Тень от огня

Элиас Беркут

Тень от огня

Введение

УПРАВЛЕНИЕ АРМЕЙСКИМИ КАДРАМИ

ЛИЧНАЯ КАРТОЧКА

Основная карта № 738-B

Фамилия: Бернард

Имя: Рихард

Звание: Майор

Войсковая часть: 521-й пехотный полк, место дислокации Варшава

ЛИЧНЫЕ ДАННЫЕ:

Дата рождения: 17 апреля 1898

Место рождения: Потсдам, провинция Бранденбург

Гражданство: имперский немец (рейхсдойче1)

Вероисповедание: евангелист

Семейное положение: холост

ВНЕШНОСТЬ:

Рост: 188 см

Телосложение: атлетическое, жилистое. Физическое состояние превосходное.

Волосы: темно-русые

Глаза: серо-голубые

Особые приметы: шрам на левом предплечье (осколочное ранение, Верден 1916). Осанка безупречная, выправка безукоризненная. Производит впечатление аристократичной внешности и строгой дисциплины.

ОБРАЗОВАНИЕ:

Кадетская школа в Потсдаме (1912-1915)

Военное училище в Берлине (1924-1926)

ВОЕННАЯ СЛУЖБА:

Поступил на службу в Императорскую армию кандидатом в офицеры (1915).

Участие в Мировой войне:

1916: Лейтенант, позиционные бои под Верденом. Награжден Железным крестом II степени.

1917-1918: Боевые действия на Западном фронте.

Переведен в 100-тысячные переходные вооруженные силы (Рейхсвер2).

С 1935 года в составе Сухопутных войск (Вермахт3).

Участие в Польской кампании (1939). Награжден Железным крестом I степени (планка для повторного награждения).

Присвоено звание майор (1940).

С октября 1942: Временно исполняющий обязанности коменданта Варшавского округа.

СЛУЖЕБНАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА (из личного дела, 1940):

«Полноценный, добросовестный офицер старой прусской школы. Обладает нордическим складом ума4. В руководстве подчиненными строг, но справедлив. Обладает тактическим мастерством и несокрушимым хладнокровием даже в критических ситуациях. Его лояльность по отношению к государству и движению не вызывает сомнений. Подход к службе является образцовым.»

ЗАМЕТКА ОТДЕЛА SD5 (ВАРШАВА) ГЛАВНОГО УПРАВЛЕНИЯ ИМПЕРСКОЙ БЕЗОПАСНОСТИ (РСХА), ОКТЯБРЬ 1942:

«Поступил запрос о проверке политической благонадежности. Офицер выделяется нестандартными методами и высокой степенью самостоятельности, что может наносить ущерб единой линии гражданской администрации. Его позиция классифицируется как типичная для так называемого «поколения фронта», которому чужд революционный энтузиазм движения. Рекомендовано усиленное наблюдение.»

Подпись: [неразборчиво]

Служебная печать: Командир 521-го пехотного полка

ГЛАВА 1. АРИФМЕТИКА ПАЛАЧА.

Варшава. Октябрь 1942 года..

Воздух был густой, как бульон, сваренный из сырости, страха и пепла. Октябрь в оккупированном городе не имел права на красоту. Он был уродливым отродьем осени, и вечер, словно саваном, застилал его грязную палитру – угасший багрец заката, смешанный со свинцовой тяжестью туч.

Майор Рихард Бернард стоял у высокого окна своей резиденции – некогда изящной виллы польского фабриканта, ныне – опорного пункта с заколоченными досками окнами и пулеметным гнездом на чердаке. Его аристократический профиль был неподвижным изваянием на фоне умирающего неба. Длинными пальцами он поправил золотой погон, ощущая привычное, навязчивое давление кобуры с «Вальтером6» на поясе. Он впитывал молчаливый укор этого города. Его звенящую тишину, прерываемую лишь отдаленным лаем собак.

Тишина обманчива, – пронеслось в голове. – Она не значит покой. Она значит затаившуюся ненависть.

Три отрывистых, сухих удара в дверь. Как выстрелы.

– Войдите.

В кабинет вплыла тень в мундире обер-лейтенанта. Карл Райнер. Молодой, коренастый, с обветренным лицом и фанатичным блеском в глазах. Дыхание новой Германии – безжалостное и уверенное в своем праве.

– Господин майор, донесение от патруля. Задержаны трое гражданских за нарушение комендантского часа. В районе улицы Новолипье.

Бернард не оборачивался, слушая слова с уже отрешенным от города взором.

– Причина нарушения?

– Не указана. Но у одного из мужчин найдены листовки. Пропагандистского содержания.

Вот он. Щелчок. Механизм сработал. Ярлык наклеен. Приговор, по сути, вынесен.

Рихард медленно развернулся. Его лицо, с резкими, благородными чертами, оставалось маской. Но глубоко в глазах, серых и холодных, мелькнула не вспышка гнева, а старая, знакомая тяжесть. Усталость, которая копилась не годами – веками.

Листовки. Бумага. Чернила. Смерть. Арифметика оккупации.

– Где они?

– В подвале. Ожидают вашего решения.

Паркет отбивал четкий марш под его каблуками. Он спускался в цокольный этаж. Некогда здесь хранились вина, и воздух пах дубом и танинами. Теперь – плесенью, потом, человеческим страхом и дезинфицирующим средством.

В углу бывшей кладовой, под тусклой лампочкой, сидели трое. Двое мужчин – молодой, тщедушный, с глазами загнанного зверька, и постарше, с проседью в волосах. И между ними – девушка. Лет двадцати. Бледная, с землянистым оттенком на щеке. Она сидела, выпрямив спину с неестественным упрямством. Ее большие, почти черные глаза смотрели на него с немым, обжигающим вызовом. В спутанных темных волосах застрял сухой кленовый листок, желтый и хрупкий, как сама ее жизнь.

Эта маленькая, нелепая деталь пронзила его острее, чем вид листовок. Острее, чем должно было.

Осень. Она и у них наступает. Листья падают одинаково.

– Выйдите, – тихо приказал он конвоиру. Солдат щелкнул каблуками и исчез. Замок щелкнул с финальной тяжестью.

Бернард сделал шаг вперед. Сапоги грубо шаркнули по бетону.

Он видел, как дрожат руки старика. Как молодой парень пытается втянуть голову в плечи.

– Ваши имена? – спросил он на ломаном польском. Слова казались ему чужими и постыдными.

В ответ – гробовое молчание. Лишь девушка не опустила взгляд.

– Вы понимаете, что ваше положение безнадежно? – продолжил он по-немецки, растягивая фразы. – Листовки. Это саботаж. Государственная измена.

Старик поднял на него умоляющий взгляд. В его глазах стоял животный ужас.

– Мы… мы просто несли хлеб… старой соседке. Панне Хелене. Она больна…

Рихард знал. Он знал, что это ложь. Он держал в руках эти листовки – крикливые, отпечатанные на шершавой бумаге. Его долг, прописанный в уставе, – подписать протокол и передать их в Гестапо7. Конвейер, отлаженный до мелочей.

Но его взгляд снова уперся в дрожащие пальцы старика – пальцы рабочего, ремесленника. Вскользь задел глаза девушки. И в них он увидел не образ врага, а то, что когда-то поклялся защищать – простых, запуганных людей.

Чувство глухого, тошнотворного отвращения подкатило к горлу, сжимая его холодным комом.

Они такие же люди. У них есть семьи. Они просто боятся. Как я боюсь этой системы…

Внутри него закипела беззвучная схватка. Офицер, вымуштрованный уставом, схлестнулся с призраком того человека, которым он был когда-то. Тот человек кричал: «Спаси их!». Офицер холодно парировал: «Это измена. Расстрел. Или лагерь. Твой долг – приказ».

Он не мог смотреть на них. Не сейчас.

– Райнер!

Адъютант появился мгновенно.

– Господин майор?

Бернард сделал последнее усилие, глядя в пустую точку на стене.

– Двух мужчин… – микроскопическая пауза, – отправить в трудовой лагерь. Девушку… отпустить. Скажете, у нее не нашли ничего компрометирующего. Ошибка патруля.

Он почувствовал, как взгляд Райнера, тяжелый и острый, как штык, впился в его профиль. В нем читалось молчаливое, острое осуждение. Предательство догмы.

– Но, господин майор, протокол… листовки… это явная…

– Это приказ, обер-лейтенант! – Голос Бернарда сорвался, став грубым, лишенным выдержки. Он обернулся. Лед против огня. – Немедленно исполнить!

Райнер щелкнул каблуками с такой силой, что, казалось, искры посыпались.

– Яволь, господин майор!

Когда солдаты увели мужчин – старик, бросивший на него последний, полный бездонного отчаяния взгляд, и девушку, ошеломленную, не верящую своему счастью, – Бернард остался один.

Гулкие шаги затихли. Тишина сомкнулась над ним, как вода в колодце.

Он прислонился лбом к холодной, шершавой стене. Руки сжались в кулаки с такой силой, что суставы побелели, а ногти впились в ладони, оставляя красные полумесяцы.

Что я сделал?

Он только что подписал смертный приговор двум людям. Трудовой лагерь зимой 42-го – это медленная, мучительная смерть. Он спас одну. Какой в этом смысл? Жестокий, циничный баланс? Арифметика палача, где два минус один равно нулю?

Его лицо исказила гримаса немой боли. Внутри все кричало. Он чувствовал невыносимую тяжесть. Не абстрактную «тяжесть войны», а вес двух конкретных жизней, которые он отправил на смерть.

Именно в этот миг дверь с тихим, затяжным скрипом приоткрылась. На пороге стоял пожилой унтер-офицер, фельдфебель8 Отто Келлер. Его ординарец. Человек, прошедший с ним Верден. Лицо, испещренное морщинами, выражало не осуждение, а тихую, усталую озабоченность.

– Герр майор, – его голос был глухим, словно скрип старого переплета. – Вам нехорошо? Мороз по коже идет от этой сырости. Может, коньяку?

Он сделал паузу, глядя на напряженную спину командира.

– Райнер… он наверху, ходит как ужаленный шершень. Бурчит о "слабости". Будьте с ним осторожнее, герр майор. У него… опасные связи. Докладывает не только по команде.

Келлер не одобрял и не осуждал. Он понимал истинную, каторжную тяжесть ноши. Он напоминал: любое проявление человечности здесь не останется незамеченным. И за него придется платить. Дороже, чем за самое хладнокровное злодеяние.

Бернард оттолкнулся от стены. Лицо его снова стало бесстрастной маской. Он молча отклонил головой протянутую флягу. Коньяк не мог сжечь внутри комок мерзкой, липкой грязи, что осталась после этой арифметики. Ничто не могло.

Он сделал первый шаг к лестнице, понимая: с этого вечера война для него обрела второе, куда более опасное лицо. Войну с собственными.

ГЛАВА 2. ЦЕНА ЛИЦА.

Отказ от фляжки был встречен почти незаметным кивком. Келлер уважал дисциплину даже в минуты тяжелых раздумий командира. Он отступил в тень, став немым часовым.

Лестница наверх казалась Бернарду бесконечной. Каждая ступенька отдавалась в висках глухим стуком: Из-мен-ник. Из-мен-ник.

Он не спас тех двоих. Он лишь отсрочил неизбежное.

Войдя в кабинет, он застыл, впитывая знакомую обстановку: массивный стол, портрет фюрера, от которого веяло ледяным холодом. Воздух пах воском и властью.

И тут из холла, словно ядовитый газ, просочился голос Райнера. Тот говорил негромко, но каждое слово долетало четко, будто отточенный клинок:

«…недопустимая мягкость… прямое попустительство саботажу… доложу генералу Бруннеру…»

Имя Бруннера, известного своей жестокостью, повисло в воздухе ядовитым облаком. Это был не просто ропот. Это был первый вызов.

Рихард медленно прошел к столу. Пальцы скользнули по прохладному дереву. Он сделал вид, что изучает карты, но видел перед собой дрожащие руки старика. Слышал не тиканье часов, а собственный приказ, отдающий двух людей на медленную смерть.

Мысль работала с холодной, отчаянной скоростью. Слабину давать нельзя. Ни на секунду. Любое проявление слабости Райнер превратит в гвоздь для его гроба.

Дверь в кабинет отворилась без стука – демонстративное нарушение субординации. На пороге стоял обер-лейтенант Карл Райнер. Его лицо было тщательно бесстрастно, но в уголках губ затаилось высокомерие.

– Господин майор, – его голос был отточенным и холодным. – Я прибыл для уточнения деталей по последнему инциденту. Для полного отчета в канцелярию необходимы ваши окончательные формулировки. – Микроскопическая пауза. Укол. – Также доложу: среди нижних чинов ходят разговоры о снисходительности к саботажникам. Это подрывает дисциплину.

В проеме двери, за спиной Райнера, возникла грузная фигура фельдфебеля Келлера. Он не смотрел на майора, уставившись в затылок обер-лейтенанта. Его поза была немым, но красноречивым напоминанием о поддержке.

Райнер не уходил, ожидая ответа. Его визит был тщательно спланированной демонстрацией силы.

Воздух в кабинете сгустился и тогда Рихард поднял голову.

Его лицо было маской из льда и стали. Ни тени сомнения. Только чистая, обезличенная власть. Его взгляд, холодный и острый, как штык, уперся в Райнера.

– Ваше усердие отмечено, обер-лейтенант, – голос Бернарда прозвучал низко, без единой эмоции. Он говорил медленно, вбивая каждое слово. – Что касается задержанных… первоначальное решение было следствием недостатка информации. – Он слегка потянул к себе папку. – Получив полные данные, я принимаю новое.

Он выдержал паузу, заставляя Райнера почувствовать всю тяжесть этого взгляда. Внутри у него все обрывалось, кричало, но ни один мускул не дрогнул.

– Саботажников расстрелять. Немедленно.

Приказ прозвучал с металлической четкостью. Именно так, как того желал бы генерал Бруннер.

Рихард взглянул на Райнера исподлобья, и в его глазах, поверх ледяной маски, вспыхнула настоящая, горячая ярость. Но ярость эта была направлена не на саботажников, а на того, кто стоял перед ним. На систему, что вынудила его это сделать.

– Что касается слухов, – продолжил Бернард, и его голос приобрел опасную, шипящую окраску, – вы, обер-лейтенант, будете лично следить за настроениями в гарнизоне. Любого, кто распространяет паникерские разговоры о решениях командования, – арестовать за подрыв боевого духа. Ясно?

Это был мастерский ход. Он не просто уступал – он переводил стрелки обратно на Райнера.

Райнер замер. Его безупречная маска дрогнула. Он ожидал оправданий, слабости. Вместо этого получил безжалостную контратаку. Он щелкнул каблуками, на сей раз чуть более резко.

– Так точно, господин майор!

Он развернулся, чтобы выйти. Но его уход уже не был демонстрацией силы. Это было отступление.

Когда дверь закрылась, Рихард не двинулся с места. Он сидел, уставившись в пустоту, сжимая пальцы так, что кости побелели.

Где-то в городе, может, уже сейчас, щелкают затворы…

Он только что подписал смертный приказ. Снова. Чтобы сохранить лицо. Чтобы выиграть время.

Горькая, едкая желчь стыда и ненависти подступала к горлу. Он ненавидел Райнера. Ненавидел систему. Но больше всего в этот момент он ненавидел себя за тот холодный, безошибочный расчет, что только что спас его карьеру.

Ценой двух жизней, которые он сам, всего несколько часов назад, попытался спасти.

В коридоре, проводив Райнера взглядом, фельдфебель Келлер тихо вошел в кабинет. Он молча подошел к столу, достал графин с коньяком и налил в единственный стакан. Густая янтарная жидкость с мягким стуком наполнила хрусталь. Он поставил стакан перед Бернардом.

– Шторм, герр майор, – глухо произнес Келлер, глядя в окно на сгущающиеся сумерки. – Крепчает. Теперь до самого утра.

Он не ждал ответа. Развернулся и вышел, оставив Рихарда наедине с его победой.

Победой, которая пахла бензольной гарью расстрельного рва и порохом.

ГЛАВА 3. УЖИН В АДУ.

Фельдфебель Келлер не шелохнулся. Его старый, испещренный картой былых сражений взгляд был прикован к майору. В этих выцветших глазах не было и тени осуждения – лишь глубокая, тяжелая, как свинец в гильзе, печаль. Он видел не сам приказ, а ту невидимую трещину, что прошла по душе командира в момент его отдачи.

Спустя несколько мгновений, когда эхо шагов Райнера окончательно растворилось, Келлер медленно, с трудом произнес:

– Рапорт из штаба, герр майор. Генерал Бруннер ожидает вашего присутствия на ужине завтра вечером. В восемь. В его резиденции.

Он сделал паузу, вкладывая в слова весь свой многолетний опыт выживания:

– Среди гостей будет и фрау фон Хаггер. Из министерства пропаганды. Говорят, она… обладает большим влиянием. И особым интересом к сильным личностям.

Келлер отдал честь и вышел, оставив Рихарда наедине с тяжестью приказа и новым грузом предстоящих испытаний.

Когда дверь закрылась, натянутая струна внутри Рихарда лопнула. Он откинулся на спинку кресла, снял фуражку и устало провел ладонями по лицу, пытаясь стереть маску, вросшую в кожу.

Ужин у Бруннера. С инквизитором из пропаганды. Это не трапеза. Это допрос при свечах.

Его взгляд упал на платок, лежавший на столе. Белый, невинный. Насмешка над только что пролитой кровью. Рука Рихарда резко дернулась, сжала шелковую ткань, и он швырнул ее в дальний ящик стола, захлопнув с такой силой, что дерево треснуло.

Ночь и следующий день прошли в привычном, отлаженном аду. Ночь была беспокойной. Мысли о свинце в виске снова терзали его. Но нечто, стальное и непреклонное внутри, глушило их. Самоубийство – уход слабака. А ты должен нести свой крест до конца. Даже если он сколочен из гробовых досок.

Ближе к вечеру он погрузился в бумажную волокиту, как в ледяную купель, позволяя цифрам и отчетам выжечь из сознания все лишнее. Когда пришло время, он облачился в парадный мундир. Ткань ложилась безупречно. Каждый шов, каждая пуговица были частью доспехов для очередного сражения.

Резиденция генерала Бруннера встретила его ослепительным блеском хрусталя и позолоты. Воздух был густым от запахов дорогой пищи, табака и духов. Рихард бегло окинул взглядом убранство – вычурное, кричащее о богатстве, кощунственное в своем великолепии.

Два квартала отсюда люди ютятся в руинах.

Мысль пролетела и была отшвырнута, как ненужный хлам. Здесь не место для этого.

Его лицо, за мгновение до пересечения порога, застыло в безупречной, ледяной маске офицера Третьего Рейха. Майор Рихард Бернард был готов к бою.

Дверь в столовую закрылась за его спиной. Генерал Бруннер, массивный, как глыба, восседал во главе стола. Его багровое лицо было обращено к Рихарду. Маленькие, свиные глазки-буравчики уставились на него.

– А, майор Бернард! Нашли время оторваться от своих бумаг. Присоединяйтесь. Как раз заходила речь о том, что настоящая сила Рейха – в характере его офицеров. Надеюсь, вы станете нашим жилым примером.

Именно тогда Рихард увидел ее.

Фрау Ильза фон Хаггер. Не просто красива. Воплощение леденящего, стерильного идеала. Белокурые волосы, уложенные с безупречной геометрической точностью. Холодные, правильные черты. Но главное – глаза. Светло-голубые, прозрачные, как горный лед, и столь же безжалостные. Они изучали Рихарда с самого его появления, не упуская ни единой детали.

– Генерал слишком добр, – ее голос был ровным, мелодичным, отточенным. В нем не было ни капли тепла. – Моя задача – найти и показать ту внутреннюю сталь, что позволяет нашим солдатам нести бремя победителей. – Ее взгляд скользнул по лицу Рихарда. Она не смотрела – она вскрывала его.

Обер-лейтенант Райнер, сидевший поодаль, наблюдал с напряженным, подобострастным вниманием.

Ужин протекал в атмосфере натянутой вежливости. Бруннер разглагольствовал о дисциплине и «железной необходимости».

– Ваш сектор, майор, – отхлебнув вина, изрек Бруннер, – требует хирургической твердости. Мне докладывали о некоем… инциденте с саботажниками. Но, как я понял, вы проявили должную решимость в финале. – Он кивнул в сторону Райнера. – Это правильно. Сомнение – это ржавчина на клинке воли.

И в этот момент фрау фон Хаггер наклонилась к Рихарду. Ее плечо легонько коснулось его плеча. Волна удушливого, сладкого аромата ее духов окутала его.

– Знаете, герр майор, – прошептала она так, чтобы слышал только он, – меня мало интересуют сухие отчеты о казнях. Меня интересует цена. Та внутренняя цена, которую платит сильный человек, отдавая такие приказы. Борьба между долгом и… чем-то иным. Вот что заставляет историю дышать.

Ее слова были точным ударом скальпеля по незажившей ране. Она учуяла его внутренний разлад.

Рихард медленно повернул к ней голову. Его лицо оставалось непроницаемым. Он отпил из бокала.

– Человечностью? – тихо усмехнулся он. В этом звуке не было веселья. – Фрау фон Хаггер, вы же профессионал. Вы должны понимать, что человечность в наше время – непозволительная роскошь. Рейх должен быть сильным. На поле боя и на газетных полосах. Поэтому давайте о силе. О слабостях… напишете после нашей победы.

Он устремил на нее свой ледяной взгляд, улыбаясь одними уголками губ. Он не дал ей ни миллиметра слабины.

Но в этот момент из-за двери донеслись приглушенные, но настойчивые голоса. Тень Келлера мелькнула в проеме.

Генерал Бруннер нахмурился.

– Что случилось? Бернард, у вас там целое восстание в прихожей?

Все взгляды устремились на Рихарда. Фрау фон Хаггер смотрела с жадным интересом. Райнер, воспользовавшись всеобщим вниманием к майору, уже успел бесшумно исчезнуть в сторону прихожей, и теперь его взгляд из-за спины генерала был полон плохо скрываемого злорадства.

Рихард отложил салфетку. Его движения были медленными, полными достоинства.

– Прошу прощения, господин генерал. Позвольте на минуту отлучиться. Видимо, некоторые вопросы требуют моего личного внимания.

Прихожая встретила его картиной, от которой кровь ударила в виски.

Двое солдат удерживали ее. Ту самую девушку из подвала. Ее лицо было искажено яростью. В руке, сжимавшей окровавленный нож, была зажата смятая бумажка. Увидев Бернарда, она выплюнула ему в лицо поток польской брани со словами «Psia krew!».9

Но самое главное разворачивалось в стороне. Молодой лейтенант Фоглер прислонился к стене, сжимая окровавленными пальцами разрез на рукаве. А над ним, багровея от ярости, стоял обер-лейтенант Райнер.

Отец… один из тех двоих. Она пришла за местью. Идиотка. Самоубийца.

– Успокойтесь, – его голос прозвучал с леденящим спокойствием. – Выбросьте нож.

Девушка лишь сильнее вцепилась в рукоять. Ее глаза, полные слез и ненависти, смотрели на него.

И тогда Рихард сделал единственно возможное. Его рука молниеносно рванулась вперед, не к ножу, а к ее запястью. Жесткий, точный захват. Хруст. Нож с глухим лязгом упал на паркет. В тот же миг, пока солдаты усилили хватку, он стремительным движением подобрал смятый клочок бумаги.

– Уведите ее, – приказал он, глядя поверх головы девушки. – В карцер. Одиночный. И чтобы к ней никто не подходил без моего личного приказа. Понятно? Никто.

Пока солдаты уводили обессилевшую, безмолвно рыдающую полячку, Рихард повернулся к раненому.

– Санитаров! Быстро!

И вот тогда его взгляд упал на Райнера. Тот все так же стоял над Фоглером, сжав кулаки, его лицо искажала гримаса не просто гнева, а животного торжества.

– Видели, герр майор? – прошипел Райнер. – Видели, на что они способны? Эту грязь нужно выжигать! Я требовал ее расстрела! А вы… вы ее отпустили!

Это была последняя капля. Вся ярость, все отвращение вырвались наружу.

Он не кричал. Он сделал один стремительный шаг, и его рука впилась в грудки Райнера, с силой прижав того к стене.

– Заткнись, – голос Бернарда прозвучал тихо, но с такой концентрацией ненависти, что Райнер обжегся. – Ты хочешь поговорить о приказах? Твой приказ сейчас – заткнуться и выполнять мои распоряжения. Эта девушка – моя. Мой свидетель. Мой ресурс. Ты понял? Твое место – не решать, а исполнять!

Он отпустил Райнера, с силой оттолкнув от себя. Тот, пытаясь сохранить остатки достоинства, поправил мундир, его лицо пылало от унижения.

Рихард, тяжело дыша, сунул смятый клочок бумаги во внутренний карман мундира. Он видел потрясенные лица солдат. Он только что продемонстрировал всем, что его железный контроль может дать трещину.

Глубокий вдох. Выдох. Маска бесстрастия с огромным усилием вернулась на лицо. Он толкнул дверь в столовую.

И застыл на пороге.

Фрау Ильза фон Хаггер стояла вполоборота к двери, изящно опершись о косяк. Ее поза была слишком выверенной. Ее ледяной взгляд был прикован к тому месту, где только что разворачивалась драма.

Она видела. Видела все.

Она медленно повернула голову. Ее губы тронула та же загадочная улыбка, но теперь в ее глубине читалось торжество охотника, нашедшего самый ценный трофей.

– Надеюсь, ничего серьезного, герр майор? – ее голос был сладким и обжигающим. – Генерал забеспокоился. Какие-то… рабочие моменты?

Она сделала легкое ударение на последних словах, превращая их в насмешку. Ее взгляд скользнул по его перчаткам.

Рихард ощутил, как по спине пробежала ледяная испарина. Она была не просто свидетелем. Она была архивариусом его слабости.

– Ничего такого, фрау фон Хаггер. Мелкое недоразумение с прислугой. Решено.