Семь шагов навстречу

Я не спросила. Спрос – это маленький мост, по которому нужно пройти. Я ещё не знала, хочу ли я идти по нему с ним.

Когда мир вокруг начал светлеть, я записала в блокнот новое правило, едва слышно, для себя, чтобы не забыть: «Замечать следы – даже там, где их не ждёшь». Это было не признание, больше – наблюдение: следы остаются, даже если их оставляют люди, которых ты хочешь не замечать.

Он ходил по квартире так, будто каждая полоса на его коже – это карта вечера. Его рука была в следах клея, ногти короче, чем обычно; на локте – тёмное пятно, похожее на высохшую краску. Он молча подошёл к раковине, включил воду, промыл руки и посмотрел в своё отражение в стекле чем-то между раздражением и непроизнесённой усталостью. Я видела только часть лица – угол челюсти, два тёмных лука над глазами. И мне вдруг стало ясно, что под этой грубоватой бронёй – человек, который держит равновесие на краю.

– Ты спишь? – его голос был тихим, когда он повернулся ко мне. Вопрос не просил пропуска; он скорее проверял, не сгорел ли я уже.

– Почти, – ответила я. Почти – потому что слово «почти» умеет хранить надежду, и это важно.

Мы оба знали, что завтра снова будем притворяться, будто это всё – обычная рутина. Но сейчас, в тишине, между первыми лучами рассвета и тихим запахом кофе, возникло что-то другое: не доверие, не дружба, а скорее тихое признание того, что мы оба этим живём. Просто понимание: «ты тоже стараешься, и это важно»

Я не собиралась проговаривать новую мысль вслух – правила легче держать в чернилах, чем в воздухе. Закрыв блокнот, я оставила набросок дома как маленький маркер: дом – это не только стены, но и кто-то, кто оставил карандашный след в твоих записях и просто встал утром, не давая объяснений.

Завтра дедлайн. Мир не ждёт драм и не спешит с пониманием, а пока – картон, клей, клавиши и музыка. Мы делаем, потому что иначе можно было бы просто сидеть, смотреть на часы и притворяться, что время само что-то исправит.

***

Я вернулась домой с ощущением пустоты и лёгкой победы: «сдала». Ная шла рядом с двумя большими чашками. Она протянула мне одну, и запах корицы сразу сделал момент домашним и спокойным.

Мы вошли, и квартира встретила нас тем же мягким светом: лампа в углу, пар от недопитого кофе, в углу – крошечный хаос из картона и бумаги. На столе лежал мой блокнот с наброском домика; кто-то аккуратно подвигнул его к краю, так что лист ловил свет и выглядел почти нарочно приветливым.

– Ты вернулась, – услышала я голос. Он сидел на диване в сером свитере, смотрел в окно, но сразу перевёл взгляд на нас. В его голосе не было ни едкой нотки – только спокойный, ровный тон, как будто просто констатируют факт.

Ная, которая умеет разговаривать с людьми так, будто знакомится с будущим, сделала шаг вперёд и протянула руку.

– Привет, я Ная. Я – её постоянный спутник по кофе и творческим авралам.

Зейн посмотрел на её руку, затем улыбнулся так, будто улыбка не была чем-то заранее отрепетированным.

– Ная. Рад знакомству. И рад, что у Иви есть подруга, – сказал он и поставил ладонь на коробку с макетом, как будто проверял, держится ли всё на своих местах.

Это «рад, что у Иви есть подруга» прозвучало простым и немножко чужим – и именно поэтому два ударных кусочка в груди у меня и у Наи мигом сжались от удивления. Ная впервые замялась, а я почувствовала, как губы сами складываются в улыбку, которой не было в расписании.

– Ух ты. Это… неожиданно, – пробормотала Ная, всё ещё сжатая ноткой «что за черт».

– Не надо драм, – помолчал Зейн, затем, как будто добавляя броню к слову, простым голосом сказал: – Ухожу на несколько часов. Есть вещи, которые нельзя отложить. Не жди меня, Иви, ладно?

Фраза зависла в воздухе, ровная и неожиданная, как окно в тихий холодный вечер. Я дернулась, но не от страха – просто «не жди» звучало так, будто он тихо закрывал одну дверь и открывал другую, ведшую куда-то далеко за пределы нашей кухонной географии.

Мы с Наей переглянулись. Его тон был странно спокойным, не требующим объяснений, но в нём чувствовалась какая-то мягкая забота, будто он предупреждал, а не отстранялся.

Он встал, словно собирался сделать что-то простое, и направился к плите. Ная тихо положила булочку на тарелку, а я вдруг заметила: я даже не сказала вслух, что сдала работу. То самое «я справилась», которое обычно только ревёт внутри или проскальзывает через кофе и пустой взгляд, теперь оказалось здесь, между ними, как будто часть чужого сценария, и мне пришлось научиться говорить это спокойно.

– Я сдала, – сказала я, потому что нужно было хотя бы вслух зафиксировать факт. Сдача не звучала громко, но в ней было облегчение, которое почти можно было потрогать.

Он кивнул, и в этом кивке было что-то большее, чем просто признание: он видел, понял, принял.

– Хорошо, – сказал он тихо, спокойно, без давления. – Отдохни. И не жди меня. Я не хочу, чтобы твоя жизнь зависела от того, прихожу я или нет.

Слова легли в кухню мягким, почти невидимым шёпотом, и я вдруг поняла, что этот момент – совсем другой, чем все наши столкновения до сих пор имеют место быть.

Ная посмотрела на меня, и её глаза стали мягче, но в уголках всё ещё скользнуло недовольство – та самая смесь «не понимаю, как ты так спокойно можешь это принять».

– Это звучит резко, – пробормотала она. – Ты хотя бы объясни…

– Объяснений нет, – сказал Зейн, но голос стал удивительно мягким. – Они существуют где-то в другом месте. Сейчас мне нужно уйти по делам. Точка.

Он поставил рядом с нами ещё одну тарелку – для меня – и вдруг этот простой жест выглядел почти магически: тепло еды смягчало остроту момента, делая всё вокруг чуть более мирным. Ная не удержалась и плюхнулась на стул, обхватив тарелку руками, словно это была временная защита от сюрпризов.

– Хорошо, – сказала я тихо. – Я не буду ждать.

Слова прозвучали ровно так, как нужно – не вызов, не капитуляция, просто факт. Но внутри щёлкнуло: «не жди» проложило новую линию в моей картине мира, где он – точка на маршруте, а не часть дома. И этого было достаточно, чтобы внутри меня замигала лампочка тревоги и одновременно – странная благодарность: он сдержан, не требует, не манипулирует, не предлагает спасение.

– Удачи там, – сказала Ная, пытаясь встряхнуться в привычку оптимизма. – И если что, мы тебя не будем преследовать в соцсетях. Шучу.

Зейн слегка улыбнулся, этот раз уже по-настоящему. Он взял свой рюкзак, поправил ремень и остановился в дверях.

– Если что – напиши, – сказал он, и в этом не было ни требования, ни давления. Просто тихое: «я рядом, если нужно».

И ушёл. Дверь закрылась мягко, как будто и она устала от лишних драм.

Мы с Наей остались на кухне, где ещё пахло корицей и клеем. Ная выдохнула длинно и, не смотря на своё «мы не будем преследовать», взяла меня за плечо.

– Ты в порядке? – спросила она, но её голос был уже спокойнее.

– В порядке, – ответила я, и слово звучало правдой, если повернуть его лицом к настоящему моменту: я сделала работу, у меня есть друг рядом, и кто-то оставил на моём блокноте набросок дома. Это мало, но достаточно – чтобы начать укладывать новую карту жизни.

Я взяла кружку, и чашка в руках казалась теплее, чем просто чай. За окном море отбивало свет – и это было то, что не подчиняется ни «не жди», ни отъездам. Это просто присутствие, которое остаётся.

– Ты заметила это? – шепнула мне Ная, глядя на него из-под ресниц. – Он… он вроде бы не шутит, не отшучивается… просто… мягкий.

Я кивнула. Слова не приходили. Всё, что могла – это ощущение тепла, маленькой безопасности, которой мы раньше не давали ему права на проявление.

– Он вообще так может? – продолжала Ная, а я только улыбнулась, потому что внутри щёлкнуло что-то странное: «может». Может быть, он умеет быть не только «мистер отвали я одиночка».

– Он, – сказала я тихо, – такой, каким я никогда не думала, что его увижу. И это… это странно приятно.

Мы сидели молча, ели пирог, а где-то за окнами ночь сгущалась мягким бархатом. И в этом тихом моменте, между ароматом корицы и теплом тарелок, я поняла: иногда люди показывают себя не сразу, и порой этого достаточно, чтобы поверить – мир может быть чуть мягче, чем ты думала.

***

Я шла рядом с Наей, ощущая лёгкое тепло после того странного, почти нереального момента с Зейном. Всё ещё звенело где-то внутри – эта его тихая мягкость, чашка, тарелка, слова, которые не требовали ничего, кроме жизни. Я старалась не думать слишком громко, потому что Ная сразу бы заметила, а она любит комментировать всё и вся.

– Знаешь, – сказала Наи, глядя на меня с этой смешанной улыбкой «ты опять куда-то улетаешь», – у тебя прямо прилив нежности какой-то был. От Зейна, ага. Я вижу.

Я закатила глаза, но не смогла сдержать улыбку:

– Прилив? Ммм… да, можно и так назвать. Только прилив какой-то странный, с запахом кофе и тихого безразличия.

Ная фыркнула:

– «Тихое безразличие» – это новый способ сказать «он не собирается тебе ничего объяснять»?

– Нет, – сказала я, ощущая, как шевелятся слова в голове. – Это скорее «он не просит, не манипулирует, просто существует, и это неожиданно приятно».

Ная нахмурилась, потом рассмеялась:

– Иви, это почти как цитата из какого-то романтического фильма, который мы никогда не посмотрим.

И тут пискнул телефон Наи. Она глянула на экран и засияла:

– Джеймс! Он предлагает нам прогуляться по городу. Говорит, мол, не ночь дома сидеть, а свежий воздух, веселье, музыка.

Я сжала свои пальцы вокруг стакана и подумала: почему нет? «Веселье и музыка» звучало лучше, чем сидеть с головой, полной странных мыслей о Зейне.

– Ладно, пошли, – сказала я.

Через десять минут мы уже шли по набережной. Море светилось отражениями фонарей, а волны шептали что-то своё, совсем непонятное, но успокаивающее.

– Смотри, – сказала Ная, показывая на уличного музыканта, который перебирал струны гитары. – Он что-то играет о любви или о чём-то грустном. Я не могу понять.

– Возможно, это и есть городская философия в трёх аккордах, – усмехнулась я, пытаясь не думать о том, что философия иногда бьёт сильнее любых слов.

Джеймс присоединился к нам на пару минут позже, с рюкзаком через плечо и широкой улыбкой:

– Привет, дамы. Я слышал, кто-то хочет приключений и кофе?

– Привет, мистер «я-слишком-умный, чтобы опоздать», – сказала Ная. – С тобой приключения всегда неизбежны.

– С меня поднимается цена вашего невежества, – вдруг вставил Джеймс, – Или хотя бы плата в мороженом.

– Плата мороженым? – переспросила Ная. – Ты серьёзно, Джеймс?

– Всегда серьёзен, – ответил он и грозно подвинул рюкзак к себе. – Особенно когда вижу людей, которые фальшиво философствуют.

– Ой, хватит, – сказала я, не удержавшись от смеха. – Нам не нужна твоя «серьёзность» на фоне городских фонарей.

– А что нам нужна, тогда? – подыграла Ная. – Принципиально нелепая прогулка, где всё плохо, кроме мороженого и смеха Иви?

– Сдаётся, – сказала я. – Да, именно так. И пусть ещё кто-нибудь попробует внести философию в это дело.

– Эй, – Джеймс хлопнул меня по плечу, – философия не виновата, что у нас есть Ная, которая умеет делать из всего цирк.

– Я цирк? – возмутилась она, но тут же смягчилась, увидев, как я улыбаюсь.

– Абсолютно, – кивнула я. – Цирк, где мы – главные артисты.

– Но кто директор? – Джеймс посмотрел на нас с хитрой улыбкой.

– Я, – заявила Ная с таким видом, будто подписала приговор.

– Ага, а мы только актёры, – сказала я и вздохнула, наслаждаясь этим беззаботным хаосом. – И вроде бы никто не кричит «тише», никто не оценивает каждый шаг.

– Слушайте, а если серьезно, может мороженое? – внезапно предложил Джеймс. – Философия, смех и мороженое – вот наша идеальная формула.

– Ты опять про мороженое, – фыркнула Ная, но в её голосе уже звучала готовность к приключению.

– А что ещё? – спросила я.

– Ладно, – сказала Ная, – тогда марш за мороженым. Философия подождёт.

Мы свернули к маленькой лавке с мороженым, и Джеймс, как обычно, сделал вид, что выбирает самое сложное мороженое. Ная смеялась, а я просто смотрела на их лица, на свет фонарей, на отражения волн, и чувствовала, что город сегодня – наш, а все странные мысли о Зейне стали лёгкими, почти воздушными.

– Ладно, – сказала я, облизывая ложку с мороженым, – кто следующий на шутку про туристов с голубями?

– Я! – крикнула Ная, – они законно занимают свои места, а мы вмешиваемся в их планы.

– Ха, – Джеймс поднял руку, – вмешательство ради искусства – это мой девиз.

И мы шли дальше, смеялись, шутили, играли с отражениями света на мокрой брусчатке, и я вдруг поняла: иногда городская ночь с друзьями – это самое мягкое лекарство от всего, что кажется слишком серьёзным.

Ветер сегодня решил стать нашим неожиданным соавтором: тёплый, но дерзкий порыв с набережной, словно море решило щекотать город за шёлковый воротник. Мы шли втроём, и слова Зейна – «не жди» – всё ещё шептались где-то в голове, как маленький камешек в обуви, который норовит напомнить о себе каждый шаг. Я пыталась не ловить его взгляд, но где-то внутри что-то тихо тарахтело, будто он всё равно напоминал о себе, даже когда его не было рядом.

– Смотри, – сказала Ная, пытаясь удержать шляпу, которую ветер уже чуть было не сдул с головы. – Эй, погодка, полегче.

– Ну так на что ты надеялась, надев шляпу у моря? – подколол Джеймс, перегнув рюкзак наперёд. – Это как приглашение для ветра: «Эй, приходи, унеси стиль!»

Ная отмахнулась и приняла «боевую стойку»: шляпа села глубже на голову, она заправила пару выбившихся прядей за ухо и морщила нос, словно проверяя, сможет ли ветер её всё же победить.

– Я не боюсь ветра, – сказала она с видом человека, который только что отстоял диссертацию в инстаграме. – Он меня уважает.

Я усмехнулась, но ветер внезапно устроил ещё один сюрприз: шляпа взлетела, описала короткую дугу и полетела прочь. Всего за мгновение началась настоящая погоня, будто мы вдруг попали в кадр какой-то неуклюжей романтической комедии.

– О, всё, – выпалила Ная. – Эмигрирует моя шляпа!

Шляпа улетела в вихре ветра, подпрыгивая над головами и описывая смешные петли. Люди на набережной на мгновение замерли, кто-то успел заснять этот хаос на телефон. Я вдруг ощутила странное возбуждение – не героическое, а чисто азартное. Погоня была совершенной: никакой сентиментальности, только ветер, смех и щепоть паники.

– Джеймс, поймай её! – крикнула Ная.

Джеймс будто подготовился к этому всю жизнь: он сделал шаг в сторону, бросил рюкзак, выбрал траекторию и, шелестя как герой низкобюджетного кино, протянул руку. Шляпа почти коснулась его ладони, но ветер дернулся в сторону – и тогда Джеймс подпрыгнул, ухватил её и прижал к груди. Он выглядел так, будто именно ради этого момента он и ходит по городу: герой, рюкзак и шляпа.

– Спасено, – провозгласил он, поднимая шляпу как трофей. – Награждаю себя медалью за мужскую храбрость и безопасность головных уборов.

Ная бросилась обнимать шляпу, а потом его – в таком порядке, который всегда оставляет мужчин слегка смущёнными и очень довольными.

– Спасибо, сэр Джеймс, – сказала она драматично. – Я обязана.

– Не за что, – ответил он, и в его улыбке шутка встретилась с реальной теплотой. – Всегда рад служить обществу и дамам с прекрасным чувством стиля.

Я стояла, наблюдала за этой сценой, и где-то внутри что-то осторожно хихикнуло. Джеймс всегда умудряется сделать глобальное из мелкого жеста – и это работает. Его героизм был прост: ловкость, чуть театра, и готовность разгрузить момент от неловкости.

Пока Ная осторожно поправляла шляпу, проверяя, не помялась ли она и всё ли на месте, из толпы выскочил мальчик. Он с тревогой оглядывался и протянул нам лист бумаги, который ветер утащил куда-то дальше. Казалось бы, пустяк, но в его руках этот лист выглядел как маленький секрет города, возвращённый нам самой судьбой.

– Спасибо! – сказала я мальчику. Он смутился и покраснел, словно только что выполнил секретную миссию.

– Ну, я вроде как герой вечера, – пробормотал он себе под нос и тут же умчался так же быстро, как появился.

Мы смеялись – громко, легко, как будто смех сам мог разровнять складки воздуха. Он смягчил уголки напряжения, оставшиеся после Зейна, и почти стер острые краешки его слов из памяти. Ветер всё ещё дул, но теперь не мешал – он стал частью нашей игры, подбрасывая волосы, подталкивая шляпу, добавляя движение, которое мы могли ловить вместе..

– Вот это поворот, – сказала Наи, когда мы опять шли дальше. – Пожалуйста, запомните мою благодарность. Я могу официально признать Джеймса в рыцарях случайного спасения.

– Я беру на себя роль рыцаря, – сказал Джеймс и напомнил, что у него есть и иная миссия: купить мороженое. – Кто со мной?

– Я! – выпрыгнула Наи. – Но только если там есть вкусы типа «сдала дедлайн» или «прилив нежности».

Я усмехнулась, представив себе мороженое с таким названием.

– «Прилив нежности» – звучит как новый тренд, – пожала плечами я. – Хотя честно, сегодня пора бы назвать вкус «нежность и пессимизм»: сложная смесь.

– Отличное название для кофейни, – подхватил Джеймс. – «Нежность и пессимизм»: заходите, получите счастливую кружку и маленькую философию в придачу.

Мы смеялись, и каждая шутка словно склеивала нашу компанию заново. В игре слов Джеймса – театральной, но тёплой – было что-то умиротворяющее: мир не разваливался на куски, он аккуратно собирался в знакомые формы – друзья, смех, мороженое и ветер, который мог сдул шляпу, но не мог унести нашу дружбу.

На набережной вдруг появился старый кларнетист; без лишних слов он подключился к нашему смеху старым блюзом, и в его музыке звучало всё: морская соль, шуршание осеннего листа, обещание, что ночь пока ещё держит нас внутри себя. Мы купили мороженое, делились ложками, спорили о вкусах, подшучивали друг над другом и тихо согласились: прогулка – маленькая терапия для души.

В какой-то момент я поняла, что пальцы дрожат не от ветра, а от того, что привычное напряжение ушло на время. Оно не исчезло навсегда – нет – но появилось место для смеха. Место, как крошечная комната в доме, где можно оставить печали на пороге и войти в тепло.

– Иви, – тихо сказала Наи, когда мы сидели на лавочке и смотрели, как море глотает огни, – ты выглядишь иначе. Мне нравится.

Я взглянула на её лицо в свете фонаря и поняла: вот оно, настоящее облегчение – чуть мягче, чуть легче. Не потому что всё вдруг стало ясно с Зейном, а потому что рядом были те, кто ловил шляпы и возвращал бумаги; те, кто не требовал от меня объяснений и оправданий, а просто шёл рядом. И это было важно.

– Спасибо, – сказала я, и в этом простом слове скрывались и смысл, и обещание себе: идти дальше, даже когда кто-то говорит «не жди». Потому что порой идти вместе оказывается легче, чем ждать.

Глава 7 – "Когда защита становится стеной"

Около пяти утра город выглядел так, будто решился быть честным: без макияжа, без притворной важности, только свет фонарей да влажная полоска на горизонте, где море пыталось растворить все неуместные огни.

Я стояла у окна с пустой кружкой в руках, и город казался мне чем-то чужим и одновременно близким – как старый знакомый, который не спрашивает, почему ты ещё не спишь. На улице было странное утро: не совсем ночь, не совсем утро – узкая полоса света на горизонте, и фонари, которые отказывались гаснуть. В этой серой полутени все мои мысли становились тише, как будто можно было слышать, как замедляется сердце у дома.

Кофе давно остыл. Я держала кружку больше по привычке, чтобы было что-то тёплое в ладонях. Внутри было и облегчение от вчерашнего вечера, и странная настороженность – «не жди», которое он говорил в прошлой дневной суматохе, всё ещё отдавало где-то эхом. Но сейчас это звучало не требованием, а фоновым шумом: я не ждала – я просто позволяла себе быть здесь.

Дверь открылась мягко. Он вошёл почти без звука шагов, будто боялся нарушить тишину, и на мгновение выглядел как человек, которого я не часто вижу: усталый, с немного помятой футболкой, с сумкой через плечо и с глазами, которые были утомлены дорогой. Он остановился в проёме и посмотрел на меня так, будто не ожидал увидеть свет в этой квартире.

– Ты ещё не спишь? – его голос был ровный, удивлённый, но не резкий.

Я повернулась, стараясь не показывать, что сердце неожиданно ускорилось. Ответ вышел легче, чем хотелось бы.

– Нет. Мне нравится смотреть, как город засыпает и просыпается одновременно. – Я улыбнулась, чуть играюще. – Ты вернулся?

Он подошёл поближе, и в полумраке я увидела, как ветер с улицы оставил на его плечах пару маленьких соляных крошек. Он опустил сумку и, не отводя взгляда, произнёс:

– Я же просил не ждать.

Фраза прозвучала как напоминание, которое он произносил раньше, и в ней слышалась доля недовольства – но не злость. Скорее удивление, что я все ещё на ногах, когда можно было бы спать.

Я усмехнулась, потому что мне нравилось переворачивать его привычки с ног на голову.

– Я и не ждала, – ответила я спокойно. – Я просто наслаждаюсь тишиной. Ты же знаешь: я люблю это странное время – когда ночь почти ушла, а день ещё не пришёл.

Он округлил глаза, и в них на секунду застыл тот самый странный блеск – будто он обнаружил во мене новую, аккуратно упакованную сторону.

– Ритуал? – переспросил он, и в слове было немного надменности, немного интереса. – Не думал, что ты практикуешь что-то религиозное для мира в пять утра.

– Это не религия, – ответила я, приподнимая кружку как тост. – Это способ не терять контакт с реальностью. И не думать о том, что может сказать или сделать кто-то, кто уходит по делам.

Он подошёл ближе настолько, что в конце концов между нами остался только подоконник. Его тень уползала по комнате, и в этом движении было нечто спокойное и знакомое. Я заметила, что он устал, но не измотан – скорее напряжён, как музыкант перед первым аккордом.

– Ночью ты… другая, – сказал он тихо, чуть наклонив голову. – Не знаю, как объяснить… будто мягче. И это… не жалоба.

Я ощутила странное тепло, которое поднималось в груди – смесь смущения и тихого удовольствия. «Мягче»… такое слово я слышала от него крайне редко; обычно в его лексиконе значились «саркастично», «остро», «непокорная». А вот «мягче» явно туда не входило.

– Может, потому что меня тут никто не отвлекает, – ответила я, и голос неожиданно дрогнул. – Может, потому что город говорит шёпотом, а не криком.

Он замолчал, и тишина натянулась между нами, словно плотная ткань. Я опустила взгляд на ладони, а рядом будто стало теплее просто от его присутствия. Его рука едва коснулась моих пальцев – случайно, когда он отодвинул с подоконника пачку бумаг и задел мою кружку. Прикосновение было коротким, но ощутимым: тёплые, чуть шершавые пальцы, и запах – смесь табака и кокосового мыла. Странное сочетание, но именно в нём оказалось что-то удивительно спокойное.

– Подожди, – сказал он тихо, будто не уверен, можно ли продолжать. – У тебя ресничка на щеке.

Он наклонился и кончиком пальца убрал её. Жест был таким простым, что я почти рассмеялась от неожиданного облегчения: человек, умеющий бросать резкие фразы, вдруг оказывается способным на что-то удивительно бережное. Его палец скользнул по коже так легко, что едва ли можно было назвать это прикосновением, но внутри всё отозвалось. Не пафосно, не голливудски-сентиментально – скорее как тихая искра в лампе: малая деталь, которая меняет весь свет.

– Спасибо, – выдавила я, потому что в тот момент слова были необходимы.

Он задержал взгляд на моих губах, затем посмотрел в мои глаза, и на его лице отразилась смесь чего-то вроде сожаления и радости, которая не нуждалась в словах.

– Ты прекрасно выглядишь, – сказал он неожиданно, и в голосе не было ни насмешки, ни игры. Просто факт.

– Ты всегда был диагностом красоты? – не удержалась я, поддаваясь лёгкой попытке вернуть старую иронию.

Он усмехнулся – не широко, а так, будто улыбка была тайной, оставленной только для меня. Его палец едва коснулся моей руки, мягко сжал кончики пальцев и почти сразу отпустил, словно хотел убедиться: я здесь, всё в порядке. Контакт был крошечным, но остался во мне эхом – не болью и не требованием, а тихим приглашением, которое можно было принять или отвергнуть, но невозможно было не заметить.

– Хорошо, – его голос стал мягче, чем я привыкла. – Я не буду просить тебя ждать… просто останься. Если ты сама этого хочешь.

Я посмотрела на улицу, потом снова на него – и на губах появилась улыбка, тихая, без позы и оправданий, просто потому что в этот миг она была настоящей.

– Я ведь и не ждала, – тихо сказала я, на этот раз без игры. – Просто… я здесь. И этого хватает.