Другая сторона

***

Таверна «Ржавый Якорь» пряталась не просто в Нижнем городе – она была его тайным сердцем, затерянным в лабиринте узких, кривых переулков, где воздух был густым коктейлем из сырости плесневеющих стен, кислого запаха из переполненных сточных канав и дыма тысяч очагов. Снаружи она не манила, а скорее предостерегала: покосившиеся стены из тёмного, почти чёрного от времени и копоти дуба, крошечные, как бойницы, зарешеченные окна, будто щурившиеся с недоверием ко всему миру, и тяжёлая дубовая дверь, изъеденная жуками и щедро украшенная вековыми царапинами от ножей, доспехов и пьяных падений. Она не обещала роскоши – эта старая, приземистая постройка скорее напоминала крепкий, но изрядно потрёпанный штормами корабль, выброшенный на берег и превращённый в пристанище для моряков суши. Однако слава её гремела далеко за пределами этих мрачных улочек. Для стражей Рамфорда, для купцов, чьи караваны миновали городские ворота, для отчаянных душ и уставших путников она была больше чем кабак – неприкосновенным островком тепла, крепкого эля и грубоватого гостеприимства её хозяина, толстяка Бориса, чьё сердце, казалось, было таким же широким, как его талия.

Переступив низкий порог, человек попадал в другой, шумный, дымный и живой мир. Тяжёлый, сладковато-хмельной воздух обволакивал, как тёплое одеяло после стужи: густой аромат только что вынутого из печи ржаного хлеба с хрустящей корочкой, смолистый запах тёмного, почти чёрного эля, дразнящий дух тушеной с луком и кореньями дичи и вездесущий древесный дым от огромного камина, пожиравшего поленья. Свет пляшущих языков пламени в массивных железных подсвечниках и тусклое мерцание сальных свечей на столах отчаянно боролись с глубоким, уютным полумраком, отбрасывая гигантские, пляшущие тени на стены. А те стены… Они были не просто стенами. Они были храмом памяти, увешанным реликвиями прошлого: пожелтевшими, истончившимися до прозрачности боевыми штандартами, на которых едва угадывались гербы давно забытых кампаний; старыми, изрубленными щитами с затёртыми символами; тускло поблёскивающими намертво застрявшими в балках наконечниками стрел. Каждый предмет здесь дышал историей, пропитанной потом, кровью, пивом и бесчисленными историями, рассказанными шепотом и криком. У дальней стены, поглощавшей тени, темнел проём широкой, скрипучей лестницы, ведущей на второй этаж – царство узких комнаток для тех, кому путь домой был слишком далёк, опасен или нежелателен.

Зал гудел, как гигантский, растревоженный улей. Гул десятков голосов – хриплых басов ветеранов, звонких пересмешек молодых стражников, задушевных рассказов купцов – сливался в непрерывный, живой, почти осязаемый гул. Под аккомпанемент этого природного хора лютнист в углу, полускрытый дымом, выводил бойкую, плясовую мелодию, его пальцы ловко бегали по струнам. За длинными, грубо сколоченными столами, покрытыми липкими от пролитого эля скатертями, теснились люди – стражники в потёртых, но гордых камзолах, купцы, ещё не снявшие дорожной пыли, местные ремесленники с мозолистыми руками. Мускулистые руки обнимали массивные глиняные кружки, смуглые, обветренные лица сияли в отблесках огня румянцем выпивки и хорошей компании. Женщины – подруги, жёны, ловкие служанки с быстрыми руками и острыми языками – звонко смеялись, подливая эль из тяжёлых кувшинов, их яркие платки пестрели пятнами жизнерадостного цвета в этом море коричневого, серого и чёрного.

В самом эпицентре этого кипящего веселья, за столом у камина, где тепло прижигало щёки, расположился Шестой Отряд. Их смех был самым громким, их жесты – самыми размашистыми. И вот к ним, расталкивая толпу своим бочкообразным телом, подкатил сам Борис. Хозяин «Ржавого Якоря», человек, чьё добродушие казалось высеченным из того же векового дуба, что и стены его заведения. Густая чёрная щетина покрывала его щёки, а усы, напоминавшие два куста ежевики, шевелились, когда он говорил. Маленькие глазки-щёлочки светились искренней радостью при виде Артура, старого друга.

– Артур, друг сердечный! – прогремел Борис, хлопая командира по плечу с такой силой, что тот чуть не клюнул носом в стол, уставленный пустыми кружками. – Старый добрый, как слеза вдовы, эль? И окорока, сочные, с дымком, как в прошлый раз, когда вы свой славный поход отмечали? Знаю, знаю, святая ваша традиция!

– Именно так, Борис, друг! – улыбнулся Артур, отодвигаясь на безопасное расстояние и потирая ушибленное плечо. – На всех моих сорванцов. И пусть льётся рекой, пока кошельки не оскуднеют или ноги не откажут!

Вскоре стол буквально застонал под тяжестью дымящихся окороков, источающих умопомрачительный аромат жареного мяса и пряностей, и гигантских кувшинов с тёмным, пенистым элем, похожим на жидкий янтарь в свете огня. Артур встал. Его движение, плавное и уверенное, привлекло внимание не только своего отряда, но и соседних столов. Шум стих на несколько тактов. Он поднял свою переполненную кружку высоко вверх, так, чтобы огонь камина играл и переливался в тёмном золоте напитка.

– Друзья! Братья по оружию и по кружке! – его голос, обычно ровный и командный, сейчас звенел чистой сталью и глубоким теплом, легко перекрывая остаточный гул и музыку. Все в Шестом замерли, устремив на него взгляды, полные ожидания и верности: невозмутимый Вальтер, уже клевавший носом, но мгновенно проснувшийся; Годвин, чьё обычно суровое лицо светлело от предвкушения и гордости; хитрая, неразлучная тройка – Роберт, Томас, Генри; Оливия, пригубившая эль и наблюдающая с привычной полуулыбкой; и Энтони, сидевший рядом с ней и чувствовавший общее волнение. – По древнему, как эти самые стены, пропитанные дымом и историей, закону «Ржавого Якоря»! – Артур обвёл взглядом своих людей, задерживаясь на каждом. – Я пью за то, чтобы через три долгих месяца, отмахав пыльный путь туда и обратно, сквозь дожди и солнцепёки, мы снова собрались здесь, за этим самым столом! Целыми, невредимыми, может, чуть потрёпанными, но живыми! И ещё более жадными до этого великого пойла мастера Бориса! За возвращение домой! За Шестой Отряд! За наш дом вдали от дома!

– ЗА ШЕСТОЙ! – громовым, слившимся воедино раскатом прогремел отряд. Восемь кружек звонко стукнулись о дерево столов, пена белой шапкой перелилась через края. Эль хлынул в глотки – горьковатый, крепкий, обжигающий, согревающий не только тело, но и душу, прогоняя тень предстоящей разлуки. Священный ритуал был совершён. Граница между «здесь» и «там» обозначена пиром.

И в этот самый момент, когда эхо тоста ещё висело в дымном воздухе, у входа, словно зловещий холодный сквозняк, проникший сквозь щели, возникла фигура. Командир Седьмого Отряда, Эдгар. Высокий, сухопарый, с лицом, словно высеченным из серого, неприветливого гранита, и острым, пронзительным взглядом. За ним теснились его люди – подтянутые, сдержанные, одетые с аккуратностью, граничащей с педантичностью, составляя разительный контраст с разухабистым весельем Шестого. Они вошли не как гости, а как инспекторы.

– Ну надо же, какая неожиданная встреча! – голос Эдгара, резкий, с металлическими нотками и откровенно насмешливый, резанул по веселью, как нож по горлу. Он медленно, с достоинством, шёл к их столу, его люди расчищали путь перед ним. – Думал, в приличные заведения всякий сброд не пускают. – Его взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по лицам Шестого, задержавшись на Энтони дольше, чем нужно, с явным презрением.

Тишина упала на их угол таверны, как тяжёлая завеса. Даже лютнист оборвал мелодию на полуслове, приглушив струны. Артур медленно, с достоинством, повернулся к Эдгару. Его лицо оставалось спокойным, маской вежливости, но в глубине глаз зажёгся холодный, опасный огонёк.

– Несмотря на твоё лестное мнение о заведении и его посетителях, ты всё же удостоил «Ржавый Якорь» своим высоким присутствием, Эдгар, – парировал Артур, его голос был ровен, как поверхность озера перед бурей, но каждый слог звенел отточенной сталью. – Или просто нестерпимый запах окорока Бориса заманил, как медведя на мёд?

По залу прокатился сдержанный, нервный смешок. Эдгар сжал тонкие губы, и на его резко очерченных скулах выступили желваки.

– Словечки – дёшевы, Артур, – процедил он сквозь зубы, его голос стал тише, но острее. – Может, проверим на деле, кто из нас чего стоит? Или твои щенки только языком чесать горазды, а в деле – сопли? Выставляй своего сильнейшего. Против моего лучшего. Прямо здесь, прямо сейчас. Или… – он сделал паузу для эффекта, – признай слабость своего отряда и тихо допивай своё пойло, не отсвечивая.

Вызов висел в воздухе, густой, колючий. Артур не моргнул, не отвёл взгляда.

– Я всегда за честный поединок, Эдгар. Где сила и честь решают, а не сплетни. Годвин! – его голос прозвучал как удар колокола.

Годвин медленно, с достоинством медведя, поднялся во весь свой исполинский рост. Его массивная тень легла на стол, затмив свет свечей. Он неспешно, с ритуальной тщательностью, снял свой потрёпанный камзол, оставаясь в простой холщовой рубахе, под которой бугрились и играли могучие мускулы плеч и груди.

– Зирган! – крикнул Эдгар, его голос сорвался на командный визг.

Отряд Эдгара расступился, и вперёд вышел Зирган. Почти такого же роста, что и Годвин, но шире в кости, коренастый, как дубовый пень. Его волосы были коротко острижены, открывая низкий лоб и маленькие, глубоко посаженные глаза, полные холодной уверенности. Его руки, покрытые паутиной шрамов, уже были сжаты в кулаки.

– Проучи самоуверенного наглеца, Годвин, – тихо, но так, что каждое слово было слышно в наступившей тишине, сказал Артур, отступая, чтобы дать место богатырям. В его голосе была непоколебимая вера. – Покажи, из какого теста сделан Шестой.

– Приготовься, – шепнул Роберт Энтони, не отрывая пристального взгляда от центра зала. Его пальцы нервно барабанили по влажному дереву стола.

«Приготовиться? К чему?» – мелькнуло в голове у Энтони, и сердце его учащённо забилось. Адреналин ударил в кровь. Неужели мирный вечер закончится кровавой потасовкой прямо здесь, среди кружек и окороков?

Посредине зала быстро, с грохотом отодвигаемых скамеек, расчистили пространство. Борис с озабоченным, но заинтересованным видом убрал со стола кружки, бормоча что-то о «молодой горячке». Годвин и Зирган сели друг напротив друга за освободившийся стол, их мощные локти с громким стуком уперлись в грубую деревянную столешницу. Ладони – одна огромная, другая широкая, с пальцами, похожими на дубовые сучья, – сцепились в мёртвой хватке. Пальцы впились в запястья противника, заставив костяшки побелеть под давлением. Мускулы напряглись до предела, вырисовываясь под кожей, как канаты.

«Рукоборье?!» – мелькнуло в голове у Энтони, и он чуть не поперхнулся элем. Он был абсолютно уверен, что сейчас полетят кулаки! Он украдкой, с облегчением и стыдом за свою мгновенную панику, посмотрел на Артура и Эдгара – оба стояли рядом, с довольными, азартными улыбками. «Просто игра… Старинное соревнование… Испытание силы, а не злобы…» – понял он, вытирая ладонью пот со лба.

В таверне воцарилась звенящая, давящая тишина. Даже камин, казалось, потрескивал тише. Все взгляды были прикованы к сцепившимся рукам. Артур и Эдгар стояли рядом, как статуи, наблюдающие за поединком чемпионов.

– Начали! – скомандовал Борис, отступая на шаг.

Тишину разорвал скрип дерева под локтями великанов и глухой стон усилия, вырвавшийся из груди Зиргана. Руки двух силачей задрожали от невероятного напряжения. Сначала казалось, что силы равны. Стол застонал под их напором. Пот проступил на лбах обоих. Зирган, стиснув зубы, попытался резко рвануть руку Годвина вниз. Но рука Годвина была как скала – она лишь чуть качнулась, но не поддалась. На лице исполина Шестого не было ни тени усилия, только спокойная, сосредоточенная уверенность. Он не атаковал. Он ждал.

– Дави его, Годвин! Дай ему угля! – рявкнул Роберт, вскочив на скамью.

– Не поддавайся, Зирган! Держись! – заорал Эдгар.

Крики поддержки слились в оглушительный рёв. «Шестой! Шестой!» – «Седь-мо-ой!». Зал гудел, как во время штурма. Энтони замер, забыв дышать, его взгляд прикован к дрожи в напряжённом бицепсе Зиргана, к багровеющему лицу бойца Седьмого. Тот уже не атаковал, он отчаянно оборонялся. Жилы на его шее вздулись, лицо побагровело от натуги. Рука его, медленно, неумолимо, начала сдавать под титаническим давлением Годвина. Она поползла вниз, сантиметр за сантиметром.