Царская невеста. Я попала! Книга 3

Анна Чернышева

Царская невеста. Я попала! Книга 3

Глава 1

Я почувствовала запах гари – молния попала в оглоблю и испепелила лошадь. Плотный запах жареной плоти ворвался в ноздри, неуместно напоминая запах готового шашлыка. Кожа пылала, словно обгоревшая, а в глазах от яркой вспышки молнии по-прежнему было темно.

Разочарованно открыв глаза, я уставилась на мир, который так жаждала покинуть: ногайцы в страхе смотрели на меня, а вокруг то тут, то там били молнии. Дождь лил как из ведра, сузив наш мир до размеров видимости.

Отбросив раздражение, я вновь воздела руки к небу и принялась молить небеса послать мне спасительный разряд. И по дрожи пальцев поняла, что мощная стихия вновь покоряется мне и силе моего желания. Над нами в небе образовывалась гигантская воронка и молнии так и засверкали внутри нее.

Ужасные крики раздались вокруг и отвлекли меня: дрожащие кочевники пальцами показывали на нечто, что появилось между нашей кибиткой и мощной воронкой.

Белая фигура Светологоры дрожала на ветру и протягивала ко мне руки. Вот она двинулась на меня – и я поняла, что у нее нет ни ног, ни плотного тела. Призрачный образ взывал к моему благоразумию, но я отвергала его, не хотела слушать и слышать. Вот она подняла руку и тонкими пальцами вытащила из-за пазухи точь такой же амулет, как дала мне. Обещанная защита!

Я как сомнамбула последовала ее примеру и вытащила свой, висящий на шее, оберег в виде медного солнца. Вделанный в самом центре круга янтарь была расколот пополам.

С силой сжав амулет, я почувствовала странное спокойствие. «У тебя есть важное дело, ради которого ты пришла в этот мир», – прозвучали в ушах ее слова так, словно это она шепнула мне их на ухо. И я, замерев на секунду, кивнула.

Образ Светлогоры растаял, будто его и не было. Дождь все также заливал мир потоками воды, а я смиренно опустила голову и заплакала. И то были слезы очищения.

***

Лагерь притих. Буря разметала и пленников, и ногайцев. Последние оцепили лагерь и принялись раскладываться на ночлег. Я ленивым взглядом следила, как они расчищают места под кострища и пытаются зажечь мокрые ветки, которые дымили и всячески сопротивлялись огню.

Лошадей распрягли и часть стреножили, пустив пастись. Другая часть была под дозорными, которые охраняли лагерь и иногда хрипло покрикивали на пленников, которые по-прежнему прятались под моей кибиткой.

Трое ногайцев кривыми ножами ловко разделывали обожжённую лошадь. Они переговаривались, иногда косясь в мою сторону. Анфиса пряталась в кибитке и по всхлипам я слышала, как она плакала.

У меня же в душе не было ровным счётом ничего. Я равнодушно взирала на кочевников, которые старались не показывать своего ужаса, но я чувствовала его буквально кожей. Во что они верили? В духов? В Аллаха? Мозг отказывался соображать и вспоминать что бы то ни было. Да я и никогда не специализировалась на этом отрезке русской истории. Меня манили женщины-правительницы, а рабами я интересовалась мало. Поэтому даже не представляла, что сейчас происходит в политическом и экономическом устройстве кочевников.

Работорговлей на южных рубежах России занималась Золотая Орда и три ханства: Казанское, Астраханское и Крымское. В Казани и Астрахани были крупнейшие рынки торговли пленными и рабами, а через крымский порт Кефе ежегодно тысячи людей переправлялись в Турцию и Египет.

Кефе – это Кафа, древнее название Феодосии. Я никогда там не была – самая близкая точка в Крыму, где мне удалось побывать – это Судак. Там на горе возвышалась разрушенная генуэзская крепость, где я провела жаркие полдня из своего длинного учительского отпуска.

Что ещё я знаю про ногайцев? Да почти ничего. Кочевники, живущие разведением лошадей да набегами. Разбойники и работорговцы. Весь их внешний вид отталкивал, а мысль о том, что кто-то из них мог выпустить стрелу, что убила моего любимого – вызывала ненависть.

Я вяло оглядывала лагерь и раздумывала, что мне теперь делать. Слова Светлогоры о том, что мне нужно сделать какое-то важное дело, не очень-то и вдохновляли. Ступни по-прежнему оставались опухшими и сильно болели, и я могла только сидеть, причем максимально неподвижно. Жить не хотелось.

Сжимая в руках амулет с расколотым янтарём, я раздумывала над тем, что произошло сегодня. Неужели я смогла организовать грозу и притянуть к себе молнию? Такое возможно? И если да, то почему можно управлять стихией, но нельзя – собственной жизнью?

Костры по лагерю потихоньку разгорелись, разгоняя белесый дым над поляной. Пять огромных котлов водрузили над огнём, набрав воды из ближайшего болотца. Вся задняя часть мёртвой лошади была порублена на бульон. Из полотняного мешка в котёл также ссыпали пшеницу. Значит, будет суп с мясом. Желудок некстати забурлил и я даже разозлилась на него: он напомнил мне, что я всё ещё жива и тело нуждается в пище.

На тепло костра выползали пленники из-под помоста. Их руки были связаны спереди и привязаны к толстой верёвке, и они, передвигаясь бочком, уселись вокруг костра и грели озябшие руки. Слабо перешёптываясь, поглядывали на меня и крестились.

Сзади подползла Анфиса и накрыла меня войлочной кошмой, которую сняла с моей лежанки. Она была очень вонючей – пахло застарелыми запахами немытого тела, бараньей шкурой и какиой-то тухлятиной. Я передёрнула плечами и сбросила с себя эту чужеродную вещь.

– Не надо, – с раздражением осадила подругу. – Не хочу пахнуть, как они!

– Арина, как ты думаешь, почему мы видели Светлогору? Они её тоже… убили?

Я похолодела. Эта мысль даже не приходила мне в голову, а сейчас, озвученная Анфисой, она сильно меня страшила. Ни к кому в этом мире не относилась я так тепло, как к знахарке. Разве что только к Петеньке…

– Не говори ерунды! – прикрикнула я на Анфису. – Это она ко мне приходила… Чтобы я не ушла из этой жизни с помощью молнии!

– Как Марья Салтыкова? – умные карие глаза расширились от ужаса.

– Я и есть Марья Салтыкова, – зло бросила я. Стольким людям я уже открылась, и ничего мне это не дало. Ни признания, ни помощи. Так и осталась безвестной Ариной. – Душа моя пришла вместо Арининой, когда та умерла. Только вот никто мне не верит.

Анфиса зажала ладонями рот и в ужасе отползла от меня в глубину юрты. Сдавленный звук донёсся из её рта, но мне было всё равно. Будет бояться – меньше станет приставать.

Я почувствовала, что душу окутал спасительный панцирь равнодушия. Если ни к кому не привязываться и никого не поощрять – то и жить на свете легче. Только сама за себя.

От костров потянуло запахом вареного мяса. Весь отряд голодными глазами следил за котлами, в которых кашевары помешивали конину. Один из ногайцев громкими криками заставил русских пленников подняться и погнал к болотцу между деревьев, где знаками показал, что они могут умыться и попить. Те по очереди, чтобы не свалиться в воду, исполнили приказание.

Когда они все пришли назад, одна женщина заговорила с охранником, а потом указала на меня. Он перебросился с ней парой фраз, а потом пошёл спрашивать у главного. Они вновь подошли к пленнице и уже втроём что-то обсуждали на повышенных тонах. Я лениво наблюдала за ними, а потом с удивлением увидела, что женщину отвязали от общей веревки и она, что-то держа в руках, уверенно пошла к моей кибитке.

Это была Алтын. Немного неровно ступая, она приблизилась и проговорила:

– Я принесла тебе болотных листьев и пиявок. Они помогут твоим ногам! Можно?

Я неуверенно кивнула, и Алтын, взобравшись на помост, присела, осматривая ступни. Потрогала их прохладными пальцами, повздыхала.

– Идём внутрь, джаным, – проговорила она. – Они разрешили лечить тебя, пока мы в пути. Лучше не делать это у всех на виду.

Я послушно отползла в кибитку, прочь со свежего воздуха и любопытных глаз. Алтын удобно устроила меня на подушках на ложе, а ноги положила на деревянный чурбачок, который служил подголовником. Потом пристроила пиявок – по две на каждую ступню, и подождала, пока они отвалятся. Кровь, которая полилась из ранок, свободно стекала по ступне в подставленный комок из ткани.

– Пусть обновится, – проговорила Алтын. – Чтобы не застаивалась. Синяков меньше будет.

Через несколько минут она наклонилась над ранкой и что-то прошептала, потом закрыла ладонью, а когда убрала – кровь остановилась. Анфиса ахнула, а я равнодушно отвернулась. Сегодня я была не в силах испытывать хоть какие-то эмоции.

Дальше Алтын взяла прохладные мокрые листья и обернула ими ноги. Это было настоящее облегчение! Горячая пульсация в ступнях наконец-то прекратилась, и листья будто вытягивали из тканей боль. Я благодарно пробормотала:

– Спасибо, Алтын! Оставайся на ночь со мной, если эти будут не против.

Алтын кивнула и позвала Анфису:

– Пошли сходим за едой, а то нам ничего не останется.

Спустя десять минут они вернулись с тремя мисками, в которых в жирном бульоне плавали хрящи и кости с остатками мяса, а также разваренная пшеница. И только в одной миске были полноценные куски мяса.

– Я сказала им, что ты велела принести мяса, – довольно хмыкнула татарка. – Они тебя боятся, дали всё, как сказала.

– Раздели мяса поровну, – скомандовала я. – Нам всем нужны силы.

После того как мы поели и почти облизали свои миски, Анфиса спросила:

– Ты понимаешь их речи?

– Не всё, но они меня понимают. Их язык очень похож на наш, – пояснила Алтын.

– Что нас ждет дальше? – со страхом спросила Анфиса, а я мысленно вздохнула. Конечно, это я знала масштаб работорговли и реальное положение дел, а ей откуда знать?

– Они говорили, что продадут нас крымчакам в через несколько дней пути. А сами вернутся в лагерь. Так что недолго нам осталось.

– Почему? Крымчаки страшнее ногайцев? – спросила я.

– Не знаю. Но эти видели молнии и бледную старуху, и они тебя боятся, джаным. А новые будут относится как к скоту, – пояснила Алтын.

Да уж. Она права. А я по-прежнему обездвижена и могу только ползать по юрте туда-сюда. Никаких шансов сбежать.

– Значит, этих мы тоже напугаем, – равнодушно проговорила я. – Если надо быть колдуньей, чтобы меня оставили в покое, я ею стану.

За стенами кибитки стемнело. Звуки жизни стихали, лагерь устраивался на ночлег. Листья на ногах высохли и стали причинять неудобство.

– Анфиса, пойдём, наберём ещё листьев и пиявок, надо на ночь сменить повязки. И надо бы набрать их впрок, завтра с утра наверняка двинемся в путь.

Переговариваясь, две женщины спустились с помоста и пошли к ногайцам, спросить разрешение на сбор растений в болоте. Я подползла ко входу и тоже дышала вечерним воздухом.

У ближайшего костра полукругом улеглись на мокрую траву русские пленники. Летняя ночь обещала быть сырой, и я посмотрела на вонючую кошму, сваленную грудой у входа.

– Эй ты, – крикнула я ногайцу, охранявшему лагерь неподалёку от кибитки. Он недоверчиво покосился на меня, и я приманила его рукой. – Да иди сюда, не бойся! Не съем!

Я расхохоталась, увидев выражение его лица. Со смесью недоверчивости и страха он подошёл ко мне и уставился в лицо.

– Отнеси кошму пленникам, – протянула я ему подстилку и кивнула в сторону костра. Он не двигался. – Кошма! Ясырь!

Тот сделал шаг вперед, взял подстилку и на вытянутой руке отнес пленникам. Бросил её возле них и тут же отошёл на свой пост.

– Постелите кошму, чтобы не замёрзнуть, – крикнула я своим сородичам и жестами показала, как именно. Те по очереди поднялись, постелили плотный войлок под свои уставшие тела и повалились навзничь.

Как же это унизительно! Жить связанными с другими пленниками. Еда, походы по нужде, сон – всё должно быть согласовано с другими людьми. Долгая дорога и так утомляет, а если кто-то отстаёт – то медленнее идёт вся цепочка. Я закрыла глаза и приказала себе не думать об этом. Не думать о Пете. О Михаиле и Мишеньке. О Самаре. О доме. О рабстве. Как Скарлетт, я подумаю об этом тогда, когда смогу. Не сейчас.

С болота вернулись мои подруги. В глубокой деревянной миске плавали листья и пиявки. Они уложили меня на ложе и вновь повторили процедуру с ногами. От их бескорыстной заботы я расплакалась. Потом отвернулась и закрыла глаза, чтобы ни с кем не разговаривать. Сколько ещё таких дней, наполненных болью в ногах и унижением, мне предстоит пережить?

***

– Маша, Маша, вставай! Крымчаки!

Алтын растолкала меня на рассвете, чтобы подготовить к продаже пленников. Пошла уже третья неделя неспешного продвижения на юг пешим человечьим шагом. Устали люди, устали кони. Запылённые ногайцы перестали обращать на нас внимание, но бдительность не ослабили. Охрана у них была поставлена на высоте. Всё чётко и без сбоев. О побеге я даже не помышляла.

Мы обсудили всё заранее. Алтын утверждала, что самое главное – это сразу дать понять, что мы ценные пленницы. Она предложила выдать меня за госпожу, а их с Анфисой – за моих служанок. Тогда и продадут дороже, и шансов попасть в богатый дом больше. А у обеспеченных людей и жизнь лучше, и работа легче.

Алтын расплела мои косы и начала расчёсывать их пальцами. Льняные пряди от дорожной пыли и кожного сала потемнели, свалялись, но всё равно были намного светлее, чем у остальных. Татарка заплела их в тугую косу и уложила на голове короной. Налобной повязкой закрепила их и украсила. Потом посмотрела на меня, вздохнула. Платье было измято и пахло потом, которым мы все тут обливались из-за жары.

Сегодня тоже был ясный день, на небе – ни облачка. К обеду тут будет настоящее пекло.

Я уже могла недолго ходить. Ступни пожелтели, и наступать на них было всё ещё больно, но потребность передвигаться самостоятельно пересилила. И я на своих двоих вышла из кибитки, думая про себя про Русалочку, которой вообще приходилось ходить будто бы по острым ножам. Я её прекрасно понимала…

Пленников выстроили шеренгой, и невдалеке уже спешивался отряд кочевников. Но не они привлекли моё внимание, а дым, который стелился невдалеке. Проследив взглядом за его движением, я обнаружила источник – небольшое поселение, только что сожжённое дотла.

За отрядом крымчаков тянулась толпа людей, по закопчённым лицам которых стекали слёзы. Их, как скот, гнали с холма к нашему лагерю.

Татарские воины, разгорячённые битвой и довольные своей добычей, радостно гоготали и перекидывались фразами с ногайцами. Меня затошнило от их бравого вида.

Процессия ясыря достигла наших костров, и я смогла разглядеть их подробнее. Темноволосые и кареглазые, это тем не менее были русские люди. Печать страшной судьбы уже лежала на их челе, и я с ужасом увидела, что рядом с матерями брели совсем маленькие дети. Как они переживут долгую дорогу?

Сердце забилось сильнее, захотелось раскидать, размазать по земле эту вонючую конницу, как противных насекомых. Вековая ненависть поднялась из глубин души. Предводитель крымчаков придирчиво рассматривал новообращённых рабов и щупал за грудь совсем юных девушек. Те стыдливо опускали глаза и прятали лица в ладонях.

Он довольно лопотал по-своему и отделял молодых и красивых от старых и немощных. Его красивое восточное лицо сладострастно ухмылялось, и мне захотелось плюнуть в наглую рожу.

Но прежде, чем я смогла сдержать неуместный порыв, я увидела страшное. Юная мать баюкала младенца, пряча его в пелёнках. Её соседки с жалостью смотрели на неё, отводя глаза. Я неуклюже спустилась с помоста, и как была, босыми жёлтыми ступнями перебирая по вытоптанной степной траве, подошла к ней. Протянула руки, чтобы взять малыша и унести в кибитку – я могла сделать для него лишь это. И замерла.

Безжизненное личико грудного малыша мелькнуло среди вороха мягкой ткани. Юная мать испуганно дёрнула его к себе, но я уже поняла, что малыш мёртв. Сердце пронзила острая боль, и из моих глаз полились слёзы. Я осторожно обхватила кулёк и бережно потянула на себя, приговаривая:

– Он спит, я унесу его в безопасность, отдай его мне. Я смогу его защитить. Вот, вот так… – услышав русскую речь, молодая женщина беспомощно разжала руки и позволила забрать своего мёртвого ребёнка.

Небо потемнело. Невесть откуда налетели тучи, подул пронизывающий ветер. Пять минут назад было ясное небо, а сейчас оттуда закапали тяжёлые холодные капли – будто слёзы, безостановочно текущие у меня по щекам. И чем сильнее я плакала, тем плотнее становилась стена дождя.

Поражённые крымчаки, следившие за этой небольшой сценкой, начали разбегаться в поисках укрытия, лагерь суматошно задвигался. Я же спокойно несла малыша к кибитке и плакала, вымывая из сердца тоску и боль. Последнее, что я увидела, скрываясь в своей кибитке – пристальный взгляд предводителя крымчаков, который отдавал непонятной тоской и горечью. Мысленно послав в него проклятье, я зашла внутрь.

Глава 2

Сколько длился торг и всех ли купили эти степные воры – не ведала. Я оплакивала свою судьбу и жизнь этого малыша, сиротливую долю моего собственного сына и будущее тех русских людей, которых гнали на чужой жаркий юг.

Страх и неизвестность, боль и тяжкая работа, необходимость подчиняться воле других людей – как много смыслов зашито в одном страшном слове – рабство. Пронизительные славянские песни о нелёгкой судьбинушке на чужой стороне не передавали и сотой доли того отчаяния, которые владели людьми, попавшими на крючок к этим степным хищникам.

Спустя какое-то время в мой шатёр вошёл предводитель крымчаков. Я, заплаканная и отчаявшаяся, даже не взглянула на него. Он по-хозяйски расположился на мягком полу и остро глянул мне в лицо:

– Рюски ханым? – спросил он с ужасным акцентом, в то время как тёмные глаза перебегали с моих глаз на волосы и обратно.

Я, сделав вид, что не поняла, молчала. Он что-то крикнул в пустой проём и спустя пару мгновений в кибитке появилась Алтын. Он повторил вопрос.

– Он спрашивает, ты русская госпожа? Имеет в виду, что не крестьянка. Отвечай, что да, лучше будут относиться.

Я молчала, уставившись в узкое, как у степного ястреба, лицо. Мужчина был силён и красив, и от этого хотелось плакать ещё больше. Не могут быть привлекательны чудовища.

– Эйе, – проговорила Алтын. И что-то ещё добавила. Крымчак взглядом указал на мои босые ноги, и моя подруга что-то быстро затараторила на татарском, объясняя их состояние. Тот кивал, продолжая меня рассматривать. Потом взгляд его притянул свёрток с мёртвым ребёнком, который лежал у моих ног.

– Ребёнка похороните, – быстро сказала я, глядя кочевнику в глаза. Алтын тут же перевела.

– Йок, – тут же сказал он. Отказал.

Я отвернулась и подтянула под себя ноги. Он забрал свёрток и вышел из юрты. Дождь за окном продолжался.

–Тебе надо учить их язык, – сказала Алтын. – Пока есть время в дороге, я могла бы давать уроки.

– Я итак знаю. Эйе – «да». Су – «вода». Йок – «нет», – равнодушно возразила я.

– Это не знание языка! Всё равно продадут и заставят учить речь нового хозяина! Лучше уж сейчас понимать, что они говорят!

– Я не буду! – отрезала я. – Лучше научи, как ты кровь останавливала от пиявок. Что шептала?

– Слова, – резонно пояснила Алтын. – Слово великую силу имеет, да не все в неё верят. Разбрасываются словами, судьбу свою гневят. А если знать, что говорить, то и кровь останавливать сумеешь.

– Какие слова ты шептала? – продолжила я допрос.

– Татарские, – без тени улыбки сказала Алтын. – Научу, коли язык познавать начнёшь, а то так ведь и навредить можешь.

Я понуро опустила голову.

Кибитка внезапно дёрнулась и поехала. Вот и началась наша долгая дорога. Алтын прикрыла занавеску на входе и отделила нас от всего мира.

– Ты молодая ещё, глупая. Всех порядков не знаешь. Нас продадут на базаре, как лошадей. Баранов видела, как продают? Нет? Шерсть смотрят, под хвост заглядывают. Много чего смотрят, а бараны терпят. Вот мы теперь – как те бараны. И кого-то купят в стадо на разведение, а кого-то сразу в шурпу. Ты куда хочешь – жить дальше или в шурпу?

– Я никуда не хочу! А если выбор и стоит – то лучше в шурпу, чем на разведение. Знаю я, что за порядки у них там. Самых красивых да молодых используют как наложниц. Я не для этого пришла в этот мир!

– А для чего? Разве ты не хочешь мужчину любить, детей родить? – резонно ответила Алтын.

– Хочу! Но не так! – я начинала закипать.

– А кто из нас решает, как оно будет? – улыбнулась Алтын. – Думаешь, мне нравилось на кухне у бояр манты лепить? Я, может, тоже госпожой хотела быть, как ты, в парчовом платье ходить да постель господину согревать. Только он тебя выбрал, а не меня.

Я замерла. Алтын правду говорит. Не было у меня ещё в этом мире по-настоящему тяжёлой доли. Я не пахала землю на полях, не трудилась до седьмого пота на подворье у Салтыковых, не знала доли настоящей крестьянки. Самый трудовой период у меня был в услужении у Марфы – но и там я была в тепле, сыта да накормлена. Разве что спина и глаза уставали. А вот Алтын с утра до ночи пропадала на кухне. И ни разу я не слышала от неё ни словечка жалобы.

– Вот ты слова заветные знать хотела. А как тебе их доверить, если из твоего рта только жалобы и льются? Ты гневишь своего Бога, ругаешь его за судьбу. Но посмотри – ты сыта, и ноги твои, хоть и болят, но едут на колёсах. А выгляни из кибитки? Там твои же, русские люди, идут пешком под проливным дождём, который ты и вызвала же. И идти им так до самой ночи. А потом спать на мокрой траве. Кто-то простынет, у кого-то ребёнок умрёт от холода… Ноги в кровь собьют!

– Замолчи! – прикрикнула я и зажала руками уши. – Позови их всех сюда, пусть со мной едут!

– Не велено! Тебя особо везут, как ценную рабыню. И никого из простых рабов к тебе не допустят! Да ты оглянись – так в жизни везде. Кто-то пешком идёт, кого-то на кобыле везут. Почему? – допытывалась Алтын, а я вновь начала плакать. Молчала.

– Потому что у каждого своя судьба. У кого-то она в том, чтобы просто выжить и детей прокормить, дать Роду сильных сыновей и дочерей. И просто каждый день жить – это и есть подвиг. А у кого-то судьба – пережить богатство и славу. Как они это перенесут? Останутся ли людьми или зло начнут творить? У тебя судьба – покориться и пройти по жизни рабыней. Как ты сможешь это сделать? Своевольная ты, Арина, вот и доля тебе досталась такая, которая покажет тебе цену этой воли. Разве нет?

Слова Алтын давили и одновременно заставляли задуматься. Для чего мне досталась эта жизнь, полная невероятных событий? Почему сорок лет ничего не происходило, а за последние три года я проживаю словно бы десять чужих жизней? Почему мне здесь хуже, чем там? Или, наоборот – там я скрывалась от жизни, как умела, а здесь у меня просто нет таких возможностей?

– А если не в этом моя судьба? Знахарка сказала, что мне нужно выполнить какую-то задачу, роль свою исполнить. Но не может же она заключаться в том, чтобы жить рабыней!

– Почему не может? Оглянись вокруг – сколько рабов ты видишь? Чем ты лучше их? Почему им – судьба быть рабами, а тебе нет?

«Да потому что я – из будущего, я знаю историю, я умна и образованна! Я выше их всех!» – захотелось мне закричать, но в последний момент я подавила вопль.

Умные глаза Алтын пытливо глядели в моё лицо.

– Гордыня в тебе говорит. Ты и у Бориса Михайловича в тереме горделивая была, всё заносилась, нас за людей не считала. А обратная сторона гордыни знаешь какая? – Алтын сделала паузу. – Вот она, оглянись вокруг. Вонючая юрта, конское мясо да битые пятки. И шагу не сделаешь без тех, кого ты так презирала. Без меня, без Анфисы, без воли кочевников, от которых тебя передёргивает.

– Так и что? Если я перестану гордиться, то всё это исчезнет? – крикнула я на неё. Мне странным образом хотелось выгнать Алтын на улицу в дождь и не слушать её дальше. – Зачем ты мне всё это говоришь?

– Ты знаешь, что делать, если ты тонешь в речке? – вопросом на вопрос ответила татарка. Прикрыла узкие глаза, поглядывала из-под нависших век хитро, оценивающе.

– Нет! – рявкнула я.

– Опустись на дно, а потом оттолкнись пятками и всплыви наверх! – торжествующе ответила она. – Смирись! Начни всё с начала! У тебя уже есть всё, и даже больше, чем у других. Личная служанка, эта юрта, еда, молодость и красота. Ты молода! Глупо гробить себя, ещё даже не познав жизнь.

Я смотрела на её лицо и понимала, что против воли вползают в моё сердце слова Алтын. Смирись. Прими ситуацию. Оттолкнись ото дна. Откажись от себя, от всего того, что было тебе дорого.

– И последнее, что я могу сказать тебе. Если Аллах дал тебе такую жизнь, а ты от неё откажешься, совершив великий грех, то тебя ждёт настоящий ад. А если ты сможешь оттуда вырваться, вымолив у него ещё один шанс на искупление – то он пошлёт тебе жизнь в десять раз хуже этой. Ты родишься в какой-нибудь выгребной яме, и не будет у тебя ни этой красоты, ни возможности испытать удовольствие и сытость. Поэтому не гневи его своими горделивыми речами. Не до того сейчас!