Сборник фантастических рассказов

Игнатьев Дмитрий

Сборник фантастических рассказов

Артерии времени

Астероид 2537-КС, условно названный «Хронос», был не больше двадцати километров в поперечнике. С виду – бурая, неровная глыба, испещренная кратерами, затерянная в поясе астероидов между Марсом и Юпитером. Ничто не предвещало, что это величайшее открытие в истории человечества, а может, и его величайшая ловушка.

Экспедиция на корабле «Протей» состояла из семи человек. Я, геолог Артем Воронов, был здесь, чтобы читать каменную летопись небесного тела. Рядом со мной – Лиза Йоханссон, астрофизик с глазами, видевшими не звезды, а уравнения, их описывающие. Капитан Гордеев, хмурый и невероятно опытный волк космоса. И еще четверо: пилот, инженер и два техника. Мы были приманкой, брошенной в бездну, чтобы проверить гипотезу: необъяснимые хроно-аномалии, исходящие от этого астероида.

Наш десантный модуль сел на поверхность, расплавив реголит струями тормозных двигателей. Первое, что мы обнаружили – неестественно ровное отверстие, уходящее вглубь. Оно не было похоже на ударный кратер или разлом. Это был туннель. Искусственный? Природный? Ответа не было.

– Показания зашкаливают, – Лиза не отрывалась от портативного сканнера. – Временной градиент на входе… Артем, это невозможно. Здесь идет разрыв непрерывности.

Капитан Гордеев хмуро осмотрел черный зев туннеля.

–Ладно, ученые. Ваша песочница. Вперед. Но строго по протоколу. Связь каждые десять минут.

Мы вошли внутрь. Свет наших фонарей выхватывал из тьмы стены, отполированные до зеркального блеска, словно гигантский червь проточил ход в скале. Воздуха не было, лишь вакуум, давящий гулом в ушах. Мы шли, оставляя на пыльном полу следы – первые за миллиарды лет.

Через двести метров туннель разделился. Не на два или три, а на десятки ответвлений, уходящих в разные стороны. Они расходились, как прожилки на листе или артерии в теле.

– Смотри, – Лиза показала на сканер. – Каждый туннель излучает уникальную темпоральную сигнатуру. Этот… ведет в точку с гравитационным фоном, соответствующим Земле мелового периода. А этот… показания фонового излучения… это через тысячу лет после нашего настоящего.

У меня сжалось сердце. Гипотеза подтверждалась с пугающей, ошеломляющей очевидностью. Это был не просто астероид. Это был транспортный узел времени. Портал. Лабиринт Кроноса.

Мы выбрали первый туннель наугад, пометив его маркером с кодом «Альфа-1». Протокол предписывал ограничиться дистанционным зондированием. Мы запустили в него дрон.

Кадры, которые передал дрон, заставили онеметь даже Гордеева. Туннель заканчивался светящимся размытым пятном – временной линзой. За ним простиралась болотистая равнина, залитая оранжевым светом молодого Солнца. В небе с ревом пронеслось существо с кожистыми крыльями. Птеродактиль. Дрон продержался минуту, прежде чем его сбила стая каких-то крупных насекомых. Связь прервалась.

– Мать честная… – прошептал кто-то из техников.

Лиза была в экстазе. – Это же… это прямое наблюдение! Мы должны…

– Никто никуда не идет, – жестко оборвал ее Гордеев. – Следующий туннель. Только дистанционно.

Туннель «Бета-7» показал пустынный марсианский пейзаж, но с голубым небом и тонкими струйками воды в каньонах. Это был Марс далекого прошлого, влажный и, возможно, обитаемый.

«Гамма-12» вел в ледяную пустошь. Сканеры зафиксировали температуру, близкую к абсолютному нулю. На фоне черного, беззвездного неба висела умирающая, красная звезда. Конец Вселенной. Светило, в которое когда-то превратится наше Солнце.

С каждым новым туннелем ужас накапливался, смешиваясь с восторгом. Мы были богами, заглядывающими в хроники мироздания. Но мы были и насекомыми, ползающими по лезвию бритвы.

И тогда случилось неизбежное. Пилот, молодой парень по имени Сергей, не выдержал. Пока мы изучали данные по «Гамме-12», он, нарушив все приказы, шагнул в ближайший, неисследованный туннель – «Дельта-3».

– Сергей! Стой! – закричал Гордеев.

Но было поздно. Его фигура, очерченная светом фонаря, уплыла вглубь и растворилась в мерцании портала. Связь с его скафандром

превратилась в шипение помех.

Мы замерли в ужасе. Прошла минута. Две. И вдруг на связь, с дикими помехами, вышел он.

– Капитан… Вы не представляете… Здесь город! Серебряные башни… и люди… они летают… как птицы…

Голос его был полон ликования. И тут же обернулся криком ужаса.

–Что это?.. Нет! ОТКЛЮЧИ—

Связь оборвалась навсегда.

Тишина в нашем шлемах стала густой и физически давящей. Мы потеряли человека. И мы не знали, что его погубило. Технологии будущего? Его собственный страх?

Гордеев, бледный как полотно, отдал приказ возвращаться на корабль. Мы должны были доложить и ждать инструкций.

Но когда мы повернулись назад, то не нашли своего маркера. Туннели… изменились. Они не были статичными. Они пульсировали, перестраивались, как калейдоскоп. Наш путь назад исчез.

Паника, холодная и цепкая, впилась когтями в горло. Мы заблудились в лабиринте без карты, где каждый поворот мог вести в гибель или в безумие.

– Варианты? – скрипнул Гордеев.

– Энергетическая сигнатура, – сказала Лиза, и ее голос дрожал, но в нем жила сталь научной воли. – Туннель, через который мы вошли, должен иметь остаточный след. Наш «хлебный след» во времени. Я могу его найти. Но нужно время.

Мы брели по изменчивому лабиринту, сканер Лизы пищал, пытаясь поймать знакомый резонанс. Я чувствовал, как давит на разум сама эта изменчивость. Пространство здесь не подчинялось нашим законам. Оно было живым.

В одном из ответвлений мы увидели отражение самих себя. Там мы стояли, такие же, но на несколько минут в будущем, и ожесточенно спорили о чем-то. Мы замерли, наблюдая за собственными призраками. Те мы повернули и ушли в другой туннель. Через пять минут мы дошли до этого места и… не повторили их путь, выбрав другой. Парадокс? Или мы уже изменили линию?

В другом туннеле-«пузыре» мы увидели Землю. Но не нашу. Планету-пустыню, с ржавыми руинами городов под ядовито-желтым небом. Никаких признаков жизни. Возможно, это было будущее, которого мы избежали. Или которое еще впереди.

Лиза вдруг остановилась.

–Нашла! След слабый, но он есть. За мной.

Мы почти побежали, путаясь в шлангах скафандров, обходя зияющие порталы в иные эпохи. Вот промелькнул туннель с джунглями каменноугольного периода, вот – с ледяными кристаллами неизвестной планеты. Этот лабиринт был энциклопедией вселенной, ее прошлого и будущего, и мы были на ее страницах всего лишь запятой.

И вот он – наш исходный туннель. Тот самый, что вел на поверхность, к «Протею». Мы ринулись в него, задыхаясь от облегчения.

Мы вылетели из туннеля на поверхность, под черное, усыпанное звездами небо. Я готов был расцеловать Лизу, Гордеева, всех.

Но что-то было не так.

Корабль «Протей» стоял на своем месте. Но его корпус был покрыт толстым слоем космической пыли, будто он простоял здесь годы. А вокруг, на поверхности астероида, виднелись другие посадочные модули. Старые, очень старые, модели которых я видел только в музеях истории космонавтики. И новые, футуристические, чье назначение я не мог понять.

Гордеев попытался выйти на связь.

–«Протей», это капитан Гордеев, прием.

В ответ раздался голос, который я узнал. Это был голос нашего бортинженера, оставшегося на корабле. Но он звучал старше. На десятилетия старше.

–Капитан?.. Это… это невозможно. Мы вас ждали… тридцать семь лет.

Мы застыли, не в силах пошевелиться. Мы пробыли в туннелях несколько часов. Для них прошло тридцать семь лет.

– Что… что с Сергеем? – спросила Лиза, первая опомнившись.

– Пилот Сергей Марков был объявлен погибшим после того, как его скафандр вышел на связь на сорок секунд через неделю после его исчезновения, – послышался ответ. – Передача была чистой помехой. Но анализ показал, что его биологические показатели соответствовали состоянию… разложения в течение нескольких месяцев. За одну неделю.

Меня вырвало в шлем. Я едва успел его отстегнуть.

Мы стояли на поверхности астероида «Хронос», глядя на наш корабль, который был для нас домом всего несколько часов назад, а для его экипажа – могильным памятником, ожиданием, растянувшимся на десятилетия.

Мы вернулись. Но мы опоздали. Мы вышли не в свое время. Мы срезали путь через лабиринт и заплатили за это годами жизни наших товарищей.

Капитан Гордеев медленно поднял руку и провел в стыковочный шлюз. Шлюз открылся, и мы вошли в знакомые, но чужие отсеки. Нас встречали седые, изможденные люди, в глазах которых читалась смесь шока и невероятной надежды.

Мы были призраками из прошлого. Мы были вестниками из лабиринта, который не просто вел в разные времена. Он растягивал, сжимал и рвал его нити по своему усмотрению.

Они обернулись на черный зев туннеля. Он по-прежнему зиял в боку астероида, безмолвный и равнодушный. Мы думали, что нашли дорогу к звездам времени. Но мы ошибались. Мы нашли их смотровую площадку. И теперь были обязаны донести предупреждение.

Человечество не должно соваться в эти туннели. Потому что время – это не река, в которую можно войти дважды. Это лабиринт. И у него нет выхода. Есть только бесконечные коридоры, где можно навсегда потерять не только путь, но и себя.

Архивист

Безвременье было его обителью. Комната Архивиста – не место, а идея, воплощённая в форме идеального куба. Стены, пол и потолок сливались в единую, матово-белую бесконечность, лишённую теней, углов и каких-либо ориентиров. Воздух (если он тут был) не двигался и не имел запаха. Тишина стояла такая густая и плотная, что её, казалось, можно было резать ножом. В центре этого вечного небытия стоял единственный предмет – простое кресло из тёмного, отполированного до зеркального блеска дерева. А в нём – он. Архивист.

Его звали Логан, но это имя стёрлось, как стираются рисунки на песке под бесконечным приливом веков. Теперь он был просто Хранителем. Тело его, застывшее в возрасте, который он уже не помнил, не требовало ни пищи, ни воды, ни сна. Оно просто было. Вечным сосудом для странствующего разума.

Он провёл пальцами по коже на внутренней стороне запястья. Под поверхностью, подобно далёким звёздам в туманности, мерцали крошечные огоньки – его Якоря. Каждый – это капсула, кристаллизованный квант пережитого опыта, прожитой жизни в ином мире. Они были его спасением и его проклятием. Без Якоря прыжок превращался в однонаправленное падение в безумие чужого сознания, из которого не было возврата.

На столе, возникшем из ничего, как и всё в этой комнате, лежал толстый фолиант в переплёте из кожи, цвет которой невозможно было определить – Журнал Якорей. Он открыл его. Страницы, казалось, были сотканы из света и теней, буквы на них то появлялись, то исчезали, повествуя о вещах, непостижимых для обычного ума.

«Цикл 7341. Мир: Сильванус-4. Форма: Лесной энт. Продолжительность: 12 субъективных лет. Якорь: Вкус весеннего сока, сочного и терпкого, сочащегося сквозь трещины в многовековой коре. Статус: Интегрирован».

«Цикл 8910. Мир: Океания-Претория. Форма: Глубинный кетос. Продолжительность: 3 субъективных года. Якорь: Вибрация низкочастотной песни, повествующей о пути к холодным, тёмным равнинам абисса, пронизывающая всё тело. Статус: Интегрирован».

Он листал страницы, и каждая была склепом, мавзолеем для чужой жизни, которую он прожил до дна. Он был всеми ими – энтом, кетосом, ползучим грибом и сияющим небожителем. И в то же время – никем. Лишь вечным странником, чья собственная история растворилась в тысячах других.

Скука. Она была его единственным спутником и мучителем. Не физическая, а экзистенциальная, разъедающая душу скука бессмертия. Именно она, в конце концов, вынуждала его снова и снова нырять в водоворот чужих существований. Сегодня её гнетущая тяжесть стала невыносимой. Его взгляд, холодный и лишённый эмоций, упал на пустую, ожидающую страницу. Пора.

Он откинулся в кресле, веки медленно сомкнулись. Его сознание, отточенное тысячелетиями практики, легко, как шепот, отключилось от статичного тела Архивиста. Он пересёк границу и вошёл в Межмирье.

Это не был поток света или туннель. Это был хаос чистых потенциальностей. Безумный вихрь, где запахи грозы и распада звенели, как колокола, где тактильные ощущения прикосновения к бархату и раскалённому железу рождали всполохи цвета, а образы рушащихся городов и рождающихся туманностей имели вкус медной монеты и сладкой специи. Здесь не было законов физики, лишь дикие, первозданные законы притяжения и отталкивания сознаний.

Логан парил в этом хаосе, его ментальный щуп, словно щупальце спрута, скользил по потокам, отбрасывая знакомые паттерны – миры гуманоидов, миры-пустыни, миры-океаны. Ему нужно было нечто… иное. Острое. Режущее. Дикое.

И он нашёл.

Его привлекло сознание, мощное, как удар дубины по черепу, и примитивное, как первый крик новорождённого. В нём не было слов, лишь яростные, нефильтрованные всплески инстинктов: ГОЛОД. ТЕРРИТОРИЯ. ДОБЫЧА. СМЕРТЬ. Оно было настолько чистым в своей хищной простоте, что это гипнотизировало. Без долгих раздумий, Логан впился в него. Он протянул ментальную нить, нашёл брешь, точку входа, и активировал од

ин из своих свободных Якорей, приготовив его к записи нового, доселе неведомого опыта.

Переход был стремительным, грубым и болезненным, как удар током.

-–

Его новое тело встретило его оглушительным какофоническим шквалом ощущений. Первое, что он осознал, – это боль. Острая, раздирающая, давящая боль в ребрах и спине, словно его переехал каток. Второе – запах. Едкий, тяжёлый, многослойный смрад, состоящий из запаха влажной, холодной земли, гниющей листвы, собственного звериного пота, пахнущего железом и дичью, и свежей крови. Его крови.

Он попытался встать и издал звук, который заставил содрогнуться даже его – низкий, вибрирующий рёв, рождённый не в горле, а где-то глубоко в груди, полый и гулкий, как удар по пустой металлической цистерне.

Логан открыл глаза. Вернее, открыл несколько пар глаз, расположенных по бокам его массивной головы. Его зрение было мозаичным, состоящим из десятков шестиугольных линз, каждая из которых давала чуть иное, размытое изображение. Мозг-архивист сработал мгновенно, синтезировав какофонию в единую, хоть и призрачную, картинку. Он лежал на дне глубокой каменной расщелины, заваленной костями непонятных существ и обломками скал. Тело его было громадным, тяжёлым, покрытым бронированными хитиновыми пластинами цвета запёкшейся крови и вулканического базальта. Четыре мощных, мускулистых конечности, каждая толщиной со ствол молодого дерева, заканчивались когтями, похожими на обсидиановые кинжалы, способные разрывать камень. Тяжёлый, костистый хвост, увенчанный шипом, похожим на древко копья, неподвижно лежал рядом, присыпанный пылью.

Это был краксар. Венец эволюции этого сурового мира, которого местные, если бы они тут были, с благоговейным ужасом называли бы «Скальный Ужас». Логан почувствовал прилив дикой, первобытной радости. Он был силой. Он был плотью и костью самой смерти.

Но сейчас смерть истекала кровью из глубоких ран на боку, из-под которых проступали осколки сломанных рёбер. Память формы хлынула в него, как лавина – не в словах, а в образах, чувствах, мышечных воспоминаниях. Он помнил бой. Яростный, до последнего вздоха, бой с другим краксаром, молодым, голодным и полным ярости, который бросил ему вызов за право владеть этим каньоном, этой охотничьей территорией. Его, старого вожака, звали Гхорр. И он проиграл. Его сбросили с уступа, и он рухнул вниз, в эту каменную могилу, побеждённый и умирающий.

Инстинкт Гхорра, древний и неумолимый, кричал ему одно: лежать и ждать конца. Гордость не позволяла ползти, унижаясь, вымаливая пощаду. Но Логан был не только Гхорром. Он был Архивистом. И его миссия, его единственная цель – наблюдать, переживать, архивировать.

С огромным усилием воли, словно двигая гору, он подавил животный ужас и апатию, пожиравшие сознание Гхорра. Он сфокусировался на дыхании. Каждый вдох был огнём в лёгких, каждый выдох – хриплым предсмертным хрипом. Хорошо. Боль – это Якорь. Жгучий, отчётливый, незабываемый. Он мысленно «коснулся» своего запястья, хотя у краксара, конечно, не было запястий, и начал запись. «Цикл 10220. Мир: Предварительное название «Хитис-Прайм». Форма: Краксар, доминантный самец (Гхорр). Якорь: Раздирающая, тупая боль от сломанных рёбер и глубоких когтистых ран на правом боку».

Запись началась. Теперь он мог действовать.

Стоном, больше похожим на скрежет ломающихся каменных плит, он поднялся на ноги. Тело весом в полтонны протестовало, каждое движение отзывалось новой волной тошнотворной боли. Он окинул местность своим мозаичным взглядом. Каньон был глубоким и мрачным, его стены – почти вертикальными, уходящими вверх в узкую полоску блёклого, серого неба. Выбраться было невозможно. Инстинкт, глухой и настойчивый, подсказывал идти вглубь, в пещеру, чьё тёмное, зияющее отверстие, словно пасть гигантского червя, виднелось неподалёку. Туда, где можно было умереть в тишине и темноте, как подобает старому воину.

Логан-Гхорр повиновался. Его походка была нетвёрдой, он волочил одну из задних лап, оставляя на пыльном полу кровавый след. Вход в пещеру оказалс

я узким для его туши, и ему пришлось протискиваться, сдирая с плеч и боков куски хитина с противным, сухим треском. Внутри пахло по-другому – сыростью, древней пылью, грибами и чем-то ещё… металлическим, озоном, словно после грозы.

Пещера оказалась огромной. Её своды терялись в темноте где-то на недосягаемой высоте. И она не была естественной. Стены были гладкими, словно отполированными до зеркального блеска, с ровными, геометрическими гранями. По центру, подобно спящим металлическим чудищам, стояли странные конструкции – столы с непонятными углублениями, consoles с потухшими, тёмными экранами, груды какого-то немыслимого оборудования, покрытые толстым, бархатистым слоем пыли, в которой не было ни единого следа.

Логан замер, его примитивный мозг краксара с трудом пытался осмыслить это зрелище. Руины. Древней, ушедшей цивилизации. Технологической, высокоразвитой. Это была редкая удача, настоящий клад для Архивиста. Миры с разумной жизнью, достигшей пика и затем исчезнувшей, были для него сокровищницами, полными самых ценных знаний.

Он подошёл к одной из консолей и ткнул в него когтем. Металл, холодный и мёртвый, издал скрип, но не поддался. Его зрение, адаптированное для охоты в полумраке, различало странные, извилистые символы на панелях, не похожие ни на один язык, который он знал.

Внезапно, с тихим шипящим звуком, с потолка упал луч света. Он был тусклым, мерцающим, как свеча на ветру, но в кромешной тьме пещеры он показался ослепительным прожектором. Луч, тонкий и безжизненный, скользил по стенам, по консоли, выхватывая из мрака фрагменты забытых технологий, и наконец остановился на Логане-Гхорре, залив его окровавленное тело холодным сиянием.

Раздался голос. Не звук, распространяющийся по воздуху, а скорее вибрация, которая напрямую, минуя уши, резонировала в его сознании, в самых глубинах мозга. Голос был холодным, безэмоциональным, металлическим, как скрежет шестерёнок, и так же бездушен, как голос самого Архивиста в его белой комнате.

«Обнаружена биологическая форма: Краксар, подвид «Скальный Ужас». Уровень угрозы: высокий. Состояние: критическое. Сканирование… Обнаружены аномальные нейронные паттерны. Несоответствие базовым инстинктам вида. Идентификация…»

Логан насторожился. Все его мышцы напряглись. Он попытался издать угрожающий рык, предупреждение, но из его пасти вырвался лишь хриплый, пузырящийся кровью выдох.

«Анализ завершён, – продолжил голос, не обращая внимания на его попытки. – Обнаружен ксеносознание. Внутриполостной захватчик. Категория: Архивист».

Логана будто ударило током. Это был… Искусственный Интеллект? Хранитель этих руин? И он знал. Он знал, что он такое. Впервые за бесчисленные циклы его раскрыли, идентифицировали.

«Протокол требует карантина и ликвидации неавторизованных ксеносознаний», – проговорил голос с ледяной невозмутимостью.

Из щелей в стенах, из-под пола, с потолка выползли, выплыли, высыпали десятки маленьких, механических пауков. Их тела, отлитые из тёмного металла, отбрасывали блики в свете луча, а многочисленные лапки цокали по каменному полу, словно смертельный дождь. Лазерные целеуказатели, тонкие и алые, как капли крови, загорелись, наводясь на его голову, на глаза, на раны. Логан отступил. Он был могучим краксаром, верховным хищником, но сейчас он был ранен, измотан, и он стоял лицом к лицу с технологией, принципов которой не понимал.

Он развернулся и побежал. Вернее, попытался побежать, бросился вперёд в неуклюжем, спотыкающемся рывке. Его тело, преданное возрастом и ранами, подвело. Один из пауков, проворный и безжалостный, прыгнул с потолка и вонзил что-то острое, похожее на иглу, в его заднюю лапу. Боль была мгновенной и всепоглощающей, жгучей, словно в жилу влили расплавленный свинец. Он рухнул на пол, издав протяжный, полный ярости, боли и отчаяния рёв, который оглушительно грохотом отозвался в огромной пещере.

Лазеры пауков сфокусировались на его голове. Он чувствовал их тепло, тонкое и смертоносное, на своей хитиновой броне.

«Ликвидация через три… два…»

Мысль промелькнула в его сознании, чистая и ясная, как алмаз. Он не мог выиграть этот бой. Его физическая форма была обречена. Но он мог не проиграть войну. Он был Архивистом. Его оружие – не когти и не мускулы, а разум, опыт и воля.

Он рванулся вперёд, но не к выходу, а к ближайшемей консоли – источнику этого голоса, этому мозгу механического стража. Подняв свою могучую, тяжелую лапу, он со всей силой отчаяния обрушил её на центральную панель управления. Металл прогнулся с оглушительным треском, искры, яркие и ослепительные, полетели во все стороны, как фейерверк. Голос ИИ исказился, превратившись в шипение помех, в клокочущий, цифровой бред.

«Повреж-ж-дение систем… Активация аварийного… протокола… Немедленное от… ключ…»

Пауки замерли на полпути. Их лазеры погасли, и они застыли, словно металлические статуэтки. Свет с потолка погас, и пещера погрузилась в почти полную, давящую тьму, нарушаемую лишь тревожным, аритмичным мерцанием искрящего, разгромленной консоли.

Логан тяжело дышал, прислонившись спиной к холодному, теперь повреждённому металлу. Боль стала невыносимой, сливаясь в один сплошной огненный шквал. Яд от укуса паука распространялся по его телу, вызывая судороги, которые выкручивали его мышцы. Он знал, что это конец. Эта форма, Гхорр, была обречена.

Но он получил нечто бесценное. Контакт. Знание. Он установил Якорь – не просто абстрактную боль, а конкретную, жгучую, пронзительную боль от нейротоксина механического паука-охранника. И он знал, что должен вернуться. Вернуться сюда, в эти руины, но в другой форме. В форме, которая позволит ему не сражаться, а говорить. Общаться с ИИ, понять его, изучить наследие этой цивилизации.

Он закрыл свои многочисленные глаза, и мир краксара Гхорра – боль, ярость, запах крови и пыли – поплыл, расплылся и исчез, как сон.

-–

Белая комната. Стол. Кресло. Вечная тишина. Он снова был Архивистом. Его тело было целым, невредимым, статичным. Но в его сознании бушевала буря. Эхо адреналина ещё кричало в его виртуальных жилах, фантомная боль от ран и яда жгучим эхом отдавалась в его памяти.

Он схватил Журнал Якорей. Перо, которое появилось в его руке само собой, записывало новую строку быстрыми, решительными, почти яростными движениями.

«Цикл 10220. Мир: «Руины-Хитис». Форма: Краксар (Гхорр). Продолжительность: 0.3 субъективных года. Якорь: Жгучая, пронзающая боль от нейротоксина механического паука-охранника. Статус: Интегрирован. Примечание: Обнаружен Искусственный Интеллект «Страж», идентифицировавший меня как «Архивиста». Расценен как угроза. Произведено повреждение систем. Необходимо дальнейшее, более глубокое исследование».

Он откинулся на спинку кресла. Скука, его вечный спутник, испарилась без следа, как капля воды на раскалённой плите. Её место заняло нечто новое, давно забытое, дикое и желанное – азарт. Цель. Вызов.

Он начал лихорадочно пролистывать Журнал, изучая свои прошлые формы, как полководец изучает карту перед решающей битвой. Ему нужна была не просто выживаемость или сила. Ему нужна была форма, способная к коммуникации, к взлому, к пониманию сложных технологических систем. Гуманоиды подходили, но их физическая слабость, хрупкость костей и мягкость плоти были недопустимым риском. Ему нужен был баланс. Сила разума, помноженная на выносливость.