Сборник фантастических рассказов

Он посмотрел на дочь, которая рыдала, прижавшись лбом к холодному, теперь уже мокрому от слез стеклу визора. Он посмотрел на своих матросов – одни были мертвы, с разорванными сосудами в мозгу, из ушей и ноздрей у них сочилась темная кровь, другие безумно улыбались, слыша свои собственные утраченные радости, третьи катались по полу в припадке. Он посмотрел на свой умирающий корабль, на потухшие паруса, на пробоину в корпусе.

И принял решение. Решение командира, отца и человека.

Он подошел к аварийному шкафчику, запечатанному красной восковой печатью, и, сломав ее, вынул от туда старый, латунный механический рычаг, похожий на тот, что использовали в древних паровозах. Он вел к аварийной системе, которую на таких кораблях с магическими двигателями называли «Последним причалом». Это был не двигатель и не оружие. Это был детонатор. Он активировал кристаллическое ядро корабля, заставляя его высвободить всю накопленную за века энергию световых парусов в одном, ослепительном, очищающем импульсе. Взрыв не был бы достаточно силен, чтобы повредить существо, но его хватило бы, чтобы испепелить «Святой Иероним» и всех, кто на нем был, вплоть до атомов. Это был акт милосердия, последний долг капитана перед своим экипажем. Лучше чистое, быстрое небытие, чем вечность в качестве экспоната в этом музее кошмаров, чем быть разобранным на воспоминания и призраки.

– Прости, дочка, – тихо сказал он, и его голос был полон такой бездонной любви и печали, что сердце могло разорваться. – Мы идем домой. Другой дорогой.

Элисса обернулась, увидела рычаг в его руке и поняла. В ее глазах, полных слез, мелькнул ужас, а затем – спокойное, ясное принятие. Она слабо кивнула.

– Я люблю тебя, отец.

Рейнерт изо всех сил потянул на себя тяжелый, латунный рычаг.

Ничего не произошло.

Он дернул его снова, напрягая каждую мышцу своего старого тела. Механизм не поддавался. Он заклинило, словно он был влит в единый кусок с металлом панели.

И тогда капитан понял всю глубину, всю безнадежность их поражения. Существо контролировало не только пространство вокруг них, но и причинно-следственные связи, саму возможность выбора. Оно знало об их намерениях до того, как они сами их осознали. Оно читало их мысли, как открытую книгу, видело их отчаяние и предвосхищало его. Оно не позволяло им даже умереть по своей воле. Они были не просто добычей. Они были пленниками в клетке из собственной судьбы.

Отчаяние, черное, густое и липкое, как смола, как сама эта тварь, затопило его, проникло в каждую пору. Он выпустил рычаг и беспомощно опустился на колени, уронив голову на грудь. Это был конец. Не героическая гибель, а полная и абсолютная капитуляция.

И тут Голос смолк. Музыка, шепоты, крики, скрежет – все стихло в одно мгновение. Наступила тишина, более ужасающая, чем любой шум, тишина абсолютной власти, тишина могилы вселенной. Аккреционный диск вокруг существа, вращавшийся с бешеной скоростью, замер. Поглощение Антареса остановилось. Красный гигант, наполовину съеденный, висел в пустоте, как окровавленный, выпотрошенный плод, и его агония, казалось, тоже замерла в ожидании.

Существо обратило все свое непостижимое внимание на них. На этот крошечный, ничтожный деревянный кораблик с его ничтожными, хрупкими обитателями, которые осмелились помыслить о самоубийстве.

Элисса почувствовала, как ее разум покидает ее. Не в безумии, а в нечто иное, более страшное. Ее сознание расширялось, вырывалось за пределы черепа, растворялось в пространстве. Она видела корабль со стороны, маленький и жалкий на фоне гигантской, черной стены плоти и кошмара. Она видела искаженное, скрученное в узлы пространство вокруг, видела гигантскую, безликую сущность, нависшую над ними, как гора над песчинкой. И в самый последний момент, перед тем как ее «я» должно было раствориться навсегда, стереться, как надпись на песке, ее осенило. Она поняла.

Оно не было злым. Оно не было мстительным. Оно было голодным. Бесконечно, неутолимо, вселенски голодным. И оно было одиноко. Одиноко в масштабах, которые человеческий мозг не мог охватить, одиноко в вечности, которая длилась дольше, чем существовали галактики. Оно пожирало миры не из ненависти, не из злобы, а, чтобы почувствовать их историю, их жизнь, их тепло, пусть даже на мгновение, чтобы заполнить чудовищную, вселенскую пустоту внутри себя, пустоту, которая была больше, чем сама внешняя бездна. Они были для него не врагами, не добычей. Они были крошечной, соленой каплей в океане его вечной, неутолимой жажды.

И в этом осознании не было утешения. Не было прощения. Была лишь бесконечная, леденящая душу жалость и ужас, простиравшийся за

грань самой смерти. «Святой Иероним» перестал существовать. Он не взорвался, не распался на куски. Он просто растворился, как крупинка сахара в гигантской чашке черного кофе. Его атомы, его память, хранившаяся в древесине, страх его команды, любовь капитана к дочери, отчаяние Элиссы, ее последнее прозрение – все это было втянуто, ассимилировано, в коллективное сознание существа, став еще одной строчкой, еще одним шепотом в его бесконечной, безумной летописи смерти.

Антарес, окончательно лишенный поддержки, с колоссальным, беззвучным стоном сколлапсировал в черную дыру, но и ее, этот новый, молодой ужас, тут же поглотило, впитало в себя существо, добавив к своей массе, своему голоду, своей памяти.

Чудовище, насытившись на время, продолжило свой вечный путь. Его следующей целью была двойная звезда в созвездии Центавра. Оно плыло в абсолютной, всепоглощающей тишине, не оставляя за собой следов, лишь идеальную, холодную пустоту. А в его необъятном, непостижимом разуме, среди миллиардов других голосов, криков, песен и молитв, затерялся тихий, слабый, но настойчивый голосок, напевавший колыбельную. И шепот, полный любви и прощания: «Я люблю тебя, отец».

И где-то в этом шепоте, в этой крошечной капле человеческой любви и боли, растворенной в океане космического ужаса, таилась самая страшная, самая невыносимая истина из всех: даже после конца, после растворения, после небытия, боли не было предела. Она длилась вечно. Она стала частью вечности.