Дзен в валенках

– Странно… – произнесла она. – У меня… прошла голова. Та, что с утра болела.

Все переглянулись. Эликсир бодрости не получился. Но его побочный эффект обладал своим магическим действием.

– Ой! – пискнула Фея Красоты. – А горошек на вазе… он меняет цвет! Смотрите!

Действительно, горошины на фарфоре медленно переливались. Гороховый узор оказался живым и реагировал на настроение! Когда Медведь ворчал, горошины на его рубахе темнели. Когда Тата улыбалась – горошины на стене рядом с ней начинали светиться тёплым золотистым светом.

«Ой, беда-а-а! – пропищал в голове у Таты панический шёпот Шушика. – Теперь все мои проказы видны будут! Только подумаю стащить сырник, как весь угол за печкой предательски засветится фиолетовым цветом коварства! Это заговор!»

«Похоже, твой эликсир, Дина, сделал наш дом… эмпатичным», – с удивлением подумала Тата. – «Вот тебе и просветление…»

Её мысль тут же нашла отражение. Внезапно запотевшее стекло в кухонном шкафчике сложилось в знакомую Улыбку.

«А разве это не одно и то же?» – прошептал Голос.

Затворник, который до этого с напряжённым вниманием наблюдал за флуктуациями цвета на стене, вдруг хлопнул себя по колену.

– Конечно! – прошептал он. – Это не хаос. Это – визуализация данных!

Он тут же достал ноутбук.

– «Объект: Кухня. Свойство: Визуализация эмоционального фона в реальном времени». Это прорыв в невербальной коммуникации!

Герои немедленно приступили к экспериментам.

Дух Непоседливых Троп решил проверить систему на прочность. Он подкрался к Медведю и начал его щекотать.

– Перестань! – рычал Медведь, хохоча.

– Смотрите! – кричал Ник. – Горошины на его рубахе стали ярко-оранжевыми! Индекс счастья растёт!

А Фея Красоты устроилась у стены и начала медитировать на разные эмоции.

– Так… вспоминаю, как Василий Федорович съел мою котлету. Ага! Вот он, идеальный отте

– Так… вспоминаю, как Василий Федорович съел мою котлету. Ага! Вот он, идеальный оттенок праведного гнева – «баклажан в тумане»! А теперь… вспоминаю улыбку Кирюши… О! Появился «персиковый рассвет с нотками умиления»!

Даже Медведь заинтересовался. Он нахмурился – горошины на его жилете стали угольно-серыми. Он попытался улыбнуться – и несколько горошин робко порозовели.

– Чёрт возьми, – пробормотал он. – Теперь и ворчать незаметно не получится.

– А я могу сгенерировать цвет чистой скуки? – задумчиво спросил Затворник и начал в уме перемножать четырёхзначные числа. Горошек вокруг него окрасился в ровный, унылый, серо-бежевый цвет.

– Получилось! – констатировал он без тени радости. – Цвет бухгалтерского отчёта.

Прошло несколько часов. Первоначальный восторг от живых горошин сменился лёгкой паранойей. Жить в доме, который работает как детектор лжи, оказалось не так-то просто.

Медведь, например, пытался незаметно стащить из вазочки конфету. Он подкрадывался к столу с самым невозмутимым видом, думая о погоде, о рыбалке, о чём угодно, только не о конфете. Но стоило его руке потянуться к вазочке, как горошины на стене за его спиной предательски вспыхнули ярко-алым цветом – цветом «преступного намерения».

– Ага! – раздался с дивана торжествующий голос Ника. – Попался! Папа, ты нарушаешь статью 3.14 Конфетного Кодекса!

Фея Красоты, в свою очередь, столкнулась с другой проблемой. Она пыталась убедить Затворника, что новый плед «цвета увядшей лаванды» идеально впишется в интерьер.

– Он такой… уютный, правда? – говорила она, а сама втайне думала: «Господи, какой же он блёклый, но другого не было, а старый уже совсем дырявый…».

И горошины вокруг неё тут же начали мелко-мелко подрагивать и переливаться всеми оттенками серого – цветом «эстетического компромисса».

Затворник, который уже научился читать «гороховый код», молча кивнул.

– Я понял, – сказал он. – Этот плед – временное решение с низким коэффициентом удовлетворённости. Принято.

Но главным бенефициаром новой системы стал Шушик. Для него это было не просто развлечение, а настоящий пульт управления реальностью. Он сидел на печке и играл в «светофор».

Когда Василий Федорович с невинным видом проходил мимо стола, Шушик мысленно подсовывал ему образ сосиски. Горошины на стене за котом тут же вспыхивали хищным оранжевым.

«Красный свет! – хихикал Домовёнок в голове у Таты. – Вор идёт! Держи вора!»

Когда Медведь садился в кресло отдохнуть, Шушик «включал» ему мысль о недостроенном доме. Горошины вокруг кресла тут же темнели до тревожно-бордового.

«Жёлтый свет! – комментировал Шушик. – Внимание! Зона повышенной тревожности! Скоро рванёт!»

А когда Кирюша подходил к Тате и просто молча клал ей голову на колени, горошины вокруг них начинали светиться ровным, мягким, золотисто-зелёным светом, от которого на душе становилось тепло.

«Зелёный свет! – с уважением шептал Шушик. – Можно ехать. Прямиком в рай».

Вечером Тата сидела и смотрела на эту безумную цветомузыку. Её семья больше не могла врать – ни другим, ни себе. Все их маленькие хитрости, тайные мысли, мимолётные страхи и тихие радости теперь были написаны на стенах. И это было не страшно. Это было… освобождающе.

«Мы стали прозрачными, – подумала она. – Как стёклышки в калейдоскопе. И от этого наш общий узор стал только красивее».

«Ты видишь? – отразилась Улыбка в тёмном окне. – Иногда, чтобы люди начали видеть друг друга, нужно просто раскрасить их в дурацкий горошек. Психология отдыхает».

Глава 10. Ночной визит и ключ к единственной двери

Ночь мягко укутала Гороховый Домик. Весёлый хаос дня сменился глубокой, бархатной тишиной. Сквозь старые окна лился холодный лунный свет, и горошины на стенах потускнели, светясь ровным, сонным перламутром. Из-за стены доносилось мерное посапывание Медведя. Дом дышал.

В своей комнате Тата не спала. Внутри царила оглушительная тишина. Она лежала и смотрела в узор из теней на потолке.

И тогда одна из теней отделилась. Она была соткана не из тьмы, а из самой тишины. Это была тень Павшего Волшебника, её любимого брата.

«Привет, сестрёнка, – прозвучал в её сознании голос, тихий и знакомый до боли. – Я видел, как ты горишь. У них на карте. Золотая стала».

«Я не горела. Я просто перестала мешать свету», – так же беззвучно ответила Тата.

Тень усмехнулась. Это была их общая, детская усмешка.

«Умно. Всех хотела спасти. Даже меня».

«Я не спасаю больше. Я просто… позволяю быть».

– Вот и я об этом, – тень сделала шаг ближе, становясь плотнее. – Раз уж ты научилась позволять, то сможешь принять один дар с Того Берега. Это… ключ.

Он протянул ей сгусток темноты, в котором мерцала одна-единственная золотая искра. Когда Тата мысленно взяла её, она почувствовала тёплое покалывание в центре груди.

– Ключ активации на одну Безусловную Любовь к себе, – торжественно объявила тень. – Действует 24 часа. Примени. Это откроет одну дверь. Но самую важную.

Тата почувствовала укол старой привычки – привычки сомневаться.

«Подожди! „Применить для себя“… А для какой „себя“? Для той девочки, которую обидели? Для той женщины, которая ненавидит своё тело? Для той матери, которая чувствует себя виноватой? Во мне же их целое войско! На какую из этих „себя“ потратить этот единственный ключ? Я же не знаю, с чего начать! Что-то я совсем запуталась…»

Тень брата не рассмеялась. В ней была бесконечная, сострадательная нежность. Эхо отвечало не её беспокойному уму, а тому отчаянному крику, что шёл из самой глубины её сердца.

«Ты не запуталась, сестрёнка. Ты подошла к самому краю. К главному парадоксу.

Ты говоришь: «Я и так люблю всех». Да, ты любишь. Но посмотри, как ты любишь. Твоя любовь – это любовь-действие. Любовь-жертва. Любовь-спасение. Ты отдаёшь, отдаёшь, отдаёшь… пока твой собственный колодец не пересыхает. И тогда твоя любовь становится долгом, усталостью, обидой на тех, кто не ценит. Это прекрасная, героическая любовь. Но она – условна.

А Безусловная Любовь – это не действие. Это – состояние. Это как разница между лампочкой и Солнцем. Лампочка светит, потому что её включили. А Солнце… оно просто светит. Его природа – светить.

Ключ, который я тебе дал, – он не для того, чтобы ты начала любить других «ещё сильнее». Он для того, чтобы ты перестала быть лампочкой и вспомнила, что ты – Солнце.

«Любить себя» – это не эгоизм. Это – вернуться к своему источнику света. Перестать делать себе плохо. Перестать судить себя. Просто позволить своему свету быть.

Тратить любовь «на всех» – это продолжить игру в лампочку. Старую Тату.

Применить её «для себя» – это родить новую. Хранительницу Пространства, которая светит не потому, что надо, а потому что не может не светить».

Он исчез. В комнате снова была только тишина. Тата лежала, не шевелясь. Холодный страх не пришёл. Вместо него было чувство глубокой, пронзительной печали и… благодарности. Ключ – золотая искра – висел в пространстве её сознания, тёплый и живой.

Она закрыла глаза, погружаясь в дрёму. И в этот момент, на грани сна и яви, она отчётливо почувствовала, как сзади, на кровати, прогнулся матрас. Что-то или кто-то тёплый и невыразимо родной мягко ткнулся ей в спину и лёг рядом, свернувшись калачиком. Не было ни страха, ни удивления. Было лишь абсолютное, детское чувство защищённости.

«Интересно, это я сама себя обнимаю?» – промелькнула весёлая мысль.

Под этим невидимым, тёплым крылом Тата уснула. А самый главный вопрос в её жизни теперь ждал своего утра.

Глава 11. В которой Старая Тата вернулась за котлетой, а Улыбка рассказала про ткань

Утро после ночного визита Тени было похоже на первый день нового мира. Тата проснулась с ощущением, что ей подарили все сокровища Вселенной. Ключ на Безусловную Любовь к себе лежал в её сердце тёплым, сияющим слитком. Она – Пространство. Она – Солнце. Она смотрела на спящего Медведя с такой нежностью, на которую, казалось, раньше была неспособна.

Она спустилась на кухню, чувствуя себя парящей феей. «Сегодня, – решила она, – я буду просто любить. Безусловно. Всех и всё».

И тут начался экзамен.

На кухне разворачивался утренний хаос. Медведь, не выспавшийся и хмурый, пытался приготовить свои фирменные котлеты, которые обожал Кирюша. Но что-то пошло не так. Зазвонил телефон, он отвлёкся, и… фарш на сковородке превратился в чёрные, дымящиеся угольки. Последний фарш.

– Чёрт! – рявкнул Медведь, с грохотом сбрасывая сковородку в раковину.

В этот момент на кухню вошёл Кирюша. Он увидел пустую тарелку, потом чёрные останки котлет, потом посмотрел на Медведя. Он не плакал и не кричал. Он просто смотрел на него своими огромными, бездонными глазами, в которых плескалось вселенское разочарование.

Этот молчаливый упрёк стал последней каплей для уставшего Медведя.

– Да что вы все от меня хотите?! – взревел он, ударив кулаком по столу. – Я не железный! Устал я от всего этого! От долгов, от стройки, от ваших котлет!

И в этот момент вся «просветлённость» Таты, всё её «пространство» и «безусловная любовь» испарились, как дым от сгоревших котлет. На её место, громыхая доспехами, вернулась Старая Тата – Спасательница, Обвинительница и Праведная Мать.

– Как ты можешь?! – закричала она, и её голос звенел от праведного гнева. – Он же ребёнок! Ты же обещал ему! Вечно ты срываешься на самых слабых!

На кухне воцарилась ледяная, звенящая тишина. Медведь посмотрел на неё взглядом раненого зверя, молча схватил куртку и вышел, хлопнув дверью. Кирюша, испугавшись, спрятался за юбку вошедшей на шум Мэри.

А Тата осталась одна, посреди руин своей «духовности». Она смотрела на сгоревшую сковородку и с ужасом осознавала, что только что произошло. Она чувствовала себя последним лицемером.

Она выбежала на террасу, готовая рыдать от стыда и бессилия. Воздух был холодным. Она села на свой диван и закрыла лицо руками.

«Ну вот и всё, – шептал внутренний голос. – Какое ещё Солнце? Какое Пространство? Я – всё та же злая, раздражённая тётка. Вся моя „тишина“ испарилась из-за какой-то сгоревшей котлеты! Я – обманщица».

И тут в воздухе перед ней, дрожа и переливаясь, как мыльный пузырь, появилась Улыбка.

«И в этом – величайшее непонимание! – весело прозвенел Голос, в котором не было ни капли осуждения. – Ты всё ещё думаешь, что это ТЫ кричала? Что это был ТВОЙ личный провал?»

– А чей же ещё?! – всхлипнула Тата.

«Представь, что вся Вселенная – это один огромный кусок ткани, – мягко ответила Улыбка. – А каждый из вас – всего лишь маленькая, торчащая из этой ткани ниточка. Вы думаете, что вы – отдельные ниточки. Вы забываете, что вы – вся ткань целиком».

Тата подняла голову, пытаясь понять.

«Когда ты сегодня кричала на Медведя, – продолжила Улыбка, – это была не ошибка „ниточки по имени Тата“. Это было просто спонтанное, безличное „функционирование“ всей ткани. Медведь не мог не сорваться. А ты – не могла не накричать. Всё это – одна единая, причинно-следственная цепь событий, одно движение всей ткани. Это сама Жизнь дёрнула за одну ниточку, и отозвалась другая».

– Но… я же должна была быть другой! – прошептала Тата. – Я же… Пространство!

«Пробуждение – это не научиться быть „хорошей ниточкой“, которая никогда не мнётся. Пробуждение – это в самый разгар гнева или стыда вдруг вспомнить: ты не эта маленькая, испуганная ниточка. Ты – вся ткань, в которой это смятие происходит. Ты не та, кто кричал. Ты – Тишина, в которой этот крик прозвучал. И пока ты отождествляешь себя с „той, кто накричал“, и осуждаешь себя за это, ты спишь. Проснись и увидь: даже это осуждение – тоже часть игры, которую ведёт с собой сама Жизнь».

Тата подняла голову. Стыд и вина не исчезли полностью, но они перестали быть её личным провалом. Она посмотрела на свой гнев не как на ошибку, а как на… узор на ткани. Сложный, не всегда красивый, но являющийся частью единого полотна.

Она достала телефон и написала Медведю, который, она знала, сидит сейчас в машине у реки:

«Возвращайся. Кажется, я только что получила „чёрный пояс“ по сгоревшим котлетам. Будем праздновать твой провал и мой срыв. Я достала солёную соломку».

Она нажала «отправить» и впервые за это утро по-настоящему улыбнулась. Игра продолжалась. И становилась всё интереснее.

Глава 12. В которой Тата обнаружила, что Пустота тоже хочет борща

Прошло несколько дней после «котлетного кризиса». Мир в семье был восстановлен, Медведь прощён (особенно после того, как приготовил двойную порцию котлет в качестве компенсации), а Тата… Тата снова была в странном состоянии. Она больше не корила себя за срыв. Она приняла его, как дождь или снегопад. Но вместе с этим пришло и новое чувство.

Та самая оглушительная тишина, которую она пережила на террасе, теперь казалась… обыденной. Пустота терялась. На её месте снова поднимались знакомые, хоть и приглушённые, волны: «А что дальше?», «А где же постоянство?», «Может, я всё выдумала?».

Она сидела на своей зачарованной террасе. Утро было прохладным, и она укуталась в тот самый Плед Вселенского Уюта. А вокруг кипела жизнь. Медведь пытался починить вечно скрипучую дверь сарая. Дух Непоседливых Троп яростно спорил с голосовым помощником в телефоне о преимуществах одного языка программирования над другим. А коты, Василий Федорович и Леди Шерри, устроили погоню за наглым солнечным зайчиком, который дразнил их, прыгая по стенам.

Тата смотрела на всё это и чувствовала себя немного… выпавшей из потока. Внутри было мутно.

«Скучаешь? – прошелестел в голове знакомый скрипучий голосок Шушика. Он сидел на перилах, похожий на комок старой пакли. – По драме-то? По страданиям? Признайся, скучно тебе стало без них. Тоска-а-а…»

В воздухе, собравшись из капелек росы на паутинке, повисла Улыбка.

«Скучаешь по драме?» – подтвердил Голос её собственную мысль.

– Нет, – честно ответила Тата. – Но и ничего особенного не чувствую. Та Пустота, что была такой громкой… она куда-то делась. Осталась обычная жизнь.

«А ты чего хотела? – поинтересовалась Улыбка. – Чтобы на тебя вечно светили прожектора и играл хор ангелов? Это скучно. Настоящая Магия предпочитает работать инкогнито. В форме борща на плите, например».

Тата вздохнула. Ей нужен был не борщ, а ответ.

– Ладно. Давай по порядку. Я читала, что все ищут просветления из-за каких-то высоких страданий. А у меня… всё просто. Я боюсь, что у меня не будет денег, и мы все умрём с голоду под забором. Какой уж тут Абсолют…

Улыбка, казалось, стала шире.

«О! Классика жанра! Уровень „Безопасность“ для тех, кто панически боится стать безопасным».

– И что мне с этим делать? – почти взвыла Тата. – Говорят, «доверься Вселенной»! А как ей доверять, когда у Медведя в глазах паника из-за цен на цемент?!

«Доверять Вселенной – это слишком пафосно! – весело отрапортовал Голос. – Давай начнём с малого! Объявляю „Операцию „Глупая Радость за Сто Рублей““!»

ИНСТРУКЦИЯ К ОПЕРАЦИИ

– ВЫСЛЕДИ ВРАГА. Поймай себя на мысли: «Блин, денег нет!». Почувствуй, как внутри всё сжимается. Это твой внутренний Хомяк-Паникёр!

– ПЕРЕКЛЮЧИ КАНАЛ. Скажи Хомяку: «Так, заткнись на пять минут! Объявляется охота на самое дурацкое сокровище!».

– СОВЕРШИ ПОКУПКУ. Возьмите с Медведем какую-нибудь совершеннейшую дичь на последние сто рублей. Набор наклеек «космические котлеты» или мыльные пузыри с запахом бекона.

– НАСЛАДИСЬ ТРОФЕЕМ. Разверните её. Посмейтесь. Вы только что доказали, что можете быть счастливы прямо сейчас. Хомяк-Паникёр в ступоре!

– То есть, ты предлагаешь мне бороться со страхом нищеты с помощью дурацких наклеек? – недоверчиво спросила Тата.

«Ага! – встрял Шушик, спрыгивая с перил. – Я в прошлый раз так Медведя твоего от хандры лечил! Спрятал его любимый молоток, а на видное место положил ржавый гвоздь. Он полдня злился, искал, а потом нашёл, и так радовался, будто клад откопал! Про все долги забыл!»

«Вот видишь, – подтвердила Улыбка. – Твой страх – это просто заскорузлый клоун. А дурацкие наклейки – это способ сорвать с него грим».

В этот момент с кухни донёсся голос Медведя:

– Тата! А где тут у нас соль? Или мы и её уже на налоги кошачьи потратили?

Раньше такие слова вогнали бы её в тоску. Сейчас она почувствовала лёгкий щекочущий импульс.

«Знаешь что, – мысленно сказала она Улыбке. – А ведь мы с ним давно не покупали ту самую солёную соломку…»

«Жизнь не ждёт, пока ты станешь Просветлённой, – подмигнула Улыбка. – Она уже сейчас предлагает тебе солёную соломку вместо твоего страха. Выбор за тобой».

Тата встала и пошла на кухню. Медведь стоял, хмуро разглядывая пустую солонку.

– Пойдём в магазин, – сказала она.

– За солью? – буркнул он.

– И за соломкой, – добавила она с озорным блеском в глазах.

Медведь посмотрел на неё как на сумасшедшую. Но потом увидел её лёгкость, её почти детскую радость. И что-то в его усталых доспехах дрогнуло.

– Ладно, – проворчал он. – Пойдём.

Пустота не исчезла. Она просто перестала быть проблемой и стала фоном для самых простых и важных дел.

Глава 13. В которой Тата размышляла об одиночестве, а Улыбка предложила устроить переполох

День в Маленьком Домике тянулся лениво и тихо. Слишком тихо. Тата сидела на своей зачарованной террасе, вдыхая смолистый аромат Великой Ели, и чувствовала себя центром спокойствия. Но вокруг этого центра, как две печальные планеты, вращались две орбиты одиночества.

Из гостиной доносилось яростное клацанье клавиатуры. Это Дух Непоседливых Троп вёл очередную безнадёжную битву на просторах интернета. Он был похож на одинокого рыцаря, штурмующего ветряные мельницы чужого невежества. Его одиночество было колючим, как ёж, и громким, как рок-концерт.

А из комнаты Феи Красоты, наоборот, веяло тишиной. Там, в тени, сидел Затворник и молча смотрел, как Мэри творит. Его одиночество было другим – глубоким, безмолвным, как колодец.

Тата вздохнула, и этот вздох тут же привлёк внимание её невидимого собеседника. Узор древесной коры на перилах на мгновение сложился в знакомую Улыбку.

«Что, сердце Хранительницы разрывается от сострадания?» – промурлыкал Голос.

– Они так одиноки, – тихо сказала Тата. – Каждый в своей скорлупе. Как им помочь?

«Помочь? – Улыбка, казалось, удивлённо приподняла один уголок. – Ты хочешь вылечить их от того, что они – люди? Одиночество, моя дорогая, – это базовый баг в прошивке человеческой операционной системы. И одновременно – её главная фича».

– Это как? – не поняла Тата.

«Представь себе Океан, – начала Улыбка. – Бесконечный, единый. Скукотища! И вот, чтобы развлечься, Океан решает поиграть в… капли. Одиночество – это когда одна такая капля вдруг остро осознаёт свою „отдельность“ и начинает страдать. Она забыла, что все они – из одной и той же воды».

«Мои мальчики – две такие капли», – догадалась Тата.

«Именно! – подтвердила Улыбка. – Ник – „капля-бунтарь“, которая хочет испариться и доказать всем, что её формула воды – самая правильная. Затворник – „капля-коллекционер“, которая боится, что другие капли нарушат её идеальную, прозрачную структуру».

– Но если мы все – один Океан, почему это чувство такое реальное и болезненное? – спросила Тата.

«Потому что игра в „отдельную каплю“ – это самая увлекательная и самая трагичная игра. Чтобы почувствовать экстаз от слияния, нужно сначала до боли прожить иллюзию разделённости. Это чувство – не ошибка. Это – часть путешествия Домой».

– И что же мне делать? Сидеть и философски наблюдать?

«Нет! – весело рассмеялась Улыбка. – Ты не можешь заставить капли вспомнить, что они – Океан. Но ты можешь создать небольшой шторм, чтобы они весело перемешались!»

ИНСТРУКЦИЯ К ОПЕРАЦИИ

– Не нужно их «лечить». Нужно устроить что-то настолько абсурдное, чтобы им было некогда думать о своей «отдельности».

– Разлей краску. Урони кастрюлю. Спровоцируй кота на государственный переворот. Хаос – лучший психотерапевт.

– Когда дом горит (или хотя бы пахнет палёным), все бегут тушить. Или хотя бы весело смотрят. Но – вместе.

– То есть, мне нужно специально что-то сломать? – ужаснулась Тата.

«Нет, – хихикнула Улыбка. – Тебе нужно просто перестать всё контролировать. Отпусти вожжи. И ты увидишь – жизнь сама устроит самый лучший переполох».

«Ага, устроит, как же! – проворчал из-за печной трубы Шушик. – Жди её, пока она раскачается! Надо действовать! Сейчас я этому твоему Никите в код лишнюю запятую подсуну, вот будет переполох! Или… погоди… у меня идея получше!»

Тата посмотрела на свой тихий, упорядоченный дом, на двух своих одиноких мальчиков. Она не стала ни разливать краску, ни подсовывать запятые. Она просто улыбнулась.

«Хорошо, – подумала она. – Посмотрим, что из этого получится».

Глава 14. В которой два отшельника чинили Рай, а кот и Домовёнок создавали перформанс

День в Маленьком Домике струился медленно и густо, как свежий мёд. После утренних ритуалов каждый обитатель погрузился в своё личное, тщательно охраняемое измерение. Тата, устроившись в старом кресле-качалке на веранде, закуталась в Плед Вселенского Уюта и просто наблюдала. Она видела не просто своих близких. Сегодня она видела целую коллекцию одиночеств, собранную под одной крышей.