Тень от огня

Перед ними, в этом неестественном молчании, замер строй. Не парадный, не для смотра. Собранный по тревоге, в накинутых на исподнее шинелях. Десятки бледных, невыспавшихся лиц. В этих глазах не было вопроса. Был ответ – слипшийся в горле страх, животная уверенность, прошитая ночными автоматными очередями. Они не видели расстрелов. Но они слышали. Слышали приглушенные, сухие щелчки за стенами казарм. Видели пустые койки, на которых одеяла были смяты так, будто люди испарились. И теперь смотрели на него, ожидая цены за свое молчание, за свою вину, за само свое существование.

Рихард прошелся взглядом по шеренгам, чувствуя, как его собственный позвоночник леденеет от этого безмолвного укора. Его голос, низкий и ровный, не требовал тишины. Он ее и так пожирал.

– Вы знаете, – начал он. Просто. Без вступлений. Слова падали, как капли замерзшей воды. – Вы знаете, что случилось. Вы слышали ночью. Видели пустые места утром. – Он сделал шаг вперед, и его тень, длинная и уродливая, накрыла первых солдат. – И теперь вы ждете. Ждете, когда ваша очередь станет следующей.

В задних рядах кто-то сглотнул. Звук был громче выстрела.

– Ваш страх – это правильно, – продолжил он, и его голос нашел неожиданные, почти интимные ноты. – Это здоровая реакция организма на яд. – Он ударил кулаком в ладонь. Резко. Жестко. Звук удара о шерсть мундира отозвался эхом в звенящей тишине. – Но яд уже был внутри нас. Они – те, кого не стало, – были этим ядом. Они гнили изнутри. Предавали. Доносили. И если бы не эта ночь… – он медленно обвел строй взглядом, впитывая их страх, как губка, – …следующими в списке были бы вы. Каждый.

Он не оправдывался. Он предъявлял им новый, чудовищный порядок вещей, выстраданный в бессонную ночь.

– Мне не нужны ваши оправдания. Мне не нужна ваша любовь. – Его голос стал тише, почти шепотом, но от этого лишь страшнее, будто он говорил с каждым наедине. – Мне нужен ваш страх. Но не перед мной. Перед последствиями предательства. Ваша тревога должна стать бдительностью. Ваше недоумение – железной уверенностью в приказе. А ваш гнев… – он вскинул голову, и в его глазах, наконец, вспыхнуло то, что он так долго подавлял, – …станет той силой, что выжжет дотла любого, кто встанет на нашем пути.

Он шагнул к самому краю, сокращая дистанцию до нуля, почти сливаясь со строем. Он видел поры на их щеках, капельки пота на висках.

– Они хотели, чтобы мы боялись друг друга. Чтобы мы оглядывались через плечо. Мой первый приказ после этой ночи – забудьте, как это делается. Доверяйте тому, кто стоит рядом. Как я доверяю вам. И как вы теперь будете доверять мне.

Он отступил на шаг и вытянулся в струну, чувствуя, как тяжесть его сапог вдавливает в утоптанную землю последние следы совести.

– Рота… К выполнению задач приступить!

Тишина. Глубокая, давящая, как вода на большой глубине. А потом – единый, вырванный из глоток рёв, рожденный где-то в глубине животного страха и странного облегчения:

– JAWOHL, HERR MAJOR!

Эхо покатилось по камню, но было перебито другим звуком – бесшумным, маслянистым подкатом черного «Хорьха». Он подъехал так тихо, будто плыл по воздуху. Дверь открылась беззвучно, выпустив Шульце. Он был один. Его пальто было безупречным, улыбка – нет. Она была тонкой, как лезвие, и такой же холодной.

– Проникновенно, – произнес он, и его тихий, поставленный голос резал слух, как проволока. – Поздравляю с… санацией. Теперь, когда балласт сброшен, Рейх вправе ждать утроенной отдачи. Завтра. Шесть ноль-ноль. Сектор «Б». Партизаны. – Он посмотрел на Бернарда с легким, почти клиническим любопытством, как на интересный экспонат. – Продемонстрируйте там ту же оперативную твердость. Без сантиментов.

Не дожидаясь ответа, не дав ни секунды на осмысление, он развернулся и уехал. Машина растворилась в сумерках, оставив после себя вакуум и тяжелый, сладковатый запах дорогого табака и кожи. Слово «сектор «Б»» повисло в воздухе, как запах тления.

Он стоял в кабинете, вцепившись в подоконник, пока суставы не побелели. За стеклом – Варшава, утонувшая в багровых подтеках заката. В отражении в грязном стекле – незнакомец с впалыми щеками и глазами, в которых поселилась постоянная настороженность загнанного волка.

– Он точит тебя, – голос Ильзы был безжизненным, как стук ее каблуков по дубовому паркету. – Проверяет твердость. Сможешь ли ты жечь дома? Слышать, как плачут дети, и не моргнуть? Бросать раненых в грязи? Ему нужна последняя грань. Та, за которой уже ничего нет.

Рихард не оборачивался. Он чувствовал ее приближение по мурашкам на своей спине.

– Он хочет утопить меня в грязи, – его собственный голос прозвучал приглушенно, будто из глубины колодца. – Райнер… это была стерильная операция. Чистая работа. Бумага, чернила. Лес… – Он замолк, представляя себе сырую октябрьскую хмарь, хлюпающую под сапогами грязь, запах гнилой листвы и свежей крови. – В лесу грязь не отмоешь. Она въедается. Впитывается в кожу. В душу. Навсегда.

Она подошла вплотную. Ее дыхание, теплое и ровное, обожгло его шею. Запах «Ночной фиалки» ударил в голову, густой, дурманящий, перекрывая собой запах гари и страха.

– Он ждет, что ты сломаешься. Что твоя бутафорская честь не выдержит настоящей крови. – Ее руки, холодные и удивительно сильные, скользнули по его бокам, ладони легли на живот, властно прижимаясь к напряженным, каменным мышцам. – Так сломай его ожидания. Сделай то, на что у него не хватит духа. Превзойди. – Ее пальцы впились в него, прощупывая каждый зажатый мускул, каждую вибрирующую струну напряжения. – Ты не боишься. Я чувствую. Это ярость. Она бурлит в тебе, как расплавленный металл. Ты хочешь рвать, крушить, уничтожать. Не глуши ее. Не дай ей сжечь тебя изнутри. Направь. – Одна рука соскользнула ниже, к пряжке ремня. Не расстегивая, а нажимая – жесткий, неумолимый холод металла сквозь ткань. – Завтра ты обратишь ее против них. А сегодня… обрушь на меня.

Он резко развернулся. Движения его были угловатыми, сбивчивыми, будто он заново учился владеть своим телом, этим орудием, которое ему предстояло обернуть против мира. В его глазах бушевало нечто, не имевшее имени – дикая, первобытная смесь гнева, отчаяния и жажды уничтожения. Он залпом допил остатки коньяка со стола – жидкость обожгла горло, не принеся ни тепла, ни облегчения – и швырнул стакан в стену. Хрусталь со звоном разлетелся на тысячи осколков, сверкнувших в полумраке.

Он сгрёб ее в охапку, не как женщину – как противника, сообщника, единственное существо, способное вынести тяжесть его падения. Стол с грохотом уступил их весу, чернильница опрокинулась, и синие, как вены, чернила затопили оперативные карты. Это не была близость. Это был ритуал заточки. Каждое прикосновение – сдирание кожи, обнажающее сталь под ней. Каждое движение – отказ от последних условностей, последних следов чего-то человеческого.

Она отвечала не лаской, а вызовом. Укусом на укус, оставляющим на его губе капельку крови, соленую и живую. Царапиной на царапину. Ее ногти впивались в его затылок, с силой притягивая его лицо, ее тело выгибалось навстречу не со стоном наслаждения, а с резким, сдавленным выдохом – как у солдата, принимающего удар. Их схватка в полумраке, среди хаоса разбросанных документов и пахнущих коньяком осколков, была странным, извращенным танцем двух душ, сжигающих последние мосты к тому, что они когда-то называли собой.

Когда все кончилось, он стоял над ней, тяжело дыша, чувствуя, как пот стекает по спине и вискам. Физическое удовлетворение было мимолетным, как вспышка, и тут же уступило место пронзительной, ледяной пустоте.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Гражданин Германии, обладавший полным объемом прав в соответствии с нацистскими расовыми законами. Противопоставлялся «фольксдойче».

2

Вооруженные силы Германии в период Веймарской республики (1919-1935), предшественник вермахта. Был ограничен по численности условиями Версальского договора.

3

Вооруженные силы нацистской Германии (1935-1945). Включал в себя сухопутные силы (Heer), военно-морской флот (Kriegsmarine) и военно-воздушные силы (Luftwaffe).

4

Псевдонаучный термин нацистской расовой идеологии. Обозначал стереотипные черты, приписываемые «арийской расе»: рассудочность, дисциплинированность, отсутствие эмоциональности.

5

Служба безопасности СС. Занималась разведкой, внутренним сыском и идеологическим контролем, в том числе и в армии. Конкурировала с военной разведкой (Абвер).

6

Стандартный офицерский пистолет вермахта. Пришел на смену «Люгеру-Парабеллуму», отличался высокой надежностью. Сам факт ношения был признаком статуса..

7

Тайная государственная полиция Третьего рейха. Главный инструмент нацистского террора, занимавшийся подавлением инакомыслия, преследованием евреев и борьбой с сопротивлением. Обладало неограниченной властью.

8

Унтер-офицерское звание в вермахте, примерно соответствующее старшине в Красной Армии. Ключевая фигура в повседневной жизни роты, связующее звено между офицерами и солдатами.

9

«Psia krew!» – «Собачья кровь!»

10

Этнические немцы, проживавшие за пределами Германии (например, в Польше или Чехословакии). В нацистской идеологии считались частью «германской расы», но с меньшими правами, чем граждане Рейха. Часто привлекались к сотрудничеству.

11

Пистолет-пулемет, основной образец автоматического оружия вермахта. Отличался простотой конструкции и надежностью. В просторечии часто, хотя и ошибочно, назывался «Шмайссер»

12

парфюм с холодным, сладковато-тяжелым ароматом, популярный в высшем обществе Третьего рейха.шт