Птицелов. Стань птицей. Победи тьму

– А мне что делать? – лейтенант переступал с ноги на ногу.

Паша Курёхин с обожанием смотрел на Муранова. Лейтенанту следователь казался чуть ли не мифическим персонажем – чёткость движений и чистая правильная речь зачаровывали. Не то что Сергеев.

– Идёмте, – кивнул Данил, – поговорим с рабочими. Вы у всех взяли показания?

– Нет, – извиняющимся тоном произнёс Курёхин. – Простите.

Переговариваясь, мужчины, казалось, забыли о существовании журналистов.

– Ты готов? – Карина повернулась к Валерику.

***

– Плановое строительство нового трубопровода под угрозой срыва, – Карина работала над текстом всю дорогу до места. Едва получив вводные от своего информатора, журналистка полезла в сеть проверять некоторые факты. Материал обещал получиться не только сенсационным, но и приобрести некие политические краски. Такого у неё ещё не было. Хотя в политику Ерошенко старалась не углубляться.

Валерик по ту сторону камеры застыл изваянием, широко и уверенно расставив толстые ноги. Несмотря на одышливость, медлительность и порой неделями не меняную одежду, оператором он был от бога. В его картинке свет всегда выгодно подчёркивал всё нужное, ничего не дрожало, не плавало и горизонт оставался горизонтом. Сейчас Валерик и камера будто срослись, став одним целым. В объективе получилось захватить сразу Ерошенко, экскаватор и копошащихся людей в комбинезонах. Динамика и статика. Валерик даже простанал от удовольствия, когда выстроил кадр.

– На месте проведения плановых работ были найдены человеческие останки. На ваших экранах вы можете видеть траншею, откуда с глубины порядка полутора метров подняли тело. Сейчас на месте происшествия работает следственно-оперативная группа. Возглавляет её Данил Муранов…

***

Свидетели врут. Может быть, не всегда осознано. А иногда даже сами не понимая, что врут. Просто такова человеческая психика – мы всегда что-то приукрашаем или опускаем. И всё равно, было ли событие давно или произошло только что, можно ли его проверить или оно осталось лишь в воспоминаниях. Никто никогда не говорит того, что есть на самом деле. И если в обычной жизни Муранову было на это наплевать, то в работе – нет. Поэтому Данил очень не любил работать со свидетелями.

Да, именно очевидцы происшествия, люди, первыми оказавшиеся на месте преступления, могли оказать следствию огромную помощь. Они могли заметить какие-то особенности и указать на них правоохранительным органам. Указать на кого-то прямо.

Но чаще всего, вольно или невольно, свидетели врали. Их показания приходилось проверять и перепроверять. Не то, что сухие выжимки из заключений экспертов. Там не могло быть двояких трактовок.

И всё же, работа со свидетелями – важная часть следствия. А Муранов никогда и ничем не пренебрегал, чего требовал и от остальных.

– Как можно подробнее, – попросил Данил.

– Так я уже всё вашему лейтенанту рассказал, – вздохнул Огурцов. – Там, это, и рассказывать нечего. Это ж бригадир увидел. Я только копал.

– Может быть, заметили что-то перед тем, как начать работу?

– Чё тут замечать? Ёлки кругом, – махнул рукой экскаваторщик, все мысли которого были о бутылке пива или хотя бы таблетке. Голова раскалывалась просто невероятно.

Муранов сдвинул брови – от Огурцова никакой информации ждать не приходилось. Человек явно страдал от похмелья и ничего, могущего направить следствие по верному пути, сказать не мог.

– Скажите, пожалуйста, когда можно продолжать работу? У меня сроки горят, – Шамиев высоко задирал голову, чтобы обратиться к рослому следователю.

– Несколько дней вы точно ничего здесь делать не будете, – категорично заявил Муранов.

– Как же так? Два дня? Я думал, вы сейчас скелет заберёте, и мы продолжим.

– Нет, – отрезал Муранов. – А вы что можете сказать? Что-то необычное на этом участке было? Почему выбран именно он?

– Вот лучше бы они другой маршрут выбрали! – Шамиев хлопнул себя по ноге ладонью. – Тянут же трубопровод через область. Тут самое сложное место – надо корчевать деревья. Почему мою бригаду сюда поставили? А? Две другие роют с двух концов, и ничего. А мы тут попали! Шайтан раздери того, кто тут могилы устраивает.

Бригадира будто прорвало. Шамиев высказывал Муранову всё, что наболело. Ненужные факты комариным писком звенели в ушах Данила.

***

Работа требовала аккуратности и осторожности, поэтому Марина Григорьевна сама спустилась в вырытую яму.

– Ну, прости, милая, – тихо сказала судебный медик.

Широко расставив ноги, Ленц надеялась, что не наступает на кости, всё ещё скрытые под землёй. Респиратор глушил гнилостный запах, но плоть под сильными пальцами продавливалась и отслаивалась от костей. «Старые» тела Марина Григорьевна не любила, всеми способами открещиваясь от участия в эксгумациях. Работы с таким материалом было много, а толку, как правило, никакого. На костях обычно не сохранялось никаких отметин, чтобы можно было бы делать по ним выводы. Не сохранялось препаратов для химического исследования. Бактерии, насекомые и грызуны уничтожали всё, что могло ответить на вопросы, которые задавали живые.

– Как же много перьев, – Марина Григорьевна осторожно приподняла их, чтобы положить в протянутый ассистентом пакет.

Женщина кость за костью высвобождала останки. Убедившись, что повредить что-то сильнее будет просто невозможно, Ленц разрешила поднять ковш экскаватора.

К этому моменту осенний день сменился сумерками. Прозрачными и пахнущими по-особенному остро и пряно. Муранов стоял недалеко от ямы, подняв голову вверх. Он смотрел, как темнеет и будто приближается к земле небо. Чёрная тень промелькнула над головой – на берёзу, росшую довольно близко к площадке, уселся большой ворон. Блестящими умными глазами он с любопытством наблюдал за людской суетой.

– Хорошо всё-таки, да? – рядом со следователем встал Сергеев. – Вот ты когда последний раз в лесу был? Я лично не помню. А тут хорошо. Спокойно. Никаких тебе машин, никакой нервотрёпки. Стой, дыши воздухом в две дырочки. Чё думаешь-то по делу?

Виктор хотел пихнуть следователя локтем, но в последний момент наткнулся на прищуренный взгляд и передумал.

– Я думаю, майор, что нам с вами предстоит работать.

– Это понятно, – кивнул Сергеев. – Я про «в общем». Жесть же какая-то. Трупаку года два-три. Не к добру это.

– Находка трупов вообще никогда не к добру. Вы протокол осмотра места закончили?

– Закончили. У Курёхина всё в папочке лежит. Так чё, Данил Александрыч, с чего работать начнём? Или ты подумаешь, а потом мне поручение отпишешь?

Муранов снова поднял голову вверх, выставляя вперёд подбородок. В прозрачном воздухе слышался шум далёких машин. Данил чувствовал поразительное спокойствие и в то же время какая-то струнка в его душе звенела на одной тревожной ноте.

Что он мог думать? Что мог ответить на вопрос простого, как карандаш, майора Сергеева? Тот задавал верные вопросы, но ответов на них пока не существовало.

Тело, пролежавшее в земле в богом забытой глуши несколько лет, оказалось потревоженным и поднятым на поверхность. Первый раз за долгое время его коснулось солнце. Марина Ленц, расчистив достаточно, уверенно заявила, что это женщина. Вот и всё, что известно на текущий момент.

Включились прожектора, разбивая мягкость осени резким светом. В этом свете продолжили работать эксперты. Они переложили неизвестную вместе с налипшей на останки землёй в чёрный пластиковый пакет. Скрипнула «молния», пряча от людских глаз страшное содержимое.

– Данил Саныч, – позвал Сергеев. – Ну, короче, всё здесь.

– Здесь всё точно, – сказала уставшая Ленц, снимая респиратор.

Патрульные помогли её ассистентам поднять упакованный труп и отнести его в машину. Сама Марина Григорьевна отдала бы всё, чтобы немедленно оказаться дома в тёплой ванне.

– Я к вам завтра во второй половине дня приеду, – сказал ей Муранов. – Вы ведь успеете уже?

– Сделаю всё, что смогу.

Глава 2

Большой чёрный ворон выпорхнул из темноты комнаты. Он будто сам был частью мрака, сгустком тёмной материи, посланцем неизведанного. Крылья его, казалось, занимали всё пространство спальни – от стены до стены, касаясь их кончиками перьев. Клюв, изогнутый, с чёткими царапинами, чуть приоткрыт. Птичьи глаза блестят каким-то внутренним светом. В этих глазах тысячелетняя нечеловеческая мудрость. Ворон глядит прямо перед собой на лежащего в постели человека. Взмах огромных крыльев создаёт тугие потоки воздуха, и в них чувствуется особый животный запах. И в человеке пробуждаются древние, исконные, ничем не вытравливаемые, никак не контролируемые инстинкты. Хочется спрятаться от страшной огромной птицы. Хочется стать маленьким и незаметным, чтобы она пролетела мимо. Хочется вжать голову в плечи, чтобы этот чёрный ворон не смог ухватить. Но человек скован, парализован не то страхом, не то чем-то иным, очень схожим.

Вот птица вытягивает вперёд лапы с когтями. Когти человек видит во всех подробностях, будто время специально замедлилось, давая ему возможность налюбоваться. Когти совершенны – гладкие, длинные, загнутые на концах. Кожистые лапы тянутся к человеческой груди, не покрытой ничем, хотя вряд ли, одеяло могло бы защитить от этих когтей.

Лапы касаются человека. Они холодные. Когти чуть впиваются, но боли как будто нет. Ворон, такой гигантский сначала, вдруг делается обычной крупной птицей, каких полно на городских улицах. Человек чувствует тяжесть живого существа на своём теле, и тем не менее, всё ещё не может пошевелиться.

Ворон складывает крылья, склоняет голову и одним глазом внимательно глядит в глаза человека, будто старается заглянуть тому прямо в душу и прочитать скрытые, глубоко запрятанные в ней тайны. Воронья голова так близко, что очертания её размываются, как бы человек не пытался сфокусировать взгляд.

Птица снова приоткрывает клюв и каркает, клекочет, что-то пытается рассказать. Или смеётся на своём языке над глупым, слабым, неподвижным человеком, распростёртым на кровати. Голос у птицы надтреснутый, в нём проскальзывают пронзительные ноты, режущие слух. Ворон запрокидывает голову и каркает всё громче, начитает бить крыльями. Кончики перьев, пахнущие пылью, касаются человеческого лица.

Данил Муранов проснулся от того, что попытался отмахнуться от ворона, сидевшего у него на груди. В комнате было ещё темно, тюль надувалась парусом под сквозняком из открытой форточки. Естественно, никакого ворона в комнате не было и взяться ему было неоткуда. Данил снова провёл по лицу ладонями, прогоняя остатки нелепого странного сна. Протянул руку за телефоном. Шёл пятый час утра, даже для него это слишком рано. Но сон почему-то так взволновал, что следователь понял – больше ему не уснуть, не стоит и пытаться.

Убавив яркость на телефоне до минимума, Муранов вошёл в галерею. Он, конечно, доверял экспертам и ждал распечатанные фотографии, но всегда делал снимки и видео сам. Память телефона переполнялась от дела к делу, и всё же практику эту Данил не оставлял. Ему нужен был доступ к материалам двадцать четыре на семь. Там, где у других были снимки семьи, друзей, домашних питомцев или, на крайний случай, цветы и показания счётчиков, у Данила оказывались трупы во всех деталях и места их обнаружения.

Тело женщины, что откопали вчера, Данил фотографировал на всех стадиях – от того, каким его увидел впервые, до момента перед упаковкой тела в мешок. «Вот откуда ворон», – подумал Муранов, увеличивая перья, что покрывали кости. Он всё пытался рассмотреть птичьи косточки. Могли ли перья попасть в захоронение позже? Или, может быть, какая-то несчастная птица замёрзла под этим деревом, а экскаваторщик Огурцов просто смешал слои? Может быть, никакого смысла в этих перьях нет и интуиция, которая зудела где-то в затылке, ошибается.

В любом случае можно даже не надеяться, что дело будет лёгким. Лёжа в постели, чуть подрагивая от прохладного ветерка, что гулял по комнате, Муранов осознавал, что столкнулся с чем-то очень серьёзным. Выводы делать рано, но мёртвая женщина, выкопанная рабочими, – это не бытовуха. И не попытка скрыть смерть родственницы, чтобы продолжить получать за неё пенсию. С таким Данил сталкивался чуть ли не каждый день. Человеческая жестокость не знала границ, как и человеческая глупость и жадность. Но здесь было что-то другое. И чтобы начать действовать, нужна отправная точка. В делах с неизвестными телами такая точка единственная – определить личность жертвы. Имя, порой, – ключ ко всему.

Время не двигалось. Как бы ни хотелось Муранову получить ответы на вопросы, ему нужно запастись терпением и ждать, пока Ленц не позвонит.

Поднявшись с кровати, Данил подошёл к боксёрской груше и несколько раз ударил по ней. Лёгкая отдача приятной волной разошлась по телу. Звук ударов отразился от пустых стен. Когда-то, когда Муранов только переехал в эту квартиру, соседи ещё как-то пытались приходить и ругаться, если Муранов стучал по груше поздно вечером. Потом они смирились. Этот стук иногда продолжался по несколько часов к ряду. А иногда всего пара ударов казалась Муранову излишней тратой энергии.

***

На экране телевизора всё ещё мелькали кадры и что-то говорила красивая женщина-репортёр. За её спиной высились сосны, тёмно-зелёные, разлапистые, чуть покачивающие верхушками под ветром. На их фоне начавшие желтеть берёзы выглядели по-особенному нарядно. Желтел и борт грязного экскаватора. Его ковш низко опустился в канаву. Трепетала на ветру натянутая бело-красная заградительная лента.

С первого мгновения он узнал это место. Сердце перестало биться, а потом пустилось в такой галоп, будто собираясь за одну минуту пробить столько раз, сколько хватило бы на год. От лица отхлынула кровь, сделав его бледным и восковым. На мокром от холодного липкого пота лбу проступила бьющаяся жилка.

Помертвевшими глазами мужчина следил за тем, что происходит на заднем плане. Над разверзнутой ямой столпились какие-то чужие люди. Один из них – высоченный страшный человек в чёрном коротком пальто – выпрямился в полный рост, доставая, кажется, макушкой до верхушек ближайших сосен. Он, этот мужчина, заполнил собой весь кадр, весь экран, он, как будто, мог по одному своему желанию выбраться из телевизора прямо в эту гостиную. Словно почувствовав, что по ту сторону экрана на него смотрят, мужчина повернул голову. Его чёрные глаза, сощуренные в узкие щёлки, безошибочно выискали глаза зрителя. Связь тет-а-тет длилась мгновение. Длинное неимоверно тяжёлое мгновение.

Сидящий в кресле вцепился в подлокотники. Старое, советское ещё кресло скрипнуло от этого захвата. Из гостиной куда-то мгновенно исчез воздух.

– Сыночка, тебе нехорошо? – взволнованный голос матери слышался откуда-то издалека.

Всё потемнело вокруг, сузив зрение до мерцающего экрана телевизора. Так плохо ему никогда не было, он даже представить себе не мог, что живому человеку может быть так плохо без прямого физического воздействия. Целый мир пошатнулся, само Мироздание оказалось стоящим на краю пропасти и вот-вот должно было туда рухнуть, увлекая за собой всё.

– Сыночка?! – мать волновалась.

Сухая старческая рука, покрытая коричневыми пятнами, потрясла его за плечо. Воротник практичной фланелевой рубашки впился в горло, из которого раздался клёкот. Мать встала со своего кресла, стоящего через журнальный столик от него. Подошла ближе, заслонив собой телевизор. Наконец, что-то закрыло его от того страшного мужчины, что смотрел прямо в душу.

Такое знакомое лицо матери оказалось слишком близко. От неё пахло старостью и луком. Мать протянула руку и включила торшер. Лампа накаливания залила тёплым светом гостиную, прогоняя наступавшую со всех сторон темноту. Казалось даже, что появился воздух.

– Ты чего расклеился? Что опять случилось? – голос матери дребезжал.

Женщина уже поняла, что приступ у сына прошёл, пусть не до конца, но его уже не трясёт, как припадочного.

– Мне нужно уйти, – голос сел, язык царапал по высохшему нёбу.

– Я тебе уйду. Куда на ночь глядя?

– Мне очень надо.

Мать стояла напротив, мешая подняться на ноги. Но идти нужно! Что там идти? Нужно бежать! Бежать как можно скорее. Прикоснуться к истокам, почерпнуть силы, чтобы понять, как действовать дальше. Ведь то, что сейчас происходит, не к добру.

– Куда?

Только что бледный, неподвижный, хватающий открытым ртом воздух сын рывком поднялся, почти толкнув её. Старая женщина вынужденно отступила на шаг назад, будто впервые поняв, что её мальчик уже давно превратился в мужчину, что выше неё на полторы головы.

– Пусть идёт, – пробурчал отец, лежащий на диване. – Что ты с ним носишься?

– Ты не понимаешь! Не ты его носил в себе. Не ты его рожал. У меня на него есть права. Я мать! Я должна знать, что происходит с моим ребёнком, – женщина переключилась на того, кто оказался готовым её выслушивать.

Пока родители препирались, мужчина вышел в прихожую. Руки тряслись, когда он надевал куртку и завязывал шнурки на кроссовках. Позабыв на вешалке шапку, он прошмыгнул за дверь так быстро, чтобы мать не успела его остановить. В подъезде он побежал вниз по лестнице, игнорируя лифт, натужно гудящий в своей шахте. Где-то между этажами, налетел на курящего у мусоровода соседа. Тот ударился о стену, но бегущий по лестнице мужчина не обратил внимания, будто и не столкнулся ни с кем.

– Пришибленный, – прокомментировал сосед, потирая плечо. – Долбанутый.

Дыша, как бегун после кросса, мужчина выскочил из подъезда, ненавидя кнопку дверного магнитного замка, которая как на зло заела и сработала лишь после многократного нажатия. Всё сегодняшним вечером было против него. Злые силы старались остановить, задержать.

Улица встретила прохладой и запахом костров, на которых пылали опавшие листья. Фонари разбрасывали круги света, отражаясь в лужах прошедшего недолгого дождя. Не застёгиваясь, мужчина припустил по улице в знакомом направлении. В груди его разгорался пожал – лёгкие не привыкли к таким нагрузкам.

«Сейчас бы на машине», – думал мужчина. Но ключи от машины были у отца. Просить их – означало ещё больше затянуть время, дать Тьме больше шансов на победу.

Подгоняемый дурными предчувствиями, он бежал по тротуару. Подошвы кроссовок выстукивали рваный ритм. Дыхание всё больше сбивалось. В боку закололо. Понимая, что на следующем шагу он просто упадёт на мокрый газон с пожухлой травой, мужчина остановился. Согнулся пополам, уперев руки в колени. Рот наполнился слюной со вкусом металла. Шумно дыша, он попытался привести себя в нормальное состояние. Даже в школе он не бегал такие дистанции так быстро.

На самом деле хотелось плакать и кричать во всё горло. Слёзы уже подступали к глазам. Слёзы ужаса, отчаяния и какой-то детской обиды за то, что всё вот так вот происходит.

Долгие пять минут ушли на то, чтобы организм хоть как-то успокоился и можно было просто быстро идти. Воспоминания о высоком мужчине из телевизора занозой сидели в мозгу. Какая-то часть его сознания понимала, что видеть с обратной стороны экрана никого нельзя, другая – нашёптывала, что тот мужчина не просто человек.

Гудок машины заставил встрепенуться – на светофоре горел красный, а мужчина, забывшись в своих мыслях, оказался на середине дороги. Ему повезло, что так поздно автомобилей было немного и его просто объехали, обматерив с ног до головы. Тут же снова позабыв об опасности, мужчина прибавил шага. Нужно успеть!

***

Муранов испытывал какую-то болезненную потребность лично посещать Бюро судебной медицины. Другие его коллеги предпочитали получать бумаги и просто подшивать их в дела. Опознания, без которых чаще всего нельзя, не любил никто. Но лишь для Данила это означало – ещё раз встречаться с потерпевшей стороной. Истерик он не переносил, считая их проявлением крайней слабости. Ведь нет смысла оплакивать мёртвых, они этого уже не увидят. Помнить об ушедших – одно, убиваться по ним – другое.

Как только Ленц позвонила и сообщила, что закончила исследование останков, Муранов тут же прекратил работать, едва закончив писать постановление по другому делу. Неизвестная, выкопанная вчера в лесу, занимала все его мысли.

– Через полчаса я буду у вас, Марина Григорьевна, – сказал Данил.

– Мой рабочий день, вообще-то, заканчивается через полчаса. Я провела на ногах больше восьми часов. Или вы не доверяете моему отчёту? – ждать следователя Ленц не хотела, один его голос будил в ней, казалось уже давно забытые, ощущения.

Вот только трубка молчала – Муранов сбросил звонок. Судебный медик вздохнула, бросила на себя взгляд в зеркало – под глазами залегли тени и морщины. На голове проблёскивали серебристой паутинкой давно не крашенные волосы. «Боже, Марина! Хватит!» – сказала сама себе Ленц, с ненавистью глядя на отражение.

И всё же, где-то внизу живота поселилась приятная истома-ожидание. Калмык, как назвал его майор Сергеев, будоражил воображение.

***

– Здравствуйте, Данил Александрович. Как ваше самочувствие? Всё хорошо? – дворник перестал мести и опёрся на черенок метлы.

– Здравствуйте, Дмитрий Эдуардович. Всё хорошо, – эхом отозвался Муранов.

Дворник знал всех поимённо в Следственном управлении. И готов был разговаривать хоть с кем, лишь бы шло рабочее время. Муранов поглядел на часы – самый час пик. Ехать на машине – только тратить нервы в пробках, помеченных ярко-красным на картах телефонного приложения.

– А вот на завтра обещают солнечную погоду без осадков. Знаете? Я специально каждое утро смотрю прогноз на завтра. А завтра моя смена. А на послезавтра Сашка придёт и будет дождь. Так ему и надо. А вы куда едете? – Дмитрий Эдуардович не умолкал.

Его бубнёж все воспринимали, как работу надоевшего, но привычного радио. Хотя порой он бывал слишком навязчивым.

– На метро, – себе под нос сказал Муранов, спускаясь со ступенек.

– А вы знаете, когда была построена станция метрополитена, которая рядом с нами? Там очень красиво, я там бывал. Я там иногда с женой езжу. Ну не по той же ветке, но всё равно в метро.

Муранов вздохнул и ускорил шаг. Если начать отвечать, то от дворника уже не отделаться.

***

Откровенный запах кофе наполнял кабинет Марины Григорьевны. Да, она прекрасно знала, как напиток влияет на цвет зубов и состояние кожи. Знала, что нельзя пить его по столько чашек за день. Что если уж пить, то хотя бы разбавлять молоком или сливками. Но какой тогда смысл вообще покупать дорогой кофе, если портить его добавками? К тому же кофе дарил Марине Григорьевне чувство некой влюблённости – сердце начинало легонько трепетать. Это тоже было нехорошо и неправильно, уж Ленц, как медик, прекрасно это осознавала, но, если представлялся шанс выпить чашечку, никогда себе не отказывала.

– Зато это моя единственная вредная привычка, – повторяла Марина Григорьевна.

Муранов бы тоже не отказался от кофе, только ему не предложили. Ленц глядела на него исподлобья, как строгий учитель на опоздавшего ученика. Конечно, даже на метро он не успел за полчаса приехать из Управления в Бюро.

– Приступим? – спросил Данил, на ходу снимая пальто и перекидывая его через согнутую в локте руку.

– Именно за этим ведь вы и пришли.

Марина Григорьевна прошла мимо следователя, против воли глубоко вдохнув запах его терпкого парфюма. От Данила Александровича всегда вкусно пахло, сколько бы они не пересекались ранее.

– Хочу вас сразу предупредить, смотреть там особо не на что. Только костяк остался и незначительное количество тканей. Кислотность почвы ускорила процесс разложения. Кроме того, на костях есть следы от зубов мелких грызунов.

– Причину смерти смогли установить? – это интересовало Муранова, пожалуй, больше всего.

Оставалась крохотная надежда на то, что перед ними всё-таки последствия сокрытия несчастного случая. Или же незнакомка, пусть и в довольно юном возрасте, умерла от какой-то болезни или патологии. А её родственники решили из-за бедности, например, либо из-за страха быть обвинёнными в преступлении, захоронить тело на безвестной опушке леса. Это, конечно, тоже незаконно, однако совершенно меняет сценарий расследования и последствия для обвиняемых будут совершенно иными.

– Боюсь вас разочаровать, – покачала головой Марина Григорьевна. – Останки чёткой картины не дают. Возможно, были повреждения на мягких тканях, которые разложились. Материал на токсикологию я, конечно, отправила, но результаты будут только завтра к вечеру. Может быть, повезёт с ними.

Ленц вошла в секционный зал впереди Муранова. Привычным движением, даже не посмотрев, щёлкнула выключателем. Лампы с гудением и мерцанием загорелись, освещая небольшое помещение. Здесь пахло не кофе. Но этот запах – дезинфектора, чего-то медицинского, чуть сладковатый дух мёртвой плоти – не отпугивал Муранова и не заставлял его морщится. Если бы Марина Григорьевна сейчас посмотрела на Данила, то увидела бы, как расширились его зрачки, как плотно сжались губы, как напрягся он сам, став похожим на взведённую пружину.