Записки из простой жизни

В послевоенные годы рыбному богатству Мсты нанесли непоправимый урон после организации пассажирских перевозок между Новгородом и железнодорожной станцией Мстинский Мост. Использовались речные суда на подводных крыльях, развивавшие скорость до шестидесяти километров в час. Это приводило на стеснённом пространстве реки к образованию сильных бегущих волн. Они не только размыли берега, но, самое главное, они каждодневно убивали обычно греющихся у кромки воды мальков. Природоохранные власти осознали это слишком поздно.

* * *

До конца 50-х годов основным продуктом питания в деревне оставалась картошка, она спасла русскую деревню от полного вымирания. В это время ржаной хлеб не был «всему головой» не из-за потери своей значимости, а потому что его в большинстве семей было слишком мало.

Третье место по значимости в деревенском питании принадлежало молоку. Однако, на 18 дворов было только семь с коровами. Приходилось отказываться от коров, а для молока содержать коз. Отношение деревенского люда к этой упрямо-шкодливой породе животных было презрительно-брезгливым. В части хозяйств держали овец и свиней. Курицы были у всех. Отказ от коров обуславливали прежде всего невероятными трудностями (для одиноких женщин с малыми ребятами) – заготовки необходимого количества сена на зимний период. Следует заметить, что до конца августа категорически запрещалось запасать сено для собственного скота. Если кто осмеливался это сделать, сено немедленно отнималось. Пока не заготавливалось необходимое количество сена для колхозного стада, о своей скотине беспокоиться запрещалось. При этом руководство колхозов стремилось под личные покосы отводить самые неудобные участки (овраги, ручьи и т. д.) с плохой травой. Под пастбища деревенского стада выделялась на всё лето небольшая площадь, трава на которой быстро съедалась, а колхозникам приходилось сообща «мудрить» как накормить, даже в летнее время, свою личную скотину. В пастухах появились деревенские мальчишки 11-13-ти лет.

Деревенское молоко, выпитое само по себе, – очень питательный продукт. Если к молоку добавлялись чёрный хлеб или варёные картофелины – это была сытная пища. До появления в нашей деревне в начале 50-х годов сепараторов с ручным приводом расчётливые хозяйки из молока производили сливочное масло, сметану, творог, простоквашу и сыворотку. Для получения сметаны молоко разливалось по невысоким глиняным плошкам. Чем больше поверхность этих плошек по отношению к объёму налитого в них молока, тем больше сметаны (выделившегося из молока жира) снималось с поверхности прокисшего молока. Для ускорения закисания плошки с молоком располагали в тёмном месте. В течение недели сметана накапливалась в узком горшке, желательно цилиндрической (не конической) формы. В конце недели эта сметана мутовкой сбивалась в масло. При вращении мутовки из сметаны выделялись последние остатки кислого молока, которые добавлялись в пойло. Получение масла таким способом – малоприятная работа, требующая большого долготерпения. Как правило, это входило в мои обязанности. Огромное спасибо деду Мише, облегчившему мне этот труд. Для этого он сделал из можжевельных досок узкий бочонок (с внутренним диаметром в 15 см) высотой 80 см. Внутри этого бочонка вручную передвигался вверх-вниз поршень из доски толщиной 20 мм, в котором по его окружности были отверстия диаметром 15 мм. При движениях поршня вверх-вниз сметана интенсивно переливалась через отверстия, что значительно ускоряло и облегчало процесс получения масла.

Оставшаяся после снятия с её поверхности сметаны простокваша использовалась как таковая или из нескольких плошек сливалась в один большой глиняный горшок, который ставился в подостывшую печку. К вечеру в горшке образовывались творог и сыворотка. Всё это выливалось в решето с мелкой ячейкой, поставленное на ёмкость, что обеспечивало отделение творога от сыворотки. Большая часть творога шла в пироги. Изредка творог разводили в молоке с небольшой добавкой сахарного песка. Получалась вкусная похлёбка. Сыворотку использовали для приготовления окрошки и тюри. В летнее время часто готовили холодный свекольник и похлёбку со сметаной.

На молоке варили каши из разных круп и овсяный кисель. Очень редко готовили молочный суп. Если позволяли запасы сахарного песка в доме, часто его варили в молоке на чугунной сковороде, охлаждали и разрезали на дольки. Это в детстве казалось таким вкусным. Только поэтому на всю жизнь у меня сохранилось пристрастие к конфетам «Коровка». Когда сестра, брат и я были «пузатой мелочью», бабушка Настя ежедневно утром ставила в печку конусообразный (с широким верхом) горшок молока. К вечеру получалось вкусное топленое коричневого цвета молоко, которое нас интересовало мало. Мы с замиранием ждали каждый свою дозу запёкшейся по верху плёнки молока. Вот это было вкусно.

Когда в деревне купили в складчину два сепаратора, процесс приготовления сливочного масла из молока упростился. Свежевыдоенное (ещё тёплое) молоко пропускали через сепаратор, разделяя его на сливки и обрат. Частично сливки использовались в качестве добавки в чай или в щи, в основном из них готовили сливочное масло. Обрат шёл на приготовление простокваши и творога, а также на подкормку маленьких телят и поросят. Котов и кошек кормили молоком, обратом не оскорбляли.

* * *

В середине 50-х годов условия питания моих земляков постепенно менялись в лучшую сторону. Разносолов не наблюдалось, но пища была экологически чистой и полезной. В дополнение к молочным продуктам первое место занимали щи из крошева, которое мелко рубили сечками из зелёных (наружных) листьев белокочанной капусты. Вместе с мясом и небольшим количеством мелко нарезанной картошки крошево с необходимым количеством воды в чугунах под тяжёлой также чугунной крышкой ставили в хорошо протопленную русскую печку. К обычно позднему вечернему ужину распаренное в мясном бульоне крошево становилось мягким и очень вкусным. Не портила этого вкуса и добавленная в тарелку ложка сметаны. Остатки несъеденных щей оставляли на следующий день, разогревали и съедали в обед. Щи из зелёного крошева, поставленные утром в печку, к обеду текущего дня не поспевали. В зимнее время, когда в семье было мясо, вторым по важности блюдом являлась тушёная в печке картошка. К вечеру в чугунах она пропитывалась мясным соком, баранины или свинины, приобретала коричнево-красный цвет, становилась очень вкусной. В летнее время часто варили щи из щавеля, которого в лугах и по берегам Мсты росло «хоть отбавляй».

Часто готовили дрочёну: картофельное пюре на молоке, наполненное мелко рубленными солёными грибами, на сковороде запекали в печке. Не забываем вкус испечённых в нашей русской печке пирогов-рыбников. Очищенную от чешуи и выпотрошенную рыбину заворачивали в капустные листья и запекали с луком в тесте из ржаной муки. Пропитанные рыбьим жиром и капустно-луковом соком корки пирога шли нарасхват, о запёкшейся рыбе и говорить нечего.

Корову, как уже отмечалось, купить и содержать большинству семей было «не под силу». Поэтому их берегли как можно дольше. Предельно старых коров (с малыми надоями) заменяли молодой тёлкой, иногда от чужой коровы, ибо не от всех коров получали высокие надои. Как правило, телят-одногодок к концу осени стремились максимально достижимо откормить (набрать живой вес) и сдать в заготовительную контору по весьма выгодным для колхозников расценкам. Это была единственная возможность приобрести достойную сумму денег на одежду, обувь и другие семейные расходы. По этой причине для внутреннего потребления оставалась баранина и свинина, немного курятины.

С курицами и петухами расправлялись я или бабушка Настя, овец резал дед сам. Когда же наступала очередь свиньи стать мясом, приглашали кого-нибудь и умевших убивать это сильное животное. Шкуры с овец, телят и свиней, а также разделку туш, дед Миша выполнял без какой-либо помощи. Он каждый раз, перед тем как забить овцу или свинью, всю ночь не мог заснуть. Его тоскливые глубокие вздохи не давали спать всей семье. Дед был с виду суровым человеком, а на самом деле добрым и жалостливым. Когда резали свою скотину, дед старался всю кровь собрать в ведро. Из неё они с бабушкой Настей изготавливали кровяную колбасу. Технологию сворачивания крови при прожаривании её на сковороде точно не помню. Свернувшаяся кровь набивалась в отрезки пригодных для этого тщательно промытых кишок.

Самой тяжёлой и самой страдной в деревенском труде являлась сенокосная пора. Без мясной пищи косарям сил не хватало. Понятно: никаких холодильников в те времена не было. Чтобы сохранить годным к потреблению какое-то количество мяса в летнее время его в конце зимних холодов коптили. Дед Миша это делал так. Заготавливалось необходимое количество дров из сырой ольхи. При горении от этих дров мало жара, зато превеликое множество горячего дыма. Мясная туша подвешивалась к потолку над заполненным водой встроенном в каменку котлом (пустой котёл мог треснуть). Для сбора стекавшего во время копчения с мясной туши сала на кромки котла устанавливался противень. Продолжительность копчения определялась размером туши.

Сохранившееся с предвоенных лет зерно на муку мололи на мельнице в соседней деревне. В военные и первые послевоенные годы зерна колхозникам выдавали крохи. Поэтому его мололи вручную. В нашей семье были не каменные, а деревянные жернова (каменные валялись во дворе). Они представляли и себя два круглых плеча диаметром 60 см и высотой 30 см каждый. В верхнюю поверхность нижнего и нижнюю поверхность верхнего были вбиты много металлических пластин. Они на пару миллиметров выступали над деревянной поверхностью. В центре верхней половины имелось сквозное отверстие диаметром 10 см. В него засыпалось зерно и вращением одного круга по другому перемалывало в муку.

Если на трудодни выдавали семена льна, из него готовили льняное масло. Семена сильно распаривали в печке и наполняли ими конусообразные мешочки из плотной прочной льняной ткани. Эти мешочки вставлялись поочередно с деревянными клиньями в конусообразную щель в берёзовом длиной около двух метров бревне. С помощью кувалды и необходимого числа клиньев семена в мешочках насильно уплотнялись, что из них выжималось всё масло.

* * *

В военные и послевоенные годы каждой семье выдавали по карточкам небольшое количество керосина для ламп. Приходилось экономить. Это влияло на распорядок жизни крестьян. С наступлением тёмного времени особо, не задерживаясь, ложились спать. Но уже в 1948 году к всеобщей радости в деревнях нашего колхоза появилось электричество, ввели в эксплуатацию гидроэлектростанцию на реке Волма. Строительство было прервано войной. Отводной канал и турбогенераторы смонтировали ещё до войны. Оставалось достроить плотину, что сделали в короткий срок. После появления электричества в населённых пунктах колхоза все дома радиофикацировали. Это были радостные события.

Следует заметить, что и в войну молодёжь оставалась молодёжью. В зимнее время регулярно устраивались посиделки, а летом на улице в кадрилях под гармошку плясали, что называется «до упаду». Первые 15-20 послевоенных лет в каждой деревне широко и разгульно праздновались престольные праздники. В массе своей народ в деревнях оставался верующим. При этом хочу подчеркнуть и подтвердить наличие икон во всех деревенских домах во все годы моих детства и юности.

Пробуждалась деревня рано, не позднее шести часов утра. Сначала затапливались печки, потом доили коров или коз. Сразу после дойки выгоняли скот на пастбище. Работа в колхозе начиналась около восьми часов, заканчивалась не раньше шести-семи часов вечера. На свои приусадебные участки светлого времени оставалось немного.

Все семьи жили «сами по себе». Мне не довелось наблюдать какую-либо взаимовыручку. В качестве примера приведу поведение семей при решении вопросов водоснабжения. К концу 40-х годов на всю деревню было всего два колодца, расположенных на небольшом расстоянии один от другого. Один колодец принадлежал старухе (кстати, бывшей кухарке генерала Куропаткина А. Н.). Он был всегда закрыт на замок. Старуха никого и никогда к колодцу не подпускала. Другой колодец находился внутри огорода психологически надломленной гибелью мужа и сына на войне молодой женщины. Пользовались этим колодцем две семьи. В какой-то момент пожарная охрана потребовала наличия колодца со свободным подъездом телег с бочками для воды на случай пожара. Они указали удобное место под новый колодец. Выполнение работ предусматривалось за счёт колхоза. Однако колодец вдовы давно вызывал скандалы «хмелёвской общественности»: «Как это так? Всем приходится носить воду по крутому склону из реки, а она, как барыня, держит колодец в своём огороде». Кстати, до нашего дома от реки воду приходилось носить за четыреста метров. Особенно злобная зависть возрастала в жаркое летнее время, когда требовалось много воды для полива овощей. Так вот, дело закончилось отказом рыть новый колодец, а у вдовы не только отняли колодец, но и значительную часть огорода вблизи дома (для сквозного проезда телег). Колодец превратился в общественный и стали его вычерпывать до дна, стремясь опередить каждый каждого.

Воду из Мсты до начала 60-х годов использовали в том числе как питьевую. В любом месте по течению реки все деревенские жители набирали эту воду в какую-либо ёмкость или просто в ладошки и тут же без всякого беспокойства пили. Безусловно, во Мсту попадало немалое количество загрязнений. Но быстрое течение обеспечивало самофильтрацию. Это продолжалось до тех пор, как «великий» реформатор Н. С. Хрущёв не засыпал сельскохозяйственные угодья по всей стране химическими удобрениями. Стараниями этого «мудреца» был загублен птичий мир и лесное зверьё, даже некоторые виды травы, кустарников и деревьев.

* * *

Норма приусадебных участков, включая площадь занятую домом и другими постройками, была установлена в 27 соток (по стране эта норма разнилась). Всё это называлось огородом, большая часть которого отводилась под посадку картошки. Из овощей обязательно сажали свёклу, морковь, репчатый лук, чеснок, горох, капусту, огурцы, брюкву (у нас её почему-то звали каликой), репу, иногда турнепс. Сеяли мак (а он сам по себе рос как сорная трава). Немного высаживали семян тыквы и подсолнухов. Семена всех овощей каждой хозяйкой заготавливались самостоятельно, в том числе рассада белокочанной капусты.

Если никаких проблем с посадкой перечисленных овощей не возникало то, они были с посадкой картофеля. Обычно для посадки используют мелкие клубни или отрезанную с ростками часть от крупных картофелин. Но это обычно. А каково терпеть голод и хранить некрупный картофель на семена? Поэтому часто дело доходило до того, что для посадки вырезались мелкие кусочки, каждый только с одним росточком. Ожидать хороший урожай при таких семенах наивно.

Посадка семян, кроме капусты и огурцов, проводилась в двадцатых числах мая. В это же время сажали картофель. С капустой и огурцами – несколько сложнее. В каждом хозяйстве был «парник». Это прямоугольный ящик с днищем из досок, со стенками высотой в полметра из нетолстого бревна. По углам ящика устанавливались столбики высотой тоже в полметра. Преследовалась цель отделить ящик от холодной земли. На дно ящика укладывался слой навоза, на который насыпалась чернозёмная земля. В эту земле в апреле высевались размоченные семена капусты. Ящик закрывался плотно рамами со стеклом. На ночь рамы покрывали всяким отслужившим тряпьем. Днём в солнечную погоду его с рам снимали. В закрытом ящике за счёт перегара навоза и солнечных лучей было тепло. Это и позволяло ещё в холодное время выращивать рассаду капусты, у которой имелся страшный враг – нещадно поедающую её мошка. Боролись с этой мошкой всякими растворами. В начале июня рассаду высаживали на гряды, где продолжалась отчаянная борьба с той же мошкой. Приходилось оберегать рассаду и от возможных заморозков.

После рассады капусты в парник высаживали семена огурцов. При появлении двух-трёх лепестков (ближе к концу июня) эти росточки высаживались в гряды при выращивании огуречных плетней в первое время тщательно следили за возможными заморозками.

В войну колхозники работали (в это трудно поверить) практически бесплатно. Большинство здоровых и крепких лошадей были забраны в военные части. Тракторов – нищенское количество. Поэтому огромные площади на полях вскапывались женщинами лопатами. Свои приусадебные участки также вскапывали лопатами, картошку сажали «под лопату» в борозды или на гряды. Довелось мне видеть не один раз, как несколько женщин впрягались в плуг или соху. Попытки пахать коровами, как правило, заканчивались неудачами, поскольку бедные животные не могли понять, что от них требуется. Они были не приучены к этому.

Для того, чтобы прокормиться в летнее время и сделать запасы на зиму, после работы в колхозе приходилось много и постоянно трудиться на приусадебных участках. Склонен утверждать: период с 1959-го по 1963-й год – это лучший отрезок жизни советского народа по обеспеченности продуктами питания. Уже в 1964-ом году начались перебои с белой мукой (выдавали по талонам), потом дефицит был то в одном, то в другом. Касалось это одежды, особенно обуви, бытовой техники и вообще всего, что связано с обеспечением условий нормальной жизни. Выдуманная большевиками схема государственности оказалось нежизнеспособной.

* * *

Подавляющее число моих земляков в большей или меньшей степени были грамотными. Однако, образованность их ограничивалась четырьмя, максимум пятью-шестью, классами начальной школы. В разговорной речи было много не согласующегося с правилами и требованиями русской грамматики. Иными словами, в словообразовании, морфологии, синтаксисе и лексике ошибок наблюдалось «хоть отбавляй». К тому же, в детстве и юности мало, что понимаешь в фонетическом звучании того говора, который тебя окружает. И, только получив высшее образование, побывав во многих регионах страны (от Калининграда до Владивостока и от Мурманска до Одессы), смог понять практически совершенно правильный звуковой строй речи в том месте, где родился и вырос. Люди не охали и не ахали, не тянули звуки, не айкали и не ойкали и в подавляющем числе произносили слова с правильным ударением. Чем объяснить это – не знаю.

Словарный запас местного населения во многом состоял из устаревших редко употребляемых в литературном языке слов. До сих пор помню самобытные слова, которые не мог отыскать в толковых и орфографических словарях русского языка. Например: дянки (рукавицы, варежки); навыреть (в чём-то добиться совершенства); ненаямить (не напастись чего-то); шишко (чёрт) и т. д.

Матерным набором все (от мала до велика) владели в совершенстве, но пользовались им несоизмеримо реже, по сравнению со многими современными, мнящими себя интеллигентами.

* * *

Прошедшие войну, повидавшие Европу мужики, работать в колхозах бесплатно не хотели, стали любыми способами разбегаться из деревни и продолжалось это бегство более десяти лет. Деревни северных областей стали быстро пустеть. Происходило и обуславливалось это так.

Уничтожение мужского населения Советского Союза в горниле Великой Отечественной войны закончилось на тех, кто родился в 1926-ом году. Из набора призывников 1927-го года рождения погибли единицы, но на их долю выпала тяжелая обязанность – служить в армии и на флоте по 6-7 лет. Кстати, это коснулось всех призывников, вплоть, до 1930-го года рождения. Понятно, что отслужив такие большие сроки и получив часто хорошую войсковую специальность (шофёра, слесаря, электрика, машиниста и т. д.) практически никто из них в деревню не хотел возвращаться. Многие успевали жениться по месту службы на городских девушках (в городах невест было несоизмеримо больше, чем женихов, опять же в результате войны). Многие в последний год службы вербовались на всесоюзные стройки (гидроэлектростанции, промышленные комбинаты и т. д.).

Следующий путь оттока молодой рабочей силы (юношей и девушек) был таким. В опустевших после войны городах промышленность нуждалась в рабочих руках, поэтому школы ФЗО (фабрично-заводского обучения) открывались в больших количествах. Изъявившим желание поступить в ФЗО сельские власти препятствовать практически не могли, были специальные постановления партии и правительства. Закончившие ФЗО и ПТУ (профессионально-техническое училище) распределялись по городским предприятиям. В этой канве оттока молодёжи из деревни существовал страшный по своей сути (но он существовал) подвариант, скажем так. Юноша или девушка никогда и ни за что не хотели иметь ту специальность, на которую из данного колхоза набирались в ФЗО или ПТУ. Но они осознанно просили их отпустить. Проучившись в пределах одного года или закончив срок обучения, сбегали (как бы дезертировали) из учебного заведения или с места работы по распределению. Сбегали домой. Учёт проживающего населения в стране Советов был скрупулёзным. В пределах месяца такого «беглеца» или «беглянку» (да они и не скрывались) забирала милиция. Результат – суд и один или полтора года тюрьмы, т. е. бесплатного, принудительного труда. После отсидки эти «кадры» получали соответствующую справку, которая им позволяла не возвращаться в свой колхоз, а устраивать свою жизнь так, как они могли и хотели.

Деревенские девушки пользовались возможностью выходить замуж за городских парней и, прежде всего, за таких же деревенских ребят, сумевших зацепиться за городские условия. Очень часты – фиктивные браки. Девицы из деревень выходили за солдат, служивших в расположенных вблизи воинских частях. Каждая из них, зарегистрировав браки и пожив с солдатом для видимости некоторое время, уезжала как бы к нему на родину, а сама становилась вольной птицей. Солдаты тоже были довольны по-своему. А отслужив действительную, они легко отделывались (документально) от подобных фактов женитьбы.

Существовал и такой способ удрать из деревни. Здесь необходимо повторить, что примерно до середины 60-х годов в советские времена в деревнях упорно отмечали религиозные праздники. Каждое село имело свой Престольный праздник. В этот день в этом селе собиралось «гулянье». Молодцы перепивались самогонкой, что часто вело к дракам, к поножовщине. Нередко, а часто случались убийства. Зачинщиков и участников, конечно, сажали. Отсидев, они в деревни не возвращались. Под эту «марку» находились ребята, которые осознанно прилично выпивали и с топором или огромным ножиком бегали за толпой и орали, что они сейчас всех перережут. Их забирали, давали срок в пределах двух-трёх лет. Результат – они вырывались и колхозов.

Голод заставлял воровать зерно. Укравших судили, высылали на поселение без права возвращения на Родину. Использовался и более «простой путь». Человек (чаще мужики) просто отказывался работать в колхозе. Через два-три месяца его судили, так называемым выездным судом на общем колхозном собрании, определяли срок и всей семьей отправляли в места отдалённые, в Сибирь или на Север.

Даже и в то жестокое (подконтрольное) время существовал «блатной» путь. За взятки своим родственникам и всяческим проходимцам председателями колхозов и сельсоветов выписывались справки с печатями и необходимыми «обоснованиями» причин их «увольнения» из колхозов.

Редкие единицы (к которым имею честь принадлежать) вырывались из колхозных объятий за счёт своих способностей, окончив средние (десятилетние) школы. Иметь способности – этого мало. Надо, чтобы тебя сумели в семье до 18 лет прокормить, одеть и обуть. А для нищих колхозных семей задача не такая простая. Но и в этом случае девушкам из деревни было проще вырваться. Их охотно отпускали для получения специальности агронома, экономиста, юриста, врача или учительницы. Для парней открывалась одна дорога – в военные училища.

* * *

В первые послевоенные годы мужская часть деревенского люда состояла из стариков возрастом 60 лет и более и небольшого числа вернувшихся искалеченных или неискалеченных солдат. Юноши рождения 1927-1930 годов при достижении 18-ти лет все до единого забирались на срочную службу. В 1945-ом году мне исполнилось 9 лет и я хорошо помню всё то, что связано с потреблением алкоголя в деревнях все последующие годы. На восьмом десятке своей жизни с чистой совестью и абсолютно достоверно и ответственно заявляю о том, что до конца 60-х годов ни о каком поголовном пьянстве деревенских жителей не может быть и речи. Как во все времена и среди всех народов было какое-то малое число пьяниц, в основном любителей самогонки. К тому же немногие из них имели в кармане лишнюю копейку для траты на водку.

Брагу для перегонки в спиртосодержащую жидкость (самогонку) готовили из картошки, свёклы, разных ягод, яблок, хлеба и даже мёда. Во второй половине 50-х годов основным исходным материалом для приготовления браги стал сахарный песок. Из одного килограмма песка получали один литр самогонки крепостью в 80-90 градусов. Такая жидкость, налитая на какую-либо поверхность толстым слоем, мгновенно возгоралась от поднесённой спички. Многие «производители» не считали нужным очищать полученный «продукт» от сивушного масла, то есть процеживать через фильтры. Употребление такой самогонки иногда заканчивалось смертью.