Реверс

Иногда стримеры рассказывали друг другу байки про тех, кто попал в старшаки – повзрослевших стримеров, которые не смогли откупить себя и живут где-то в подвалах под студией. В разговорах никто не показывал, что всерьёз верит в эти истории, но в глубине все осознавали, что в этом нет ничего невозможного. Никто не хотел становиться старшаком, эта участь была слишком ужасной.

На последнем стриме он заработал очень много. Инцелл посчитал, и выходило, что с таким доходом он накопит на собственный откуп всего через четыре месяца. Цифра была головокружительной, потому что, по его прикидкам, пик его способности стримить будет пройден через полгода, а после… После – стагнация.

Через четыре месяца он уже мог бы оказаться вне этих стен, раньше он был бы на седьмом небе от этой мысли… Но в нём что-то изменилось, и теперь он хотел забрать с собой Степану. Инцелл представил её беззубой, со сморщенной кожей, почти слепой и, что хуже всего, лишённой разума. Он не видел реальных последствий долгого приёма стимуляторов, но представлял жизнь в долге именно так. Мысль о том, что она может превратиться в одну из тех легендарных подземных фигур, выворачивала ему желудок.

Новая мотивация подняла его доход, но надолго ли?

Главной проблемой была даже не сумма на двоих, думал он, а то, что он даже не знал, можно ли откупить кого-то ещё. С момента, как их отправили сюда стримить, информации от внешнего мира у них не было, кроме доступа к ограниченным банкам данных. Никто из людей или хотя бы чего-то вроде робоняни не выходил с ними на связь, так что они не представляли, кто за ними приглядывает и приглядывает ли вообще. Иногда казалось, что студия управляется сама собой, а они просто болтаются в её кишках, как случайные объедки.

Любая информация могла бы помочь ему вытащить его со Степаной отсюда, но взять её было неоткуда. Тогда он решил поговорить с девушкой.

Инцелл протопал по красным кирпичным коридорам до её полуоткрытой студии, оттуда раздавались резкие выкрики, она фальшиво эмоционировала и несмешно шутила. Инцелл сел на пол, облокотившись на стену, и стал терпеливо ждать. Хотя Степана делала это напоказ, ему было ужасно неловко за неё, он испытывал стыд за другого человека. Каждый её наигранный визг резал по ушам сильнее, чем чавканье в столовой. Он прождал полный сеанс, длившийся неполных два часа, дождался крика «Эврика! Эврика!». Инцелл подождал ещё немного, давая ей одеться и прийти в себя, и вошёл в студию.

Помимо Степаны, тут было ещё несколько человек разных полов. Раньше он не обращал на это внимания, но сейчас его это больно укололо.Мысль о том, что для чужих стримов у неё всегда находилось время и место, а для простого разговора с ним – нет, причиняла боль.

– Можно тебя на пару минут? – спросил он.

Степана кинула на него беглый взгляд. Эта секунда и убегающие глаза говорили о её ментальном состоянии больше любых, даже самых резких слов.

Инцелл не уходил, просто стоял и ждал. Степана потянула время, не придумала, как отвертеться, и нехотя потащилась за ним в коридор.

Он прошёл с ней до своей личной комнаты, открыл перед ней дверь и встал, самой своей позой приглашая войти. Степана опять простояла несколько говорящих секунд и наконец вошла.

– Присядь, – предложил Инцелл.

Он неловко махнул рукой, сам не зная, куда предлагает присесть: на свою удобную кровать или на сальный стул для стримов.

– Нет, спасибо.

Инцелл помолчал.

– Я хотел с тобой обсудить кое-что. Я много думал в последнее время. Сначала хочу спросить: ты помнишь, что было в больнице? Как ты пришла ко мне и всё это?

Её лицо выразило мучительное напряжение, Инцелл даже испугался глубины морщин на её коже – явный признак изношенности организма.

Она неуверенно кивнула.

– Я рад, – сказал он, хотя было видно, что, если она что и помнит, то без важных деталей. – Хочу предложить тебе кое-что, но сначала послушай мои доводы. Я знаю, тебе не нравятся мои размышления, но это важно.

Степана стояла и смотрела в пол.

– Я тут посчитал и понял, что я откуплюсь отсюда за четыре месяца, плюс-минус неделя, – Степана вскинула голову, в её глазах мелькнула завистливая жадность. Его резанул этот взгляд – не тех эмоций он хотел в ней видеть, но он смолчал. – Но я не хочу уходить отсюда без тебя. Вот что я хотел сказать.

Взгляд девушки снова переместился вниз. Инцелл не мог понять, что именно она думала, но опасался, что она сейчас считает его дураком, и что с удовольствием откупилась бы отсюда без него. От этой мысли внутри стало пусто, как в студийных коридорах ночью. Он сглотнул и продолжил:

– Не хочу оставлять тебя тут. Проблема в том, что я не знаю, как действовать: нам сказали, что мы откупаем себя, но что, если мы можем как-то помогать друг другу? Об этом ничего нигде не сказано. Ты что-нибудь помнишь?

Степана опять собрала глубокую морщину на лбу, постояла так секунду и помотала головой.

– Я уверен, что никто не знает. Нам надо как-то это узнать.

– Как? – её голос звучал неохотно, как будто она предпринимала большое усилие, чтобы заговорить.

– Я хочу сходить в Управу. Ты помнишь, что это?

Степана поморгала. На этот раз она молчала чуть дольше, но в итоге опять отрицательно помотала головой.

– Странно. Я не уверен, но, кажется, так раньше называли органы власти в Москве.

– Это ты в нашем инструктаже такое нашёл?

– Нет, в большой Сети, – сказал Инцелл.

– Ну там может быть что угодно, любая чушь.

Инцелл поднял руку, как бы оправдываясь и одновременно останавливая её возражения.

– Я понимаю твои сомнения, я бы тоже засомневался, но просто поверь, я потратил на поиск и проверку этой информации очень много времени. Там нет галочек верификации, как у стримеров, но очень много источников указывает, что многие вопросы решались раньше через Управу. Я хочу обратиться туда. Пойдём со мной.

Степана смотрела на него как на мираж. Тот мир, в котором он жил с детства, по-прежнему был для неё реальностью, а вещи, о которых он сообщил ей, были сном. Из тех, после которых просыпаешься и решаешь, что лучше в них не возвращаться.

– Послушай, я тебе говорю, мы должны уйти! Потому что… Слушай, я тут понял, что нет никакого откупа, мы отсюда никуда не уйдём. Я не знаю, может, раньше это и было возможно – когда в мире ещё оставались какие-то удобства, коммуникации. Понимаешь? – он чувствовал, что не вывозит, что его мозг не натренирован вести такие беседы, его память то и дело сбоила, периодически он и сам забывал, что хотел объяснить, злился и начинал тараторить. Слова выбегали вперёд мыслей, путались, сталкивались и конфликтовали как стримеры, метящие в одну аудиторию.

Секундный интерес в глазах Степаны потух. Она слушала его без всякого выражения на лице, и это было хуже всего. Отсутствие реакции пугало больше, чем любое высказанное несогласие. Она не спорила – она просто не воспринимала его слова. Стримы и мечты об откупе были всем, что она знала о жизни.

– Пойдём вместе, прошу. Вспомни, как мы возвращались из больницы, мы тогда почувствовали что-то вместе. Я не знаю… Я как будто стал в разы умнее в тот момент. Наша связь делает нас сильнее, понимаешь? Мы пришли оттуда, опять стали стримить, и мы опять отупели, я опять с трудом сосредотачиваюсь на чём-то, кроме стрима. Это ненормально ведь. Ты ведь тоже что-то подозреваешь?

Он видел, что потерял её внимание. Это ужаснуло его. Инцелл чувствовал, что должен быть какой-то способ пробиться в её сознание, разбудить, заставить вспомнить, но он не владел речью, он бормотал, торопился, сам забывал слова, которые хотел произнести как аргументы, и всё рассыпалось, уходило сквозь пальцы. Как всё в их жизни.

Круг понимания в её глазах стремительно затягивался тиной забвения, Инцелл ожидал, что она посмеётся над ним, скажет, что он дурачок, но всё было хуже.

– Пора обедать, – сказала она. – Ты пойдёшь?

Инцелл стоял, не осознавая, что стоит с открытым ртом. Когда она двинулась вперёд, он не нашёл сил, чтобы остаться на месте, отступил в сторону, и Степана прошагала к двери и ушла.

Выйдя из ступора, Инцелл пошёл в столовую. Там было шумно, как обычно в обед. Отдыхающие стримеры бодро болтали, прибавляя к своей манере общения чуток стримерского лицемерия – для удовлетворения глядящих.

Помимо шумных разговоров, конечно же, раздавалось жуткое чавканье. Это кипятило в нём ярость даже в таком опустошённом состоянии. Инцелл быстро подставил тарелки под кормушку, получил порцию комкастого белка с витаминами, сел за стол, запихнул в себя питательную жижу с привычным привкусом первородного белка, ни на кого не глядя, прошагал к утилизатору, вывалил мусор и вышел из столовой. Он шагал к себе в комнату, пытаясь справиться с атакующими одновременно противоречивыми мыслями: планами по спасению их двоих со Степаной из этой дыры и её непониманием безысходности их положения. В голове крутилась одна и та же петля: «спасти – нельзя остаться», и он никак не мог выбрать правильное ударение.

Инцелл зашёл в свою комнату и обрушился на кровать. Сегодня стрима не будет, он пустил уведомление об этом в свой профиль. Ему нужно было подумать, но попытки хоть за что-то уцепиться, как всегда, встречали сопротивление выученной лени. У них не было ничего, кроме того, что им объяснили. Ему предстоит самому проложить пути, по которым он будет узнавать этот мир и пытаться взять хотя бы собственную жизнь под свой контроль. Инцеллад был уверен, что это поможет ему спасти и Степану. Мысль о том, что за неё, в отличие от него, некому переживать, только подогревала его упрямство. Последнее, что он понял, прежде чем сон отключил его разум, – это то, что переменить мир, действуя в рамках чьих-то чужих правил, не получится. Для экстраординарных перемен в жизни требовались экстраординарные меры.

Глава 5

Утро не слишком ярко осветило комнату Инцелла. Он открыл глаза в полутьме, запросил время и, как всегда в зимние дни, удивился, что несмотря на близость полудня было очень темно.

Инцелл поднялся с кровати и подошёл к окну. Московские зимы и так не баловали солнечным светом, но в снегопад его было настолько мало, что в помещениях приходилось включать лампы. Обычно на стекло налипали крупные узорчатые хлопья, нагревшись, они быстро таяли и стекали вниз, образуя ледяной надолб, спускающийся вниз острыми сосульками. Сегодня всё окно было закрыто снегом. Инцелл отметил, что в комнате слишком холодно: он понял это не сразу, а только постояв перед окном несколько секунд. Пол и воздух были ледяными. Он пошёл в душ.

Встав на душевую платформу, Инцелл нажал на кнопку, но ничего не случилось. Воду им отключали и раньше, но обычно это было ненадолго, и в любом случае после нажатия на кнопку подачи воды раздавалось шипение. В этот раз не произошло ничего. Инцелл прошлёпал босыми ногами до раковины, чтобы выпить положенные утром сто граммов воды, но холодной воды в трубах тоже не было. Он вышел из душевой.

В отсутствие электричества получить одежду становилось серьёзной технической задачей. Инцелл изучал устройство их аппаратов по выдаче одежды раньше и знал, что следующий комбинезон формуется заранее, так что дело было за малым – снять крышку аппарата и достать смятый и жёсткий комбез, мягкими их делала паровая обработка прямо в момент выдачи.

В гостиной было оживление. Инцелл ожидал чего-то подобного, потому что полное отключение коммуникаций было чем-то новым в их жизни, хотя, похоже, никто не отнёсся к этому серьёзно. Почти вся гостиная была забита молодыми голыми телами, стримеры по привычке вели себя так, будто за ними наблюдают, хотя было очевидно, что из-за отсутствия электричества камеры и усилители сигнала имплантов не работали.

Потирая руки, Инцелл глазами искал в этой толпе Степану. Возможно, сейчас был лучший момент, чтобы поговорить с ней. Раньше таких долгих отключений не было, и он надеялся, что их зависимость от внешних факторов заставит её передумать насчёт похода в Управу.

– Принесите сюда пледы! Всё тёплое, что найдёте! – крикнул он громко, чтобы перекрыть шум возбуждённых молодых голосов.

Ожидаемо кто-то обернулся на него, чтобы посмотреть на нарушителя стримерской гармонии, но никто никуда не пошёл.

Инцелл залез на стол и проорал:

– У нас нет электричества и воды, если их в ближайшее время не вернут, мы тут все умрём!

Он специально выбрал слово «умрём» вместо «замёрзнем», потому что слова из негативного спектра были запрещены для стримеров, ведь это отпугивало клиентов, а значит, понижало заработок.

Все тут же замолчали и посмотрели на Инцеллада.

– Оденьтесь. Вскройте аппараты по раздаче одежды и наденьте комбезы. Берите всё тёплое тряпьё, какое найдёте, и несите сюда, вместе теплее.

– Чего ты суету наводишь? – крикнул кто-то.

– Сейчас у нас нет ни воды, ни тепла, ни света. Сколько такое продлится, нам неизвестно, поэтому нужно подготовиться.

Многие хмыкнули, кто-то открыто издевался.

Инцелл жадно ждал голоса Степаны с едкой шуточкой, но не слышал его.

Он попытался снова:

– За этими стенами – метель, – сказал он, – всё отключилось уже довольно давно, потому что в студии уже холодно. Правильным было бы сохранять тепло как можно дольше, чтобы повысить свои шансы…

Он замолчал. Начиная свою речь, он сам не осознавал, куда она его заведёт, насколько далеко – к осознанию их положения.

– Мне кажется, это что-то серьёзное, – сказал он. – Раньше таких долгих отключений не было, и обычно нам на импланты прилетали уведомления. Кто-нибудь получал их в этот раз? Я – нет. И думаю, что никто не получал. И выхода в Сеть через импланты у нас теперь тоже нет.

Он видел, как их лица, повернувшиеся было к нему, белеют и отворачиваются. Инцелл вызывал в них отторжение, потому что срывал иллюзию нормальности. Он испытал странное чувство. Оно чем-то напоминало многократно усиленную ноту сложных чувств, которые он испытывал, разговаривая со Степаной в последнее время, но сейчас это было отчётливо. Инцелл чувствовал удивление. Ведь это очень странно: тратить свои силы, чтобы заставить людей действовать в их собственных интересах, преодолевая их же сопротивление. Только со Степаной это чувство тонуло в других, потому что она была дорога ему, и он был готов тратить много усилий, чтобы убедить её, здесь же ему было гораздо проще отступить. Получалось, что спасать тех, кому на себя наплевать, – отдельный разновидность бессмысленной деятельности.

В резком приступе раздражения он сказал:

– И прекратите уже вести себя, как будто за вами смотрят, в этом здании только мы одни!

Он слез со стола и пошёл из гостиной, Степаны тут не было.

Размашисто шагая по кирпичным коридорам, ощущая на коже холодный воздух, Инцелл очень надеялся застать Степану в её комнате. Подойдя к двери, он постучал. На стук никто не отозвался, и он занёс кулак, чтобы постучать снова, но дверь вдруг распахнулась.

Девушка стояла босиком на ледяном полу, завёрнутая в простыню. Инцелл сглотнул.

– Позволь войти, – сказал он.

Девушка сделала пару шагов назад. Простыня прикрывала её от груди до колен, Инцелл уставил глаза в пол, чтобы избегать искушения и не пялиться, но тонкие лодыжки примагничивали взгляд – он не мог преодолеть это притяжение.

– Привет, чего ты? – спросила она, растирая глаза.

– Ты только проснулась? – сказал он удивлённо.

– Да, кто-то меня достал со своими разговорами, и я не могла нормально начать стрим, – она недовольно глянула на него.

Продолжая тереть глаза, Степана отступила вглубь комнаты. Инцеллу стоило огромного усилия не смотреть на обнажённые участки ног, мощная фантазия уже стучалась в поверхность сознания.

Не спросив разрешения, он сел на её кровать. Степана не обращала на него внимания, она одевалась. Когда она подошла к крану в ванной комнате, повисла тишина.

– Воды нет! – крикнул Инцелл в приоткрытую дверь.

Мысль о том, что она могла нарочно не закрыть дверь, завладела его сознанием, поэтому он не сказал ей сразу.

Степана побыла в ванной ещё минуту и вышла, лицо было расстроенным.

– Я как раз поэтому пришёл, – сказал он.

– Давно? – спросила Степана.

– Наверно, с ночи, здание уже остыло.

Он посмотрел на её босые ноги. Пальцы побелели. Степана, услышав, что вокруг холодно, инстинктивно потёрла ступнёй о другую ногу. По-видимому, холода она не чувствовала – отходняк от эффекта стимуляторов, которые сначала повышали чувствительность, а потом она надолго падала.

Инцелл помнил её страх и нежелание вылезать из микромирка, поэтому он поступил очень импульсивно – он резко встал, сократил между ними дистанцию и взял её за руку.

– Нам выключили все системы жизнеобеспечения: нет ни воды, ни электричества, ни отопления. Я собираюсь идти в Управу.

– Ты… Ты собирался пойти туда по какой-то другой причине, насколько я помню. А теперь ты хочешь пойти туда, в такую погоду, из-за аварии? По-моему, ты просто нашёл ещё одно подтверждение своих фантазий…

Инцелл поднял руку.

– Не перебивай! – воскликнула девушка. – Послушай. Ты вбил себе в голову… Я даже не знаю, как это назвать. Ты не глупый парень, Инцеллад, ты талантливый стример. То, как ты думаешь, – это может быть правдой, но может и нет. Ты не в состоянии это проверить. Всё, что у нас есть, – эта студия и заработок, который мы от неё получаем. Ничего более осязаемого у нас нет! Ты беспокоишь себя и окружающих, постоянно рассказывая свои домыслы, побуждаешь людей… К чему-то. Но что именно ты хочешь добиться? Чем твой подход или твоё видение, называй как хочешь, лучше того, что нам уже известно? Ну сбежишь ты отсюда куда-нибудь, и что дальше? Как ты будешь там выживать? Где гарантии, что тебя не вернут силой? У нас в головах импланты, ты не думал, что нас могут по ним выследить? Ты мне нравишься, но я не знаю, что мы можем сделать друг для друга. Я так же, как ты, не понимаю этот мир, но я стараюсь действовать рационально, просто пользоваться теми возможностями, которые нам дали… Те, кто это всё устроил, кем бы они ни были там, понимаешь?

Инцелл прикусил нижнюю губу и слушал. Сначала ему хотелось горячо возражать, но потом он вдруг обнаружил, что по существу ему возразить и нечего. Рациональные доводы были на её стороне. Он дурак. Он думал, что Степана тонула в искусственном забвении и поэтому избегала его, а на самом деле она всё это время тоже думала и делала свои выводы, которые были прямо противоположны его. Она была рациональна. Очень ограниченно, в своих собственных рамках, но рациональна. Его же мысли походили на её стримы: много спонтанности и слишком мало организации.

Зачем он пришёл сюда к ней? Позвать с собой в Управу, чтобы подвергнуть риску и её? Он даже не мог точно определить, что собирался сказать ей, кроме того, что она и так могла заметить: что им отрубили коммуникации.

Она ещё стояла перед ним – босая и почти не одетая, и Инцеллу было ужасно стыдно за свои гордыню и глупость. Он приподнял брови, то ли извиняясь, то ли соглашаясь с её доводами, кивнул и пошёл из комнаты.

Степана не стала его останавливать.

Инцелл размашисто шагал в краснеющем сумраке, думая о своей ограниченности. Он подозревал, что часть его провала была вызвана неуверенностью в себе, неспособностью объяснить Степане свои намерения. Вполне возможно, что существует словесная формула, которая могла бы её убедить. Если бы только он был настойчивее, если бы только он мог держаться под напором чужих аргументов. Ведь Степана явно была неправа, ведь так жить просто нельзя.

Но как это донести?

Он подошёл к своей комнате и с силой распахнул дверь. Если никто не поддержит его, он найдёт управу один. Иначе вся его недавняя решимость рассыплется и превратится в очередной внутренний всплеск, о котором через день никто не вспомнит, даже он сам.

Ещё после их со Степаной возвращения из больницы Инцелла поразило, насколько они беспомощны перед силами природы. Почему-то раньше эта очевидная мысль не приходила ему в голову, хотя на природе с родителями он даже помогал отцу работать на земле. Видимо, в детстве его оберегал опыт взрослых, а после переезда в студию он почти не гулял. Всю следующую неделю после того, как они пришли замёрзшие и в размокших костюмах, Инцелл изучал вопрос защиты от агрессивной погоды. Информации было много, хотя вся она не была структурирована и, видимо, подразумевала, что читающий знает, что такое термосы, толстые носки, мембранная куртка и прочее термобельё, но основная проблема была в том, что он не знал, где всё это достать. Тогда он так и не выяснил, а теперь аппарат для формовки их одежды не работал, потому что не было электричества. Во многих источниках указывалось, что нужно иметь сильный ретранслятор для связи импланта со спутниками. Сейчас у них были только усилители сигнала для стримов на крыше их студии, о переносимых устройствах они ничего не знали.

Но из прошлого опыта Инцелл сделал один важный вывод: необходимо утепляться.

Он походил по комнате. Взгляд постоянно спотыкался о аппарат для формовки комбинезонов. В теории эта машинка могла выдавать одежду любой формы, но всех устраивали стандартные комбинезоны. Ходили слухи о каком-то парне, который делал не вполне традиционные стримы, перепрограммировал свой формовщик одежды и вытаскивал из него разнообразные по форме вещи, но, если это и было правдой, то его среди коллег Инцеллада не было. Может быть, он давно откупился, а может, опустился до старшаков, если они тоже не были слухом. В любом случае, он сейчас не был в состоянии что-то перепрограммировать – аппаратура была мертва.

Инцелл остановился перед коробкой аппарата. Он не очень понимал, как эта штука работает, но, если судить по отсутствию трубок, подведённых к этому ящику, сырьё, из которого делали комбезы, было заправлено внутрь.

Сердцебиение участилось. Инцелл ещё толком не знал, что будет делать, а тело уже действовало. Его руки взяли плоскую верхнюю крышку аппарата и с усилием оторвали её. Обнажились внутренности машины. С чувством, что совершает нечто страшное, Инцелл продолжил вырывать куски металла и пластика, пока не добрался до детали, которая приковала к себе внимание. Это был серый металлический эллипс с клапаном с одной стороны. Он достал эту штуку из разломанного прибора и, не позволяя себе думать, швырнул в стену с максимальной силой. Раздался громкий хлопок, и его щёку обожгло. Но через секунду Инцелл уже лежал на полу, придавленный мощным ударом, так что про боль в щеке подумать он не успел.

Кое-как выбравшись из-под раздувшейся целлюлозной массы, он поднялся на ноги. Оставаться в комнате было невозможно, потому что всё пространство заполнило светло-серое вещество. По-прежнему запрещая себе думать, потому что он знал, что это посеет в нём сомнения, а сомнения приведут к параличу воли, он стал рвать куски материала и запихивать к себе за шиворот до тех пор, пока набившиеся гранулы не начали сковывать движения. В таком виде Инцелл прошагал до гостиной, где прямо сходу выкрикнул:

– У кого-нибудь остались стаканы для воды?

Присутствующие ошалело смотрели на Инцеллада из-под сваленных в кучу пледов. Он стоял в раздувшемся комбинезоне с мраморным лицом, по которому струйкой сбегала кровь, пятная его странный наряд. Но решительность в его взгляде и резкий голос не позволили им воспринять его слова и всю эту нелепую картину как шутку. Молодые люди поозирались друг на друга, один парень поднялся и коротко бросил:

– Сейчас.

Он бегом побежал в свою комнату и принёс оттуда скомканную плотную бумагу.

– Вот, – сказал он, – забыл вчера выкинуть. – Он помялся. – Ну, может, позавчера.

Инцелл забрал комок бумаги, развернул. Это действительно был стакан. Он кивнул, не глядя на него.

– Я собираюсь идти в управу, – сказал он. Видя приподнятые брови и недоумевающие взгляды, он добавил, хотя чувствовал, что не стоило: – Попробую разобраться, что здесь происходит и когда это поправят.

Сам для себя он прозвучал чрезвычайно пафосно, но, видя выражения их лиц, понял, что для них его поступок был очень даже желаем. Ему даже показалось, что в их взглядах было уважение. На секунду он увидел себя их глазами – не странного зануду, а человека, который хотя бы попытался что-то сделать, а не просто ждать на холодном полу.

Инцеллу в этот момент очень захотелось, чтобы среди этих напуганных глаз, смотрящих на него с надеждой, были глаза Степаны, но её здесь не было.

Он направился к выходу из гостиной, прошёл по красно-кирпичным проходам к железной лестнице, переваливаясь из-за наполнителя комбинезона с ноги на ногу, спустился и, оказавшись у железных ворот, остановился. Теперь всё было по-другому. Он точно не мог сказать, как именно, но по-другому. Наверно, впервые в жизни он пытался сделать что-то, спланированное им самим. И цель, которую он хотел достичь, тоже была поставлена им самим.

За секунду до того, как он похолодевшей от страха неизвестности ладонью толкнул ледяную от наружного холода дверь, он услышал беглые шаги, бегущие к нему по металлу лестницы. Он обернулся.