Анамнез

Лори опустил глаза в свои записи и улыбнулся, словно вдруг увидел луч яркого солнца, которое смогло одержать победу над монолитной стеной черных туч.

Профессор Фрончак начал с того места, на котором закончил. Он нашел взглядом девушку, задавшую вопрос, и обратился к ней:

– Да, это и правда звучит интересно, Миранда, но я не уверен, что это так уж важно. Вполне возможно, что мозг действительно запомнил яркую деталь из прошлой жизни и перенес в новую, но в этом нет ничего странного. При диссоциативной фуге сохраняется память на универсальную информацию – литературу, научные факты и тому подобное, так что человек вполне мог запомнить и другие детали, которые сопровождали его долгое время. В любом случае, на диагностику или характеристику расстройства этот факт никак не повлияет.

Миранда улыбнулась – она была лингвисткой и сидела на втором ряду, изящно сложив руки на коленях – совсем как лебедь свои крылья. Виктор рассматривал её пушистые волнистые волосы, и они напомнили ему мягкие шоколадные локоны с картины Томаса Фрэнсиса Дикси «Эми Робсарт». Воспоминания об этой картине – как он впервые увидел её, как изучил, как прочитал историю её происхождения и выяснил цветовую палитру – позволили ему почувствовать уверенное спокойствие. Он любил доставать из мысленной библиотеки аккуратно составленные и подшитые брошюры по искусству: вот «Едоки картофеля» Ван Гога, а здесь «Морские чары» Данте Габриэля Россетти, чуть дальше – «Полет ведьм» Франсиско Гойи.

Но больше всего Виктор любил её – «Юдифь и голова Олоферна» Густава Климта. Было в прекрасном лице Юдифи какое-то низкое уродство – уродство не плоти, но душевного притворства. Она заставляла Виктора размышлять о том, как многое, что скрывается за людскими лицами, недоступно пониманию.

Он любил уродство в искусстве – оно всегда сносило с ног вихрем, как болезнь, как новость о раковой опухоли, обрушивалось на голову, как небеса обетованные во время Апокалипсиса. Но сейчас он нашел новую грань уродства, и она воплощалась в человеке. Болезнь – это ведь тоже своего рода уродство. Оттого Виктор сидел, положив голову на руки, и внимательно смотрел на профессора Фрончака. Ему страстно хотелось узнать все, что этот человек может ему предложить, хотелось попробовать постичь новые грани эмоций.

Лекция подходила к концу, но студенты не торопились собираться. Они медленно собирали сумки, задавали нелепые вопросы, касающиеся темы, а иногда и вовсе отвлеченные – спрашивали мистера Фрончака о том, как поживает его кошка Сапфо, и о том, что он планирует делать вечером.

– Раз вам так интересно, – засмеялся профессор. – Сейчас я пойду, пожалуй, выпью чашку чаю с профессором Кроу, потом поброжу немного по коридорам, пока не устану ходить, посижу в библиотеке, снова выпью чашечку чаю с Кроу, а затем отправлюсь писать отчет о летней практике. Последнее, конечно, если успею. Так много важных дел.

– Вы совсем как мы, – крикнул кто-то, – тоже любите откладывать дела на потом.

– Совершенно точно, – радостно подтвердил Фрончак, указав рукой в сторону говорившего, – только я все же чуть эрудированней вас, так что называю эту другим словом – прокрастинация. Согласитесь, звучит уже не так, словно вы просто ленивый.

– Я запомню, – сказал юноша и правда записал слово на полях блокнота.

– Вот видите, как продуктивно мы проводим не только лекции, но и свободное время. На сегодня мы закончили, все свободны. Хорошего вам вечера и не засиживайтесь допоздна – по статистике те, кто поздно ложатся ночью, чаще оказываются подвержены психическим расстройствам.

Профессор захлопал в ладоши, будто аплодируя студентам, которые выслушали его долгую лекцию, и поклонился, когда вся аудитория аплодировала уже ему. Было в нем что-то магнетическое, опять подумал Виктор, что-то от «Короля Артура» Чарльза Эрнеста Батлера. Что-то такое мощное, внутреннее, загадочное, но при этом совершенно безобидное.

Виктор собрал вещи и пошел вслед за Лори. Друг дождался его, вопреки группе элиты, которая собралась у двери и махала ему руками. Но Лори качнул головой, и они упорхнули – надменные и недовольные, как стая золотых утят.

– У меня сейчас право, – сообщил Лори, глядя на часы.

– А у меня живопись, – отозвался Виктор.

Он думал об этом последние десять минут – неизвестность очень пугала его. Какими будут его сокурсники? Каков будет преподаватель? Будут ли они сильно шуметь? А если им станет интересен сам Виктор – что тогда? Вдруг они станут задавать вопросы? А если он не сможет ответить? А он не сможет, если они все разом набросятся на него, как голодные волки на овцу. Художники – люди творческие, а значит – экспрессивные. Что, если он не сможет влиться в коллектив? Если так, то ему суждено вечное одиночество в углу и бессилие перед своим страхом. Следовательно, он ничему не научится. Следовательно, все мучения зря. Следовательно…

Виктор понял, что сойдет с ума от страха, если продолжит дальше раскручивать эту ужасную цепочку. Ему срочно нужно было успокоиться. В поисках предмета, который помог бы ему это сделать, Виктор опустил голову вниз и увидел доски пола, уложенные ровными рядами по горизонтали. Пока они шли к выходу из аудитории, Виктор считал их и старался четко проговаривать в голове цифры. Они всегда успокаивали его. Порядок властвует над всем, а когда он властвует над порядком, то, соответственно, властвует и над всем. В том числе над самим собой.

– Виктор, земля вызывает Виктора, – Лори схватил его за руку, останавливая силой.

Сначала Виктору это не понравилось – его коснулись, воспрепятствовали его движению, – а потом он вынырнул из омута своих мыслей. Сфокусировать взгляд на Лори было трудновато: Виктор видел лишь число «175», которое танцевало перед глазами, и подгнившие доски с темными пятнами неизвестного происхождения, напоминавшими набухающие синяки.

– Не трогай, – он выдернул свою руку чуть грубее, чем планировал.

– Не буду, если станешь смотреть себе под ноги, – Лори указал на выступ в стене коридора, с острым углом которого Виктор неминуемо встретился бы, не останови его друг в паре сантиметров. – И если будешь хоть иногда меня слушать.

Виктор оценил степень опасности: если бы он врезался в стену, было бы очень неприятно.

Как минимум, весь оставшийся день болела бы голова. Видимо, уровень опасности оказался приемлемым, чтобы простить вторжение в личное пространство.

– Прости, – извинился Виктор, не зная, куда деть собственные руки.

– Прощаю, – бросил Лори, не придавая словам никакого значения – он словно вовсе не умел обижаться, да и просить прощения, наверное, тоже не умел. – Пойдем. Вообще-то, я спрашивал тебя о самочувствии, но сейчас вопрос отпал. Ты такой бледный, что выглядишь хуже трупа в морге.

Виктор в ужасе прижал руку к своей шее, ощупывая кожу. Вроде бы не так холодна, да и следов некроза тканей на ощупь он не замечает.

– Я не в буквальном смысле, – устало уточнил Лори.

Виктор медленно кивнул, словно в трансе, и совсем невпопад сказал:

– Мне понравилась лекция профессора Фрончака. И сам он понравился. Я его понимаю, – он поднял на Лори глаза. Тот стоял прямо перед ним, сложив руки на груди. Не выдержав зрительный контакт, Виктор отвернулся к окну – они уже стояли в коридоре, так что ежеминутно кто-нибудь проходил мимо, разглядывая то ли их, то ли картины за их спинами.

– Так сильно волнуешься?

– Я привык, что почти никуда не вписываюсь, но первая встреча всегда самая волнительная. Не могу перестать думать – в голову лезут ужасные слова.

Виктор обхватил лоб руками, как будто обруч из пальцев мог снизить внутричерепное давление, пульсирующее в висках. Совсем как звонкий церковный колокол, который неожиданно будит ранним утром и пугает до нервной дрожи.

– Они все там странные. Не думаю, что на тебя обратят много внимания. Ты прекрасно впишешься в их компанию.

– Ты считаешь меня странным?

Лори так посмотрел на него, что Виктор отвел глаза и понял все без слов: конечно, друг считает его странным – было бы глупо, считай он наоборот.

– Они собираются по вторникам утром и занимаются йогой на резиновых ковриках, по средам медитируют у озера, по четвергам у них клуб игры на разных инструментах – всякие органы, флейты, поющие чашы и прочая мистическая ересь, – а по пятницам практика горлового пения. Я не знаю, чем они там занимаются, но похоже на то, что просто садятся в круг и дружно мычат. Как видишь, ни на каком из собраний они, в принципе, не обязаны разговаривать. Никаких киноклубов и кружков по интересам – им самим, кажется, интереснее общаться с природой или с проекциями своего «высшего Я». Их староста, наверное, всю информацию через Астрал передает.

– Очевидно, ты считаешь их странными.

– Они довольно милы, – Лори сощурил глаза и поджал губы. – Странные, не странные, но люди они безобидные – как молочные ягнята. Ты можешь молчать, и они подумают, что ты просто слишком просветленный для суетного мира. И все-таки они намного страннее тебя, – здесь он улыбнулся, – так что не бойся, что поразишь их – скорее это они поразят тебя.

Как ни странно, но сердце Виктора сбавило ход. Церковный колокол умолк, опутанный сетью слов. Раньше успокоить его могли только цифры, линии и картины, которые он вспоминал и выставлял в хронологическом порядке, но теперь тревога испугалась обычных слов – слов, которые значат не больше, чем просто смысл, растворенный в воздухе. И все же ему стало лучше. Так же, как когда он проговаривал про себя заученный отрывок из биографии Гойи или рисовал по памяти созвездия, отмечая жирными точками самые яркие звезды.

– Да, спасибо, – Виктор снова взглянул Лори в глаза, но в этот раз не отвел взгляд. Он чувствовал себя почти смелым.

Они снова шли по коридору: Лори чуть впереди, Виктор – по правую руку от него. Когда главная лестница привела их на первый этаж, Лори повел его в правое крыло, где находились лекционные аудитории и художественные мастерские. В левом же, насколько Виктор помнил, располагались почти все танцевальные, репетиционные и театральные залы. Своеобразное разделение на подвижное и бездвижное – Виктору понравилась эта строгая симметрия. Была в ней какая-то красота, прямо как в бабочках, чьи крылья являются примером безукоризненной природной симметрии. Природа еще раз доказывает, насколько её творения совершеннее любого искусства, созданного руками человека.

– Занятия по живописи обычно проходят здесь, если в этом году вам не сменили мастерскую.

Лори толкнул дверь и заглянул в аудиторию. Почти все художники уже были там, но тишина стояла гробовая – студенты сидели перед своими мольбертами и бездумно пялились на белые холсты, как будто старались разглядеть на них что-то невидимое.

– Все верно, это здесь, – подтвердил Лори то, что Виктор и так видел своими глазами. – Иди уже. Можешь представлять их голыми, если вдруг сильно разнервничаешься.

Виктор пошел к двери, уже представляя, какое ужасное зрелище ждет его внутри.

– Я это не в буквальном смысле! – истерично крикнул ему вслед Лори и засмеялся. Громко и звонко, прямо на весь коридор. Виктор обернулся и тоже улыбнулся. И в этот раз ему захотелось улыбнуться, по-настоящему захотелось, потому что ситуация правда была смешной. Лори уже стоял у лестницы и держался за поручень – когда только успел?

– После второй пары я обычно выхожу во внутренний двор, – добавил Лори громко, чтобы Виктор услышал его. – Если погоде станет лучше, найдешь меня там. Думаю, дорогу тебе подскажут.

И он подмигнул, прекрасно зная, как сложно Виктору будет попросить кого-нибудь указать дорогу во двор. Подмигнул – и взбежал по лестнице, исчезнув из поля зрения.

Виктор стоял в дверях и думал о том, что на самом деле общение с посторонними не пугает его так сильно, как думает Лори. Он ведь не трус, просто ему трудно говорить с людьми. А может, не сильно и хочется. В любом случае, он и сам может со всем справиться.

С такими мыслями Виктор вошел в художественную мастерскую.

_____

Виктор нашел Лори в саду – тот сидел на бортике мраморного фонтана и увлеченно что-то читал.

Когда Виктор вышел из художественной мастерской, спросив у сокурсницы дорогу, его поразила легкость, с которой ему дышалось. Ища объяснение всему этому, Виктор направился в библиотеку, большие деревянные двери которой выходили в сад. Только войдя в зал, насквозь пронизанный солнечными лучами, Виктор понял, отчего в душе его зацвели цветы. Солнце наконец смогло побороть тьму и выглянуло из-за туч, разгоняя мрак своим лучезарным светом. Блики, похожие на маленьких ангелов, летали по всей комнате и превращали её в обитель света.

Все здесь сверкало и сияло, резало глаза своей ослепительной красотой. Все стеллажи, бюсты, виндзорские кресла и французские окна, открытые, чтобы впустить свежий воздух, утопали в божественном теплом свечении, сошедшем с небес после долгих дождей, как благословение.

Виктор толкнул стеклянные двери и ступил во внутренний двор. Тут же его ноги увязли в сочной зеленой траве, которая сияла каплями дождя в лучах солнца, словно королевская диадема. Еще с утра она стелилась по земле, подобно мертвым колосьям, а сейчас расправилась, налилась красочными соками и, кажется, тоже потянулась навстречу солнцу.

Виктор никогда не видел сада прекраснее. Все вокруг представляло собой открытую зеленую лужайку, уходящую через озеро прямо к далекой кромке леса, и лишь слева и спереди тянулись открытые коридоры со старинными колоннами. Лори объяснил ему, что когда-то они соединяли основной корпус академии с другим – меньшим, который был отведен под школу, – но сейчас его снесли: то ли от ненадобности, то ли он сам разрушился со временем. А переходы остались – красивые, таинственные, словно мосты, раскинувшиеся прямо на земле. Виктор видел подобную архитектуру, когда рассматривал в книгах зернистые фотографии оксфордского университета. Но здесь переходы создавали особую атмосферу загадочности, дорогу в никуда, и напоминали о том, как все бренно в нашей жизни.

По просьбам учащихся их не стали сносить – оставили, и место сразу же наполнилось студентами, отдыхающими в саду после лекций. Те, кому не хватало мест у озера, которое одним своим концом игриво заползало в сад, или на бортиках потемневшего от времени мраморного фонтана, сидели прямо на каменному полу или балюстраде полуразрушенных коридоров. Все в этом месте звенело тихим, чудно пахнущим счастьем. Среди пышных кустов роз цвели туберозы, распускались гардении, отражали своими белыми лепестками солнечные лучи изящные лилии, гляделись в голубую гладь озера прекрасные нарциссы. То был рай для парфюмера, услада для глаз художника и огромное бесконечное пространство мягкой травы для танцоров, которые скидывали туфли и мчались, словно свободолюбивые лани, по поляне в сторону леса, делая сальто, вставая на руки, чтобы посмотреть, как голубое озеро и сияющие небеса меняются местами, и, хватая друг друга за плечи, издавали победный счастливый клич.

Виктор все еще стоял у двери, закрыв глаза. Он ощущал тепло нагретой солнцем ручки, пряный аромат захмелевших от света цветов и тонкую струйку аромата влажной земли. Все в этом мгновении было прекрасно: ни до, ни после, как он знал, ему не представится еще раз ощутить все эти эмоции разом, испить их до дна из сверкающего кубка. Все это навсегда останется лишь в его памяти, как напоминание, что в этот день он понял, как пахнут искусство и свобода.

Открыв глаза, Виктор посмотрел на Лори, беззаботно скинувшего туфли и опустившего ноги в прозрачную воду фонтана. Края его брюк намокли, но он этого не замечал – или не хотел замечать, – целиком погруженный в чтение. Снятый сюртук валялся рядом – должно быть, он упал с бортика, – прямо на сырой траве, как змеиная кожа после линьки. Рыжие волосы Лори стекали по спине великолепным персидским покрывалом, и выглядело все так, словно вокруг его головы раскинулся сияющий ореол, который имеют святые на иконах, а по белоснежной рубашке струятся реки жидкого золота. Картина настолько ослепляла, что Виктор прикрыл глаза рукой.

Все это великолепие разом очутилось прямо перед ним, как нагромождение предметов, каждый из которых хотел рассказать ему именно свою историю. Чтобы этот омут звуков, видов и запахов не захватил его окончательно, он сфокусировался на фонтане и тихом журчании воды, под звуки которого шелестели страницы книги.

Виктор поднял пиджак Лори с травы – он был уже чуть влажный и помятый – и опустился рядом с другом на сухую поверхность камня. Солнце ласково скользнуло теплым языком по его светлым волосам – да так и осталось сидеть на них, делая Виктора похожим на бесполого ангела с картин эпохи Возрождения.

– Что ты читаешь? – спросил он, разглядывая красивую, цвета яйца малиновки, книгу.

Лори заложил пальцем место, на котором остановился, и продемонстрировал Виктору обложку. Его глаза, обращенные на солнце, забавно щурились, и кожа вокруг них собиралась в уже знакомые морщинки. Он выглядел так, словно просидел здесь целую вечность, не видя ничего, кроме страниц книги. Назревал закономерный вопрос: а был ли он вообще на лекции по праву или сбежал сюда сразу после психологии, желая уединиться с книгой?

Виктор взглянул на обложку и сразу узнал картину Антуана Ватто «Юпитер и Антиопа». Насколько ему было известно, она сопровождала каждое издание романа «Парфюмер». Только после лицезрения картины он опустил взгляд ниже, на название, и улыбнулся – его догадка оказалась верна.

– Перечитываю «Парфюмера», – пояснил Лори, прижимая книгу к груди. Ногами он беззаботно колыхал воду фонтана, и его белые ступни искажались, дробились под прозрачной водой, похожей на россыпь алмазов.

– Твой любимый роман? – Виктор тоже снял пиджак, но оставил его на коленях, чтобы он не промок и не измялся.

– Да. Уже и не знаю, сколько раз я его читал. Знаю весь сюжет почти дословно, а все равно каждый раз руки снова тянутся к нему – какое-то дьявольское колдовство. Люблю истории про великих гениев и великих чудовищ, а здесь – все в одном флаконе.

Неожиданно в лесу защебетали птицы. Сперва далеко, в глубине, затем все ближе, а потом маленькая невзрачная птичка села на противоположный край фонтана. Виктор подумал, что после сладкоголосого пения она прилетела напиться воды. Однако чудесные звуки все продолжались – прямо как весной, когда почти умертвленную зимой природу возрождают к жизни теплые лучи солнца. Птичка напилась воды и взлетела в голубое небо, направляясь к своим собратьям, чтобы слиться с их божественным хором.

– Ты не читал? – спросил Лори.

Виктор покачал головой и вновь взглянул на книгу.

– Я редко читаю художественную литературу, но много слышал о достоинствах Патрика Зюскинда. Может быть, когда-нибудь я её прочту, – Виктор свесил руку и коснулся воды – холодная, почти ледяная на глубине и тепловатая сверху. Должно быть, солнце еще не успело согреть её целиком. Но Лори, равнодушно опустив ноги на самую глубину, не чувствовал холода. Наверное, он его вовсе не боялся.

– Читаешь научную литературу?

– Люблю биографии художников, – подтвердил Виктор. – Исследования цвета, статьи о прошедших выставках, о реставрации картин, об их создании.

– Да ты художник до мозга костей. Неужели ты правда ни разу не читал ничего художественного?

Виктор задумался, но ничего в голову ему так и не пришло. Он читал – был почти уверен, что читал, – но не помнил, что это была за книга.

– Читал, но давно, – ответил он уклончиво.

Лори понимающе кивнул и заложил книгу закладкой.

– Почему ты ходишь со мной? – вопрос застал Лори врасплох.

– Я вовсе не хожу с тобой, мы ходим вместе, – загадочно ответил Лори.

– И все-таки, почему ты не вернулся к своим друзьям? Тебе же поручили только провести мне экскурсию, или я чего-то не знаю? Зачем тебе все это? Ты ведь можешь делать все, что захочешь.

– Я и делаю, что хочу, – Лори взглянул на солнце, приложив ладонь козырьком ко лбу, и профиль его стал похож на профиль Икара, мечтающего вознестись как можно выше к небесному светилу. – Мне просто интересно с тобой. Интереснее, чем с ними.

Лори перестал вглядываться в небесную гладь за горами и снова глянул на Виктора – глаза его из светло-зеленых стали темно-изумрудными.

– Знаешь, теперь долго должно светить солнце. Дожди не вернутся еще минимум неделю. В этих краях даже Бог такой вялый, что ему лень менять погоду каждый день. Поэтому у нас то месяцами льет дождь, то неделями светит солнце.

– Почему тебе не интересно с ними? – Виктор или не услышал, или не обратил внимания на замечание о погоде. – Разве со мной может быть интереснее, чем с пятью-шестью разными людьми, каждый из которых – сформированная личность со своими интересами?

– Они – не личности, они – фабрикаты. Типичные дети своих типичных родителей. А я не собираюсь цепляться за богатство и статус только ради богатства и статуса. Мне нужны тайны, нужен азарт, нужен интерес к жизни. А в них уже ничего интересного не осталось: они либо открыли все тайны сразу, либо были так поверхностны, что я давно разгадал их.

– И ты разгадываешь меня? Как детектив?

Лори улыбнулся, по-особому, как умел только он – подняв уголки губ, дрожащие от восхищенного веселья, и чуть закусив нижнюю губу. Такая улыбка делала его похожим на чертенка, обуреваемого шаловливыми страстями.

– Спорим, ты любишь детективные истории?

– Ты прав, люблю. И да – возможно, я разгадываю тебя. Многое в тебе мне не понятно: иногда ты пугаешь меня, иногда – смешишь. С каждым часом мне становится все интереснее.

– Я тоже разгадываю тебя, – ответил Виктор. – Ты для меня непонятен так же, как бушующий океан: в одно мгновение утихаешь, успокаиваешь, а в другое невероятно пугаешь размахом своих волн. Мне тоже нужно узнать тебя, чтобы доверять.

– Значит, договорились, – Лори протянул Виктору руку. – Будем изучать друг друга и держаться вместе.

Видя, что Виктор сомневается, глядя на протянутую руку, он добавил:

– Можешь не пожимать, если не хочешь.

И все же Виктор протянул руку в ответ и легонько пожал пальцы Лори. В тот момент он решал, что значит для него этот жест: шаг на пути к доверию или уже полное доверие? Все-таки он еще плохо знал этого человека.

– Значит, ты пока мне не доверяешь? – Лори отложил книгу и подтянул ноги к груди, чтобы отжать намокшие штанины.

– Нет, – честно ответил Виктор. – Вернее, не полностью. Но мне бы хотелось.

– Но пока не поймешь меня, не сможешь и довериться.

Виктор кивнул, глядя как Лори с наслаждением потягивается, стоя босиком на густой траве.

– Тогда давай прогуляемся и устроим блиц. Quid pro quo. Кажется, мы уже даже говорили об этом. Правда за правду. Ничего слишком личного, если тебя это смущает, просто более близкое знакомство. Мы же должны понять, годимся ли мы друг другу в друзья, – он хитро улыбнулся, что-то плутовское пробежало по его лицу.

Виктору идея показалась занимательной. Встав с фонтана следом за Лори, он ответил:

– Хорошо.

– Представь, что мы просто обмениваемся базовой информацией, – Лори подхватил пиджак и туфли – это были, как позже увидел Виктор, расшитые бисером бархатные лоферы на небольшом каблуке – и двинулся в сторону озера. – Но у меня есть одно условие: ты снимешь туфли и пройдешься босиком. Ты даже не представляешь, какая у нас здесь мягкая трава.

Виктор чуть помялся, но, чтобы не отставать от друга, снял туфли и побежал за ним, догнав лишь у края озера. Трава и правда была мягкая, теплая и чуть влажная. Большинство луж уже высохли, но мелкие капли скатывались по плоским стеблям травы, щекоча кожу.

– Пожалуй, я начну, – сказал Виктор. – Почему тебя здесь так любят? Студенты, преподаватели – все.

– Мой отец – важная шишка, а я – просто я. Я не влияю на их любовь и не прошу её. Наверное, им просто нравится, когда к ним пренебрежительно относятся. Они как девчонки, которые влюбляются в плохих парней, плюющих на них с высокой колокольни.

Они прошли мимо небольшого деревянного мостика, который можно было бы назвать причалом, если бы не его длина. С таких обычно любят нырять воду или устраивать на них пикники.

– Моя очередь. Где ты раньше обучался, почему поступил сюда только на четвертый курс?

– Раньше я учился в Королевском колледже. Прошел первые два курса, а потом понял, что больше не могу там оставаться. Подал заявление сюда, но оказалось, что из-за несоответствия программ мои два курса Королевского колледжа равны трем курсам «Лахесиса». Так меня зачислили сразу на последний.

– Сколько же тебе лет? Двадцать? – удивился Лори.

– Теперь я спрашиваю, дождись своей очереди, – улыбнулся Виктор. – Сколько тебе лет?

– Двадцать три, – в ответ на удивленный взгляд Виктора, он пояснил. – Я на последнем курсе юридического, но у нас их не четыре, как у вас, а пять. Программа «Лахесиса» сильно отличается от других университетов. Снова спрашиваю я. Так сколько же тебе лет?