Полная версия
Ожог каспийского ветра
Письма Андрея были сдержаннее, но не менее наполненными чувством. Он писал о море, о службе, о книгах, которые удавалось читать. «Нашел томик Ахматовой в библиотеке части». Гораздо меньше жаловался, больше рассказывал. Но между строк читалась уверенность и намерение: «Думаю о своем деле, присматриваюсь, как тут все устроено. Армия закаляет, Поль. Вернусь другим. Сильнее». Он не говорил «люблю» прямо, но его забота, его вопросы о ее делах, его восхищение ее успехами: «Молодец! С дипломом! Горжусь тобой, бухгалтер Ковалева!». Не красноречиво, но говорили о многом. Он строил мост в будущее, где четко видел ее. Он предлагал не спасение, а партнерство. Его письма пахли морем и целеустремленностью.
И самое удивительное – они писали друг другу. Клим – Андрею. Андрей – Климу. Сначала редко, неловко, словно нащупывая почву под рухнувшим мостом дружбы.
Клим писал: «Андрюх, тут ад. Сержанта этого… в порошок стереть хочется. Как там у тебя, на краю земли? Море видел?»
Андрей в ответ: «Клим, держись. У нас тоже не сахар, но терпимо. Море – да, огромное. Холодное. Напоминает Ладогу, только соленое. Как Поля? Пишет?». Вопрос о Поле был неизменным мостиком между ними.
Клим: «Пишет. Работает у нас в администрации. Мать протежировала. Все норм…». Катко, с ревнивой ноткой.
Андрей: «Рад за нее. Работа хорошая. Передавай привет своим. Крепись.» Лаконично, по-солдатски.
Эти письма были словно попыткой воскресить прошлое. Найти общий язык поверх пропасти чувств к одной девушке, поверх обид и социальных пропастей. Иногда получалось – в общих воспоминаниях о техникуме, о какой-то смешной истории. Чаще – письма были короткими, как сводки с фронта, напоминая, что их связывает лишь общее прошлое и… общее будущее, в котором им предстояло столкнуться вновь у ног Поли.
Из письма Андрея Климу (спустя год службы):
«…Вот думаю, Клим. Вернемся – и что? Диплом строителя – это хорошо, но душа не лежит к чертежам. Видел тут наших пограничников на заставе. Собаки, техника, ответственность. Граница. Чувствуешь – край Родины. И люди особенные. Думаю… контракт. Здесь, в Калининграде, или дома, в Карелии. Говорят, в Сортавала погранотряд крепкий. Реки, озера, лес – наш рельеф. Как мыслишь?»
Из ответа Клима:
«Андрюх, ты читаешь мои мысли! Папаша мой, конечно, лекции читает про «настоящую службу», но ты знаешь – я его слушать устал. А тут… Да, учебка – ад. Но когда на учениях в лесу – камуфляж, винтовка, задание – аж мурашки. Чувствую – мое. И граница… Это ж не просто рубеж. Это стена. И ты – кирпич в ней. Сильный. Надежный. В Сортавала? Да! Дом! Ладога! Леса! Знакомые тропы охранять – красота! Я – за!»
А Поля… Поля запуталась еще больше. Письма Клима трогали ее до слез своей беспомощностью и нахлынувшими чувствами. В них была страсть и боль. Письма Андрея согревали своей надежностью и давали уверенность. Она видела его силу, его планы. Людмила Павловна, мать Клима, была к ней невероятно добра, приглашала в гости, расспрашивала о сыне, хвалила ее. Эта опека со стороны семьи Клима, ее новая работа, устроенная ими же, невольно тянули ее в их орбиту. «Он нуждается во мне», – думала она о Климе. «С ним будет надежно», – думала она об Андрее. Она откладывала ответы, писала общие, теплые письма обоим, пытаясь сохранить хрупкий баланс. Она ждала их возвращения, как чуда, которое разрешит само собой все ее
Через год службы Клим делился с Полей планами: «…Вернемся с Андреем! Контракт в Сортавала! Будем Родину охранять, а не кирпичи таскать и цемент месить! Граница – это серьезно, Полина! Настоящее мужское дело!» Его письма светлели, злость уступала место цели.
Андрей Полине: «…План есть, Поль. Служба на границе дома. Стабильность, уважение. Можно будет… о будущем подумать. Серьезно.» Его слова были осторожны, но в них читалась твердая почва под мечтами.
За полгода до дембеля Людмила Павловна писала сыну:
«Сынок! Скоро домой! Мы с отцом ждем не дождемся! Полина – умница, работает отлично, начальство хвалит. Часто у нас бывает, такая поддержка! Мы с ней уже, как родные. Как хорошо, что она рядом! Все наладится, родной! Вернешься – устроишься, жизнь начнется! Любим, ждем! Мама.»
Клим перечитал эти строки десяток раз. «Как хорошо, что она рядом… Мы с ней уже как родные…» Слова матери грели душу. Радовали ли они? Или вызывали странную тревогу? Он представлял Полину в их доме, за их столом, под крылом его матери… Его. Это было его. Его дом. Его девушка? Надежда вспыхнула ярко. Она ждет. Мама подтверждает.
Глава 5. «БАБУШКА СКОНЧАЛАСЬ. ПРИЕЗЖАЙ ХОРОНИТЬ. ТЕТЯ ЛЮДА»
Бабушка Зина.... Последний родной человек. Та самая, что присылала скромные переводы, чьими письмами он дышал в первые армейские месяцы. Та, ради которой он клялся «выйти в люди». Она не дождалась.
Командир части, посмотрев в глаза солдату, в которых застыла не боль, а каменная пустота, дал неделю: «Увольнительная по обстоятельствам. Семь дней с учетом дороги. Не опоздай, Назаров».
Дорога в Питкяранту была кошмаром. Поезд, автобусы, попутки. Андрей не спал. В голове – не слезы, а ледяная ярость. Ярость на судьбу, отнявшую последнее. На бедность, не позволившую бабушке лечиться нормально. На себя – за то, что не успел. Его «добиться всего» теперь начиналось с могилы. План со службой в Сортавале оставался единственным якорем. Ради него надо было выстоять.
Похороны были скромными. Пришла соседка, тетя Люда из соседнего дома, пара старушек. Из Сортавала никого. Андрей стоял у могилы в неудобном армейском кителе, отдавая воинские почести единственному человеку, который верил в него безоговорочно. Он не плакал, принимал соболезнования. Каждое «держись, солдат» отзывалось глухим звоном в пустоте внутри. «Держаться» – это все, что он мог и умел.
Вечером, в пустой бабушкиной двухкомнатной квартире, пропахшей лекарствами и старостью, раздался стук в дверь. На пороге – Поля. Она смотрела на него широкими, полными слез глазами.
– Андрей… Я… Людмила Павловна сказала… Я приехала… – она протянула пакет с едой. – Мне так жаль…
Он кивнул, пропуская ее. Ее сочувствие, ее теплые руки, пытавшиеся его обнять, были как нож в рану. Он видел в ее глазах боль за него, но его собственная боль была слишком острой, слишком личной, чтобы делиться.
– Спасибо, Поля, – его голос звучал хрипло и чуждо. – Все нормально. Сам справлюсь. Не надо тут… – он отвернулся к окну, за которым открывалась взгляду детская площадка, наполненная криками и смехом детей. Ему невыносимо было видеть ее жалость. Он должен быть сильным. Как бабушка хотела. Как требует план. Как граница. Она не должна видеть его сломленным.
Поля просидела недолго, чувствуя ледяную стену между ними. Уходя, сказала:
– Клим звонил Людмиле Павловне… Он передает… держись. Он очень переживает и соболезнует.
Андрей снова кивнул, не оборачиваясь. «Клим переживает». Далекий Клим, в теплой учебке под Москвой, с его планами и письмами к Поле… Где-то внутри шевельнулась черная змейка зависти. У Клима есть дом, куда вернуться. Есть родители, которые ждут. А у него… теперь только холодное пепелище и армейский контракт, как единственный выход.
Вернувшись в часть, Андрей написал Климу коротко и жестко:
«Клим. Бабушка умерла. Похоронил. Все кончено. Тут. Жду дембеля. Жду нашего плана. Служба в погранотряде – теперь не просто хочу. Это надо. Единственный шанс. Держись там. Андрей»
Глава 6. Граница внутри
Полгода после похорон бабушки пролетели для Андрея в калининградской части как один долгий, серый день. Он служил на автомате, как отлаженный механизм. Мысли были прибиты к одной точке: Сортавала. Контракт. Граница. Это был не план – это был спасательный круг. Единственная твердь в мире, где рухнуло все остальное. Письма Клима он читал вполглаза: про то, что «терпимо», про скорое возвращение домой, про службу в родном городе.
Возвращение в Сортавала было похоже на высадку на чужой берег. Андрей не стал задерживаться в городе. Прямиком на последней маршрутке погнал в Питкяранта. Бабушкина двухкомнатная квартира в относительно хорошем доме встретила его гробовым молчанием и запахом пыли. Пустые комнаты, старая мебель, фотография бабушки на комоде – единственное напоминание о жизни. Он не стал распаковывать армейский вещмешок. Просто сел на стул в кухне и смотрел в окно на знакомый, но уже чужой двор. Эта квартира без бабушки Зины больше не была для него домом.
На квартиру бабушка в свое время оформила дарственную на внука. Быстро нашлись и покупатели – сын тети Люды, соседки, с молодой женой. Им как раз нужна была квартира в Питкяранте. Андрей не торговался. Цена была справедливой, но для него это были не деньги, а плата за свободу от прошлого. Он подписал бумаги, передал ключи, взял свой вещмешок и чемодан с немногими бабушкиными вещами, которые решил сохранить (старая шаль, несколько фотографий), и уехал в Сортавала. Назад.
В городе он снял комнату в общаге благодаря своим бывшим заслугам, как хорошего студента. Ту самую, где жил до армии. Соседями были молодые первокурсники строители, механики, напоминающие о студенческих временах. Шумные, пахнущие дешевым пивом и сигаретами. Для Андрея это был не шаг назад, а временная база. В тот же день он купил себе не дорогой кнопочный телефон, сходил в военкомат и погранотряд. Контракт. Проверка его биографии (сирота, отличник-строитель, хорошая характеристика из Калининграда) прошла быстро. Через две недели он уже принимал присягу как контрактник Пограничного Управления в Карелии, рядовой Андрей Алексеевич Назаров. Он встал на границу в Вяртсиля.
Клима встречали с размахом. На перроне вокзала Сортавала – отец, мать, даже пара друзей отца. Людмила Павловна плакала, обнимая сына. Николай Петрович сдержанно, но с видимым удовлетворением похлопал его по плечу: «Ну вот, сынок, и вернулся. Теперь служить будем, как положено. Здесь». Клим кивал, улыбался, но глаза его были усталыми и чуть отрешенными. Он прошел проверку тоже быстро – сын заслуженного пограничника, рекомендации из места службы.
Итак, они снова были вместе. Они снова были в одной форме. В одном городе. На одной границе. Дома.
Казалось бы – мечта сбылась. Общий план осуществился. Но трещина, пробитая армией, смертью бабушки и невысказанными чувствами к Поле, лишь углубилась.
Глава 7. Полгода
Шесть месяцев службы на переходе в Вяртсиля, под пронизывающим ветром и скупым северным солнцем. Шесть месяцев жизни в общаге, где стены помнили его юношеские мечты, а теперь видели лишь усталого мужчину с пустым взглядом. Шесть месяцев молчаливой войны внутри троицы.
Андрей решил. Страх быть отвергнутым, страх разрушить последние призраки дружбы – все это отступило перед железной необходимостью. Он больше не мог жить в подвешенном состоянии. Поля металась, Клим ждал, а он… он строил. Тихо, методично, как возводил бы укрепление на границе.
Каждая копейка от продажи бабушкиной квартиры, каждая премия, каждая сэкономленная на пайке рублевка – все это ложилось в старую жестяную коробку из-под печенья, спрятанную под матрасом в общаге. Он штудировал объявления о продаже квартир в Сортавале. Не элитных, не на Комсомольской, а простых, человеческих. Его глаза выхватывали цифры площади, года постройки, состояния. Цель: своя крепость. Свой каменный берег. Основание для того единственного вопроса.
Удача улыбнулась. Старенькая «двушка» на улице Промышленной, сорок шесть квадратов. От знакомых, уезжавших в Питер срочно. Цена – почти впритык к его накоплениям, но он вписался. Сердце колотилось, как в первый день службы на границе, когда он подписывал предварительный договор и отдавал задаток. Он никому не сказал. Ни Климу, с которым пересекались на службе. Ни Поле, чью растерянную улыбку ловил на редких встречах. Это должен был быть сюрприз. Ослепительный. Решающий. И главное… Предложение Полине. Такое долгожданное, но уже совсем близкое…
Накануне он зашел в ювелирный магазин в центре. Небольшой, уютный. Выбрал простое, но изящное обручальное колечко с крошечным бриллиантиком. Оно лежало в бархатной коробочке в кармане его формы. По дороге домой ему казалось, что это миниатюрное изделие весит с гранату, готовую перевернуть его мир. Завтра. Все решится завтра. Он пригласит ее в свой дом. И сделает то, что должен был сделать давно.
Глава 8. Два кольца
Утро в Пионерском переулке было тихим. Снег ложился огромными хлопьями на прекрасное белое покрывало, которое уже, как несколько дней укрывало город. Поля, в простеньком ситцевом халатике, только что проснувшаяся, открыла дверь – и замерла. На пороге стоял Клим. В пограничной форме, с запахом ветра и усталостью во впалых глазах. Он только что приехал с ночной смены.
– Клим? Что случилось? – испуганно спросила Поля, пропуская его.
Он вошел, не снимая сапог. И сразу прошел в крошечную кухню. Его лицо было серьезным, почти суровым, но в глазах горел какой-то странный, лихорадочный огонь.
– Ничего не случилось, Поль. Наоборот. Я… я не мог больше ждать, – он повернулся к ней, взяв за руки. Его ладони были шершавыми, холодными. – Ты же знаешь, что я люблю тебя. С той самой ночи у школы. Все эти годы… Техникум, армия… Я только о тебе и думал. О том, чтобы вернуться. К тебе.
Поля почувствовала, как земля уходит из-под ног. Она видела эту боль в его глазах, эту настоящую, выстраданную любовь. Она вспомнила его письма из армии, полные тоски, его попытки быть рядом сейчас. Давление семьи Клима, тепло их дома, его искренность – все смешалось в один клубок. Внутри бушевала буря. Андрей. Его холод, его стена, его недосягаемость. Но здесь, сейчас, перед ней стоял живой, любящий, уязвимый Клим. И он просил… нет, он требовал ответа всем своим видом.
– Полина, – голос его сорвался. – Будь моей женой. Пожалуйста. Я построю тебе дом на берегу Ладоги. Буду беречь как зеницу ока. Я… я не могу без тебя, – он достал из нагрудного кармана кителя бархатную коробочку, открыл ее. Золотое кольцо с хорошим бриллиантом сверкнуло в утреннем свете. Символ стабильности. Символ его мира. Символ выбора, который он вырвал у судьбы.
Внутренние мучения Поли достигли пика. Она видела перед собой два пути: теплый, освещенный солнцем берег Клима и холодный, неприступный утес Андрея. Один протягивал руку здесь и сейчас. Другой молчал, отвергая ее попытки достучаться. Страх потерять и то, и другое, страх разрушить все, страх перед будущим – все рухнуло под напором глаз Клима, полных отчаянной надежды. Слезы выступили на глазах.
– Да… – прошептала она, едва слышно. – Да, Клим.
Он вскрикнул от счастья, схватил ее в охапку, закружил, целуя лицо, волосы, сбивчиво бормоча слова любви и благодарности. Он надел кольцо на ее палец. Оно было чуть великовато, но блестело, как обещание новой жизни. Андрей где-то на задворках ее сознания закричал от боли, но голос его потонул в грохоте ее собственного страха и радости Клима.
Вечером того же дня в дверь Поли снова постучали. На пороге стоял Андрей. Но это был не привычный холодный и сдержанный Андрей. Его лицо светилось. Глаза, обычно такие непроницаемые, искрились неузнаваемым счастьем и азартом. Он улыбался – широко, по-юношески.
– Поля! Одевайся теплее! Сюрприз! Быстро! – он схватил ее за руку, снимая с вешалки другой рукой пуховик.
– Андрей, подожди, я… – Поля попыталась вырваться, ее сердце бешено колотилось. Она должна сказать! Сейчас же! О кольце на ее пальце, о Климе…
– Потом! Потом все расскажешь! – он смеялся, его голос звенел непривычной легкостью. – Сюрприз не ждет! Поверь, это того стоит! – он буквально вытащил ее на улицу, не обращая внимания на ее испуганные попытки вставить слово. Его энергия была заразительной и неумолимой. Он вел ее по знакомым улочкам к улице Промышленной.
– Куда мы? Андрей, послушай…
– Вот! – он остановился у подъезда одного из типовых пятиэтажек. Не новый, но крепкий дом с просторными лоджиями. – Сюда! – он почти вбежал на третий этаж, зажигая свет на лестнице. Остановился у двери, достал ключ. Его руки слегка дрожали от волнения. Он открыл дверь. Пустая, чистая двухкомнатная квартира. Запах свежего ремонта, краски, свободы.
– Заходи! Это… это мое, Поля! – он вошел, распахнув руки, как хозяин, показывая пространство. – Моя крепость! Моя земля! Я купил! Продал бабушкину квартиру, добавил свои… Все сам! – его голос звенел гордостью и невероятным облегчением. Он повернулся к ней, сияя:
– Вот она,… моя крепость! Теперь… теперь я могу…
Он замолчал, увидев ее лицо. Она стояла на пороге, не входя, бледная, как стена. Слезы текли по ее щекам. Ее правая рука была странно сжата в кулак. Его сияние начало меркнуть.
– Поля? Что случилось? – его голос потерял уверенность.
Она молча разжала пальцы. Золотое кольцо с бриллиантом сверкнуло в свете лампочки, одиноко свисающей с потолка его пустой квартиры.
Мир Андрея не рухнул. Он взорвался. Тишина после взрыва была оглушительной. Он услышал только звон в ушах и дикий стук собственного сердца, готового разорвать грудную клетку. Кровь отхлынула от лица, оставив ледяное онемение. Весь воздух вырвался из легких. Он не дышал. Не мог. Перед глазами поплыли темные пятна.
Боль, стыд, ярость – все это смешалось и мгновенно превратилось в лед. Ледяная стена, выше и толще прежней, с грохотом опустилась внутри него, отгораживая от боли, от мира, от этой плачущей женщины на пороге его рухнувшего будущего. Он больше не чувствовал ничего. Только холод. Бесконечный, пронизывающий холод пустоты.
Андрей выпрямился. Его лицо стало каменной маской. Ни боли, ни гнева – только абсолютная, мертвенная пустота. Он медленно опустил руку, которая еще секунду назад жестом хозяина показывала его "крепость". Он достал из кармана куртки маленькую бархатную коробочку. Ту самую, с кольцом, с камешком, похожим на каплю дождя. Он не открывал ее. Просто смотрел на нее в своей ладони, как на чужой, непонятный предмет.
– Я… я пыталась тебе сказать… – прошептала Поля, всхлипывая. – Ты не дал…
Андрей медленно поднял на нее взгляд. В его глазах не было ничего. Ни упрека, ни вопроса. Только бездонная, ледяная пустота.
– Поздравляю, – его голос звучал ровно, глухо, как из трубы. – Климу повезло. – он сунул коробочку обратно в карман. Повернулся и медленно пошел вглубь пустой квартиры, к окну, за которым темнел незнакомый двор. Он стоял спиной к ней, к ее слезам, к ее кольцу, к своему разбитому счастью. Он смотрел на вальс танцующих снежинок. На свою новую границу. Границу одиночества.
Поля простояла на пороге еще минуту, поняв, что дверь в его мир захлопнулась навсегда. Она тихо вышла, притворив за собой дверь в пустую квартиру, где остался человек с вырванным сердцем, закованный в лед собственной боли. Звук щелчка замка был похож на последний выстрел в их общей истории.
Глава 9. Разговор
…Поля медленно побрела на Комсомольскую и, всхлипывая, рассказала Климу о вечере на Промышленной. О сияющем Андрее. О пустой квартире. О кольце. О своей немой измене утренним "да". О ледяном "поздравляю" и пустоте, в которую он превратился.
Клим слушал, и его лицо, еще минуту назад сияющее от счастья и планов, побледнело, затем налилось темной краской. Даже не гневом. Яростью. Яростью, замешанной на щемящей вине и диком страхе. Страхе не за Андрея – за свой только что обретенный хрупкий мир. За Полю, которая сейчас смотрела на него глазами, полными слез и… чего-то еще. Сожаления? Тоски по тому, что могла бы быть с другим?
– Адрес, – перебил он ее хриплым голосом. – Где эта квартира? Промышленная, какой дом?
– Клим, не надо! – взмолилась Поля, хватая его за рукав. – Оставь его! Ему больно! Он…
– Адрес, Поля! – его крик заставил ее вздрогнуть. В его глазах горело пламя – жесткое, беспощадное. – Сейчас же! Иначе… иначе все кончено, понимаешь? Навсегда!
Она, подавленная, испуганная, прошептала номер дома и подъезда. Клим развернулся и вылетел из квартиры, хлопнув дверью так, что звенели стекла.
Бег по темным улицам Сортавала был, как кошмар. Ноги сами несли его к Промышленной, к этому проклятому дому счастья, превратившегося в одну секунду в склеп. Его мысли метались: "Он купил квартиру… Сам… Тихо…". Укол зависти и стыда колол его прямо в мозг. Он, Клим, получил все готовое. Андрей выстрадал. "Он хотел сделать ей предложение… Там… В СВОЕМ доме…" – жгучая вина терзала Клима, как голодный волк свою жертву. Он украл этот момент. Ударил первым, пока Андрей готовил свой удар сюрпризом. "Поля плакала… Ей жаль его… Она смотрела так…" – ледяной страх застила глаза Клима. Ее "да" вдруг показалось бумажным, ненадежным. Заложником чего-то ненастоящего.
Он ворвался в подъезд, взлетел по лестнице на третий этаж. Дверь в квартиру Андрея была приоткрыта, как будто хозяину было все равно, войдет кто или нет. Клим толкнул ее.
Картина ударила его, как прикладом по голове.
Андрей стоял посреди абсолютно пустой, освещенной одной голой лампочкой, комнаты. Стоял спиной к двери, неподвижно, как памятник самому себе. Он не обернулся на скрип двери. Казалось, он даже не дышит. На полу у его ног валялась раскрытая бархатная коробочка. Маленькое кольцо с каплевидным камнем тускло блестело на грязном полу, рядом с отпечатком сапога. Будто его растоптали.
– Андрей… – начал Клим, шагнув внутрь. Голос его звучал чужим, неуверенным.
Андрей медленно повернулся. Его лицо в свете лампочки было страшным. Ни слез, ни гримасы боли. Абсолютная пустота. Глаза – два куска темного льда, смотрящие сквозь Клима, в никуда. Но в них, в самой глубине, тлела одна-единственная искра немого, животного вопроса: "Зачем ты пришел?"
– Андрей, слушай… – Клим сделал еще шаг, руки его беспомощно повисли вдоль тела. – Я не знал… Честное слово, не знал, что ты… что у тебя… Поля сказала только сейчас… Я бы… – он искал слова, любые слова, чтобы залатать эту бездну. – Я бы подождал! Понял бы! Мы же братья! Мы могли… могли поговорить! Решить как-то!
Слово "братья" висело в воздухе тяжелым, ядовитым туманом. Андрей не шевелился. Только его кулаки, сжатые у бедер, задрожали.
– Поля… – продолжал лепетать Клим, чувствуя, как почва уходит из-под ног от этого ледяного молчания, – она… она растерялась утром. Она не хотела тебе боли! Она…
– Она сказала "да" тебе, – голос Андрея прозвучал неожиданно громко, металлически-четко, разрезая бормотание Клима. В нем не было ни злости, ни упрека. Только констатация смертного приговора. – В этом доме, – он медленно поднял руку, указав вокруг на голые стены, – я хотел… Это был МОЙ шанс. МОЙ дом. МОЕ предложение. Ты… – его голос сорвался наконец, но не в крик, а в хриплый шепот, полный нечеловеческой горечи. – Ты всегда берешь первым, Клим. Всегда. Место в лидеры. Отцовское внимание. Готовая квартира. Лучший телефон. Теперь… ее. Ты даже это у меня украл. В последний момент.
– Я не крал! – взорвался Клим, чувствуя, как вина переплавляется в гнев. Гнев был проще. – Она выбрала меня! Сама! Я не виноват, что ты копил молча, как крот! Что не сказал ей ничего! Что строил из себя ледяную глыбу! Она испугалась твоей стены, Андрей! Она выбрала тепло! Она выбрала меня!
Это было худшее, что он мог сказать.
Андрей вздрогнул, как от удара плетью. Искра в его глазах вспыхнула ярко-красным адским пламенем. Все его тело, до этого казавшееся окаменевшим, сжалось, как пружина. Он не закричал. Не зарычал. Он просто рванулся вперед с тихой, страшной скоростью разъяренного зверя.
Клим, застигнутый врасплох этой немой яростью, не успел даже поднять руки. Удар пришелся точно в челюсть. Тяжелый, точный, выверенный годами армейской подготовки и всей накопленной болью. Клим полетел назад, ударившись спиной о дверной косяк. Звезды брызнули в глазах. Боль пронзила челюсть и шею. Он сполз по стене на пол, кашляя, пытаясь вдохнуть.
Андрей стоял над ним, дыша тяжело и редко. Его кулак был сжат. В глазах бушевал ураган из боли, предательства, стыда и абсолютной потери. Он смотрел на Клима, своего друга, брата, соперника, вора его последней надежды, валяющегося у его ног в его пустой крепости.
– Встань, – прошипел Андрей. Голос был чужим. – Встань и уйди. Пока цел. Сгори ты в аду, Клим. И твое счастье. И твой… дом, – он плюнул на пол рядом с растоптанным кольцом. Плевок лег рядом с его мечтой. – Уходи. И не приходи. Никогда. Наша дружба… – он сделал паузу, ища слово, способное передать глубину краха, – …умерла. Как бабушка. Как моя душа.
Он развернулся и пошел вглубь пустой квартиры, к темному окну.
Клим, с окровавленной губой, с дикой болью в челюсти и еще большей – в душе, выполз в подъезд. Дверь он за собой не закрыл. Она так и осталась зиять черным провалом в стене, как вход в ад, который он только что видел своими глазами. Он брел по темной улице, не чувствуя холода, не чувствуя боли от удара. Он чувствовал только вкус крови на губах и ледяное дыхание из той пустой квартиры на Промышленной, унося с собой последние обломки совести и дружбы. Двое друзей, которые когда-то спасли одну девчонку, теперь уничтожили друг друга.