Царская невеста. Я попала! Книга 3

Алтын высказалась и отвернулась от меня. В глубине юрты, тонущей в сумерках, притаилась Анфиса, которая всё это время сидела, не шелохнувшись. Её тёмные глаза подозрительно блестели, а нос был красный. Я и не подозревала в Алтын такую страсть и неведомую мне мудрость.

Что она предлагает? Подставить вторую щёку? Отказаться от борьбы и сдаться во власть течения и чужих решений? Разве в этом будет толк? Разве не превращусь я в какашку, которую мотает от одного конца проруби к другой?

Но разум подсказывал, что у меня всего два выхода – поступить, как Алтын, или умереть, как Маша. Третьего не дано. И решать надо прямо сейчас.

***

Я страсть как хотела выйти из кибитки и пройтись по земле, размять ноги, которые совсем ослабли от бездействия. Но Алтын удерживала от такого опрометчивого шага – стоит мне показать, что я почти здорова, и я лишусь своих привилегий. Ногайцы передали меня крымчакам как ценную заложницу, рабыню с собственной кибиткой и со следами непокорности. Если сейчас сделать неверный шаг, то моя цена на рынке сильно понизится. Нельзя этого допустить.

Поэтому я подползала к открытому проёму кибитки и подолгу смотрела на дорогу. Лесостепи давно кончились, и красная земля южной русской степи западнее Волги – тоже. Судя по всему, мы вступили в земли между Волгой и Азовским морем. Вокруг было всё также зелено и красиво, лето вступило в свою середину. Днём стояла изнуряющая жара, и красным от солнца северянкам, понуро бредущим по рабской дороге, выдали куски ткани, чтобы они прикрыли лица и руки.

Девушки повязывали платки так, чтобы были видны лишь глаза. Да и те щурились на ярком солнце. В день, когда мы увидели море, над процессией настала тишина. Крымчаки спешились, торопливо искали укромную бухту и привязывали лошадей.

Радостно перекрикивались между собой, снимали свои остроконечные шапки с лошадиными хвостами и приглаживали потные короткостриженые головы. Стаскивали с себя одежду, оставаясь в одних шароварах, и с криками наслаждения погружались в синее море.

«Чабак», «Балык-денгиз» слышалось с их радостных уст. Алтын перевела нам, что это означает «Рыбное море», или «Море с лещами». Судя по всему, это и было Азовское море.

И только увидев его, я осознала, что поворота назад нет. Михаил мертв, я далеко за пределами родного Поволжья. И здесь меня никто не спасёт.

Рабам тоже разрешили искупаться, но отвернуться крымчаки отказались. А пленные не хотели лезть в воду в том, в чём пришли. Кто-то из пришлых южан, из сожжённой кочевниками деревни, сказал им, что потом одежда будет солёная и станет ещё хуже.

В итоге темноволосые полонянки из разорённой казачьей станицы первыми поскидывали потные рубашки и плотные юбки и полезли в воду голышом. Они плескались и резвились, зовя за собой светловолосых северянок. И те, немного помявшись, последовали их примеру. Я же подумала, что это была одна из первых уступок своему новому положению рабов. Стыд здесь будет только мешать.

Скинув свою грязную рубаху, я тоже устремилась к волнам. К чёрту своё положение, к чёрту юрту, к чёрту Алтын. Я хочу купаться здесь и сейчас!

Позже, расчёсывая солёные волосы, вставшие колом, и почёсывая кожу, стянутую высохшей солью, я услышала из своей кибитки, как наши женщины завели протяжную русскую песню. Ни Алтын, ни Анфисы рядом не было – они присоединились к полонянкам.

Прислушавшись к грустному мотиву, я начала осторожно подпевать. Песню я не знала, но слова в ней были о далеком доме, о вечной тоске по родным людям, о берёзках, которые остались где-то там, отдав своих детей на произвол судьбы. Женщины словно прощались со своей родиной, здесь и сейчас осознав, что назад пути не будет.

Словно бы они, как и я, при виде моря поняли, что судьба их изменилась бесповоротно. И этот плач болью отзывался в сердце, вызывая тоску по родным волжским берегам. Проплакав до середины ночи, к утру я забылась тяжёлым сном.

***

– Алтын, как будет по-татарски «хочу сладкого»? – спросила я будто бы невзначай.

– Зачем тебе? Они всё равно не поймут, – равнодушно махнула рукой Алтын, которая дожевывала кусок лепёшки.

Уже седьмой день мы ехали, то приближаясь, то удаляясь от Балык-денгиз. На отдых больше не останавливались, были только длинные ночные остановки.

– Почему не поймёт? Ты же как-то с ними разговариваешь? – удивилась я.

– Уже нет. Ногайцы – те понимали, а эти какие-то не те татары. Я сама их еле понимаю, и то больше по знакам. Совсем по-другому говорят, – пожаловалась Алтын.

– А тогда как ты хотела меня учить их языку? – растерялась я. Только-только созрела попросить её дать мне урок и вот тебе.

– А я подумала – зачем мне тебя учить? Выучишь, и Алтын не нужна тебе будет. А так, пока при тебе, и мне повезти может.

Хитрая татарка даже не смутилась. Я поразилась её гибкости и мышлению – вот уж кто точно не пропадёт.

– Да и нет у них сладкого, сколько не проси. Уж и зёрна все съели, и сушёное мясо кончилось. Как бы голодать не начать, – деловито сказала Алтын. Она меня удивляла – целыми днями болтала со мной ни о чём, а самые важные вещи скрывала.

– Им невыгодно нас голодом морить, как на базар потом везти? – сказала я и изумилась тому, как буднично я это произнесла. Как будто это нормально – продавать людей на рынке.

– Ну когда самим есть нечего, где еду для рабов взять? – резонно заметила Алтын. – Но ты не переживай, их главный глаз с тебя не сводит, пока ты у входа нежишься. Будешь с ним ласковой – он тебя накормит.

Меня передёрнуло от этих слов, но правда была такова, что это крымчак на самом деле кидал в мою сторону заинтересованные взгляды.

Алтын как в воду глядела – под вечер он самолично пришёл в кибитку и завёл разговор на ломаном русском:

– Что ты уметь, кызы? – с трудом выговорил он, а я обомлела. Неужели знает наш язык, и только притворялся, что не разумеет?

– Я всё умею, – быстро ответила. – Что именно тебе надо?

– Шайтана визивать уметь? – напрямик спросил он, а глаза заблестели.

Я театрально рассмеялась:

– Ну коли бы умела шайтана вызывать, уже бы вызвала. Мой шайтан разнёс бы всю вашу шайку, и я бы уже домой летела!

– Вода уметь визивать, – возразил он мне, ткнув пальцем на небо. И я вспомнила дождь, который закапал надо мной и мёртвым младенцем.

– А если умею, то что? Зачем спрашиваешь? – уточнила я.

– Думать, кому тебя продать. Дарагой рабыня, ошень дарагой, – покачал он головой.

Вот, значит, чем объяснялся его интерес и взгляды в мою сторону. Барыши считал.

– Умею! Лечить умею и будущее знаю, – уверенно сказала я. – Только кому попало не скажу. Будущее знать ещё заслужить надо!

– Карашо, – согласился он. – Базар не везти тебя, сразу хозяин везти. Показать шайтана надо, тогда бакшиш много!

– Покажу я тебе твоего шайтана, – пообещала ему я. – Только служанок моих возьмём! Я без них шайтана не умею вызывать!

Вместо ответа разбойник вытащил коричневую мозолистую руку, плюнул на ладонь и протянул мне, чтобы скрепить сделку. Я, недолго думая, плюнула на свою руку и протянула в ответ. Мы скрепили договор рукопожатием и он вышел.

А я поняла, что именно в этот момент приняла глубоко внутри решение, что буду жить, несмотря ни на что. Приму свою судьбу, смирюсь, и посмотрю, что из этого выйдет. В конце концов, Светлогора обещала мне какую-то важную миссию, для которой меня и занесло так далеко от дома. Значит, придётся выполнять. И – кто знает – может быть, в какой-нибудь волшебный день я всё же смогу вернуться на родную землю и увидеть, как возмужал мой сынок?

Глава 3

После длинной-длинной дороги шум приморского города ошеломлял. Я уже успела возненавидеть свою кибитку, и палящее солнце, и запах и вкус конины. Стухшая вода в бурдюках вызывала отвращение, но иногда свежего источника не было по несколько дней, и приходилось экономить и эти запасы.

Алтын всё же сжалилась надо мной и от скуки начала учить меня общим словам в татарском и крымско-татарском языках. И тут на помощь пришло моё прошлое: первые десять лет своей жизни я жила в приграничном с Россией городке в Казахстане. Казахский язык, имеющий общие тюркские корни с татарским, турецким и даже чувашским языком, преподавался в моей школе с первого класса.

Поэтому общие правила и построение предложений я вспомнила легко – и дело встало только за словарным запасом. Я в который раз удивилась поворотам судьбы – будто бы всё в моей жизни, происходившее ранее, готовило меня к тому, что я должна пережить.

Чуждая культура, которую меня с детства учили уважать, ураганом ворвалась в мою жизнь, и мне предстояло в ней как-то устраиваться.

Ехать было невыносимо скучно, и коротать время оставалось только за беседами. Анфиса за время путешествия как-то съёжилась и ещё сильнее похудела – она скатывалась в депрессию на глазах. Мы с Алтын уговаривали её хоть немного поесть, но она забивалась в дальнюю от входа точку кибитки и молчала целыми днями. Мне было очень жаль давнюю подругу, но что с ней делать – я не знала.

Алтын же оказалась очень полезной служанкой. Она приносила мне поесть и последние сплетни, а также служила переговорщиком между мной и предводителем кочевников. Он неустанно напоминал, что мне надо будет «вызвать шайтана», чтобы убедить нового хозяина в своей ценности. Я кивала, хотя совершенно не представляла, как я буду это делать и как покажу, что я колдунья. Силилась вспомнить опыты из химии – лакмусовая бумажка, йод. Наверное, средневековые крымские татары бы впечатлились. Но из чего делают лакмусовую бумажку, я не знала. Или не помнила.

Солнце уже садилось за горизонт, когда мы въехали в Кефе. Погонщики скота, замотанные по брови женщины, и кругом пыль. Глинобитные домики, деревянные и каменные строения – всё было вперемешку, без всякой логики и планирования. Кривые улочки, беззубые мужчины и грязные босые дети, которые шумно кидались в русских пленников арбузными корками. Чужая речь, шум и гам и над всем этим – синяя полоска моря вдалеке. Юг. Перевалочный пункт нашего путешествия.

Я рассказывала Алтын то, что помнила про Кефе, а по-русски – Кафа. Когда-то, в ХII–XV веках, на этих берегах были греческие и европейские колонии. А заправляли торговлей генуэзские купцы. И все потоки рабов, стекающиеся к морю, были под их контролем. Эти христиане – а они были рьяными католиками – установили правила, по которым вывозить рабов было разрешено только через порт Кафы. Сегодня мы знаем этот крупный в прошлом торговый порт и перевалочный пункт как провинциальный крымский городок Феодосию.

Меня всегда удивляла двуличность генуэзцев. Будучи рьяными католиками, они поддерживали отношения с Золотой Ордой и получали немалую прибыль от торговли рабами. Но помимо этого ими была создана организация, целью которой было удержание работорговли в рамках христианской морали, как того требовал Папа Римский. На деле же это предприятие пыталось установить монополию на всем Черноморском побережье, контролируя все потоки живого товара в этой местности.

Алтын слушала, раскрыв рот. Иногда я увлекалась и пересыпала речь научными терминами, тогда татарка перебивала, спрашивала, пока ей не становилось понятно. Истории про генуэзцев и про то, как они пытались контролировать все выходящие из Кафы работорговые суда, увлекли её, а мне дали небольшую передышку перед пугающей неизвестностью. Я рассказывала, как специальные комиссии осматривали суда, взимали плату с купцов и следили, чтобы рабы-христиане не попали в руки мусульманских хозяев.

Но потом Крым был завоеван Османской империей, и монопольная власть генуэзцев пала. Работорговля стала одним из крупных источников дохода Турецкого государства.

Алтын, в отличие от меня, относилась к этой теме спокойно. Она не видела в торговле живым товаром ничего странного – в её мире это было хоть и ужасно, но естественно. А я же не могла сказать ей, что в будущем это изменится, и позорная практика торговли людьми прекратится.

Кафа сегодня была османским городом. Здесь действовали крупнейшие базары, где будущие хозяева могли купить себе гребцов на галеры, работников на поля, охранников, домашнюю прислугу и наложниц.

Но рассмотреть город как следует мы не могли – все отверстия в кибитке задраили, и мы были вынуждены сидеть в духоте и слушать звуки многотысячного населения Кафы. Как бы я ни старалась заглушить чувство радости, оно всё же прорывалось наружу. Окончание долгого путешествия и предчувствие скорых перемен будили тревогу и волнение. Последний раз такие же чувства я испытывала перед экзаменами в университет. Долгая подготовка, томительное ожидание и вот оно – окончание длинной дороги и скорый результат. Что же будет?

Судя по звукам, перед нами открыли, а потом закрыли ворота. Стало немного тише. Послышались резкие крики, понукания. Полог, служивший у кибитки дверью, приподнялся и резкий голос скомандовал:

– Мында кель!

Первой пошла Алтын, потом Анфиса и, наконец, я. Ноги, хоть и полностью зажили за два месяца пути, всё равно не держали. От волнения, от долгой дороги, от отсутствия движения они сделались мягкими, как вата.

Спустившись с деревянного помоста на колёсах, я огляделась. Мы находились в прямоугольном дворе, который со всех сторон был окружён галереей с полукруглыми арками в османском стиле. Из галереи внутрь дома вели многочисленные остроконечные двери. Сам дворик был выложен камнем, и его нещадно палило солнце. Тень была только под крышей.

Толстый турок в длинном полосатом кафтане и белом потасканном тюрбане кривым ножом разрезал верёвки, которые успели нещадно повредить нежные славянские запястья. Женщины потирали саднящие места и осторожно оглядывались. Пахло навозом, острым перцем, лимоном и готовящейся пряной едой. От смеси ярких запахов кружилась голова.

Из галереи вышла женщина в длинном платье и накидке, скрывающей лицо и плечи. Турок что-то ей гаркнул, и она махнула рукой. Подгоняемые его жестами, женщины гуськом зашагали за укутанной мусульманкой. Нас погнали за ними.

Хозяйка вела нас через галерею к угловой постройке, которая венчалась круглой крышей, как у церкви или мечети. Зайдя внутрь, я сразу поняла, где мы: спёртый воздух, наполненный мутным паром, и запах мыла и эфирных масел был мне знаком. Хаммам.

Из груди вырвался вздох облегчения и удовольствия. Плеск воды, тонкие голоса. Укутанная по глаза женщина сняла своё покрывало при входе и повесила на крючок, вделанный в каменную стену. Потом жестами показала нам на комнатку, куда мы зашли всей гурьбой и остановились. Она была пуста, и что было в ней делать – непонятно.

– Раздевайтесь, – сказала Алтын. – Тут надо будет оставить одежду, а потом нас поведут мыться. Это баня такая.

Женщины неуверенно заговорили. Зашла другая женщина, постарше, и принесла два больших деревянных таза. Поставила на пол, рядом положила два куска мыла. Что-то сказала на своём языке и жестами показала, что делать. Каждая из нас тут же поняла, что требуется.

Нам дали тазики и мыло, чтобы мы постирали свою одежду. Пленницы обрадовались: это было первое, что хотелось сделать. Где что находится в этой странной бане, усвоили быстро. Вот там – котлы с кипятком, в большой центральной зале, и большие резервуары с холодной водой. Тут стираем вещи и раскладываем на камнях.

Затем нас, голых и уже немного распаренных от влажного воздуха, повели в другую комнату, где дали грубые тряпицы и мыло, и мы с наслаждением смыли с себя пот и грязь многодневной дороги. Потом вывели в общий зал, где кроме нас были только две женщины: молодая и постарше, которые встретили нас на входе.

Велев лечь на тёплые каменные плиты, они придирчиво осматривали каждую. Проверяли подмышки, ногти, кожу. Потом поднимали разомлевших русских, осматривали голову старым как мир способом. Я догадалась, что искали вшей и паразитов. Девушки снова валились навзничь и засыпали мертвецким сном.

Мы с Алтын вымыли Анфису, которая совершенно потеряла волю к жизни. Она безостановочно плакала и не хотела, чтобы её трогали. Алтын постирала её рубаху и юбку, вычистила грязь из-под отросших и поломанных ногтей. Три раза вымыла волосы, потом заплела их во влажную косу.

Поздно ночью, когда почти все девушки уже спали, нас всех растолкали, велели надеть свои мокрые, но чистые одежды и вывели в галерею. Но долго идти не пришлось: через две двери оказалась пустая комната, на полу которой были разложены тюфяки, застеленные чистыми тряпками.

Молниеносно распределившись по спальным местам, мы улеглись и заснули мертвецким сном.

***

На следующий день пленниц разбудили рано. Ночь была жаркая, и мокрая одежда на наших телах высохла за ночь. С первыми лучами солнца двор наполнился звуками и запахами.

Ржали лошади и переговаривались люди на своём каркающем языке. Слышались женские голоса и плач. Откуда-то повеяло дымом и выпечкой. Несмотря на раннее утро, жара уже овладевала каменным прибежищем, и выходить на улицу никому не хотелось.

Судя по форме зданий и густонаселенности, нас привезли в караван-сарай. Этакая гостиница для путешественников с хамамом, где можно переночевать, освежиться перед дорогой и перекусить. И русские пленники здесь – обычное дело.

Вчерашняя женщина из хаммама выгнала нас в комнатку с водой и одним большим полотенцем на всех, где знаками велела умыться и справить нужду. Затем в ту же комнатку, где мы спали, принесли горячие лепешки и скисшее кобылье молоко – кумыс.

Алтын, которая чувствовала себя как рыба в воде, быстро объясняла сморщившимся от отвращения девушкам, что его можно пить и что скорее всего до обеда другой еды не дадут. А то и до вечера. Пришлось пить.

Я тоже чувствовала себя, как и другие пленницы. Из родного на нас осталась только одежда – рубахи, сарафаны, юбки, вышитые платки. Всё остальное – краски, камни, запахи и еда – чужое, враждебное, готовое поглотить без остатка.

После завтрака всех вывели во двор караван-сарая, пересчитали и выдали чистые покрывала – накрыться. Солнце уже палило вовсю, поэтому девушки безропотно накинули на головы ткань, но лица закрывать не спешили. Да никто и не требовал.

Нас снова связали – на этот раз и я и две мои подруги оказались повязаны в единой цепочке – и гуськом повели пешком по городу.

Я во все глаза смотрела по сторонам. Если бы я не знала, что это Крым – то подумала бы, что мы находимся в Турции. Разноголосые люди в ярких одеждах: турки, греки, казаки, татары, европейцы. Каждый спешил по своим делам. Нагруженные ослы, телеги, крытые повозки. Мешки с товарами, сундуки, бочки, узлы. Слуги и господа, рабы и хозяева. Жара и пыль. Пыль и жара.

Стены старинной генуэзской крепости гордо реяли над городом. Четырёхугольные высокие башни возвышались на холме как незримые часовые, надзирающие в веках над людской глупостью и жадностью.

Босые ноги обжигались о горячие камни, которыми была выложена дорога в центр города. Впереди виднелось бескрайнее Черное море – Кара Дениз. У берега толпились большие корабли и маленькие судёнышки. Мачты, паруса, матросы. Лодки и крупные торговые суда отчаливали и приплывали.

Очень скоро голова заболела от всего этого угрожающего многообразия. Казалось, будто здешняя жизнь забивает своим многоцветьем все воспоминания о просторной и такой родной Руси. Вытесняет впечатлениями память, и ты цепляешься за свои воспоминания, чтобы они не покинули тебя в трудный момент.

Невольничий рынок располагался в самом центре города, очень близко от порта. И выглядел снаружи как огромный восточный базар. Много-много разноцветных шатров, крикливые торговцы, натянутые между рядами ткани для защиты от безжалостного солнца. Прямо перед нами вывели толпу пленников со связанными руками – мускулистые мужчины в одних только штанах обливались потом и украдкой вытирали лбы о собственные облезлые от солнечных ожогов плечи. Громкоголосые охранники повели их прямо к трапу большого корабля, чей трюм напоминал распахнутую пасть, пожирающую людей.

Пахло от рынка отвратительно. Потом, страхом, болью и человеческими нечистотами. Я даже и представить не могла, как на самом деле выглядит и ощущается это место, про которое читала когда-то в многочисленных исторических источниках и воспоминаниях европейских путешественников.

Чтобы не поддаться панике и не закричать от ужаса, я уставилась на свои босые ноги и больше не смотрела по сторонам. Мои спутницы тоже притихли.

Когда нас привели в большой шатёр и велели сесть на землю, мы подчинились. Потом одну за другой девушек уводили наружу, и больше они не возвращались. Мы все прижались друг к другу и молились Богу, чтобы каждой из нас повезло.

Когда темнокожий торговец с голым торсом и гнилыми зубами схватил Анфису, я закричала на него, требуя оставить её со мной. Где тот кочевник, который просил «визиват шайтана?» Почему меня тоже привели на этот ужасный рынок? Он же обещал отвезти сразу хозяину?

Я вдруг осознала, что никаких опор у меня больше не существует. Цепляясь за свое привилегированное положение, я поверила, что меня минует страшная судьба быть проданной на невольничьем рынке. И вот сейчас стало ясно – поблажек не будет. Алтын говорила про падение на дно, от которого надо будет оттолкнуться.

Неужели моё дно настало?

Спрятав руки в ладонях, я не сразу поняла, что в шатре остались только мы вдвоём: я и Алтын. Мы обнимались, держась друг за друга, и тело била крупная дрожь. Я не могла остановить её усилием воли – зубы выбивали дробь, и я почувствовала, как по лицу бегут слёзы, которые никак не прекратятся.

Торговец с кнутом вернулся и жестом велел нам выходить из шатра. С трудом поднявшись под плевки и угрозы, мы вместе вышли из шатра.

Яркое солнце ударило по глазам, и я вскинула связанные руки, чтобы прикрыть их. Когда я наконец смогла разглядеть улицу, то увидела, что ни Анфисы, ни других девушек уже нет.

Рядом с торговцем стоял тот самый крымчак, который требовал от меня шайтана. Он довольно улыбался и показал на повозку, нагруженную тюками и хорошо охраняемую четырьмя вооружёнными мужчинами.

– Испугалься? – проговорил он и хохотнул. – Карашо. Послюшный будешь.

Где-то в другой жизни я бы двинула его коленом в пах, а потом бы выдавила ему глаза отросшими за долгую дорогу ногтями. Я бы разодрала его рот в клочья и с радостью смотрела, как он корчится в муках. Но, видимо, когда-нибудь в другой жизни.

Сейчас же облегчение от его появления накрыло волной, и я осела в вековую пыль невольничьего рынка. Алтын в голос разрыдалась где-то слева от меня.

Смеющийся кочевник помог встать и погрузил нас в повозку с помощью беззубого торговца. Мы повалились на мягкие тюки и даже не почувствовали, как телега тронулась.

Куда он везёт нас? Правда к «хозяину», или придумал что-то другое? Невыносимое чувство одиночества и беспомощности навалилось как-то сразу, парализовав и волю, и тело. Безжалостное солнце обжигало кожу, губы потрескались без воды, но ни пить, ни есть не хотелось. Посреди этого людского гомонящего моря я почувствовала себя безродной песчинкой, гонимой ветрами судьбы. Если нужно было достичь дна – то я это сделала. Такого отчаяния я не испытывала никогда. И только сейчас осознала, что и правда уже ничему не удивлюсь – даже если за очередным поворотом нас ждала смерть. Я приму её как избавление и радостно распахну объятия.