Вино Капули

– Э! Ты посмотри, что это за балерина? – хрипло сказал он. Видимо, тоже только встал.

Я посмотрел туда, куда брат небрежно ткнул чашкой. В дальнем конце двора, под абрикосовым деревом, был Нино, которого я до этого не заметил. В шароварах и с голым торсом он выводил руками и ногами какие-то странные фигуры, походил он при этом на пьяного фламинго. Рядом на траве спала Лале.

– Теперь понятно, чего тощий такой. Если один воздух гонять, так никакие мышцы не набрать.

Сепо громко свистнул. Нино, стоя в позе одноногой табуретки, открыл один глаз.

– Не знал, что брачный период у цапель уже начался, – намеренно громко сказал Сепо и ослепил двор белоснежным оскалом. Я же вновь поразился, как иногда сходятся наши мысли.

– У цапель ещё только через месяц, зато у павлинов, смотрю, наступил раньше сезона, – снова прикрыв глаза и приняв позу подбитого самолёта спокойно ответил Нино. Сепо загоготал, показывая своё родство скорее к гусю, нежели павлину.

– Пойду лучше позавтракаю. Никогда не увлекался орнитологией, – сказал я, но Сепо не слушал и уже выкрикивал новые насмешки в сторону брата. Новый, неизведанный день уже поджидал меня у двери, а по лестнице поднимался божественный аромат готовки Мавеби.

***

Мы снова стояли, выстроившись в шеренгу, в кабинете отца. Сервано удовлетворённо глядел на нас, как офицер на рядовых солдат. Его морщинки заполняла улыбка.

– Знал я, знал, что не подведёте. Что волю Маврана-бато уважите. Правильно это, сынки, правильно. А я-то уж за всем услежу, чтоб как надо, да по делу. Только вот самим вам управляться со всем нужно будет, это Мавран-бато чётко предписал. Ох и радостно бы ему было, что по стопам его решили пройти…

Мы слушали его тираду, стиснув зубы. Хорошо, что Сепо так и остался в своих брендовых очках – Сервано не видел его постоянно закатывающихся глаз. Нино нервно вздыхал и вымученно улыбался. Я нервно перекатывался с пятки на мысок.

– Дело-то вам предстоит ой непростое, сынки, нет. Не лёгкий человек был Мавран-бато. Виноделие дело тонкое, его нужно и знать, и чувствовать. Уж больше сорока лет я работаю на винодельне Капули, а всё новому учусь… И всё-то важно упомнить…

Я почти ничего не запомнил. Тупо стоял и кивал, не понимая и половины того, что он нам говорил. Когда его лекция из недоделанного салата обрывочных знаний и мыслей о виноделии кончилась, он, наконец, перешёл к сути дела, из-за которого мы тут и торчали.

– Глядите, сынки. Отцом вашим поручено воспроизвести «Душу Капули». Вино винтажное, капризное. Мавран-бато некогда сам создал эту технологию. До того ж совсем виноделенка семейная была, небольшая, а вино это таким славным получилось, что мигом и награды забрало, и деньги винодельне принесло.

– Что-то я такого не припоминаю… Я думал, «Капули» – это и есть единственные наши сорт и вино. Другого я и не видел, – неуверенно сказал Нино. Я тоже недоумевал.

– Так ведь то уже лет двадцать как не производили, так потому, Нино-бато, – удивлённый нашей невежественностью ответил Сервано. Семейным делом никто из нас никогда не интересовался.

– А почему ж перестали, раз такое оно было премиальное?

– А того, Сепо-бато, знать никак не могу. Всё на то Маврана-бато решение. Так и сказал он мне: «Не будет больше вина этого. Другое делать будем». А я ж человек подчинённый, вопросов лишних не задаю.

– Ладно, неважно. То есть нам надо просто подождать, когда поспеет виноград, проследить, чтобы его собрали и… э-э… сделали из него вино? – В виноделии я ни черта не понимал. Хоть и осознавал, насколько нелепо это для человека, выросшего на винодельне.

– Э-э, нет, Теур-бато. – Я решил смириться с манерой Сервано использовать в речи эти анахронизмы. Исправлять его – всё равно что пересаживать вековой дуб в клумбу. – Тут особая технология нужна. Самим предстоит и за терруаром следить, и заботиться, и собирать. Да не только этим дело наше непростое оканчивается. То ж нужно ещё от сора очистить, квеври подготовить, да про бутылки и этикетки не позабыть, всё верно соблюсти да выстоять…

Я старался ловить каждое слово, но они выскальзывали из моей памяти моментально. Усвоить несвязную тираду Сервано было невозможно. Видимо, будем разбираться по ходу дела.

– Это всё ладно. А что по цифрам? Сколько бутылок нужно сделать? Как будет оцениваться успех этого всего предприятия? Что по финансам? – Сепо.

– В лучшие-то годы, когда Мавран-бато у дел был, в год мы производили никак не меньше десяти тысячи бутылок. – Мы в ужасе распахнули рты. – Ну да на то и сил больше надобно, и времени. А вам, стало быть, хватит и тысячи бутылок.

Сепо присвистнул. Я прикидывал. Целая тысяча… Это как вообще возможно? Это много или мало?

– Финансы-то на это всё определены, как что будете со мной согласовывать. Мне же и поручено определить, как вы выразились, успех сего предприятия.

– А-а, дорогой Палу-дзирва, так может отбросим весь этот цирк? Договоримся по-доброму, по-родному? – Сепо расплылся в фальшивой улыбке и раскинул руки.

– Нет, Сепо-бато, никак мне нельзя. Обещал я отцу вашему, да волю его исполню как положено.

Мы сразу поняли, что с Сервано не договориться. Слишком он был верен отцу и их общему делу. Делать всё придётся по-честному.

– А сроки? – мигом сникнув, спросил Сепо.

– А срок-то вам дан на усмотрение. За сезон управитесь ли, за три иль пять, на то всё воля судьбы.

Мы, переглянувшись, молча утвердили, что на всё про всё у нас один сезон – то бишь, ровно год. Благо, на дворе начало марта. Дольше торчать здесь друг с другом никто не собирается. Да и посвящать свою жизнь виноделию в мои отсутствующие планы никак не входило.

***

Впервые я пожалел, что не удосужился хотя бы немного погрузиться в семейное дело. Вернее, дело отца. Второй час я корпел над пожелтевшей и хрустящей, словно зачерствевший сухарь, технологической картой, которую Сервано нехотя вынул из сейфа отца и преподнёс мне как самый дорогой и хрупкий в мире хрусталь. Конечно, где-то на подкорках я понимал, что вино – это не апельсиновый сок – сорвал, отжал, готово, – но не ожидал, насколько это тонкое и сложное занятие. Малейшая оплошность, и весь урожай потерян. Теперь понятно, как были определены правила в нашем доме…

Сервано был прав – технология у «Души Капули» была особая, не та, что использовалась на винодельне последние несколько десятков лет – даже мне хватило ума это понять. Начиная от особого ухода за лозой и заканчивая специальными сосудами – квеври – в которых вино должно ферментироваться и выдерживаться вместо дубовых бочек, стройные ряды которых заполоняли погреб винодельни. Я даже не знал, что тут такие есть. И никто из ныне поредевшего числа работников, большинство из которых разъехались после смерти отца, пользоваться такими не умел. Кроме Сервано, разумеется. Так что и в этом воля отца исполнялась неуклонно – вся работа на наших плечах. Мои плечи нервно вздрогнули от ощущения опускающегося груза.

Сепо в это время сидел за столом отца и рылся в бумагах – финансовых отчётах, бюджетах, графиках. Время от времени он скептически фыркал или недовольно сопел, а пару раз громко «Ха!»-кнул.

Нино сидел на полу в углу, завязав ноги в узел, и листал тяжёлый как сама жизнь фотоальбом. Иногда он восторженно улыбался и демонстрировал мне страницы – со старой потрескавшейся фотографией молодого отца, который стоит на фоне заброшенной новоприобретённой винодельни, – я ужаснулся, поначалу увидев себя, – с вырезками из газет и фотографиями свежепосаженного виноградника.

Краем глаза я заметил, что вот уже несколько минут он пристально рассматривает одну чёрно-белую фотографию, слегка загоревшую от времени. Я, отбросив уже начавшие меня душить технички и журналы, подошёл ближе и наклонился. С фотографии смотрело несколько улыбающихся лиц – они стояли в ряд перед винодельней, держась за руки и обнимаясь. В центре, определённо, был отец, – ни более крепкое сложение, ни горький трудовой загар, ни густая борода не могли меня обмануть – на фото я видел себя. Вокруг него, по-видимому, были первые работники винодельни – мужчины в белых рубашках и женщины в пятнистых юбках и платках. С боку, немного смущённая, стояла девчушка не больше шестнадцати. По правую рука от отца был Сервано – я не сразу узнал его молодого, в моей голове он всегда был старым – в своей кепке и жилетке. Вокруг его широко улыбающегося рта уже начали собираться складочки времени. А по левую руку…

– Маме здесь двадцать три. А отцу тридцать один. Вы почти ровесники… – подняв на меня голову, тихо сказал Нино. – Кажется, это был первый урожай… А через год они поженятся. А ещё через два родишься ты… – Он снова опустился в фотографию и нежно водил по ней тонкими пальцами.

– Не уверен, что нам это как-то поможет, – рассеянно сказал я и пошёл обратно к своим журналам.

– Чтобы расти ввысь, нужно укрепить корни, – ещё тише, будто самому себе, сказал Нино. Я успел заметить, как он осторожно кладёт фотографию себе в карман.

– Чёрт-те что! – воскликнул Сепо, который, судя по всему, нас не замечал и не слышал. – Он же тупо обворовывал их! Каждый второй квартал! Как отец мог этого не заметить?

– О чём это ты? – спросил я.

– Да за пару лет до смерти отец нанял какого-то руководителя заместо себя, а этот поганец бюджет закарманивал. – Он продолжал листать бумаги, возмущённо цокая. А я удивился, что отец позволил кому-то кроме себя руководить делом… – Даже замазано криво! Да кто ж так пилит… Э, паршивец! Но даже притом, братцы, скажу я вам, есть тут за что погорбатиться, ещё как.

Он самодовольно смотрел на меня, перестукивая пальцами по пачке бумаг. Неожиданно на стол перед ним упала раскрытая карта – это Нино незаметно появился с ней.

– Вот. – Он указывал на какой-то участок карты.

Мы все склонились над столом.

– Чё вот-то? – спросил Сепо, изогнув чёрную бровь.

– Вот этот квадрат. Я не очень понял… Если сравнить с другими… Вот тут… – Нино мямлил что-то нечленораздельное, пытаясь нам объяснить.

– Нино, остановись. Начни сначала, – сказал я.

Брат сделал вдох, набирая воздух и смелость. Он никогда не брал на себя ведущую роль.

– Это карты виноградника. По-видимому, отец делал их каждые 5 лет. Где-то он разрастался, расширялся, где-то наоборот. Отец отмечал сведения о почве, солнце и всякое такое…

– Терруар, – с важным видом вставил я слово, которое только что выучил по журналам. Сепо закатил глаза.

– Э-э, да. Так вот, э-э, я сравнивал эти карты, и вот тут, – он снова указал на точку, с которой начал, – вот тут есть один квадрат – так, если виноградник примерно четыре гектара, я бы сказал, что это одна десятая…

– Сорок соток, – быстро вставил Сепо.

– Да. Он почему-то не использовался, хотя он относится к винограднику и вот на той карте…

Действительно, на южной стороне, с самого края, был пустой квадрат. Он относился к контуру виноградника, однако если остальная его часть была аккуратно разлинована и размечена – где, когда и как был посажен или рос виноград, – то этот квадрат оставался нетронутым последние несколько лет, хотя терруар там был помечен как наиболее выгодный – он располагался на небольшом пригорке и лучше всего поливался солнцем. Важность солнечного света я уже уяснил.

– Ты смотри на этих деревенских! Такой жирный кусок земли без дела стоит, причём стоит-то прям у винодельни! Это ж и логистика проще, и сколько выгоды. – Сепо сверкнул зелёными глазищами и свистнул. – Э! Палу-дзирва, это что же у вас земля хорошая пустует?

Сервано как раз заходил в кабинет. При виде непривычного хаоса он замялся, но, заслышав что-то о винограднике, тут же забыл обо всём и оживился.

– А как же, Сепо-бато, так всему причина есть. Особая причина. За тем-то я и зашёл. Тут показать надо, сынки. Подёмте, тут недалеко будет.

Недалеко по меркам жителя городской прохлады и южанина-винодела весьма разнится – под палящим солнцем в особенности. Я восхищался, как ловко и легко Сервано шагает по ухабистой тропинке вдоль виноградника. Транспорта на винодельне не было – воздух портит – виноград для премиального вина собирается вручную, а для перевозок в период сбора пригоняют мужиков с лошадьми из ближайшей деревни или возят сами на тележках. Всё мы узнали от Сервано, который терпеливо разъяснял это нудящему Сепо.

– Вот, сынки, глядите.

Мы поглядели.

– И? – спустя некоторое время спросил Сепо.

– А как же, не видите, что ли? – Я точно не видел.

– Хм… – Нино подошёл к лозе и пощупал листок. – Она, а-м… Какая-то другая, кажется…

– Так всё, Нино-бато, так, совершенно так.

Я подошёл ближе и посмотрел на листок, который мягко сжимал Нино. А потом на лозу, которая росла на соседнем ряду. Она действительно отличалась. Лоза до этого была самую малость темнее. Ветвистее. Старше?.. А эта… Ну, другая. Теперь я заметил, что отсюда и дальше виноградник отличался, словно стоял особняком, и ряды лозы были реже и шире.

– Это какой-то другой сорт? Но почему раньше его не сажали? – неуверенно спросил Нино.

– Глядите, как есть, сынки. Это и есть колыбель виноградника нашего. Первые лозы Капули были посажены здесь. Впервые здесь были они выращены, собраны и дали вино «Душа Капули». – Я, кажется, начинал понимать. – А потом… Потом не велел Мавран-бато использовать землю эту. Отговаривал я его – и солнце тут, и почва богатая, пригорок растёт вона как – ну благодать. Нет, велел Мавран-бато оставить участок.

– А это тогда что тут растёт? – спросил Сепо.

– А это лоза особая, молодая. Её Мавран-бато в питомнике самолично стал растить, вскоре после вашего отъезда-то… – Сервано снял кепку и промокнул ей лицо. – А ровнёхонько четыре года назад высадить тут велел. Я, знать, диву дал, но уж спорить не стал. За землёй-то, хоть и не растили ничего, уход был прилежный. Как знал Мавран-бато… В самую зрелость лоза в этом сезоне войдёт.

– Значит эта лоза просто моложе? Поэтому отличается? – Нино.

– В том числе, а как же. Лоза же как человек – пока молодая, капризная, непостоянная, а что повзрослее – умудрённая, спокойная. Лозе в нашем винограднике уже скоро ровнёхонько тридцать лет стукнет.

Ого…

– Да и выращена эта лоза по-особому. Из неё лишь «Душу Капули» получить можно, хоть и сорт один, да подход разный…

– Хоть сажать ничего не придётся. И на том спасибо, – Сепо прервал готового пуститься в новые рассуждения о выращивании винограда управляющего.

– Нет, – неожиданно для всех сказал я, – придётся.

Они все смотрели на меня – Сервано с умилением и гордостью, братья с недоверием и недоумением.

– Я, конечно, братец, в вине не мастак, но наслышан, что для него виноград нужен. Виноград вон есть. Чего ещё не хватает-то?

Сепо продолжал скептически буравить меня. На секунду я засомневался, но собрался, увидев короткий подбадривающий кивок Сервано. Пусть умом я не сильно отличаюсь, но что читаю – запоминаю.

– Цветов.

Глава 3. Роза

– Э-э, чё? – Сепо, кто же ещё.

– Rosa di Sulia, – эхом отозвался Нино.

Мы с Сервано одновременно кивнули.

– А нахрена для вина розы-то? Если скажешь, что для красивого букетика на столе, клянусь, я тебя ударю. – Я охотно верил его словам.

Мы шли по направлению к теплицам, которые располагались недалеко от винодельни рядом с помещениями для работников. Дом Сервано был там же. Я перебирал в голове осадок полученных недавно знаний, однако он ещё был слишком свеж и не успел усвоиться. Но старый управляющий уже успел перехватить лекторскую трибуну.

– Цветок, Сепо-бато, это добрый сосед лозы. Пусть вкуса-то вину и не прибавляет, но всё ж пользу приносит – то опылителей привлекает, али вредителей отпугивает. Розы, вот, на болезнь указать могут упреждающе. А ещё глаз радуют…

– Ба-а… – протянул Сепо. – И что, без этого не обойтись?

– Э-э, роза эта особенная. Другой такой нигде не сыщите. Бутончики наливные, бархатистые, словно полный бокал самой «Души Капули». Сорт-то этот с лозой вместе и выведен был, да и посажен в первый же год. Дружат они, любятся. Без него «Душа Капули» и не выйдет.

– Значит это просто бессмысленная традиция, – заключил Сепо.

– Но очень красивая традиция, – добавил Нино. – Роза сама по себе есть символ любви и преданности.

– Как знать, сынки, может, и просто традиция, а может, и непросто… – Сервано лукаво подмигнул нам. Мы как раз приблизились к теплицам, поблёскивающим прозрачными боками на солнце, и зданиям из песочно-красного камня.

– Работников-то после смерти Маврана-бато поубавилось, но всё ж кто-то да остался. Кто – из преданности, кто – потому как податься боле некуда. А тут им и работа, и жильё. Ну уж вы-то, молодцы такие, управитесь и так. Саженцы Rosa di Sulia, – Сервано говорил это с какой-то нежностью, словно о возлюбленной, – по велению Маврана-бато были взращены, ухожены. Их, стало быть, никак не позже этой недели надобно в почву пересадить.

Мы внимали, словно школьники перед экзаменом. Сервано, продолжая рассказывать, расхаживал между помещениями – куда заглядывал, проверяя саженцы и уже взрослые растения – работники тут выращивали ещё и овощи с фруктами – где поправлял горшки или подкручивал краны. Во всём прослеживались отточенные с годами движения, которые он совершал, не сознавая.

– Но и помощников вам дам. Арануш-дзирва за розами-то следила, вам и укажет, как правильно высадить следует. Она-то тут ещё девчушкой подрабатывала малой, ещё с первых годов винодельни. Всё как надо знает, стало быть.

Сервано покричал, но его сипловатый голос затерялся среди пустующих помещений. Похоже, действительно почти никого не осталось. Я почувствовал себя брошенным ребёнком на развалинах покинутого города.

Дверь одной из теплиц распахнулась, и из неё вышла девушка. Нет, не вышла, выплыла – её широкие бёдра, обёрнутые сочно-оранжевой юбкой, качались как лодка на прибрежных волнах. Она была достаточно высока и пышна, чёрная густая коса опускалась до пояса, а в ушах блестели крупные серьги, похожие на монетки. У меня ещё сильнее пересохло во рту и свело стопы. Чем ближе она подходила, тем сильнее мне в нос и мозг вбивался запах мускуса, травы и солнца. Голова слегка закружилась.

– А-а, Фируж-умра[1], все овощи полила?

В загорелых, крепких руках девушки была лейка с длинным узким носиком, как у цапли.

– Это, сынки, Фируж-умра – работает, помогает виноград собирать и за саженцами ухаживать. А это сынки Маврана-бато домой воротились, дело наше продолжать будут.

Девушка – Фируж – стояла, отвернувшись к винограднику высоко поднятой головой, так что мы видели только её профиль. Челюсть слегка выдающаяся, нос длинный, с горбинкой, губы плотно сжаты. При упоминании её имени щёки у неё стали гранатового цвета. Она медленно повернулась к нам и, вскинув голову ещё выше, вперилась в меня чёрными глазищами. Внутри у меня всё сжалось. Словно протяни к ней руку – откусит. Меня это отчего-то приятно взбудоражило. В городе такую бы назвали дикой цыганкой. Я откровенно пялился.

Она молча протянула каждому из нас руку, глядя прямо в глаза, как дикий зверь на соперника. Рукопожатие крепкое, горячее. У меня по спине заплясали капельки пота.

– Фируж-умра, а мать твоя где? Нужно нашим бато розу показать.

– Маме-е-е. – Голос низкий, твёрдый. На вкус как горький апельсин. У меня пробежали мурашки по шее.

Громко хлопнув дверью, из одного из зданий вышла женщина. Я невольно вскинул брови. Если эта девушка была лодкой, то её мать скорее боевым крейсером.

– Арануш-дзирва! Ты посмотри, кто воротился! То же наследнички наши, сами сынки Капули явились дело отцовское продолжать. – Сервано показывал нас словно призовой скот на ярмарке. Нино смущённо улыбался, Сепо комично выкатывал грудь, я не знал, куда деть руки.

Арануш что-то ворковала и наигранно-приторно смеялась. Теперь я вспомнил, что видел её несколько раз в детстве. Она часто ходила рядом с отцом и так же пластмассово улыбалась. Её взгляд надолго задержался на мне – она потрепала меня за щёку своей пухлой рукой с ярко-красными ногтями и подмигнула. От этого у меня внутри всё скисло.

– А какие красавчики-то выросли, ты погляди на них. Эдак как же нам веселее будет, вино слаще. – Она снова захихикала.

А вот Фируж до моего отъезда тут точно не было. Я бы запомнил… Они с матерью так сильно отличались. Наверное, в них можно было бы разглядеть какое-то мимолётное сходство, не будь Арануш так густо накрашена. В офисе это посчитали бы дурным тоном. Её такие же длинные и чёрные – хотя и не такие густые, как у дочери, – волосы были распущены, и она постоянно их перебирала или накручивала на палец. Рядом с Арануш я чувствовал себя неуютно. Рядом с Фируж было жарко.

– Дочка, ты закончила с помидорами? Тогда иди займись гранатовыми деревьями.

Фируж стояла отстранённо, снова отвернувшись от нас. Она лишь коротко глянула на мать и молча ушла. Я невольно провожал взглядом её походку.

– Никто не верит, что это моя дочь – ведь мы выглядим совершенно как сёстры, – заговорщицки подмигивая, сказала нам Арануш, направляясь в сторону дальней теплицы.

– Видать это те же, кто не верит, что Земля круглая, – тихо пробубнил Сепо. Мы прыснули.

Нас провели по здоровенной – почти как футбольное поле – теплице. Вокруг во все стороны расползался селекционный оазис. Ароматы уже пробудившихся после зимы растений сплетались и плясали в весенней духоте. Если бы зелёный цвет был запахом – то пах бы именно так. Арануш то и дело что-то кокетливо нам говорила, оборачиваясь и улыбаясь. Её широкие, сильно раскачивающиеся бёдра постоянно задевали густо посаженные вдоль узкой деревянной дорожки саженцы и ростки. Мы, одурманенные, дошли до конца и на обратной стороне вышли насквозь и перешли в теплицу поменьше. Почти как в морском бое.

– Вот она, розочка наша, – самодовольно сказала Арануш.

Перед нами в одинаковых глиняных горшках стояло несколько десятков саженцев. Их тёмно-изумрудные стебли казались такими тонкими и хрупкими, словно готовы рассыпаться от одного прикосновения.

– Мы с дочкой с самой осени этих тюток лелеем. Благодаря нам такие выросли.

Арануш продолжала щебетать, грубо щипля маленькие листочки. Мне почему-то стало противно от того, что роз касается её вульгарность. Хотелось их как-то защитить, укрыть. А потом я представил, как Фируж, наклоняясь, трепетно поливает и подрезает саженцы, её щёки багровеют в тон будущих бутонов, рот слегка приоткрывается и дыхание мягко опускается на листья… Мне так захотелось понюхать эти розы, но до их цветения было ещё, кажется, несколько месяцев.

***

Земля забилась под ногти. Я чувствовал это даже сквозь перчатками. Утренняя прохлада ещё не успела развеяться беспощадным солнцем, но была безжалостно забита плотным горячим запахом компоста и пота. Стыдно признаться, но основная в том вина была на мне.

Rosa di Sulia. Нужно ли говорить, что кроме как выливать остатки чая в дохлый кактус, что стоял у меня в кабинете и вероятно давно почил, с цветами я дела не имел. А наша роза была ещё и дамой прихотливой до жути. Сепо было поручено выкапывать ямки определённой глубины, с чем он справлялся на удивление резво, а мне засыпать на дно дренаж и смешивать землю с торфом, компостом, золой и секретным ингредиентом, суть которого я поклялся не разглашать даже на смертном одре – по строгому требованию Сервано. Я было начал отшучиваться, но он был так серьёзен, что мне действительно пришлось поклясться. Казалось бы, делов-то, но сажать нужно было в начале каждого ряда лозы, а ещё – вопреки типичной практике – по периметру.

«Роза должна мягко удерживать лозу в своих объятиях. По-другому и быть не может», – был ничуть не содержательный ответ Сервано, которым, однако, нам пришлось удовлетвориться. В конце концов, именно он будет решать, насколько мы справились с исполнением воли отца…

Спустя полчаса я понял, что кончаюсь. К физическим нагрузкам, несмотря на крепкое телосложение, я был непривычен. Разве что приходилось бегать по лестницам, когда в офисе ломался лифт, да пару раз в месяц выбираться в бассейн, но это больше потому, что…

Мы услышали громкий женский смех. Арануш щебетала, как какая-то тропическая птица. Она шла рядом со смущённым Нино, который тащил тележку с горшками. Его волосы были собраны в короткую косичку, а на голове сидела потрёпанная соломенная шляпа. Позади с бесстрастным лицом шла Фируж. В одной руке у неё была тяжёлая лейка, а другой она придерживала стоящий на голове большой глиняный кувшин. Краем глаза я заметил, как Сепо скинул футболку и, развернувшись к идущим в приспущенных джинсах, опёрся на лопату словно Геракл на голову сверженного льва. Я посмотрел было на свой торс, но решил не ввязываться в состязание, в котором непременно проиграю. Вместо этого я, сбросив перчатки, с доброжелательной улыбкой подбежал к Фируж, предлагая помощь, но она лишь презрительно посмотрела на меня. М-да, отличный ход… Мерзавец без футболки скалился пуще прежнего.