она выпалила короткий громкий крик. Держа за волосы, он потащил её вниз. Джун судорожно перебирала ногами, хваталась за руку, стараясь быть ближе и облегчить тем самым страдания. Когда он в итоге привел её во двор, вокруг множество учеников присоединилось к наблюдению.

– Давай, Накагава, как договаривались. – Приказал Накамура.

Харада прокрутил вентиль от водяного шланга, а Накагава направил на неё довольно сильный напор ледяной воды. Джун рефлекторно дёрнулась, опустила глаза и зажала рану на руке.

– Как ты там в дневнике своём писала? «Половина школы – это конченые ублюдки без капли мозгов»?

– Хорошо, извини, – тихо сказала Джун, – я немного ошиблась. Вы не просто ублюдки, вы грёбаные животные.

– А?! Что ты там лепечешь?

– Что здесь, чёрт подери, происходит?! – на шум явился Исихара. – Накамура, мать твою, снова ты?! Совсем, что ли, страх потерял?!

– Исихара-сенсей?..

Джун посмотрела на него как на супергероя. Лицо Исихары скривилось в шоке и горечи, да так, что он был готов расплакаться сам.

– Боже, Танабэ… – Он несколько растерялся, но быстро сообразил, развязал с пояса кофту и накинул на неё. – Твоих рук дело, паршивец? – учитель обратился к Накамуре.

– Это не я! Я её и пальцем не тронул.

– Не смей прикидываться невинной овцой, ты меня понял? И все остальные, кто в этом замешан, имейте в виду – не успеете ничего сдать, как вылетите отсюда нахрен прямиком в детскую колонию, понятно?! Повторять не буду.

Голос Исихары донёсся эхом по всему двору и нагнал ужас на всех, кроме главного виновника.

– Не переживай, сейчас мы тебя подлатаем.

Обняв за плечи, он отвёл девушку в медпункт.

Джун усадили на кушетку, и медсестра перевязала ей руку:

– Ничего особо серьёзного, просто придётся делать перевязку в течение недели. Если сама не справишься, можешь приходить ко мне, я всё сделаю.

– Хорошо.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Исихара. – Я могу поговорить с твоим классным руководителем, чтобы ты пропустила занятия и отдохнула здесь. Хотя нет, я и так это сделаю.

– Всё в порядке, учитель. Правда. Спасибо вам.

– Тебе надо переодеться. Я принесу твои вещи.

– Я могу и сама.

– Нет уж, сиди здесь! Я и так за тебя переживаю. Слушай, – он сел перед ней на корточки, – я понимаю, это тяжело. Но что бы ни случилось, не смей с собой ничего делать, поняла меня?

Она смиренно кивнула.

– Вот и хорошо. Я скоро вернусь.

Исихара принёс ей из раздевалки её сумку и школьную форму. Джун переоделась и повесила сохнуть на подоконник спортивную одежду. До конца перемены она пообедала, после чего отдыхала до конца всех занятий.

Ближайшая дорога до дома вела через не очень людный, довольно тихий квартал со старыми пятиэтажками. Одна через него Джун старалась никогда не ходить, но в этот день ей хотелось побыстрее оказаться дома. Она ускорила шаг, чтобы поскорее пройти квартал, выйти на перекресток и перейти на улицу, где можно спрятаться в толпе вечно занятых людей.

Нами отправила дочери сообщение, предупредив, что просидит с подругой допоздна. Когда Джун дошла до поворота и отлипла от экрана, дорогу преградил Накамура Макото. Она чуть не шарахнулась и уронила телефон, но быстро подняла и дрожащими руками убрала в сумку. Сердце забилось так сильно, будто вот-вот убежит из груди, ей стало трудно дышать.

– Ты как, Танабэ? – спокойно спросил Накамура.

Он прочитал на её лице страх и бессилие и иронично ухмыльнулся. Джун от паники бросилась назад, но путь перекрыл Накагава, а Харада подошёл из переулка. Они окружили её, встав треугольником и прижали к стене. Бежать было некуда.

– Хватит уже играться, просто дайте мне уйти…

Она попыталась пройти через свободное пространство справа, но Накамура остановил её и заломил руки. Джун закричала, прося о помощи, а Накагава дал ей смачную пощёчину, чтобы заткнулась. Накамура закрыл ей рот рукой и повёл за старый заброшенный магазин, куда не выходило ни одно окно, не было даже камер, и где их никто не должен был услышать.

У неё не было сил сопротивляться, после произошедшего в школе она уже не видела в этом никакого смысла, отпор не дашь – поймают. Их было трое парней, а она одна хрупкая девушка, предельно уставшая и смирившаяся с хоть и жестокой, но будто бы неизменно уготованной судьбой.

Накамура отпустил и толкнул её вперед:

– На колени встань.

На лице застыла эмоция злобы, отвращения и непонимания. Сразу не слушаясь, Джун сделала словно машинальный шаг назад.

– На колени встань, я сказал.

Хоть и через силу, она смирно встала на колени. Накамура с безразличным видом стал медленно наматывать круги вокруг неё.

– Ну так что ты решил с ней делать? – спросил его Харада.

– Не знаю даже, – он сел перед ней, посмотрел в её недовольное лицо и взял за подбородок. – Я был бы не против лишиться девственности с полукровкой.

– Да пошёл ты на хрен, придурок! – крикнула Джун. – Я же ничего тебе не сделала, зачем ты так поступаешь?!

– Кто тебе слово давал, а?! – Накагава толкнул девушку ногой по плечу, повалив на четвереньки. Накамура присел рядом.

– Исихара меня из школы выгнать собрался, мразь, и всё из-за тебя. Думаешь легко отделаться?

– Хорош церемониться, – рявкнул Харада, – давайте её разденем. А там – как пойдёт.

Он потянул руки к матроске и почти коснулся груди, как Джун от паники дёрнулась и изо всей силы отбила его больным предплечьем от себя. Следом Накамура поднял её за плечи, и они все трое прижали Джун к стенке, заломив руки. Макото одной рукой полез под матроску и стал хищно нащупывать мягкую кожу и ткань лифчика, второй приподнял юбку и грубо схватился сначала за бедро, потом за ягодицу. Харада заткнул ей рот и сильно держал её притиснутую к стенке, не давая никаким образом брыкаться, а Накагава игриво просовывал руку сбоку под бельё:

– Не волнуйся, больно не будет. Может, даже понравится.

Несмотря на оскорбления от других девушек, Накамура поймал себя на мысли, что её тело более чем привлекательное; он не ожидал от себя, что желание просто отомстить может так легко обернуться животной похотью. Джун, уже почти задыхаясь, двинула ногой вбок прямо в живот Накагаве.

Макото эти брыкания выбесили; он резко повернул Джун к себе и схватил за шею. У неё перехватило и без того тяжёлое дыхание. Она с трудом набрала воздуха и дрожащим голосом сквозь страх выговорила:

– Чтоб вы сдохли, ублюдки.

Накамура отпустил её и дал пощёчину словно одеревенелой рукой. Джун держалась за правую сторону лица, которую пробрало тупой болью, из носа потекла кровь. Стресс напомнил о себе тошнотой и пульсирующей болью в голове.

– Повтори, сука.

Не зная что делать, он смотрел ей в глаза; они наполнились всеразрушающей ненавистью, но, казалось, всё ещё молили о пощаде. Он ощущал, будто этот взгляд пробирается к нему в душу и старается тормошить нечто, называемое совестью. «Ну и мерзость, сущая мерзость, да чем ты лучше меня, чёрт побери?» От помутневшего рассудка Накамура озверел. Он схватил её за волосы у виска и почти со всей дури чуть ли не впечатал в стену. На последней миллисекунде он будто хотел отозвать такой порыв, но Джун всё равно ударилась головой и с глухим громыханием, как труп, повалилась на землю. Все молча уставились.

– Блин, чувак, что ты наделал? – безразличным тоном спросил Харада. – Мало того, что со жмурами неинтересно, ты в конец уголовку на себя повесить решил?

«Накагава, мы уходим». – Предупредил он друга, что с подозрением уставился на девушку. Вместе они унесли ноги, не желая быть в худшем случае соучастниками вероятного убийства.

Макото упал на колени от шока и расселся на земле, как беспомощный ребёнок. «Как же так? Я не хотел… Как же так?..» – Вертелось у него в голове. «Почему ты заставила меня это сделать? Почему ВЫ заставили меня это сделать?!» Парня ломало от внутренних противоречий, он не мог шелохнуться, даже предполагая, что рано или поздно кто-то может пройти мимо. Он разглядел небольшое пятно крови, медленно вытекающее из раны и запаниковал. Взял её на руки и дошёл буквально двести метров до своей квартиры.

Матери, к его счастью, дома не оказалось. Накамура оставил Джун на своей кровати, на кухне собрал в маленький пакетик кубики льда, налил кастрюлю холодной воды, взял чистую тряпку и притащил всё это в комнату. Со всей своей аккуратностью протёр тряпкой кровь с лица и волос. Рана на виске оказалась небольшой. В завершении он ненадолго приложил к ней лёд.

Макото посмотрел на неё ещё раз и схватился за голову. От осознания своей вины накатывались слёзы, копошащиеся эмоции вырисовывали такие жалостливые гримасы, что, посмотри он на себя в зеркало, сам себя же и попустил бы со всей строгостью. Он решительно не понимал что ей сказать, когда она проснётся.

Убрав лёд, горе-спаситель решил прижаться ухом к её груди и послушать стук сердца. То издавало обычный спокойный, ритмичный звук, который, так или иначе, не мог в полной мере утешить Накамуру. «Хотя бы живая. И такая тёплая». Он потянулся дрожащей рукой к её колену и, мягко поглаживая бедро, приподнимал юбку; едва добравшись до белья, он перебрался к животу под матроской и пытался ластить его кончиками пальцев, но чем выше поднимался, тем сильнее дрожала рука. «Прекрати, прекрати, прекрати, остановись!.. – Говорил он себе. – Она ведь ничего тебе не сделала… Ну же, убери свои грязные руки». Накамура еле-еле пересилил свою жадность и откинулся обратно на стул. Тремор немного подуспокоился, словно наградив за крохи благоразумия. Однако виновник расстегнул ширинку и додумался удовлетворить себя сам. Лишь бы мать не увидела, подумал он.

Едва ли его мать волновало, что сына могут выгнать из школы накануне выпуска. Едва ли вообще её волновала жизнь собственного ребёнка. Каждый раз она то и дело платила за детский сад, за обучение в школе, за занятия в музыкальной школе, кормила и одевала, хоть временами и худо, но прочие детали воспитания ей были неведомы. Отец Накамуры Макото, некая крупная шишка, якобы начинающий перспективный бизнесмен, бросил девушку почти сразу после того, как узнал о беременности. Оставил символическую сумму на её счету на первое время и переехал в Америку. Родственники отговаривали её от аборта, и когда она передумала, было уже поздно.

После жила на часть от пенсии родителей и пособии по безработице, с образованием в девять классов ей не могли предложить работу с более-менее приличной зарплатой, из-за чего пришлось буквально гнить в семейном цветочном магазине, оставив ребёнка на бабушку с дедушкой. Она работала практически без выходных. И работа ей настолько осточертела, что выработала нетерпимость к цветам не только в качестве подарка. Всякий раз, когда мужчины приходили на свидания с цветами, она выбрасывала букет в ближайшую к дому мусорку.

Она водила всех мужчин к себе домой и со всеми без разбора делила свою постель. Чем лучше Макото понимал, что на самом деле происходит, тем противнее ему становилось жить с ней в одной квартире.

Вскоре Макото стал незаметно проявлять признаки испорченности – к примеру, нашёл утешение в препарировании домашних животных. Хомяки, крысы, морские свинки и прочая домашняя живность становилась ему материалом для изучения нечто нового и простой моральной разгрузкой. Макото включал на старом проигрывателе единственную, купленную матерью, пластинку с полюбившейся за много лет записью одной из сонат Бетховена, слушал с минуту, и ритм мелодии приподнимал его настроение, после чего приступал к расчленению, а потом и к вскрытию внутренностей. Несмотря на то, что мама почти никогда не заходила в его комнату, Макото никогда не занимался этим, когда она была дома, лишь бы она не учуяла запах мертвечины. Минимум за час до её прихода прыскал по всей квартире освежителем воздуха и открывал все окна. Обманывал, что зверюшки умирали от голода, так как Макото забывал их кормить. Последним и самым дорогим подопытным зверьком стала взятая с улицы кошка, совсем ещё котёнок, на смерть которой он соврал, будто она убежала. Маме, само собой, надоело тратить деньги на животных, которых ребёнок был не в силах обхаживать, и больше никогда их не дарила.